Назвался пришлец коротким именем Рох, не обременённый каким либо отчеством або званием, и стоя пред троном поведал повесть:
— Послушай, Государь! Страх охватывает и сердце смущает плачь твой и не в силах утаить слёз души своей стою пред тобою и правду глаголю. Будучи с детских лет сиротой, не знал я, кто мать моя, кто отец: некому было поучать, как жить в суете и неправде. В сиротстве скитался по земле, во смирении омывая кровью и потом хлеб свой насущий. За время мытарств овладел многими ремёслами, не прельщаясь на богатство не правое. Приходилось и нищенствовать по дорогам, где познал немерную наготу и босоту, идеже научился радоваться всякому подаянию, вознося благодарность царю небесному.
Случаем довелось на дороге встретится с фряжским купцом, возвращающимся в свои пределы. А пересеклись пути наши в придорожном трактире, где милостью его был обогрет и чрево своё наполнил. И вот устроившись для ночлега между телегами, что на дворе стояли, приготовился сотворить молитву перед сном, как уловило моё чуткое ухо слова крамольные, злым умыслом полные против купца фряжского. Вознамерились лиходеи живота барина лишить и всю казну его в свои руки прибрать. Не видать токмо лиц у злодеев, ночка тёмная не разобрать, кто сговор лихой затеял. А мне что? Я от стола фрязина брашно отведал, мне щедрость его серебром в кошель снизошла. Нешто я заробею? Заскорбела душа моя, а совесть за добро содеянное велела упредить планы разбойничьи. Пробрался отай к фрязину и повествовал слово в слово, что услыхал во дворе.
А злодеев было не большим числом, отчего порешили они сесть засадой в лесу, что на выезде за деревней, а там дорога одна по гати чрез болота великие, никаким объездом не объехать. Так вот за той гатью в пьяном лесу и надумали разбойники-душегубы купца встретить и жизни лишить, не убоявшись суда божьего.
Закручинился купец заморский — не вспять ли поворотить? Охрана хоть и сильна да малочисленна, сдержит ли напор мужиков дерзновенных? Я тут и предлагаю обрядиться в его одежды и выехать вперёд на его коне. Мы как бы и ростом и цветом волос с ним схожи, а ежели в утренних сумерках, так никто и не различит. Людишек своих со мной отправит. Мы будем ждать нападения и упредим их. Фрязин облачится в мои хламиды и чуть позже поедет следом. И жизнь так сохранит свою, и казну оставит нетронутой. Этим и закончили совет. Вот от чего на мне такие наряды в которых мне тесно и неловко.
Зрю недоумение в глазах зорких, вижу надвигается грозна туча на чело ясное. И потому, с поклоном нижайшем, прошу до конца выслушать повесть мою, ибо вскоре коснётся она сердца израненного и залечит шрамы от страданий— надеждою.
При словах сих Рох махнул рукой чуб со лба, — блеснул перстень алым пламенем. Не ускользнуло это движение от очей грозных, и запечатлелся в них камень рубиновый, заостривший внимание на словах сказанных.
— Выехал я поутру, когда свет солнца еще не просочился сквозь кипящую лаву облаков и не пробудил спящую землю к новому дню. За мной следовали двое фряжских слуг вооруженных с ног до головы, а на мне из-под черного бархата серебрилась кольчужная сталь. Густой туман лежал на почерневших, прогнивших гатях, отчего двигаться приходилось крайне осторожно, что бы случаем не оступиться, ибо по обе стороны растеклась вязкая жижа. Мы спешились и вели коней под уздцы. Слышны лишь были глухие звуки от копыт да чавканье зловонной массы.
Туман начал редеть, и перед нами обозначился темнеющий лес. Наконец-то нога коснулась твердыни земной и опасность быть проглоченным коварным болотом осталась позади. Но впереди нас ждали новые испытания. Послышался сухой треск и берёза стоящая возле дороги содрогнувшись, повалилась на дорогу. Но произошло не предвиденное, —густая её крона запуталась в ветвях других дерев и зависла, оставляя проход под деревом. Мы, будучи уже в сёдлах, поднырнули под нависшими сучьями и нос к носу сшиблись с разбойничьей шайкой. Держа наготове заряженные пистолеты я выстрелил в первого попавшегося разбойника, из второго лишил живота следующего и, выхватив саблю, ринулся в гущу злодеев. Кто-то пытался ухватить меня за стремя, но с разрубленной головой рухнул под копыта моей лошади. Другой угрожая кистенём был лишён руки. Душегубы не ожидая такого сопротивления в замятне отринули. Однако лихой вожак, издав гортанный призыв воодушевил товарищей. Разбойники вновь атаковали нас. В схватке фряжские слуги погибли, надо отдать им должное, они ревностно защищали своего хозяина и значительный урон причинили лиходеям. Я же прорвавшись сквозь заслон пустил коня во весь опор и понёс вороной не разбирая дороги.
