Добрый вечер. Меня зовут Ларс, и к завтрашнему утру я останусь без рук.
Элегантное, но крайне жестокое постановление провинции, в которую недавно переехала моя семья, – всяк, уличённый в воровстве, арестовывается и доставляется к милицейскому двору. Кисти преступника прибиваются гвоздями к деревянной трости, самого преступника оставляют лежать на коленях, руками вперёд, до самого утра. Чтобы преступник не уснул, ночной часовой периодически бьёт его по спине бамбуковой веткой. С рассветом служащий милиции с обёрнутым чёрной материей лицом надвигается на измученного вора и, не слыша его слабых молитв, отрубает ему обе руки выше кисти ятаганом.
Дальнейшая судьба осуждённого неизвестна. Многие умирают на месте от болевого шока, те, что выжили, как правило, направляются в гетто к ремесленникам разного рода – кузнецам, портным, крестьянам. Безрукий инвалид для них абсолютно бесполезен – более того, отсутствие рук для честного человека равносильно метке, что перед тобой – гнусный вор; так что выжившая часть обречена на голодную смерть. Иной раз какой-нибудь часовой может сжалиться и проткнуть копьём дремлющего на улице несчастного. Но, в общем и целом, судьба осуждённых была незавидной.
Откуда мне это известно? Все мы грешны. Я всегда был любителем чужих страданий и частенько вставал до рассвета и приходил ко двору, чтобы понаблюдать за заревом восхода и послушать крики несчастных. Это сочетание внушало мне художественно-философские приходы – воодушевлённый, я мог вернуться домой и прозаниматься часов пять кряду лютней.
Отец говорит, что я – отменный музыкант. Не без оснований – не хочу хвастаться, но я выигрывал музыкальные состязания во всех провинциях, которые посещала наша семья. Эта – пятая. Я даже состою в Имперском Союзе Музыкантов или чём-то таком – я бывал лишь на одном собрании и остался не впечатлён. Эти бездари от мира музыки притворно восхищались, когда я играл что-то отличное от квинт, и на самом деле каждый не упускал момента, чтобы заявить о себе. Сборище нарциссов.
Но не о них, позвольте мне себя представить. Я – Ларс, старший сын известного букмекера Мартина Хоруэлла, наследник состояния, любимый брат и возлюбленный. Я из тех, кому, как говорится, повезло в лотерее жизни – сколько я себя помню, я всегда жил припеваючи, не испытывая никакой нужды. Нет, конечно, бывали и дни, в которые я разочаровывался в жизни, но в общем и целом я всегда был уверен в том, что все звёзды сошлись именно для меня, для моих триумфов и успехов. Так и случалось, как правило, – всё, что я замышлял, к чему прикладывал руку, оканчивалось моим успехом. Концерты в академии, благотворительные организации, шахматные турниры. Никаких исключений.
Здесь впору бы стать заносчивым или хотя бы высокомерным, но и это обошло меня стороной. Всё-таки, то, что я стал любимцем вселенной – это всего лишь везение...
Ох. Удар по спине вернул меня с небес на землю. Лица ночных часовых тоже были обёрнуты чёрной материей, но, кажется, я мог видеть синяки под глазами того, кто огрел меня. Он не хотел находиться здесь – впрочем, я полностью разделял его нежелание. Часовых было всего двое – столько же рядов заключённых лежало перед антрацитовым зданием милиции. Я был последним в своём ряду и мог видеть, что таких, как я, за день было поймано двенадцать. Со мной выходит чёртова дюжина... Несчастливое число! Какое идиотское совпадение. Промелькнула не менее идиотская мыслишка, что именно число 13 повинно в том, что к утру и моя жизнь, и жизни остальных преступников, будут уничтожены. Пришлось прогнать её, чтобы не докучала.
В целом, погода была крайне приятная. Стояла одна из знаменитых для здешних мест белых ночей, освещённости прибавляла и полная луна. По небу разрезом проходили две стаи ласточек. Странно, но руки уже почти не саднили, несмотря на чужеродные металлические предметы в них. Для завершения образа древнего бога не хватает только тернового венка и ещё одной палки поперёк. Хах. Ещё одна идиотская мысль.
