10. "Философские" выводы
Пора подвести итоги. Целью данной статьи было обоснование следующих двух положений. Во-первых, современная "компьютерная" концепция социализма, согласно которой подлинный социализм в принципе невозможен без автоматизированного учета и контроля в экономике с помощью компьютеров, полностью соответствует меньшевистской или, если угодно, ортодоксально-марксистской установке на «пассивное созерцательство», как ее в свое время охарактеризовал "нетерпеливый" Ленин. То есть, установке на ожидание, что прогрессивные перемены в общественном устройстве наступят чуть ли не автоматически после того, как для них созревают все необходимые материальные предпосылки. И второе. Марксистское представление об "автоматизме" общественного развития сформировалось на основе глубоко АНТИНАУЧНОГО мировоззрения, "унаследованного" марксизмом от гегелевской философии.
Предыстория этого философского казуса, вкратце, такова. Вначале был Кант, показавший на примере своих знаменитых четырех «антиномий чистого разума», что попытки логическим путем найти однозначный, «да» или «нет», ответ на вопросы "космологического" характера наталкиваются на неразрешимые противоречия. Но тут явился Гегель и, сдержанно похвалив Канта за преодоление им «застывшего догматизма рассудочной метафизики», вместе с тем указал на его фундаментальное "заблуждение", якобы состоящее в том недостойном для подлинного философа "предрассудке", что
«Не сущность мира носит-де в себе язву противоречия, а только мыслящий разум, СУЩНОСТЬ ДУХА. Нетрудно согласиться, что ЯВЛЯЮЩИЙСЯ мир обнаруживает противоречия перед размышляющим духом: являющийся мир – это мир, каков он есть для субъективного духа, для ЧУВСТВЕННОСТИ и РАССУДКА. Но если сравнить СУЩНОСТЬ мира с СУЩНОСТЬЮ духа, то нельзя не удивляться тому, как, нимало не задумываясь, философы выдвигали и вслед за ними другие повторяли смиренные утверждения, что не сущность мира, а сущность мышления – разум – противоречива в себе» («Энциклопедия философских наук»).
Таким образом, согласно Гегелю, антиномии вскрывают внутреннюю противоречивость не только «сущности духа», но и «сущности мира». Или, точнее, из внутренней противоречивости «сущности духа» сама собой вытекает и внутренняя противоречивость «сущности мира», поскольку для Гегеля как философа-идеалиста, порицавшего Канта за «нежничанье с мирскими вещами», мир есть не что иное, как результат сознательного творчества «мирового духа». Однако этой своей позицией Гегель, вольно или невольно, поставил себя ВНЕ НАУКИ КАК ТАКОВОЙ, молчаливо исходящей в своих теориях из того, что природа свободна от внутренних противоречий, т.е. что она, в отличие от людей, НИКОГДА не заблуждается и не лжет. А наука пытается разгадать эту априори нерушимую внутреннюю логику природы, "моделируя" ее в своих логически далеко не безупречных, содержащих скрытые внутренние противоречия теориях, и старается выявить эти противоречия экспериментальным путем, сравнивая теоретические прогнозы результатов экспериментов с их реальными результатами. Маркс же, вместо того чтобы разрушить воздвигнутую Гегелем глухую стену между философией и наукой, своим диалектическим материализмом лишь, так сказать, "материализовал" ее, объявив противоречивость «сущности духа» адекватным ОТРАЖЕНИЕМ в человеческом сознании объективной противоречивости материального мира.
Марксизм, таким образом, изначально содержал в себе противоречия ДВОЯКОГО рода. Это, во-первых, "обычные" внутренние противоречия, присутствующие в ЛЮБОЙ научной теории вследствие принципиально неустранимой неполноты наших знаний об окружающем мире. Теоретики, обобщая тем или иным способом накопленный эмпирический материал, формулируют исходные теоретические положения (постулаты), из которых, если они сформулированы корректно, должны логически вытекать все известные на данный момент сведения об исследуемом объекте. Но, поскольку эти сведения неполны, из постулатов теории можно также получить выводы, справедливость которых еще не подтверждена практическим опытом, в чем и заключается познавательная ценность теорий. И дальше уже дело экспериментаторов установить, состоятельна ли данная теория в своих прогнозах. Если да – хорошо; а если нет – еще лучше, так как отрицательный результат эксперимента, в отличие от положительного, дает новое эмпирическое знание, учет которого в дальнейшем позволит теоретикам создать новую, более совершенную теорию.