Подобрал меня в лесу отшельник; конь мой, вступив ногой в нырищу звериную, упал и я, вылетев из седла сильно расшибся, лишившись сознания. Отшельник сурового вида, не причастный мирским соблазнам, победивший самого себя, жил в землянке вдалеке от людских глаз, пас коз и собирал травы. Он перенёс разбитое тело к себе и силою данной ему свыше восстановил утраченное здравие. Каково же было моё удивление, когда узрел я возле него в услужении огромную волчицу. Она вышла из лесной чащи и глубоко вобрав в себя незнакомые запахи глухо зарычала. Морда её, мелко вздрагивая, обнажила острые клыки. Зверь, чуть присев, не спуская глаз с меня, медленно приближался. Глаза завораживали магическим взглядом и не обычностью цвета, — цвета небесная лазури. Холод сковал тело моё, не позволяя пошевелиться, но то был не страх, а нечто не подвластное разумению. Я был подобно истукану. Волчица подошла, обнюхала и ещё больше оскалилась, отчего поднялась шерсть на загривке. Хозяин положил свою руку ей на голову и ласково погладив подтолкнул к себе. Она, недовольная, улеглась у его ног, положив массивную головуна вытянутые лапы, при этом ни одно движение моё не ускользало от её глаз. Одинец улыбнулся и не ведомый холод, проникший в моё сердце, растаял.
Неизвестно сколько дней хозяин врачевал мои раны, о коих я и не подозревал возбуждённый сечей с ворами, пока, наконец, не пришло время, когда отпустила лихоманка моё тело из лап своих липких. Я, обретя вновь здоровье, решил покинуть мирный приют моего спасителя и объявил об этом, на что получил согласие. Собрал свой малый скарб и, попрощавшись, откланялся: удалился в указанном его перстом направлении.
Я покидал обитель одинца, от которого видел только добро и все молитвы возносимые мной к небесам были полны благодарности за его заботы. Всеми силами и средствами желал бы его вознаградить, но у меня от безживотия* моего ничего не было. Я, как и раньше был бос и нищ не смотря на то что обряжен в фряжский кафтан. Удрученный оными думами пробирался сквозь лесные дебри в ближайшее человеческое урочище. Вдруг блеснувший перстень на руке остановил мой путь. «Вот чем могу отблагодарить своего спасителя!» И с такой мыслью поворотил вспять. Перстень этот единственное моё богатство, сколько себя не ведаю всё он со мной, ибо был оставлен породивший меня матерью с целью в будущем найти меня. Да только тридцать лет живу я сиротой, подкидышем, не ведая ни отца ни матери…
Царь остановил рассказчика и повелительным жестом удалил из сеней всех бояр и прислугу. И когда они остались одни, присев на лавку в волнении велел продолжать повествование.
Рох, сдерживая в себе торжество, накинув на лицо маску скорби и участия изрек следующее:
— Батюшка–государь! Поилец и кормилец наш! Кладез неисчерпаемого мудрого добронравия! Я раб твой падаю на колени пред ликом твоим обременённым печалью великой, что закрывает от нас свет души твоей освещающий истину! Правду глаголю, инде * псари пусть удушат меня за ****ословие*.
Повалился Рох в царски ноженьки и изволил лобызать сапоги из червленого* сафьяна. Царские глаза увлажнились и рука, лежащая на коленях, задрожала, потянулась было к голове несчастного сироты. Да устыдился государь слабости своей, крепко сжал кулаки и закусил до крови губы.
А из уст лжеца текла речь льстивая.
— Возвернулся к опушке знакомой. Остановился на краю, за деревом, хотел было снять перстень, как вдруг — к одинцу в землянку ворвалась волчица. За всё время пока лежал я в своём шалаше, что возле сарайчика с козами, не видел её, с первой нашей встречи не зрел, а тут она стрелою выпущенной из лука пронеслась по поляне, так что даже трава не успела колыхнуться. И самым удивительным было то, что держала она в своей пасти … — рассказчик остановился. Дерзким оком пронзил остекленевшие, влажные очи государевы и продолжил.
— Дитя, дитя принесла волчица и сокрыла в яме земляной отшельника. Изумился я, не поверил очам своим, ибо благочестивым христианином казался мне мой спаситель. И вдруг такая скверна! Но, то, что случилось позже, лучше бы не зрили мои глаза, не пускали на позор веру мою. Вышел из-под земли одинец и вывел своего зверя, младенца державшего. Очертил вкруг них землю посохом черным и, проговорив слова языческие, ткнул волчицу горящей головнёй из костра. Налетела туча грозная, сокрылся свет дневной. Мгла простёрла руки свои над верхушками деревьев. Будто от молнии вспыхнула шерсть на звере и огнь очистительный обнажил суть его. Волк исчез. Стало со всем темно и только за плачем ребёнка вновь вернулся свет. Вместо волчицы стояла посреди поляны дева баская, красоты небесной, а на руках у неё был младенец. C одинца спали одежды дикие, а вместе сними сошли с лица морщины и власа седые. Упал он на колени, но дева подняла его и показала дитя. Они обнялись и заплакали.