С нечего делать я оглядел собравшихся. В принципе, мой обзор сильно ограничен, да и со спины мало что можно узнать о человеке, но пары секунд осмотра мне было достаточно. У семи человек на спине я углядел большой покрытый фосфором рисунок лотоса. Братство Высокогорного Лотоса. Именно оно было ответственно за ужесточение наказания за воровство. Насколько я знаю, его организовал один из политических конкурентов солтыса, недавно избранного в провинции, для того, чтобы подорвать его авторитет. Собственно, единственной задачей Братства были кражи – преимущественно мелкие. В него вступали, в основном, молодые люди всех сословий – бедные для того, чтобы оправдать воровство, к которому склоняет нужда, идеологией, а богатые для романтики борьбы с системой, риска и острых ощущений.
Кражи приобретали массовый характер, от чего страдала казна и росли недовольства среди купцов. Милиция ловила далеко не всех преступников, ибо Братство обучало навыку кражи любого желающего недели за две. Убытки с краж значительно превосходили сумму штрафов, которыми наказывались пойманные авантюристы.
Тогда-то солтыс, как человек, побывавший на двух войнах, ужесточил наказание.
Но оставим политику, я всё равно не силён в ней. Право, если бы не обстоятельства, я бы назвал эту ночь восхитительной! Какая жалость, что я разминулся с Луизой! Останься я с ней, меня бы не дёрнул никакой чёрт потянуться к той броши в виде морской звезды... Минутная слабость, туманное наваждение, и брошь оказывается в моих руках, а мои ноги сами уносят меня прочь. Резкий окрик, грубый разворот за плечо, и затем мои ладони вспарываются изнутри раскалённой ложкой. Я остаюсь предоставлен самому себе.
Луиза уверена в том, что я отправился домой. Родные же наверняка считают, что я остался у девушки. Жаль будет их разочаровывать. Хах.
Что со мной? Моя жизнь кончена, а я всё продолжаю шутить. Непорядок.
А какое клеймо! Вор! Преступник! Отец убьёт меня, затем оживит и снова убьёт. В этом отношении он крайне суров: помню однажды, когда мне было лет пять, он при мне выколол глаз мельнику, что работал на нас, той серебряной ложкой, что волей случая выпала из его кармана, когда отец заходил в столовый зал. Отец всегда говорил, что нет ничего хуже, чем осознанно идти на воровство, потому как это означает, что ты меняешь свои бессмертные честь и достоинство на временные удовольствия. Он также говорил, что достоинство – это самое ценное, чем располагает человек, так как его не способен отнять никто, если человек сам по малодушию его не лишится. Эти идеи мелькали в каждом жизненном уроке, что он для меня устраивал, в каждой истории из тех, что он частенько рассказывал.
И вот я, продолжение его рода и идей, его гордость, являюсь на утро с обрубками вместо рук. Если даже мать встанет на мою защиту, отец лишит меня наследства, если не отправит выживать в трущобы...
Очередной удар по спине привёл меня в чувство. Я заметил, что луна зашла за облака – стало темнее. Более того, внезапно похолодало – по телу прошли мурашки.
До меня вдруг дошла вся серьёзность ситуации. Ужас выкристаллизовывался в моём сознании, пока я проговаривал про себя: "Моя жизнь кончена". Кончена! Этот шедевр, это произведение искусства безнадёжно испорчено по моей вине... Да, это я во всём виноват. Я контролировал себя всю свою жизнь, даже с дамами никогда не терял голову, а этот случай – единственный случай – острым гвоздём впился в полотно моей жизни. К утру этот гвоздь сотворит из полотна решето. Никому не нужен инвалид без рук. Лучше мне будет умереть на месте...
Может, всё было предопределено заранее? Может, боги решили наказать меня за беспечное отношение к жизни, отобрав у меня свой же щедрый подарок? Может, какая-то злая воля рока двигала мной в тот момент, может, она же ответственна за все происшествия жизни, а любой человек – лишь её добровольная марионетка? Следуя этой злой воле, я не мог не разминуться с Луизой, не мог не протянуть руку к той броши... Странное и крайне неприятное чувство охватило меня...
