Начало: http://www.proza.ru/2012/03/26/1029
Мои родители часто ссорились, отчего наша жизнь становилась всё больше невыносимой. А закончилось это тем, что мама взяла меня за руку, и мы поехали к бабушке. Перед отъездом папа настойчиво просил маму не делать этого, клятвенно обещал исправиться, но она была непреклонна. Мне не хотелось уезжать, но с мамой я не могла расстаться.
Бабушка приняла нас тепло. К сожалению, она серьёзно заболела, и врачи не смогли ей ничем помочь. Бабушку похоронили, а мы с мамой остались вдвоём. Родительница устроилась швеёй на фабрику, а я пошла в школу в восьмой класс.
Ученики приняли меня сдержанно, можно сказать, холодно. А когда узнали, что меня зовут Долорес, то раздался безудержный смех. Я восприняла это спокойно: ведь я новенькая, и они не знают, чего от меня ожидать. Со временем это пройдёт. А пока надо больше помалкивать и хорошо учиться.
Постепенно ученики моего класса привыкли ко мне, а я к ним. Однако это длилось до тех пор, пока не вызнали мою особенность. Даже в самых безобидных ситуациях я начинала краснеть, словно чего-то стыдилась. Мальчики изощрялись тем, что вроде случайно касались моих рук. Часто этим отличался Петька Литвинов, а у остальных мои покраснения вызывали буйный смех. Это обижало меня до слёз.
Краснеть я стала в возрасте пяти лет, когда нечаянно разбила любимую мамину вазу. Она меня не ругала, но мне было невыносимо стыдно. С тех пор стала краснеть даже по пустякам. На беду, румянец был ярким и довольно заметным. Когда мама сводила меня к доктору, он сказал, что лучше краснеть, чем бледнеть, и со временем это пройдёт. Но шли годы, а моя краснота не проходила.
Издевательства надо мной прекратились, когда в мою защиту выступил Алексей Кушнир, которого все называли Лесиком. Говорили, что он даже подрался из-за меня с Петькой. После этого все присмирели и больше не обращали внимания, если мне случалось покраснеть.
С тех пор я стала дружить с Лесиком. После школы он стал провожать меня, неся мой увесистый портфель. Он был внимательный, вежливый и весёлый. Уважая мою стеснительность, он её оберегал, хотя иногда ради шутки касался кончиков пальцев моей руки. Сразу после этого Лесик извинялся, уверяя, что сделал это не преднамеренно. А мы заливались смехом.
По воскресеньям мы ходили в кино, при этом мама отпускала меня до трёх часов, предупреждая, чтобы раньше не появлялась. Поэтому после кино я и Лесик ходили в парк или по городу. В кино мы видели, как парочки обнимались и целовались в полутёмном зале, но нам это было не надо.
Запрет мамы возвращаться домой раньше трёх часов был мне не понятен до тех пор, пока соседка просветила меня, что к маме ходит мужчина. На это ответила, что мама молодая и свободная женщина и может встречаться с кем захочет.
Лесик нравился мне всё больше. С ним было интересно и весело. Он был рассудительным и начитанным мальчиком, играл в волейбол. С Лесиком у меня было общее, что в его семье тоже не было отца. Из-за того, что я родилась в Сибири и жила с мамой, он называл меня «Маминой сибирячкой» в честь писателя Мамина-Сибиряка. А ещё он называл меня «Весна-красна» за мою особенность. Я пыталась научиться не краснеть по пустякам, но с этим справиться не могла.
Мне хотелось обнять Лесика, но воздерживалась, а он инициативы не проявлял. И всему виной была моя непреодолимая стыдливость. А её так хотелось сбросить.
В один воскресный день Лесик предложил вместо кино сходить к нему домой и послушать грампластинки. Это было для меня неожиданностью, так как девочки не ходят в гости к мальчикам, и как к этому отнесётся его мама. Оказалось, что она, проводница поезда дальнего следования, находилась в рейсе. После недолгого колебания я согласилась на его предложение.
Лесик поставил на проигрыватель джазовую пластинку, которой он гордился. Джаз оставил меня равнодушной, так как я была воспитана на классической музыке. Мы сидели на диване, но парень держался от меня подальше. А ведь мы впервые одни, и он мог допустить какие-либо вольности. К примеру, мог бы меня обнять либо даже поцеловать. Мысленно я назвала его телёночком. Ну, смелее, малыш! Однако мои молчаливые призывы не были услышаны.
Тогда у меня возникла дерзкая мысль – искупаться в ванне. Лесик определённо захочет посмотреть – как я купаюсь. А я должна взять себя в руки и не покраснеть. А не сильно ли рискую? Ведь он сильнее меня, и может попытаться заняться со мной по-взрослому. Пожалуй, не стоит беспокоиться. Мой Лесик не такой, и просто посмотрит на голую девочку. Ведь мальчишки такие любопытные, а это будет повод удовлетворить его любопытство. Зато сколько будет смеха! Да и мне будет интересно посмотреть на него, пока он будет любоваться мной в обнажённом виде.
Лесик набрал в ванну воды, показал, чем я могу пользоваться и удалился со смущённой улыбкой. Я разделась и забралась в тёплую ванну. Дверь в ванную не заперла. Если Лесик захочет войти, то ему не нужно будет стучать или ломать задвижку.
Я хорошо покупалась, обмылась под душем и хорошо растёрлась махровым полотенцем. Лесик не заходил, но чувствовалось, что он где-то рядом. Так и оказалось, когда он стоял за дверью. Явно хотел заглянуть ко мне, но не решился. И в самом деле, неизвестно, чего ожидать от такой недотроги как я. Вид у Лесика был растерянный, словно у мальчишки, который нашалил и ждёт выговора от маменьки.
Когда я собралась возвращаться домой, Лесик пошёл провожать меня. И тут он раскрылся, что страстно желал поглядеть на меня голенькую, но остановила запертая дверь. Сообщение о том, что я не запиралась, вызвало у него потрясение. Тогда сказала, что забыла помыть ноги, и мы вернулись к Лесику.
Бесстыдно я предложила моему ухажёру, что могу раздеться при условии, что разденется и он, но не будет рассчитывать на большее. Он клятвенно пообещал, что так и будет, а я поверила ему.
Обнажённые, мы сидели на диване, обнимались, целовались, рассматривали и трогали руками друг дружку. Это доставляло нам несказанное удовольствие. Было очевидно, что Лесику хотелось не останавливаться на этом, но слово сдержал.
Во время наших откровенных телодвижений я не чувствовала никаких покраснений кожи. Не почувствовала это и тогда, когда вместе с Лесиком шла домой. Мы заливисто смеялись, вспоминая нашу выходку, не говоря об этом ни слова.
С тех пор я больше не краснела.