Не знаю с попущения ли божьего или при посредстве сатаны облачились они в новые тела, но только после увиденного колдовства отпрянула душа моя от одинца, воспротивилась, закипела во мне кровь. Хотел было выступить из-за дерева, да убить еретиков, да убоялся чар колдовских. Сраженный увиденным, я пал жертвой страха и маловерия в бога истинного. О чём скорблю и молю о прощении у всевышнего. Бежал я от бесовских игрищ и шабаша ведьмовского. И вот выйдя к людям, узнал о постигшем несчастье нашего государя и в тот же час пустился в путь, что бы упасть в ноги твои. Теперь и сам вижу сколь неизреченно горе твоё и глаголю: Живо твоё дитятко! Живо! И руки тянет к тебе с мольбами о помощи!
Да не усомниться разум твой в речах моих, исторгнутых из сердца души моей, — и протянул рассказчик в мольбе руки государю.
Царь, потупя очи во пол, молчал.
— Что ответишь, батюшка … царь, — лукаво-медленно произнёс Рох.
А перстенёк-то мой, — думал батюшка — и челом не в мать, а в отца вышел. Хитёр плут, ведь знает кто я ему да помалкивает. Молодец не промах — огонь и воду прошел. Душа не изнежена, но лжива! Да это и к лучшему, даже государством править без этого нельзя. Пусть живёт при мне, себя покажет. А там видно будет.
— Речью своей усладил ты меня, порадовал сердце горе-злосчастьем съедаемое. Вижу не лживы слова твои, медом мазанные. Заслужил награду достойную чести самого князя.
Встал государь со скамьи дубовой, обнял гонца вести радостной. Взглянул ещё раз на перстень рубиновый и другой раз обнял Роха со слезами в глазах. Покрепче прижал к себе, что бы лучше чувствовать биение сердца своей кровиночки.
Ликовало Сердце Роха, понял что признал его царь, да токмо виду не кажет, мать как никак крестьянка. « Лишь бы при себе оставил, а там глядишь всё и образуется в лучшем виде» — решил он про себя.
Призвал Его Величество бояр к себе и велел объявить все народно — Сын царский жив, но колдун черный держит того в заточении. И сей же час будет послана малая рать для извлечения отрока из беды. А панихиду надлежит отслужить о здравии молодого царевича. Вестнику сей новости награда великая: титул ему дворянский записать, а по должности возле трона царского советником оставить, опричь* того казны выдать сколько вынесет.
Отказался Рох от казны, чем удивил и порадовал батюшку, но должностью не побрезговал. Должность ему по душе пришлась, ибо беззаконие помышлял творить, потому как возлюбил злодейство больше добра.
Сборы были скоры, а прощанье и того скорее: архиерей сей поход на антихриста похитившего дитя молитвой благословил да животворящим крестом утвердил. С первыми рассветными лучами отряд в пятьдесят стремянных стрельцов выступил из городских врат. Впереди в дорогих одеждах, шитых золотой нитью ехал новоиспеченный советник, а за ним хмурые стрельцы с пятидесятником по имени Кирдяпа.
Переехав подъёмный мост сторожевой башни, Рох увидел вереницу нищих, спешащих в город. Кирдяпа, задержавшись у ворот, обсуждал с начальником стражи предстоящий поход, — дозорный был его родственник. Стрельцы терпеливо ждали. Лошади подрагивая мышцами фыркали, переминались с ноги на ногу не желая стоять на месте.
Советник пришпорил коня и подбоченись двинулся вперёд. Поравнявшись с несчастными горемыками одетыми в ветхое веретье, он бросил им горсть мелкой монеты и с брезгливостью зрил как те, словно стая голубей налетели на подачку, и, тесня друг друга, толкаясь, подбирали валявшиеся в грязи медяки. Двое из них стояли в стороне, скрывая лица, не обращая внимания на собратьев ползающих по земле. Они были безразличны к подаянию и незаметно приблизились к коню, загородив дорогу всаднику.
Вдруг с криком:
— Умри, предатель! — один из них бросился на Роха и замахнулся, кистенём, неожиданно возникшим в руке.
