Порой Колобка беспокоило, отчего заяц внутри него молчит? Шли четвертые сутки его путешествия по дебрям Амазонки внутри Уральских гор. Горы могли быть и другие, хоть Аппалачи, хоть Альпы, да хоть Килиманджаро, но Амазонка всегда была одна!
Она орошала душу любого страждущего стаями голодных и кровожадных пираний, готовых прокусить тебя всего как изнутри, так и снаружи.
- Ох, что происходит? Ох, что происходит? – стонал несчастный Колобок, понимая, что его дорога домой как-то уж слишком затянулась и вообще грозит не кончится никогда.
Он сокращал свой путь как мог, шел через поля и реки, озёра и дубравы, но понимал, что все ещё безнадежно далек от дома, где его давно уже караулили бабки и дедки, а так же его родная печка вернулась из города и теперь расстроенная в нерешительности стоит возле дома, не понимая где она могла потерять седока, и самое обидное, как он мог её перепутать с какой-то другой печкой!
Демократия в родном царстве колобка набирала обороты: кулаков почти всех раскулачили, так что они стали закусывать исключительно своими кулаками (больше есть было нечего) и рисковали умирать как герои книг Джорджа Мартина, жуя свои пальцы или занимаясь каннибализмом. Зима и вправду была близко, не просто близко, а на носу, так же как масленица. Единственное отличие, что масленица сулила блины, сметану и, само собой, масло, а вот зима сулила вымирание и революцию на фоне вымирания.
Но демократия только довольно потирала руки, собираясь раскулачивать крестьян, и даже не подозревала о том, чем обычно заканчивается это – крестьяне кулачат любую власть, чтобы повеселиться (национальная забава) и отобрать обратно все кровно нажитое и в слезах приобретенное. Откуда же было демократии знать про это, если до неё на Руси было только царство, империализм и преступный социализм. Так что для демократии это был первый раз, она рисковала потерять девственность и все деньги, но даже не догадывалась об этом ещё.
Когда колобок катился по полям, то наблюдал, как крестьяне уже сжигают свои дома и урожаи, чтобы приходящей затем демократии ничего не доставалось, зато они дружно наваливались на тупую греческую тётку, и отбирали у неё все, что она с собой носила, главным образом часть власти и полномочий.
- Если к вам придёт демократия, - прокатываясь мимо полей, на которых жгли добро крестьяне, кричал им Колобок, - скажите ей, чтоб убиралась, швайн! Здесь мы построим третий рейх! Хай Колобок! это поле республиканцев! А не то, я вас съем! Уже больше месяца нормально не питался! – и колобок проворно щёлкал великаньей челюстью, которую отрастил во время своих странствий.
Крестьяне согласно кивали головами, не столько пугаясь колобка вообще, как явления, сколько соглашаясь с тем, что для того чтобы выгнать демократию придётся строить рейх и чистить национальные идеи и кровь, избавляясь от примесей басмачей и кочевников.
Прокатываясь мимо другого поля, Колобок кричал крестьянам, которые были заняты тем же самым – выжиганием и выживанием:
- Если придёт демократия во главе с ворами, гоните её прочь! Власть народу, деньги рейху! Хай Колобок!
Согласные крестьяне громко отвечали:
-Хай! И прикладывали руки к сердцу, надеясь, что в этот раз что-то изменится.
А Колобок понимал, что создает народную идею и объединяет людей для создания чего-то вроде германского рейха, при этом понимая, что волк внутри него хрустит последними косточками запуганного зайца и надевает на него германский шлем войны.
Внутренний варвар орал громовым голосом и бил в свой щит с двуглавым орлом: «Вар»!
Чего только не бывает!» - думал Колобок, поспевая к тому, чтобы снова влюбиться в продажную девку-политику. Только это любовь не надолго, и не взаимная она, просто потому что продажные девки любят всех и никого в частности. От этой мысли Колобок чуть было не зарыдал, но вспомнил про свои стальные яйца и ломанулся вперёд, чтобы побыстрее забыть несчастную любовь.
По дороге волк внутри него протяжно выл и стучал кастетом в ребро, бил берцем с титановыми штырями в бок и грозился выйти наружу.