Ещё удар. Этот был особенно болезненным, но я не вскрикнул, назло часовому, назло той силе рока, что привела меня в столь плачевное положение. Нет! Это я, идиот, повинен в случившемся – я, а не боги, в существование которых и верится-то с трудом. Один момент сыграл со мной злую, чудовищно злую шутку...
Неужели это справедливо? Что какой-то нелепый, ничтожный случай способен уничтожить всю историю жизни, что была до него? Злость вдруг пронзила меня, и я выкрикнул что-то нечленораздельное в ночную прохладу. Почему? Почему я позволил этому произойти? Я ведь всегда считал себя выше всяких преступлений, я впитал отвращение к воровству с самого детства...
Неужто каждый момент обладает таким разрушительным потенциалом? И то, с какой стороны он себя раскроет, зависит лишь от выбора самого человека? Я всегда относился к жизни как к забавной игрушке, а свои постоянные триумфы воспринимал как должное. Но сейчас, будучи прибитым к деревянной палке, в окружении таких же несчастных, я вдруг обомлел перед бесконечным величием жизни как сочетания тысяч моментов с чудовищным потенциалом, я вдруг осознал, что являюсь творцом всех этих моментов, вдруг усвоил, сколь ничтожен я перед всей громадой возможных сценариев жизни и сколь могуществен, раз способен вычленить из них всех свой собственный сценарий. Некое благоговение снизошло на меня, и я даже не почувствовал очередной удар по спине.
Какой будет моя экзекуция? Может, мне удастся её избежать, может, за ночь будет готово постановление, которое смягчит наказание? Во мне затрепетала надежда...
Которая тут же рухнула с новым ударом. Этот удар был слабым – кажется, часовой устал за ночь. Ещё бы.
Стало заметно светлее, бледный диск луны приблизился к горизонту, который уже заливался светлым спектром, задавался пастельно-голубым цветом.
Готов ли я к проститься с руками, стать беспомощным инвалидом? Я не могу себе представить жизнь без них. Но, кажется, я уже смирился с этим. Жаль только, что больше никогда не сыграю на лютне, больше никогда не возьму за руку Луизу... В общем-то, жаль множество вещей. Неимоверно жаль.
Но всё же, это ведь не конец жизни! Передо мной всё ещё открыты некоторые возможности – например, я могу стать отличным певцом, если захочу. А какой трагичный, романтический образ я создам для этого дела благодаря инвалидности!
Становилось ещё светлее. Путь золотым лучам солнца преграждало здание милиции, поэтому они огибали здание, создавая желтоватый ореол вокруг него. Наступило утро.
Я увидел, как ночные часовые удаляются, закинув палку на плечо, и между ними проходит он. Человек с ятаганом. Нельзя было сказать, высок он или низок, упитан или строен, он был полностью одет в чёрное, был таинствен и величествен.
Когда я заметил его, мысли стали скакать, как капли масла на сковороде, обжигая меня, но я не особо не следил за ними. Настал тот самый час, за которым я любил наблюдать издалека. Час расплаты. Никогда не думал, что стану его действующим лицом.
Пленники, всю ночь хранившие молчание, завели нестройный хор молитв.
Резкий, душераздирающий, близкий к ультразвуку крик рассёк воздух. Вот и прошла первая экзекуция. Собравшиеся забормотали ещё громче, кто-то разражался плачем, кто-то захохотал как безумец.
Крик удвоился. Судьба второго несчастного уничтожена.
Каждый казнённый кричал как-то по-особому – казалось, всё его ощущение жизни сжималось в одну звуковую волну и выпускалось наружу в момент его агонии. Крики каскадом накладывались друг на друга, и в этой какофонии мне послышалась странная, адская симфония. Симфония ужаса. Так я её назвал про себя.
Чёрный силуэт навис надо мной. Неужели так быстро?
Симфония подошла к своей кульминации – я вдруг понял, что мне безразлично, умру я или выживу после казни. Я готов принять свою судьбу.
Я поднял голову и улыбнулся служащему. В самом деле, неблагодарная у него работа, пусть появятся хоть какие-то светлые моменты среди боли, страха и крови. Мне ведь не жалко.
Взмах ятагана...