Конкурс Копирайта -К2
Автор - Бонс Билли http://www.proza.ru/avtor/billibons
Объём: 24331 зн
Я очнулась в палате. Руки были прикованы к спинке наручниками, а ноги привязаны кожаными фиксаторами. На тридцать восьмой неделе, это согласитесь неудобно. Комната была большая, светлая, стены выкрашены белым, потолок, как небосвод в грозу – оранжевым, в ней чувствовалась индивидуальность.
На окнах, за которыми падал пушистый снег, были решетки. Рассмотрев ярко розовую пижаму, я бешено задергала руками и ногами, однако спеленали меня крепко. Неужели нельзя было выбрать цвет на полтона глуше? Он же не подчеркивает, а скрывает губы! Вторая кровать была пуста, так что спросить, какой банк я ограбила, или какого президента вчера застрелила, было не у кого.
Тревожная кнопка располагалась на мониторе, но дотянуться до него я не могла, он все время увиливал. Попробовав несколько раз и устав от бесплодных попыток освободиться и пойти домой, я закрыла глаза и начала вспоминать вчерашний день.
Вчера все было, как всегда. В конце дня мне на работу позвонила Тонька и долго плакала в трубку. Ее очередной потенциальный мамонт порвал сети и убежал. Я ее убеждала, что после тридцати пяти жизнь есть, если не есть, а она, истерически хрюкала в трубку и всхлипывала, что не хочет, как я, неведомо от кого и без соцпакета. Мы дружим со школы, но я до сих пор уверена, что она дура. Сто раз ей объясняла, что соцпакет только до пятидесяти, а потом иди, осваивай профессию медсестры, чтоб любимый, по дороге в Валгаллу страдал комфортно. И я не неизвестно от кого, а от директора, а он сейчас со своей заячьей губой, женой и двумя дочками в годичной командировке во Франции.
По-хорошему мне нужно было взять декретный отпуск, но из-за месячных бонусов к зарплате я пожлобила. Хотя, я сомелье, но даже мне при беременности алкоголь противопоказан, так что последние семь месяцев, аврала на работе у меня нет. В обед дегустирую яблочные соки из соседнего супермаркета, остальное время посвящаю разработке планов на будущую счастливую жизнь.
Я сказала Тоньке, что заеду за ней через час, плохо себя почувствовала, прихватила ей бутылочку лекарства 1961 года выпуска, и мы поехали ко мне. Она жлекать и плакаться, я утешаться и жрать. У нас с Тонькой прекрасный симбиоз. Ее компания, завозит в Псков казахские сыры. Все виды бри, блю, бля и маскарпонов с тысячелетними традициями. Тонька не большой начальник, но голодной я не хожу. Есть еще Полинка - долговязая рыжая дылда. Мы ей звонили, но та почти бесполезна. Она работает корректором и все время занята. То у нее дочка, не в тот восьмой класс перейдет, то мужу на работе зарплату статьями Быкова выдадут. Муж у нее большой литератор. Она называет его исключительно Виктор Андреевич. Он опубликовал две статьи в "Огоньке" в восемьдесят пятом, книжку в пятьсот экземпляров за свой счет и научную работу "Как правильно крушить березу" во времена борьбы государства с олигархами. Этот самый Быков, вчера к ним как раз и приехал. Посмотрел на Полинку и говорит: "Ка-аакая вы интересная!", так что она сегодня никак, несмотря на дочку и Виктор Андреевича.
Мы быстренько зарезали на кухне одиннадцать видов сыров, которые Тонька изъяла для проверки, красиво разложили их по блюдечкам, припорошили их укропом, открыли мою бутылку, и каждый сел за свое счастье.
Я в очередной раз прослушала кавер на стон, что все мужики живность, при домострое бабы не ходили неприкаянные, и в сотый раз заметила, что семьдесят пять килограмм счастье не приносят. Только я собиралась добавить, что на сыры налегать не надо, это мой будущий завтрак, как меня осенило. А чего это мы время зря теряем? Вот Тонька уже и отплакалась, и я смирилась, что пока не рожу, пингвин, тонко настроенный на мою душевную организацию, в ранге замглавы чего-то там, ни тело жирное, ни мордочку свою пугливую у меня дома хранить не будет. Однако! Можно же сделать что-то полезное!
