После обеда отец сказа Виктору:
– Пойдём-ко, парень, покурим на крылечке, да о жизни потолкуем. Что смотришь? Думаешь, я не догадался, что ты в армии закурил?
Они вышли на крыльцо. Закурили. Через пару минут Степан Васильевич тихонько заговорил:
– Что-то неладное творится у Советской власти.
– А что такое?
– Молчи, не перебивай. Худое время настало, ох худое. Людей забирают без суда и следствия, увозят на «воронке», кого-то в тюрьму садят, кого-то сразу расстреливают, а кого-то по этапу гонят то в Кулой, то на Воркуту.
– За что?
– А не за что. Получается за просто так.
– Такое разве может быть?
– Ох, парень, нынче всё может. Михайло Волков шёл вечером пьяный домой, и приспичило ему дураку, частушки петь. Орал во всё горло и на всю деревню. Добрался Михайло до дому и завалился спать. А утром «воронок» уж у ворот. Заходят военные, а Михайло ещё и проснуться толком не успел. Спрашивает: «Что желаете, господа хорошие?» А те ему: « Мы тебе покажем господ. Узнаешь: почём фунт лиха! Пел вчера частушки?» «Ну пел, дак с кем по пьяне не бывает?» «А частушку, порочащую Советскую власть, пел?» «Да что вы, да чтобы я, – пытался Михайло выкрутиться и вспомнить. Не пел я про Советскую власть никакой частушки». «Не пел, говоришь? А вот эту: «При царе при Николашке ел я белые олажки. А пришла Советска власть, не едал я хлеба всласть. Вспомнил? То-то же! Одевайся. пошли. У нас с контрой разговор один». «Какой разговор, об чём?» – спросил насмерть перепуганный Михайло. «А вот привезём в район, там и узнаешь».
Забрали Михайлу и увезли. Говорят: через неделю расстреляли, как врага народа. А теперь жёнка у него и двое детей считаются семьёй врага народа. В школе ребятишек унижают. И даже в пионеры не принмают, как детей «врага народа».
Разбранился Василий Петрович Глухов со своим же двоюродником, вроде и не взаболь разбранился, а тот взял да донёс на него чего-то. Что уж он там наговорил, только арестовали мужика и дали ему десять годов лишения свободы. Сказывали, что был отправлен этапом на Воркуту.
А в тридцать седьмом году арестован по доносу, осуждён и отправлен на строительство канала Москва-Волга Пётр Григорьевич Попов, он работал секретарём в сельсовете. Арестовали его за то, что он дал хлебные карточки ссыльной крестьянской семье с Украины.
А вон через дорогу дом Золотниковых Павла Евграфовича и Марфы Федотовны. Они были очень богаты. У деда имелось много золота, деньгами и украшениями. Его предупредили, что раскулачат, и он ночью, тайком закопал всё золото где-то то ли за Казённым полем, то ли в Маленьком лесочке. Потом люди весь песок перелопатили, но ничего не нашли. По всей вероятности – кто-то выследил. Павла Евграфовича арестовали и выслали в Кулой. Ему дали десять лет заключения за «антисоветскую агитацию».
А ещё у нас в деревне Нюрка-курилка работает на ГПУ и доносит на людей, что, где услышит про них, а что и сама по пьяному делу выдумает. Ведёт себя как хозяйка. Остерегаются её люди в деревне. И ты, смотри, лишний раз ничего не сболтни. Хорошо подумай, прежде чем рот раскрыть. Я ребят своих настрожил, только вот за Ваську побаива-юсь. Он у нас беда шустёр растёт, и на язычок востёр, ляпонёт не задумываясь. Ты и ему ничего особо про армию не рассказывай. Пойдёт по друзьям-товарищам хвастаться.
Дак вот ещё что случилось с народом: перестали люди друг другу доверять. Боятся доносов. Наклонись-ко ближе.
Геннадий придвинулся к отцу и тот зашептал ему в ухо:
– Мне верный человек сказывал, что Архангельской области дан план: расстрелять больше семисот человек.
Парню не верилось, что такое происходит в родной деревне. В ар-мии казалось, что всё на свете хорошо, но когда вдруг не пришёл на утреннюю проверку командир, его отсутствие объяснили просто: перевели в другую часть. Виктор даже похолодел от догадки: на коман-дира тоже видно кто-то донёс. Парень был уверен, что Советская власть желает только добра людям.
– Ты всё понял?
– Всё, батя. Буду сперва думать, а потом говорить. А откуда у нас эта Нюрка-курилка появилась?
– Не знаю откуда. Наверное – заслали. Она всё ходит по деревне, папироской попыхивает и везде нос свой поганый суёт.
– А живёт она где?
– У дедка Онуфрия. Тот чуть жив, в чём и душа теплится, дак она как бы ухаживает за ним. Одно название, что ухаживает. Говорят бедной старик совсем впроголодь живёт. Кусок хлеба из рук вырывает стерва проклятая. Ждёт смерти неговой – помрёт дедко – избёнка ей останется. Так в сельсовете, говорят, решили. Приехала змеёвка на наши головы.
– Понял, батя. Буду поосторожней.
– Вот и добро. Остерегайся, но ведь жизнь-то на этом не останав-ливается. В деревне и свадьбы играют, и детей рожают, и праздники отмечают.
Тут на крыльцо выскочил Васька.
– Василий, ты куда? Через полчаса за дрова возьмёмся,– спросил отец.
– До Сеньки Зиновьева сбегону.
– Смотри, чтобы недолго.
– Не-а, тата, я только расскажу, что Витя у нас приехал из армии.
– А-а-а. Давай ещё по одной выкурим.
Не успели они докурить, как прибежал встревоженный Васька.
– Тата, ты знаешь что!? Знаешь что!?
– Скажешь – узнаю.
– Сенька сказал, что ночью кто-то убил тёту Нюру-курилку.
– Так уж и убил?
– Уби-и-л, – Ваську распирало от этой новости. Он первый рассказывает отцу. – Сенька говорил, что её нашли в Собачьей ляге за дерев-ней, а голова камнем пробита. Приехали из району и теперь в сельсовете всех допрашивают.
– Так, Васька, язык прикусил и шагом марш в дом.
– Та-а-та-а, – заныл парнишка, намереваясь бежать с новостью дальше.
– В дом я сказал. Пошли и мы с тобой от греха подальше, – предложил он Виктору.
Два дня лихорадило деревню с допросами. Но никто ничего не видел и не слышал. Только увезли в район Варвару Костину, за то, что она сказала: «Ну и Слава Богу, что убили. Одной крысой стало меньше». Через неделю её отпустили изрядно побив, и пригрозив, что в следующий раз её за длинный язык обязательно поставят к «стенке». Люди потихоньку приходили в себя от пережитого, и вскоре деревенская жизнь вошла в своё русло.
Продолжение следует...