Еще в годы войны, придя с фронта изуродованным, потерявшим ногу в жестоком бою подо Ржевом, где каждый день гибли наши сибирские парни, он решил, что Гитлеру надо мстить тем, что он, калека, с одной ногой, поможет выстоять, победить ненасытного врага: каждую осень будет охотиться, а пушнину будет сдавать в ПОХ – все для победы.
Охота была его страстью. Ни молоденькая жена, кареглазая деревенская красавица с пышной темнорусой косой, ни сынишка, ползающий около его ног и требующий от отца неусыпного внимания, ни отсутствие ноги, без которой трудно передвигаться по лесу, - ничто не могло остановить его, заядлого охотника, ежегодно выполняющего норму сдачи государству пушнины.
Сегодня он собирался в лес особенно тщательно. Надел куртик, сшитый женой из простреленной на фронте шинели, но еще добротной в хозяйстве, еще хорошо согревающей в осенние холода, когда появляются первые заморозки. Посмотрел на крипатки, связанные женой из конского волоса, и бережно положил в мешок – еще пригодятся, впереди несколько недель жизни в тайге, в одиночестве и без пригляда жены. Осмотрел чирки, сшитые из домашней лосиной кожи, прочные чирки, с высокими суконними опушнями, обматываемыми оборками – косичками из конского волоса. Зачем-то примерил коколды, хотя знал наверняка, что связаны по его руке.
Собаки, тонко чуя душевное состояние хозяина, путались под ногами, не давая проходу. Не раз хозяйка пыталась прогнать их от крыльца, прикрикивая и угрожая. Утром, хорошо накормив их пойлом из картошки и отрубей, она поставила перед ними таз с теплой водой. Лакая воду, изредка отрываясь, они наблюдали за хозяином, с нетерпением ожидая, когда закончатся сборы. Это были настоящие охотничьи собаки, обученные сложному, но радостному ремеслу.
Соболька, черный пес с рыжей подпалиной на брюхе и лапах, с большими черными глазами и рыжими окружьями вокруг них, смотрел умно, смело, пытливо, словно стараясь проникнуть в тайну человеческой речи. Ни разу не подвел он своего хозяина, нередко спасая ему жизнь.
Хозяин подошел, потрепал его по загривку – пес послушно улегся около крыльца, всем сердцем чувствуя ласку и теплоту.
Если Соболька был сдержанным, то молоденькая Лапка, живущая вместе с ним, была очень нетерпеливой и беспокойной: первая бросалась к пойлу, жадно лакая и обжигаясь. Во время охоты ее нетерпеливость мешала, но охотник обучал ее, стремясь привить навыки работы с птицей и зверьем. А Соболька, как хорошо воспитанный интеллигент, степенно подходил к корытцу и не спеша доедал пойло, слизывая языком остатки еды с тонких усиков, нечаянно испачканных.
Хорошо понимали собаки свое назначение: стеречь дом, ничем при этом не выдавая своего присутствия; ходить на охоту, выполняя всецело волю хозяина; если и проявляли инициативу, то всегда полезную, нужную.
Они любили своего хозяина, понимали его с полуслова. Особенно ловили его взгляд, теплый, доверительный, настойчивый. Они чувствовали, когда он доволен ими, а когда нет. Они видели в его взгляде что-то решительное, неумолимое, холодное, если проштрафятся в чем-либо: не смогут из-за быстрого течения вытащить из ледяной воды подбитую птицу или зазеваются, играя друг с другом, а иногда, пытаясь обогнать события, взлают не вовремя, именно в тот момент, когда хозяин начинает скрадывать птицу. Тогда-то они поджимают хвосты, видя неодобрительный взгляд, полный презрения. Ластятся, ползают на брюхе возле охотника, ожидая от него милости.
Собольке ничего не стоило найти медвежью берлогу, долго и настойчиво выгонять мишку, приготовившегося к зимней длительной спячке, уютно укрывшегося палыми сухими листьями березы и осины, а Лапка, обладая сказочным чутьем, находила и белку, и соболя, но берлогу обходила стороной тихо и бесшумно, ничем не показывая присутствие крупного зверя.
Собаки, казалось, были такими разными по своей сути, но они дополняли друг друга, совершенствуя свое мастерство в поисках добычи.
Хозяин гордился ими, рассказывая братьям о надежности и защищенности от всех неожиданных напастей, и они, понимая всем нутром одобрение и радость в его глазах, ревностно старались заслужить от него похвалу.