Например, разобрать антресоль. Там, среди ненужного хлама, прабабушкины рецепты, как варить кашу из всего, недоклеенный мною в пятом классе деревянный парусник, и две алюминиевые кастрюльки. А я, в своем положении, на табуретку залазить не хочу. А Тонька хочет. Нужно ей только сказать об этом. Тонька постенала, что я всегда ее использую, взгромоздилась на табуретку, чуть не грохнувшись, испортила мне прическу и достала запыленные тетрадки, кастрюльки и парусник, который я категорически приказала вернуть обратно во тьму веков.
Кастрюльки я отставила к раковине, увидев, что пыли и сажи на них столько, что как раз к родам и отмою, помогла Тоньке слезть, попутно отметив, что в присказке о килограммах пора менять семьдесят на восемьдесят пять и выложила пыльные тетрадки на стол. Тонька перестала размазывать тушь по щекам и тоже заинтересованно смотрела на трофеи. Тетрадок было две, непривычного размера, осьмушки дореволюционные и больше всего они напоминали упитанные квадратные блокноты выцветшего черного цвета.
На первой, от руки было выведено "Кухня". На второй "~Кухня~".
"Слушай, Катюха, - заинтересованно сказала Тонька, - а может это рецепты не только для твоего ребеночка? Может это и для меня? Похудею, стану стройной, как ты, там, глядишь, и мужа найду?" Я скептически на нее посмотрела.
"Хотя, - добавила она, вытирая пыль с "Кухни", - вот ты со своим спортзалом и длинными ногами, что-то не очень нашла".
Я открыла тетрадку "~Кухня~".
Тонька, забубнила скороговоркой: "Суп из полбы. Нарежь индюшку или гуся на бульон. Можешь взять остатки похлебки, если есть, только немного..."
"Тонька, - сказала я, и, несмотря на семимесячное воздержание, хлебнула пару раз, ой какая кислятина, из бутылки, - смотри".
"Деточка, - первый лист начинался выцветшими синими чернилами, с большим отступом, как заглавие, - это книга, как сварить жизнь - будь внимательна".
"Заклинания, - зачарованно сказала Тонька и отбросила "Кухню, - листай!"
Дальше я помнила плохо. Чудно, но, несмотря на весь мой винный стаж, голова галопом зашумела. Я пролистнула тетрадку и читала вслух, с трудом пробираясь через рукописные строчки с буквой ять, а Тонька, икая, повторяла за мной, хищно склонившись и придвинувшись на табуретке так близко, что половина ее кудряшек падала на страницы, а вторая половина мазала мне по носу. Мы стояли, взявшись за руки, на огромном деревянном бюро с невысокими бортиками, а само бюро гуляло над пропастью, поддерживаемое короткой толстой пружиной. Над пропастью, наполовину затянутой мрачными серыми облаками, бесшумно сверкали молнии и сохранять равновесие на раскачивающемся мореном дубовом полу, читать, и держаться за руки было непросто, но мы старались. В какой-то момент, как я помню, от бортика отделилась фигура сухощавого мужчины в твидовой тройке и нелепом котелке и пошла к нам. Не доходя до нас пару метров, фигура, у которой я успела рассмотреть только мясистый нос, неловко взмахнула тростью, пытаясь удержать равновесие, и исчезла. Потом были слова "и заглянуть в годов полет - скажи!". "Годов или голов?" - переспросила Тонька. Я сказала "годов", и она сразу ляпнула: "Сто!". Все-таки она дура. Кто ищет мужика через сто лет? Дальше не помню.
Мои воспоминания прервал стук в дверь. Свет в комнате несколько раз мигнул, монитор тревожно застучал лапками по ламинатному полу и отбежал от кровати.