Такова НЕ ПОНЯТАЯ Гегелем и Марксом РЕАЛЬНАЯ "диалектика" научного прогресса. Гегель откровенно насмехался над «метафизической точкой зрения», согласно которой, якобы, «если познание впадает в противоречия, то это лишь случайное заблуждение, основанное на субъективной ошибке в умозаключении и рассуждении». Но он не понял, что источник самых ИНТЕРЕСНЫХ для науки противоречий – ошибки не в умозаключениях и рассуждениях, а в постулатах научных теорий. Причем это одинаково справедливо как для естествознания, так и для социологии. Справедливость постулатов социологических теорий ТОЖЕ необходимо подвергать экспериментальной проверке, а эксперимент в социологии – это не что иное, как реформаторская либо революционная ПОЛИТИКА. Однако для марксизма политическая деятельность – не сознательное экспериментирование политиков с целью "выпытать" у общества новые знания о нем, а стихийное "броуновское движение", через которое осуществляют свое господство над обществом некие объективные, не зависящие от сознания и воли политиков, законы общественного развития. То есть, как утверждал Маркс в предисловии к «Капиталу»,
«Общество, если даже оно напало на след естественного закона своего развития, – а конечной целью моего сочинения является открытие экономического закона движения современного общества, – не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. Но оно может сократить и смягчить муки родов».
Казалось бы, с практической точки зрения, различие между этими двумя концепциями общественного развития трудноуловимо. Обе они исходят из существования объективных законов общественного развития. Кроме того, вряд ли даже современных политиков можно "упрекнуть" в том, что в своей политической деятельности они СОЗНАТЕЛЬНО экспериментируют над обществом. Наконец, обе концепции расценивают появление некоей "сознательной составляющей" в политике как потенциальную возможность «сократить и смягчить муки родов» новой общественной системы. Так что на первый взгляд может показаться, что здесь речь идет о двух едва различимых ОТТЕНКАХ марксизма. Но такое впечатление обманчиво, поскольку эти два "оттенка" трактуют "сознательную составляющую" в политике совершенно по-разному. В одном случае это политические "обществоИСПЫТАТЕЛИ", тогда как в другом – политические "обществоЗНАТЕЛИ", для которых познание законов общественного развития – уже пройденный этап. Если для первых эти законы – предмет экспериментального исследования, то для вторых – уже найденная "формула", якобы позволяющая им безошибочно "вычислять" политическую "погоду" если не на десятилетия, то на годы вперед. Подлинными марксистами являются только эти последние, так как их мировоззренческая позиция содержит внутреннее противоречие, присущее ТОЛЬКО марксизму. Оно состоит в том, что марксизм представляет собой "науку", которой, по большому счету, НЕЧЕГО БОЛЬШЕ ОТКРЫВАТЬ, ибо ЕЕ постулаты, в отличие от постулатов ПОДЛИННЫХ наук, «священны и неприкосновенны».
Правда, НЕ ВСЕ марксисты были до конца "последовательны" в этом заблуждении, а самым знаменитым из вольных или, скорее, невольных "отступников" от него был Ленин. Безусловно, Ленин искренне ХОТЕЛ быть марксистом; ведь это именно ему принадлежит "крылатая" фраза: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Однако, вместе с тем, в жестких рамках ортодоксального марксизма ему явно было тесно, за что его обоснованно критиковали такие ревностные и ревнивые сторонники этого учения как, например, Плеханов. Даже "нетленный" постулат марксизма о «всемирно-исторической миссии пролетариата» Ленин уже в молодые годы принимал с той многозначительной оговоркой, что НЕЛЬЗЯ отождествлять социализм с «классовым интересом пролетариата», так как
«…социализм, будучи идеологией классовой борьбы пролетариата, подчиняется общим условиям возникновения, развития и упрочения идеологии, т.е. он основывается на всем материале человеческого знания, предполагает высокое развитие науки, требует научной работы и т.д. и т.д. В классовую борьбу пролетариата, стихийно развивающуюся на почве капиталистических отношений, социализм ВНОСИТСЯ идеологами».
Причем уже тогда Ленин четко осознавал, что в политике, как и в естествознании, конечным и решающим критерием истины является практика:
«Как доказать, верен ли один из предлагаемых путей? Единственное средство – пойти по этому пути и испытать его на деле».
Такие взгляды могли эволюционировать только в направлении последовательно научного понимания логики общественного прогресса, отсутствующего, кстати, у подавляющего большинства критиков Ленина. Всякий, кто сегодня со злорадством или сожалением (как, например, сторонники "компьютерной" концепции социализма) говорит о предрешенности провала социалистического эксперимента в СССР, не понимает одной простой вещи: провалить эксперимент в строго научном смысле – значит сорвать, "запороть" его, провести его настолько топорно, что извлечь из его результатов хоть какую-нибудь полезную информацию практически невозможно. Так вот, социалистический эксперимент в СССР был провален ИМЕННО В ЭТОМ СМЫСЛЕ, но провален не Лениным, а теми, кто встал у руля государства после него. Пока же главным экспериментатором в Советской России оставался Ленин, добытые под его руководством экспериментальные данные, как положительные, так и отрицательные, давали практически ценную информацию для определения и уточнения насущных политических задач.