В обычные дни они мирно лежали на крылечке. Чтобы пройти в дом, надо было перешагнуть через них. Они лишь шевельнут чуткими ушами и снова, закрыв глаза, лежат. То вдруг, разбуженные лаем чужих собак, они вскочат и побегут неведо куда. Набегаются вволю и явятся домой с высунутыми языками, с которых стекает тонкой струей слюна.
Охотничьих собак никто никогда не держал на цепи, на привязи. Свободу они любили и пользовались ею, как могли пользоваться только люди, тонко понимающие назначение своей личности.
Два дня назад, выполняя работу на водомерном посту, Алексей установил уровень воды и с удивлением отметил, что скорость течения постоянно меняется.
Стоял холодный, ветреный день. Хмарью заволокло все небо. К ночи повалил снег, крупный, мягкий и пушистый. Падая на черную, опустевшую землю, он тут же таял.
«Конец сентября и уже снег. Что-то раненько», - думал он.
Чуть забрезжил рассвет, а охотник уже в лодке – решил проверить, может быть, не улетели еще утки, собравшиеся стаями, которых он видел вчера на клади на другом берегу Илима. Тубинские колхозники не успели вывезти вовремя клади. Для уток – раздолье! Они трепали снопы, выбирая пшеничные зерна, запасаясь сытостью на длительный перелет.
Охотник подстрелил двух уток, сидящих на самом верху клади, на растрепанном снопе. Остальные утки, сорвавшись с клади, взмыли вверх, и вожак, призывно крякая, устремился вперед, а за ним его стая, отдохнувшая и набравшаяся сил.
Он долго топтался около клади, пытаясь достать добычу. Костыли глубоко уходили в мягкую землю, оставляя вмятины. В конец измучившись, он оставил попытки достать птицу и пошел к лодке.
Скоро к клади подъехали мужики из Тубы. Петька Жмуров, молодой парень, сразу же смекнул:
- Это Алеша скрадывал уток, больше некому. Кто еще оставит такие следы…
Райисполком отпускал план по добыче пушнины на каждую деревню. На колхозном собрании выдвигали охотников, способных выполнить данный план. Определяли ухожже – охотничий участок леса с определенными границами. Любили ходить на Катангу, особенно богатую разным зверьем, птицей и рыбой. Другие речушки, впадающие в Ангару и прилегающие к ним леса, как-то: Шумка, Половинка – были менее богаты соболем, белкой.
Охотник хорошо знал участки, расположенные по берегам Шумки и Половинки. Это в 25 верстах от Сотниковой. Ему на костылях с Катанги возвращаться было бы особенно тяжело. Но и на этих ухожжах за осень он добывал до шестисот белок. Как повезет!
Алексей навьючил лошадей мешками с мукой, солью, картошкой, сухарями и провиантом и, сопровождаемый подростком, двинулся в путь. Лошаденки, ослабленные во время уборочной страды, тянулись медленно, не спеша.
Тропинка, протоптанная ягодниками и грибниками, шла вдоль сопки, покрытой редким леском, состоящим из молоденьких сосенок и березок, уже почти голых, далеко просвечивающихся, сиреневато-светлых. Недавно выпавший снежок, слишком ранний, неожиданный, освежил верхушки сосен, сквозь которые светились от робких лучей солнца нежно-розовые их стволы. Быстро растаяв, снег внес в лесную чащобу влагу, которая чувствовалась в воздухе, насыщенном легкими запахами смолы, едва уловимыми.
«Да, ранняя ноне осень, - подумал он. - Как там мое зимовье, надо бы подладить дранье на крыше»
Он знал, что глиняная русская печь, сбитая мужиками в прошлом году, не дымила. Зимовье долго держало тепло. Задвижка вместо стекла, прочная задвижка, сделанная вроде оконного проема, открывалась редко, если становилось нестерпимо жарко и надо было хоть как-то проветрить избушку, впустить свежий воздух. Старые шабуришки, фуфайки служили охотнику постелью. Особо не разоспишься, да и некогда спать, если ты настоящий охотник, если план, данный райисполкомом, надо во что бы то ни стало выполнить, хоть тресни.
Ехали молча, каждый думал о своем. Васька мечтал поскорее добраться до зимовья, повернуть коней и обратно, домой. Но у Алексея были другие планы. Одному не под силу свалить дерево, из которого он сделает плашки, а с Васькой ловчее. Он не отпустил парня, а сразу же, как прибыли на место, подпилили подходящую для этого дела сосну, направив ее в свободное пространство. Обрубили сучья, распилили на чурки по семьдесят сантиметров высотой, и только тогда охотник отпустил проводника домой.
