Два стражника заметили его ещё задолго до того, как он подошёл. Высокая фигура в черном плаще медленно двигалась к главным воротам Миллиоуда.
«Стой, кто идёт?», - один из стражников угрожающе направил на него алебарду.
Вдруг этот тип приподнял капюшон, и посмотрел на них своими большими, чёрными глазами, а потом оскалился. В глазах свернул красноватый отблеск.
Один из стражей сглонтнул, другой отвёл глаза. От этого человека тянуло зловещей аурой убийства.
«Всё в порядке», - красноватый блеск принял более яркий оттенок – «Я устал, и у меня кончилась провизия.»
«В городе введен военный режим», - один из стражников, по всей видимости главный, вызывающе отчеканил в лицо Ганцу.
На лице Ганца не дернулся ни один мускул.
«Военный режим меня не касается, мне нужно пару дней отдохнуть, да пожрать чего посытнее и пожирней», - а затем подумал – «Если эти два молодца меня не пустят, я пролезу через сливной канал...»
Стражники переглянулись.
«Ладно, иди отсюда. И не смей доставлять нам хлопот!»
Красноватый оттенок исчез, и Ганц благодарно улыбнулся уголками губ.
Пройдя ворота, перед ним предстала довольно унылая картина. Было раннее утро, и все дома были закрыты. Вдалеке виднелась таверна из которой доносились крики несмотря на столь ранний час, и лишь из трубы кузницы шёл слабый, едва заметный дымок. День вступал в свои права, давая бой самым последним тёмным местам на мостовой. Ганц размял плечи, и начал медленно двигаться к таверне.
“У Мота” – гласила большая резная табличка над дверью, но увидев заплывшего жиром и поражающего своими сальными волосами хозяина, Ганц подумал, что таверну следовало назвать “у жмота”.
«Здравствуй, хозяин», - сказал Ганц, когда подошёл к стойке – «Что слышно в последнее время?»
Мот, хозяин этой таверны, лениво обвёл его взглядом.
«Закажи сначала что-нибудь, а потом поговорил»
Снова блеснули кровью глаза Ганца, и совсем не из-за злобы. С вчерашнего дня у него в желудке не было маковой росинки. Все те припасы, которые он смог найти у Бравлина, благополучно были съедены за первый же день.
«Денег у меня ныне не водится, могу ли я как-то заработать на еду?», - за этими словами снова последовал оценивающий взгляд.
«Отчего нет, конечно можешь», - и видя, как Ганц воодушевился, поспешил его спустить с небес на землю – «Но дам я только краюху хлеба, и стакан молока. Больше и не проси!»
Медленно шагая на задний двор рубить дрова, Ганц рассуждал, что это лучше, чем ничего. Голодная смерть его уже не ждет, а это значит, что каждый шаг приближает его к Полю.
Видя, что Ганц как проклятый махал колуном до вечера, хозяин после, расщедрившись в этот раз, предложил ему комнату и ужин, но только в том случае, если он и завтра продолжит эту работу. Оставалась четверть поленницы, а значит, что за пару часов он сможет управиться.
Поужинав свининой с капустой, он наконец смог узнать от Мота последние новости. Наши войска не могут продвинутся не востоке, держа форт Кларк уже две недели. Император Тайвин выпустил закон, в котором кража пшеницы или картошки на государственных полях крестьянами приравнивалась к убийству. Отчего и нет, закон-то правильный: весь хлеб шёл для армии. И наконец то, чего он больше всего боялся больше всего. Спустя трое суток пошла молва о зверском убийстве старика в доме. Всех поразила бесчеловечность убийцы, и с какой жестокостью он расправился с несчастным. Два отряда гвардейцев прочесали лес за домом, но не нашли каких-либо следов. Когда Ганц узнал, что эти новости Мот получили лишь пару часов назад, его охватило мрачное удовлетворение.
Он успел дойти до Миллиоуда до того, как разнесётся слух об убийстве. Тогда его бы точно не пустили, как бы он не умолял. Каждый странник был теперь под подозрением.
Когда он отправлялся спать, Мот предупредил его, чтобы он был осторожней, когда выйдет за пределы замка, и не терял бдительности ни на секунду.
«Он всё-таки заметил моё волнение», - подумал Ганц – «Но никаких доказательств моей причастности не должно оказаться в доме. Бедный старик, и почему я только не ушёл раньше…» Придя в комнату, и повалившись на жёсткую как камень кровать, и укрывшись тонким одеялом, Ганц пару мгновений слушал шум ливня, который начался под вечер, а потом провалился в забытье.
Он видит его, снова видит его. Как и каждую ночь. Демон, страшнее всего на свете, чернее ночи. Ганц слышит, как он шепчет ему, извивается, просит. Демон хочет, чтобы его приняли. И тогда в мир войдёт тьма. Тьма, которая поглотит всё. Наступит конец света, и все погибнут. Останется только он -- Ганц, и его демон. И тьма, безграничная и бездонная.
Проснувшись в холодном поту, он не сразу мог прийти в себя. За окном продолжал лить дождь, и небо все было затянуто тучами. В такую погоду дрова не порубишь, значит придётся ещё немного задержатся чтобы сдержать своё слово. Проскочила озорная мысль сбежать, но Ганц сразу отмахнулся от неё.
Одевшись, и спустившись вниз, Ганца встретил шум и гогот. Таверна была полна людей, которые были застанны непогодой врасплох. И сейчас все ели, веселились, и высыхали от холодного и проливного дождя.
Судя по ощущениям, был полдень, и Мот специально не стал будить жильца потому, что от него из-за отсыревших дров не было толку. Хотя этот трактирщик и был лукавым, слово своё он держал верно, из-за чего прослыл честным малым в округе. Размяв плечи, Ганц стал медленно подходить к стойке. Всюду шатались пьяные крестьяне, и пришлось идти аккуратно, чтобы никого не задеть.
«О, проснулся», - Мот был рад, увидев единственного трезвого посетителя, с которым мог поговорить – «Чёртов сезон дождей, теперь даже не знаю, когда появится солнце.»
Каждому его слову вторил стук капель дождя по черепичной крыше. Ганц поёжился, на нижнем этаже трактира, несмотря на очаг, было очень зябло.
«Дрова отсырели, и небо застлано тучами», - сказал Ганц – «Пользы от меня будет никакой, а мне надо спешить.»
Было видно, как Мот не хотел терять единственного жильца, который работал за еду и проживание. В Миллиоуде деньги водились в достатке, но нанимать человека было всё такой же тяжкой ношей для простого владельца таверны. И нехотя, трактирщик отпустил его, но с обещанием, что Ганц вернётся, и доделает свою работу.
Одев свой неизменный холщовый плащ, и помахав рукой на прощание, мальчик стал продвигаться к главной площади.