Дверь палаты открылась и вошел высокий доктор в сопровождении стайки медсестер и интернов. Доктор подошел к моей кровати, весело сказал: "Доброе утро преступница, как у нас дела?" – и щелчком пальцев подозвал покорно засеменивший к нему монитор.
То, что это настоящий доктор, было понятно сразу. Во-первых, он был блондином.
На нем был бледно зеленый халат, на шее болталась желтая полоска микробного индикатора, а голову венчала красная медицинская шапочка.
Во-вторых, его открытое, чистое лицо без единого прыщика, внимательные серые глаза и, самое главное, широкая обезоруживающая улыбка, сразу говорили, что он доктор. Из мелочей еще была бирка на левом верхнем кармане халата "Врач первой категории - Леонид", бирка на микробном индикаторе "микробный индикатор - ТУ-5" и бирка на халате "обходный медицинский халат - универсальный". В отличие от трех одинаковых, сплошь увешанных бирками медсестер невнятного среднего возраста, на лицах интернов – девочки с идеальной фигурой и бессмысленными, ничего не соображающими глазами, и толстенького интерна- мальчика, с кустистыми бровями и ярко желтыми кислотными волосами – читался интерес к пациентке.
- Почему преступница? - спросила я, постаравшись вложить в вопрос максимально доступную мне степень жалостливости.
"Так...", - начал было интерн мальчик, но доктор строго на него взглянул, и тот, уткнулся обратно в личное устройство фиксирующее встречу.
- Так вы же рожать собрались, - ласково ответил Леонид.
Видя мое недоумение, он добавил:
- Понимаю, что для вашего дикарского времени это нормально, но мы очень серьезно относимся к появлению нового члена общества.
Леонид был хорош. В его движениях, ухоженных руках, привычных похлопываниях и поглаживаниях, когда он осматривал меня под одеялом, чувствовался уверенный в себе спортсмен, сильный и немного наглючий. К тому же ежесекундно бравирующий уверенностью.
Леонид был лучше будущего зам. главы чего-то там. В халате он выглядел идеальным мужчиной – сильным, надежным и с гарантированным доходом.
- Вот вы собрались привести в этот мир, полный страданий, человека. Вы с ним договорились? Нет. Получили разрешение наблюдательного совета? Нет. Согласовали в районо листы занятости, увлечений и духовного развития? Нет.
Так как же вы голубушка рожать собираетесь?
- Доктор, - задушевно спросила я, - а как же я получу согласие ребенка, если он еще не родился?
- Так через медиумов, - не выдержал мальчик интерн. - Не ниже 3-й категории. –
Несмотря на то, что он мне почти подмигнул, между интерном и Леонидом я сразу же выбрала Леонида.
- Доктор, - сказала я, уже по-настоящему жалобно, - я хочу домой.
- Так засудят вас и поедете, - рассеяно сказал Леонид, заканчивая тыкать пальцами в монитор с историей моей болезни.
После этого вся компания развернулась и журавлиным клином утекла за дверь.
Последней за дверь просочилась девочка интерн, невзначай оставив на подушке булавку и бросив на меня одобрительно завистливый взгляд.
Извернувшись в позе штопора и закинув булавку губами в левую ладошку, я принялась открывать наручники по той же технологии, что и бутылку Salon Blanc De Blancs Le Mesnil-Sur-Oger. Осторожно и с идиотско-радостной улыбкой на лице. В решетках окон слабых мест не отыскалось, но мне повезло. Палата находилась на пятом этаже, откуда можно было до кого-нибудь докричаться. Это был не самый быстрый способ выбраться на волю, но путь к двери преграждал монитор, слишком проворный для моего сегодняшнего дня. Ломать его я не решилась. Больше часа я сидела возле зарешеченного окна зазывая прохожих. Люди внизу проходили со скоростью одна сигарета в час, как черепахи. О том, что они меня слышат, я узнала случайно.