Оставшись один, он затопил печь, вскипятил чай, накормил собак и прилег на нары. Усталость быстро сморила его. Проснулся ночью от какого-то непонятного ворчания Собольки, Лапки же не было слышно. Он застучал костылями по избушке, подкинул дров в уже остывшую печь, поджег их берестой, и огонь, перебегая и извиваясь, обнял дрова. Они защелкали весело и дружно. В зимовье стало светлее и отраднее.
Алексей вышел из зимовья. Гасли последние звездочки на чистом голубом небе. Светало.
Опираясь одной рукой на костыль, он стал раскалывать чурки пополам, чтобы потом, найдя подходящее дерево, врубить в него плашку метра полтора высотой от земли.
Приманкой для белок служили насушенные летом маслята, благо их была тьма-тьмущая, особенно на Репище, что неподалеку от Сотниковой, где водился и белый гриб – боровик. На тонкой лучинке торчит масленок, а белка, не подозревая подлости от человека, заберется под плашку и начнет потихоньку грызть, потом посильнее, а тут плаха и прихлопнет ее намертво, наивную и беспомощную.
Несколько дней он занимался этой работой: ставил кулемки, изготовленные еще дома, укреплял в надежных деревьях плашки, вынимая из них белок и соболей. Вечером снова работа – надо умело ободрать шкурки, не испортив меха, проверить фитили, сетушку, брошенную неподалеку от берега. Рыбой кормил собак и варил себе шарбу на ужин. Так шли дни за днями.
Алексей не чувствовал одиночества. Собаки вертелись около него, то возбужденно повизгивая, то замолкали, вглядываясь в настроение охотника. Были дни солнечные, радостные, когда ловушки пополнялись разным зверьем; то пасмурные и угрюмые, когда лил неугомонный дождь, и выходить из зимовья не хотелось.
Как-то забрел в удивительный сосновый бор, где сосны, стройные и величественные, насквозь пропускали солнечный свет, розовея до самых макушек. Он отбросил костыли и упал на колени. Долго и жадно глотал крупную бруснику, до которой вряд ли бы дотронулась рука человека, тем более рука, черпающая совком.
«Вот моду-то взяли, совком стали брать ягоды, ломают и портят нежные веточки», - думал он, продолжая горстями есть сладкую ягоду. Утолив голод и жажду, он тяжело поднялся и пошел дальше. Изумленный, он остановился, увидев свежий медвежий помет и вытоптанное лежбище.
«Где же собаки?» - подумал он, не видя ни Лапки, ни Собольки. Поменял в ружье жеребий на жиган – самодельные пули на случай встречи с медведем – шатуном, еще не улегшемся в берлогу, и двинулся к зимовью.
До половины октября погода стояла теплая, солнечная. Но потянул северный ветер, начались по ночам заморозки. К полудню кромки льда на реке, застывшие за ночь, подтаяв, исчезали. Солнце, хотя и не горячее, как летом, смеялось над холодным ветром, заставляя его теплеть. Такая погода радовала охотника, но он знал, что в Сибири зима подкрадывается внезапно. Мгновенная смена температурного режима не редкость в таких местах.
Он шел к зимовью, думая о том, что где-то бродит шатун, что тот мало набрал за лето жира и не может залечь в свое логово. Подбежали собаки. Лапка чутко прислушивалась, жалась к охотнику, боязливо опустив уши. Соболька, с поднятым загривком, бежал впереди, как-то странно временами лая. Явно собаки чуяли крупного зверя. Дошли до зимовья. Он растопил печь, сходил за водой к реке – забереги плохо подтаяли. Задумал поставить квашню на ночь, чтобы утром, как забрезжит рассвет, выпечь хлеб. Ночь, тревожная, бессонная, к утру сморила охотника. Сквозь чуткий сон он слышал лай Собольки и легкое повизгивание Лапки, явно чем-то напуганной. Он встал, выкатал булки, растопил печь. Тревога не покидала его. Когда по зимовью разнесся аромат свежеиспеченного хлеба, лай Собольки усилился. Он то затихал, то с новой яростной силой увеличивался, то его злое рычание переходило в беспрерывный звонкий призывный лай.