Колобок знал, что с настоящими пацаками так всегда, много крику из ничего и ни для чего. Но такая внутренняя борьба до добра не доведёт, а Колобку непременно нужно было добро, чтобы долго счастливо и в один день, хоть в розовых очка, хоть в видениях святого апостола Петра, всегда и везде видевшего Иерусалимский храм и великую гору Голгофу.
Откуда ни возьмись словно в ответ на его печали из тёмного куста выскочила на встречу Колобку симпатичная ведьмочка в остроконечной шляпке и призывно улыбнулась:
- Куда путь держишь, добрый молодец?
- Далече, мать, ой, далече! Устал весь мочи нет, - вздохнул арабский гнедой скакун Колобок, мысленно примеряя на себя наряд ведьмочки. Уж очень ему приглянулось её обтягивающее платье с крутым вырезом сзади аж до попы.
Частью мозга, а именно лобной долей Колобок понимал, что раз воображение выдает такие показатели, то сумасшествие близко и ему снова придётся валяться где-то (не дай бог в поле!) с температурой пока не придёт доктор с живой водой и не отпоит его до полного смирения с отягчающими обстоятельствами.
А потому он прогнал видение платьица ведьмы и улыбнулся:
- Третий рейх строю, милая. Ты с нами, али с ними?
Ведьмочка поняла не двусмысленный вопрос и оценила вопиющее хамство Колобка по достоинству, сильно выпирающему из обтягивающей джинсы Колобка и повела его за собой следом:
- Ну, третий так третий! Третий он всегда нужен, особенно в таких делах политических.
Потом были потёмки незнакомого леса, барахтанье в темном чулане, на сеновале (но без кузнеца, что отчего-то огорчило Колобка), и только к утру он, наконец, рассмотрел ведьму хорошо. Бабка старая в дряхлом одеянье с обвисшей напоказ грудью и выпирающими костями, словно у самой старухи смерти, готовила ему какое-то варево на газовой плите.
Колобок схватился за голову, понимая, что сейчас потеряет сознание или его вырвет словно средневековую даму, не могущую жить без нюхательных солей, после чего взвыл не своим голосом:
- Да за что же мне это всё?!
- Шпрехен зе дойч? – обернулась к нему бабка и противно улыбнулась, добавляя лягушачью почку в какое-то варево в казане. – Нихт?
А когда пришли крестьяне, то с порога поклонились в пол Колобку и, маясь нетерпением возле порога, на который их впустил Колобок, сообщили ему благую весть:
- Отпевать её будешь?
Колобок попятился назад к двери и оглянувшись, увидел что едва не напоролся на гроб, стоящий на двух табуретах, обтянутых красной кожей. А в гробу лежала та же молодая ведьмочка, которую он повстречал вчера в лесу и которую обнимал потом без кузнеца на сеновале, в подвале, и на чердаке.
- Нет, - решительно ответил Колобок, и когда люди перед ним расступились, вышел за порог украинской хатки, а там сиял месяц на всё небо, и ночь была подозрительно тиха. На всякий случай он оглянулся, надеясь, увидеть позади себя всё тех же крестьян, которых он недавно призывал к тому, чтобы прогнать демократию и призвать на помощь германскую идею превосходства.
Но вместо них там стояли покойнички, такие же как, ведьмочка лежащая во гробу, в руках каждого было по косе, которыми они приветственно махали во след Третьего рейха.
Когда Колобок в шоке от увиденного повернулся обратно - в ночь, то понял, что с неба спустился месяц и, тыча своим верхнем рогом, взял его за руку и вложил в неё маленький золотой комочек.
Как оказалось позже, это был клубок с золотой нитью, такой сияющей, словно слитой из сиянья ночного светила. А пока же месяц зажимал руку колобка с клубочком и тио шептал ему прямо на ушко:
- Кинь, скажи, куда хочешь попасть и там и окажешься. До дому доведёт, до белого каления тоже.
С этими словами месяц удалился обратно - на небо, пока Колобок стоял, открыв рот, смотрел на него и не верил обманывающим его глазам.