Сочно охарактеризовав очередного конторского бедолагу, не желающего поднять свою голову и полюбоваться моими кривляньями, я нарвалась на неожиданный отпор. Бедолага остановился, задрал свою жиденькую бороденку, так что его синяя шапочка чуть не слетела, и в крайнем волнении, фальцетом пропищал, что так с людьми разговаривать нельзя! То, что он программист ничего о нем не говорит! Он бунтарь! Сегодня он положил три ложки сахара в чай в перерыве, хотя всегда клал одну! Хотя врач настоятельно рекомендовал не превышать норму, он сломал рутину, он поклал! Бунтарь!
Несмотря на пятый этаж и закупоренные окна я слышала его, как будто он рядом. И, кажется, даже чувствовала запах двух лишних бунтарских ложечек.
Бунтарь ушел возмущенным, а я еще час зазывала помощь. Помощи не было. Отчаявшись, я вернулась в кровать, и, свернувшись калачиком, обратилась к своему внутреннему прекрасному. Прекрасное посоветовало идти к окну.
Я привычно поспорила минут двадцать, еще столько же, из вредности, поигнорировала, потом сдалась и вернулась к окну.
Там, переминаясь с ноги на ногу, задрав вверх кислотную шевелюру, стоял мой интерн.
- Это, - он явно был смущен, - открой окно.
- Тут же решетки, - сказала я, - не открывается. А тебя как зовут?
- Павлик, - сказал интерн, - а тебя?
- Катя.
- Ты это, Катя, - неловко сказал интерн, - ты навались на него всем телом, и оно распахнется. Подумает, ты выброситься собираешься. Интеллектуальные системы – уважают свободу выбора.
- А я не выпаду? - вежливо поинтересовалась я.
- Да нет, - радостно отозвался Павлик, - оно потом сжиматься начнет. Вдавливать тебя обратно. А ты прыгай потом сразу. На третьем этаже страховочный батут установлен. Он вроде работает. Его во всех больницах ставят. Он тебя потом на землю опустит.
Перспективы "вроде" и "батут" мне не понравились. Я поразглядывала третий этаж, но ничего там так и не заметила. Павлик на извращенца был не похож, значит, не врет, решила я, все логично. Бросилась - открыла.
Я несколько раз легко навались на окно всем телом, но ничего не произошло.
- Нужно, как по-настоящему, - подсказал Павлик, - изо всех сил.
Я глубоко вздохнула, разбежалась от монитора и упала на окно.
Павлик не обманул. Окно распахнулось и в следующее мгновенье, мы вместе с ним, как одна команда, плечом к плечу, боролись, пытаясь запихнуть меня обратно. Когда мы не справились, я вывалилась, и пока, раскрывшийся на третьем этаже батут, пикировал, ловя меня, орала, как нежелающий всплывать со всей стаей ленивый вареник.
- Ну вот, - облегченно сказал Павлик, помогая мне подняться.
Я говорить не могла. Только дрожать и орать. Предпочитала орать.
Чтоб привести меня в чувство, Павлик задал несколько житейских вопросов:
- Воды не отошли? Рожать не собираешься?
Воды не отошли и рожать в ближайший час я не собиралась.
Мы шли вместе с внезапно замолчавшим Павликом по вечернему нарядному городу к другу, который, как он сказал, сможет помочь, и любовались городскими пейзажами. Город был прекрасен. Черные небоскребы, залитые неоновыми огнями, такие высокие, что даже задрав голову, я не видела их верхушки, на широких, замощенных розовой плиткой проспектах ни единого деревца. Нарядные люди в ярких клоунских колпаках, хаотично подлетающие, и тут же взмывающие ввысь огромные елочные игрушки, сгорающими в воздухе конфетти – все создавало атмосферу праздника. Осторожно увернувшись от очередного колокольчика – пегаса размером с лошадь, попытавшегося засыпать меня кукурузными хлопьями – я еще раз внимательно осмотрела Павлика. Он прятал от меня взгляд, стеснялся, наверное, и я признала, что его семнадцать для моих тридцати шести, все-таки - э.