Так Соболька лаял только на медведя. Отодвинув задвижку в стене, он увидел бурое пятно и приготовился к встрече с голодным диким зверем. Началось противостояние человека и зверя. Кто кого? Как на войне.
Алексей был в числе тех сибиряков, которые насмерть стояли подо Ржевом и не пропустили врага к Москве. Они делали это просто, как во время охоты на крупного зверя, метко били немца одной малокалиберной винтовкой, сберегая патроны. Не было в начале войны автоматов Калашникова. Суровая правда войны пришла к нам с повестью В.Кондратьева «Сашка».
Не суетясь, спокойно и хладнокровно он с силой толкнул костылем дверь. Она распахнулась, и Алексей мгновенно выстрелил в пронзительный черный глаз, с яростью направленный на него. Медведь взревел и как-то боком, боком огромная туша покатилась к реке. Нет, он не бежал, а рысца его была болезненной, замедленной. Соболька отчаянно рвал его зад, но зверь даже ни разу не отмахнулся от собаки. Багровая полоса тянулась за ним. Он захлебывался своей кровью. Смертельная рана окончательно доконала его. Медведь свалился, хрипя и скользя когтями по слизи камней у самых заберегов.
Теперь оставалось вытащить медведя весом в четыреста килограммов на сушу, освежевать.
Сызмальства с отцом и братьями Алексею приходилось грузить на сани огромные кряжи, и всегда выручали ваги. Он приготовил две жердины, захватил чурки, толстую веревку, и началась работа. Несколько часов он провозился с тушей. В чирке хлюпала вода. Нога стыла на внезапно поднявшемся холодном северном ветре, прозванном илимчанами хивузом. Полетели белые мухи, сначала редкие, а потом все гуще и гуще, и вскоре небо все заволокло. Слепая темнота… Трепала падера. Он вернулся в зимовье и от усталости рухнул на нары. Проснулся от внезапно подступившего жара. Зажег лучину. Когда лучинка вспыхнула, он увидел шкуру медведя и понял, что это не сон. Он действительно убил медведя. «Надо побольше пить кипятка, - мелькнула в сознании мысль, - тогда жар пройдет».
Трое суток пролежал он на нарах. Много пил брусничного морса, и жар постепенно отступил. За время его болезни мелководную речушку сковало льдом. «Стоял ноябрь уж у двора». К Великому Октябрю все охотники выходили из лесу, и он стал собираться домой.
Он шел с тяжелой котомкой за спиной. Шел, надсадно опираясь на костыли, уходящие глубоко в еще не окрепший снег. Он давал себе передышку, когда руки немели от усталости.
Простуда, перенесенная им, коварно мстила ему. Сил больше не осталось, и он решил отдохнуть, развести костер, погреть натруженные руки. Шерстяные коколды, вымокшие от идущего от рук пота, теперь грели плохо. Надо подсушить!
Он остановился, смахнул закуржевевшую пыль с шапки и с глаз, присел, прислонившись к толстой кряжистой сосне, достал спички и стал чиркать – они отсырели и не загорались. Кучка тонких сучков с сосны лежала перед ним словно заколдованная. Снова и снова он делал попытку поджечь сучки. Порой спички вспыхивали, но хворостинки не загорались. Опустел спичечный коробок. Он устало откинулся к сосне и замер.
Лапка поскуливала, давая круги вокруг сосны. Соболька сидел, зорко, по-умному всматриваясь в хозяина, ни разу не взлаяв. Умная собака попыталась растревожить человека, которого любила и особенно доверяла. Соболька завыл протяжно, страшно, срываясь на болезненные рыдания, как воют бабы, провожая в последний путь покойника. Из глаз собаки выкатились крупные, как шарики, слезинки и повисли.
Все кончено… До дома оставалось всего несколько сотен метров.
Илимские диалекты, использованные в рассказе: «Последняя осень»:
Крипатки - носки, связанные крючком из собольей шерсти или конского волоса.
Коколды - рукавицы с вывязанными двумя пальцами и отверстием перед ладонью.
Кулемки - ловушки на зверьков.
Ухожже - участок леса, в котором охотник добывает пушнину.
Чирки - самодельная обувь из свиной или лосиной кожи.
Куртик - верхняяодежда, похожая на современную куртку, сшитая из толстого сукна.
Забереги - кромки льда у берега, схваченные морозцем.
Хивуз - холодный, резкий ветер, падера - сильный ветер, вьюга.
Сызмальства - с детства.