Виктор КАЛАШНИКОВ
25 ИЮЛЯ 1980 ГОДА
рассказ-быль
Надвинулись сумерки и время опять словно остановилось в моей комнате, хотя и слышно было как тикают часы.
Я лежал на диване и размышлял: чем бы заполнить вечер? Куда-нибудь пойти? Может, в театр? Взял газету и посмотрел, что там ставят сегодня? Спектакль, который я видел еще в прошлом году. Заодно прочел и рекламу кинотеатров — тоже ничего привлекательного...Просто на улицу — лишь бы из дому? Так я уже вышел из того возраста, когда интересно бродить без цели и смысла, разглядывая встреченных девчонок...
Через распахнутое окно доносилось девчоночье взвизгивание и воркующие голоса ребят. Я подошел к окну и выглянул, навалившись грудью на подоконник. У подъезда на лавочке резвились юнцы: ребята тискали девчат.
Да, тридцать лет — возраст безутешный. Вот уж воистину: если ты живешь один, то помни, оставаясь вечером дома, что ты живешь один...
Но неужели все так безутешно на самом-то деле! Ведь есть есть телевизор, первоклассный радиоприемник, магнитофон, подобрана какая-никакая библиотека. Взял с полки томик рассказов Василия Шукшина. Раскрыл на предисловии и узнал, что сегодня, оказывается, день его рождения. Заинтересовавшись, прочел предисловие до конца. Самого Шукшина в день его рождения читать не смог — улыбка, которую вызывало содержание рассказов, отзывалось болью о рано конченной жизни... Невольно вспомнилось случайно услышанное опасение одного партийного функционера: «Шукшин может стать Высоцким в прозе». Не стал, не успел...Чтобы отвлечься от мыслей о смерти включил телевизор. По первой программе оркестр исполнял вариации на тему народных песен. Я люблю народную музыку, но не в усложненном ее варианте для симфонического оркестра, а наоборот — в упрощенном, то есть каком она действительно любима народом. Переключил телевизор на вторую программу — мультфильм. Ну, это для детей, а я из этого возраста, слава богу, вышел, и в детство пока еще не впал... Взял транзисторный приемник. Медленно вращая ручку настройки, прослушал весь длиннометровый и среднеметровый диапазоны. Отечественные станции передавали классическую музыку. Но вечер в одиночестве не располагал к ее восприятию, хотелось чего-нибудь ритмичного. Мощно и чисто звучали восточные станции, однако и их музыка не привлекала... Не везло, что ли, потому что и радио Монте Карло, самая музыкальная станция, вещала что-то разговорное и почему-то на арабском языке. Послушав несколько минут в ожидании музыки, переключил на диапазон коротких волн. Здесь сквозь шум глушилок кое-где пробивалась русская речь зарубежных радиоголосов. Я невольно вслушивался, о чем толкуют... Как вдруг сказали о кончине в Москве от сердечного приступа на 43-м году жизни «известного актера и барда» Владимира Высоцкого!.. Сообщение я услышал с полуслова, воспринималось оно столь неожиданно-невероятным, что в услышанное не верилось. Я лихорадочно перестроил приемник на станцию «Маяк», самое расторопное в подаче новостей. Дождался выпуска последних известий, но о смерти Высоцкого информации не прозвучало. Опять включил диапазон коротких волн и стал медленно вращать ручку настройки. Нашел-таки слабоприглушенный зарубежный радиоголос и услышанное мельком сообщение к великому сожалению вскоре подтвердили. Передали даже одну из последних песен Высоцкого, где уникальный его баритон звучал так мощно, что я чуть было не заплакал, поверив, наконец, какая, оказывается, утрата случилась сегодня...
Признают ли значимость творчества Высоцкого власть предержащие теперь — после смерти, как признали Шукшина лишь после его смерти? Напечатают ли некролог? Где похоронят?..
Так получилось, что Высоцкий, того не ведая, повлиял и на мою судьбу. В 1968 году, когда на него ополчились во главе с «Советской Россией» областные газеты, я наивно ответил одной такой статье, озаглавленной «С чужого голоса». В доводах своих возражений я среди прочего написал: «...Вы, наверное, уже думаете, потирая руки: ну, тихо, мирно, значит, проглотили, коль молчат. Но нет! Разные мысли навеивает само название статьи. Чей голос имел ввиду автор? Высоцкого? Так его голос звучит настолько мощно и только ему присуще, что у него уже появились многочисленные подражатели. Или автор намекает на свой, действующий по казенной подсказке голос? Разве можно всерьез говорить об «иных идеологиях», в чьих сетях, сами того не сознавая, запутались Высоцкий и «ему подобные». Причем здесь «утащить своих почитателей в сторону от идеологической борьбы?» Неужели вы на самом деле верите, что почитатели могут организоваться в опасную для государства угрозу? Ведь вы не могли не видеть, что большинство его песен — лишь насмешка над безудержностью нашего казенного оптимизма...Не трогайте Высоцкого. Не он «калечит общество изнутри», он лишь иронически мыслит...»
Газета обиделась и ответила большим «открытым» письмом, в котором возмущалась моими доводами в таком, примерно, духе: вот какие, оказывается, студенты пролезли в советские вузы! И что они будут нести народу после получения высшего образования!.. Я, кстати сказать, учился на техническом факультете... В общем, после этой публикации в моей жизни произошел резкий перелом. Мое письмо в газету обсудили на Бюро комсомольской организации института (копию его редакция любезно предоставила) и Бюро единогласно постановило исключить меня из комсомола. Хуже того, Бюро обратилось к ректору с ходатайством об исключении «адвоката Высоцкого» из института. Ректор, разумеется, положительного отреагировал на мнение комсомольского актива. Таким образом я оказался вне благоприятной для духовного развития среды. И в то время, когда талант Высоцкого развивался в благодатной среде экспериментального театра, меня, по словам того же Высоцкого, задвинули в задние ряды. Отчего, впрочем, я не потерял материально.
Много позже мне посчастливилось увидеть Высоцкого, что называется, вживую, в театре. В роли Гамлета, в «Антимирах», «Вишневом саде», «Павших и живых»...Впервые в Театр на Таганке я попал осенью 1974 года, вскоре после смерти Василия Шукшина. По окончании спектакля я среди других зрителей протиснулся ближе к сцене, чтобы лучше рассмотреть вышедших на поклон артистов. И как мне хотелось тогда крикнуть стоявшему у края Высоцкому: береги себя! После Шукшина у нас никого кроме тебя не осталось!.. Не насмелился, да и понадеялся, что поживет еще — молодой ведь. Не поберег себя. Не пожил...
...А не полететь ли в Москву, чтобы стать, если повезет, очевидцем панихиды или похорон?.. Увы, в Москву сейчас не пускают — въезд ограничен, власть проводит там Олимпиаду.
Включил магнитофон и поставил кассету с записями песен Высоцкого. Слушая, думал о том, что это ведь теперь уже история...