На его чистом, совсем без подростковых прыщиков, лице, располагался крупный, деревенский нос, тонкие губы и переливающиеся малиновые глаза. Как он сказал, игра цвета, последняя мода сезона. Поразмыслив, я подняла его возраст до девятнадцати.
- А можно я спрошу? - сказал Павлик, когда мы пересекали очередную площадь и входили в яркий переулок, ведущий во внутренний двор.
- Да,- сказала я, - Новый год должен быть не таким. Снег, деревня, живая елка.
Лес шумящий.
- Да нет, - сказал Павлик, - я не об этом. Ты правда, ну, это?
- Что? - удивилась я.
Павлик неловко кивнул на мой живот, и я поняла.
- А ты нет? - спросила я. Мне тоже стало неловко.
- У нас почти никто нет, - сказал Павлик, и еще больше потупился, обходя подлетевшую дворовую карусель, решившую уделить нам внимание.
- Индивидуализм. Размножаемся почкованиям, - добавил он мрачно. - Законодательно, пока соберешь все разрешения, состариться можно. А без них огромные штрафы, если поймают.
Он грустно вздохнул.
- И что, спросила я, - ни разу не пытался?
- Не-а, - сказал Павлик и остановился, простерев руку к сияющему посреди двора чуду, - я не преступник.
Посмотреть действительно было на что.
Посреди двора, среди хаотично бродящих светящихся деревьев, и, выжидательно зависших в полуметре над землей, в предвкушении отдыхающих, лавочек с подогревом, среди невысоких пятиэтажек, с полными снега крышами, величественно и одиноко стоял жестяной гараж, символически огороженный низкими кованным цепями с черными массивными набалдашниками.
- Последняя ракушка в Пскове, - гордо сказал Павлик, - раритет.
Я подозревала, но точное знание того, что по сути я дома, в своей тмутаракани, прибавило мне уверенности. Раритет, впрочем, на меня большого впечатления не произвел и доверия не вызвал.
- Слушай, - спросила я, - а как мне вернуться?
Павлик взглянул на меня исподлобья, как на отъявленную эгоистку, и в то же мгновенье потерял последние шансы провести со мной старость.
Следующий такой взгляд, совсем уменьшил его шансы меня пережить.
- Я не знаю, - сказал он и махнул рукой на приветственно открывающуюся дверь гаража, - там знают.
- Идем, твой лечащий врач ищет тебя. Найдет с минуты на минуту.
- А он женат? - рисуя фантазии, задала я уместный вопрос, не двигаясь с места.
Павлик взглянул на меня очень осторожно и прибавил мне мотивации.
- Ты, что дура? Он робот.
Мечты рассыпались, и неторопливо, замглавы чего-то там, стал возвращаться. Как во сне, я сошла с теплой светящейся дорожки, чьи сестры пронизывали весь двор, создавая причудливый завиток узора, и как была босиком, по мягкому скрипучему снегу подошла к двери.
Внутри ржавого гаража я сразу попала в свое время.
Во-первых, он был до неприличия мал и освещался не какими-то новомодными штучками, я обычной сороковатовой электрической лампочкой с голым патроном.
Во-вторых, несмотря на явный недостаток места, львиную долю его безответственно занимала Тонька, сидящая на полу с кляпом во рту и яростно мычащая. По ее, кое-где разорванной голубой блузке, было видно, что прежде она оказывала отчаянное сопротивление, и ее перевязали крест на крест красными подарочными лентами ради предосторожности и только.
Еще в гараже, кроме памятных, отливающих золотом табличек на стенах, сообщающих, где, какие ключи и коленвалы размещались, сиротливо жались двое суховатых мужчин средних лет. Оба пугливо веселые, но с горящими одухотворенными лицами. Отличались они только шапочками. Один щеголял вязаной, с бубоном, явно моей эпохи, а второй довольствовался стандартной местной желтой кепкой с автоматическим климат контролем. Принца среди них не было. На рариретном верстаке, среди новогодней мишуры, стоял прозрачный треугольный пакет с надписью «водка», вместо молока, лежало несколько тюбиков с праздничной закуской и дымился маленький кубик с надписью "безникотиновый ингалятор 1-го класса «Черемуха".