Однако увесистая гиря не коснулась чела бывшего атамана, который узнав в нападавшем своего соратника по лихим набегам, предугадал дальнейшие действия. Мгновенно выдернув из-за пояса пистолет Рох выстрелил лиходею в лицо. Второй злоумышленник, отступив на шаг в сторону, прицелился из своего оружия. Но не судьба атаману сложить в то утро голову, — пистолет дал осечку. Отбросив бесполезное оружие в сторону, разбойник из-под рваного отрепья выхватил нож и бесстрашно кинулся на всадника. Нищие в ужасе отпрянули в сторону, усердно творя молитвы. Удар сабли остановил нападавшего. Но удар оказался не смертельный и другой раз блеснуло острое лезвие в лучах солнца. Лицо Роха исказилось в презрительной усмешке.
— На кого ты, тля, руку поднял?! — и хотел добить до смерти, но в спешке подъехавшие стрельцы схватили раненого. Гнев блеснул в глазах атамана, он готов был зарубить и служивых людей. Однако переборов ярость отъехал в сторону, вложив саблю в ножны.
Разбежавшихся нищих переловили и свели в приказ. Кирдяпа приказал провести дознание — кто такие и с какой целью совершили столь дерзкое нападение. Самому разбираться в деле было не ко времени.
Отряд уходил вслед за солнцем. Тихо меж собой обсуждали государевы люди происшествие, поглядывая на пришлого человека назначенного им в начальники. Рох не замечая их косых взглядов молчаливо и угрюмо оглядывал окрестности. Все мысли были занята предстоящим делом. А помыслить было о чём.
По всему видно царь признал в нём своего сына, сына незаконного, рождённого в греховном блуде, о котором не возвестишь во всеуслышание.
Внебрачный, приблудный ребенок рождённый от крестьянки, вряд ли мог рассчитывать на многое … пока … пока существует его единокровный брат — царский сын Егорушка. А он, Рох, подвержен великой гордыне и вряд ли сможет смириться с отведённой ему судьбой ролью ублюдка (бастарда). Оттого его сердце черной завистью переполнено, и не даёт она успокоится буйной головушке. Не зазря же круто повернул свою жизнь, когда узнал, что царь ищет своего сына, рождённого от крестьянки, по рубиновому перстню, вспомнил, что видел тот перстень у бабки Барэллы в цыганском таборе. Долго разыскивал табор, где воспитали подкидыша. Казалось целую вечность скитался по степи и лесам, по чужой сторонушке, вот тогда и вызрел план покинуть шайку и скрыться вместе с казной. В то время и свела судьба в ночной степи с родным табором, а сейчас ведёт его да царских людей к законному наследнику, что бы вернуть того в родительский дом. И решил Рох погубить младенца и вину свалить на похитителей, а свою роль возвеличить.
В вечеру третьего дня подъехали стрельцы к лесу в коем обитал чародейник с оборотнем. Рох взял с собой десятника с его людьми и Кирдяпу, остальным было велело стать лагерем. Малым отрядом углубились они в чащу.
Солнце, оставляя алые пряди волос на верхушках елей, натягивало на себя свинцовое одеяло горизонта. Лес стремительно менялся, погружаясь корнями в черное болото мрака, зыбкая тина оного поднималась всё выше и выше. Наконец достигнув вершин самых высоких дерев выплеснулось в бескрайние просторы небесной выси. Небо почернело, и только на западе всё ещё теплился, какое-то время, уголёк ушедшего дня, но недолго. Ночь глянула на землю холодными глазами далёких звёзд. Птицы затихли, укрывшись в своих гнёздах, звери попрятались в своих норах. Но только не люди. Люди шли в полной темноте и удивлялись ведущему их человеку, для которого как будто не существовало тьмы. Вдруг остановился он и, обернувшись, приложил палец к губам. Впереди чуть заметно между деревьев мерцал огонёк. Переговорив с Кирдяпой, Рох изчез.
Елизар с Настасьей сидели и не громко разговаривали у догорающего костра. Меркнущее пламя не ровно колебалось пожирая остатки своей пищи, наконец, насытившись, кострище стало остывать и покрываться серой золой будто инеем. Тьма от леса ближе придвинулась, повеяло в спину стылым холодом.
Маленький Егорушка сладко спал в берестяной колыбели в теплой землянке. Лампадка тускло поблёскивала в углу, матовым светом освещая низкое пространство. Входной полог из шкуры чуть колыхнулся и просочившаяся черная тень проплыла к младенцу. Пламя фитилька покачнулось и, вновь восстановило свой ритм, как ни в чём не бывало.
Настасью больно кольнуло в сердце. Не ведомая тяжесть надавила на грудь, ухватила за горло, не выносимо трудно стало дышать. Почувствовав неладное, она встала и вдруг стрелой кинулась в землянку.
Черный человек стоял возле колыбели. В руках он держал Егорушку. Своей правой десницей накинул на светлый лик платок и с силой сжимал его. Появление Настасьи не смутило душегуба, только дьявольский огонь вспыхнул в окаянных глазах.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ
* в иллюстрации использована репродукция с работы художника М.И. Авилова.