Непосредственная практическая задача эксперимента, начатого в Октябре 1917 года, вначале казалась, в общем-то, незамысловатой: просто суметь продержаться до скорой, как тогда все думали, победы европейской социалистической революции. Обоснование выполнимости этой задачи было дано в программной статье Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?». А победа в Гражданской войне против объединенных сил внешней и внутренней контрреволюции доказала, что ленинский "расчет прочности" большевистской власти был правильным. Однако европейская социалистическая революция так и не состоялась, что подтвердило, по мнению меньшевистских "ортодоксов", бессмысленность большевистской революционной "авантюры", осуществленной вопреки всем канонам марксизма. Но можно взглянуть на эти два исторических факта и с другой стороны. Если европейские пролетарии так и не предприняли мало-мальски серьезной попытки свергнуть буржуазию, даже получив из ее рук оружие, которым они убивали своих братьев по классу на фронтах Первой мировой войны ради ее шкурных интересов, то не миф ли вообще пресловутая «всемирно-историческая миссия пролетариата»? Таким образом, уже одно то, что Первая мировая война не привела к мировой пролетарской революции, сильно подорвало авторитет марксизма вместе со всеми его теоретическими "запретами". И на этом фоне сурово осужденное меньшевиками "отступничество" Ленина, только благодаря которому большевики смогли прийти к власти, выглядит скорее как интуитивное предвосхищение банкротства марксизма.
В частности, это "отступничество" от марксизма четко проявилось во время т.н. дискуссии о профсоюзах, когда Ленин оправдал "подмену" диктатуры класса диктатурой партии очевидной неспособностью российского рабочего класса выполнять "возложенную" на него марксизмом "диктаторскую" функцию. Одновременно стало также изменяться к лучшему известное отношение Ленина к интеллигенции, чему немало поспособствовала превосходно выполненная, по его собственной оценке, работа «буржуазных спецов» над планом ГОЭЛРО. Но тем больше возмутило его высокомерно-пренебрежительное отношение к результату этой работы окружавших его партийных сановников и штатных "коммунистических" говорунов, которых Ленин, по его выражению, отдал бы дюжинами за одного знающего буржуазного спеца. Чем дальше, тем больше Ленин убеждался в том, что партийно-государственный аппарат, сложившийся в период Гражданской войны, совершенно неспособен решать гораздо более сложные созидательные задачи мирного времени. Чтобы успешно строить социализм «в отдельно взятой стране», был нужен совершенно ДРУГОЙ аппарат, причем другой не столько в смысле его внутренней организации, сколько в смысле его кадрового состава, ВПЛОТЬ ДО ВЫСШЕГО РУКОВОДСТВА. Успешно руководить строительством социализма могут только люди, обладающие, помимо других важных качеств, «в достаточной степени солидными научными и техническими знаниями» – к такому неприемлемому для его ближайшего окружения выводу пришел, в конечном итоге, Ленин. Причем этот вывод, в общем-то, тривиален, если, вопреки марксизму, понимать политическую деятельность как НАУЧНОЕ экспериментирование над обществом. Но отсюда с необходимостью вытекает нечто совсем уж "крамольное": по этой логике выходит, что успешно руководить строительством социализма в тогдашней России могли только… «буржуазные спецы»! И, как ни "странно", именно эта идея сквозит в предложении Ленина, адресованном прошедшему уже без него 12-му съезду партии «предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе». В частности, «придать законодательный характер на известных условиях решениям Госплана», поскольку-де «он, как совокупность сведущих людей, экспертов, представителей науки и техники, обладает, в сущности, наибольшими данными для правильного суждения о делах». Притом, что эти «сведущие люди» – как раз те самые «буржуазные спецы», которые разрабатывали план ГОЭЛРО.
Однажды кто-то изрек, и многие вслед за ним с умным видом повторяют, что История не знает сослагательного наклонения. Хотя с этим банальным фактом никто и не спорит, ибо все знают, что время необратимо. Но если усматривать в сем афоризме в некий назидательный смысл, то можно ненароком прийти к выводу, будто бы для настоящего и будущего изучение прошлого вообще ничего не дает, а это не совсем верно. Давно замечено, что Истории свойственно повторяться, но четкое осознание совершенных в прошлом ошибок могло бы предотвратить их "автоматическое" повторение в будущем. Поэтому всё-таки есть определенный смысл в "сослагательном" вопросе: могла ли наша история сложиться как-то иначе, ЕСЛИ БЫ еще в период, предшествовавший Октябрю 1917 года, Ленин активно стремился привлечь научно-техническую интеллигенцию на свою сторону? Если бы, например, он еще в своих знаменитых «Апрельских тезисах» обнародовал идею того же плана ГОЭЛРО и указал на ключевую роль российской научно-технической интеллигенции в его разработке и в компетентном РУКОВОДСТВЕ воплощением его в жизнь? Могло ли это предотвратить самоубийственную для интеллигенции Гражданскую войну и фатальный для социалистического эксперимента приход к власти людей, ни психологически, ни профессионально не способных провести его как следует, "по-научному"? Об этом НАДО думать хотя бы потому, что рано или поздно социалистический эксперимент всё равно придется повторить, так как разумной альтернативы социализму у человечества нет.