- Празднуем? - спросила я.
- Проводим ритуал, реконструкции отмечания, - тревожно ответила кепка.
Даже не уточняя, я поняла, что это абсолютно противозаконная оргия, на которую невозможно получить разрешение.
- Осторожно, - сказал бубон, обходя с большой предусмотрительностью с левого края Тоньку и свисающую на нее с потолка елочную гирлянду. - Это буйная и крайне опасная особь.
Буйная и крайне опасная особь подняла глаза в момент, когда бубон целовал мне руку, вежливо со мной здороваясь в лучших традициях моего времени, промычала что-то вроде - "аа-а!", - увидела Павлика и потеряла сознание.
- Развяжите ее немедленно! - потребовала я, отклонив немое предложение хлебнуть из пакета и присоединится к ритуалу. - Она простудится.
Желтая кепка счастливо засмеялся.
- Вот видите, - сказал он, - даже вы обманулись! Полнейшая реконструкция!
Глядя на мое ошарашенное лицо, он пояснил.
- Там подогрев современный незаметно вплетен, а так и не отличишь, правда?
- Виктор Андреевич, вы гений, - восторженно заметил бубон. - Я всегда говорил, что вы лучший реконструктор города. - Совсем ведь не отличается, правда? - спросил он, обращаясь ко мне.
- Не знаю, - мрачно отозвалась я. - Прежде в такие хижины дяди Тома я была не ездец. У меня подземная парковка.
Улыбка кепки начала тускнеть. Главный ценитель отказал ему в признании.
- Все равно развяжите! - не обращая на это внимания, потребовала я еще раз.
Реконструкторы ответить не успели, как на гараж обрушилась звуковая волна, и в проеме разгорелся столб яркого света.
- Новый год? - удивленно спросил Виктор Иванович.
- Лечащий врач, - мрачно резюмировал Павлик, - быстро справился.
- Сюда не ворвутся, - тревожно сказал бубон, - это памятник архитектуры. Охраняется Юнеско.
В дверь просунулся воротник халата и лицо Леонида, которое сразу нашло меня.
- Выходите преступница, - вежливо предложил он. - Скоро Новый Год. Не портьте людям праздник.
- Не иди, - предложил Павлик, - в гараж он зайти не может. И подруга твоя очнулась.
Тонька действительно очнулась, но вместо того, чтобы продолжать мычать, умильно смотрела на Павлика.
- Не могу, - согласился Леонид.
Странно, но почему он мне нравился? По-моему, он бесцеремонный. А то, что в хорошей форме и с сильными руками, мне что, ежедневно консервированную армейскую тушенку открывать без ключа нужно?
- Вам рожать через двенадцать минут, - продолжал настаивать он. - Вы же не станете делать это в памятнике? И к тому же суд. Все судьи уже получили оповещение, обрадовались, пропускать не стоит, вы их расстроите.
Виктор Андреевич внезапно приосанился, навалился всем телом на дверь гаража и, с натугой, но закрыл ее. Отгородил нас от Леонида, столба света и бухтящего в воздухе скутера, на котором виднелась безликая медсестра.
- Это только гипотеза, - затараторил он неуверенно, - раньше беременных раритетов не было, но ваше положение все меняет. Дело в том, что ваш ребенок не давал согласия рождаться в этом времени, следовательно, по пункту двадцать семь дробь два бис восемь косая черта две тысячи восемнадцать, федеральная интеллектуальная система должна его вернуть обратно. Но система недостаточно умна, чтобы отличить, где заканчивается ребенок и начинаетесь вы. Вас, она тоже вернет. И, наверняка, всех, с кем у вас в этот момент будет тактильный контакт.
- Дядя, - твердо сказала я, пропустив вертевшееся на языке определение дяди, - можно сказать по-человечески?!
- Как только начнутся роды, поедешь домой, - мрачно сказал Павлик, - и все, кого за руки будешь держать, поедут вместе с тобой.
- Ага! - сказала я и пододвинулась ближе к Тоньке.
- Осталось десять минут, - сказал бубон.
- До начала родов? - уточнила я.
- Нет, - сказал он издевательски, - до Нового года! Ну, конечно, до начала родов. До Нового года семь.
Все-таки, его сильно задело мое равнодушие к их реконструкторским потугам.
Павлик вдруг решился.
- Возьми меня с собой, - попросил он решительно, - у вас не нужно разрешений. А мне уже невмоготу. Гормоны, - добавил он жалобно.
Он наклонил голову и тут я его узнала. Через годы, он и был тем мужчиной в тройке, недошедшим к нам на бюро. Теперь понятно, почему Тонька не может вымолвить ни слова. Кляп здесь не причем. Он бы ей не помешал. Кто у нас выставил время, где искать мужа? Кто здесь сверкает малиновыми глазами? И почему она на меня так жалобно смотрит?
- С семидесятью кг справишься? - спросила я Павлика, преуменьшив лишь самую малость.
- Да с чем угодно, - бодро ответил Павлик, - я готов!
- Против кудряшек что-то имеешь?
Павлик оказался сообразительным. Он положил руку на голову блаженно улыбающейся Тоньки и честно сказал:
- Никаких. С каждой по отдельности. Справлюсь - обещаю! Пока я пристально рассматривала его пористый нос, бегающие глазки и рыхлую фигуру, его вторая рука невзначай оказалась на моем бедре.
Часы на головной ратуше Пскова начали бить последнюю минуту Нового Года.
Думаю, их бой был слышен в каждой квартире. В гараже, звонко, тугими ударами раздавалось бум-бум-бум, и я вдруг все поняла.
Тонька выбрала мужа, и это не Павлик. Это я. На треклятом бюро, я стояла к ней ближе. Мелькнула мысль, ну как я столько лет любила сильный пол и вот. Странно. Еще, где-то глубоко затеплилась робкая надежда, что в прабабкиной книге найдется и другой отворот поворот. Я отогнала все эти мысли на антресоль, от души хлебнула из пакета, затянулась ингалятором и залихватски щелкнула кепку по козырьку. Праздник так праздник. Затем приблизила губы к уху Павлика, и зловеще зашептала.
- Нет, зайчик, я тебя породила, я тебя и верну. Обратно к Леониду. У меня все заклинания записаны.
Сообразительный Павлик побледнел, убрал руку и в последней жалкой попытке, сел на пол рядом с Тонькой.
Он бормотал, что все умеет. Выращивать роскошные шарика-де, строить дзоруты и даже ремонтировать туристические барорралы. Еще он может профессионально настраивать интеллектуальные системы. Я представила, как в нашем времени, где нет шарика-де, дзорут, бароррал и интеллектуальных систем, он будет работать на установке кондиционеров и чуть не передумала оставлять его в гараже.
Глубоко вздохнув, я положила обе руки на Тоньку, - еще не до конца осознавшую свое счастье, выкрикнула гагаринское "Поехали!", - и приготовилась рожать.
В окружении потерявших дар речи от важности момента свидетелей чуда, поверженного рыцаря соперника, последнего удара часов, сороковатной лампочки и безумного города.
Мне интересно, вот что у ребенка запишут в метрике? Как обычно? Как у всех, родившихся в поездах, самолетах и круизных лайнерах – Москва?
***
В помощь отважным читателям, которые решатся написать рецензии, предлагаем такие ориентиры:
1. Удалось ли автору создать новогоднюю атмосферу?
2. Поверил ли читатель в его историю?
3. Поделится ли читатель своими впечатлениями с кем-либо из друзей?
4. Что вам особенно понравилось в рассказе?
Конструктивные замечания будут встречены с восторгом! Похвала и лесть приветствуются.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2017
Свидетельство о публикации №217122700734
Комментарии: http://www.proza.ru/comments.html?2017/12/27/734