Любая достаточно развитая технология
неотличима от волшебства.
/Артур Кларк/
В обществе будущего на первом месте
должны быть люди: этим оно будет
отличаться от машинного века
забывшего о человечности.
/Ван Вик Брукс/
Предвидение, прогнозирование результатов своих действий стало жизненно необходимым в Новом 21 веке. Громадное усиление человека ведет к возникновению новых проблем, в том числе, и новых опасностей.
Эти новые, небывалые прежде опасности иногда носят глобальный характер, угрожающий всему человечеству. Примеров много можно привести.
Задача наша с Вами сейчас такая, как нашу Землю сохранить. Обретение огромной силы неразрывно связано с принятием на себя огромной ответственности. Человек достроил и усилил свою руку, свой аппарат памяти, мышления, прогнозирования будущего. И получился Человек – Достроенный.
Но его этика, система отношений между людьми, между народами, система отношения к природе, к биосфере мало изменились за последнюю пару тысяч лет. В процессе биологической эволюции живые организмы активно преодолевали сопротивление среды, а не пассивно приспосабливались к ней. У человека возникло представление о том, что он выше окружающей его природы, что он должен покорить природу, взять у нее все ему полезное. Но человек – в том числе и Человек Достроенный – часть этой природы, часть биосферы. И забота о природе, о биосфере – это, и есть забота о человечестве.
Став сильным, человек должен не бездумно брать у природы, не покорять природу, а заботиться о ней.
Будущее биосферы это, и будущее человечества – порождения биосферы, и ее части. На смену Человеку Разумному (Homo sapiens sapiens)
Пришёл Человек Достроенный (Homo sapiens perimplens). Выжить он сможет только в том случае, если его разумность будет намного превосходить разумность нынешнего человекa. Он должен стать Homo sapientissimus perimplens – Человеком наиразумнейшим достроенным.
Это понял раньше нас – Путин Владимир Владимирович.
Путин на Валдайском Форуме предупредил всех собравшихся, что научно – технический потенциал той или иной страны в скором будущем будет играть основную роль в ее политической и экономической значимости.
Путин говорит, что Первый мир переводит свои производственные активы на рельсы высоких технологий, запуская в производственный процесс многофункциональную робототехнику. Все это ведет к тому, что страны Западной Европы, а также США планируют вывести к себе на Родину из стран третьего мира, к которым сейчас можно отнести и РФ, свое производство. В связи с нарастающими темпами развития высоких технологий Первому миру уже в скором времени будет не нужна дешевая сила из Азии или РФ, они перейдут на робототехнику. В этом случае, Россия не сможет стать для Запада даже экономическим партнером, который поставляет ему сырье.
Новый мир во всем будет обеспечивать себя сам.
Путин говорит:
Новый мир – это мир, который будет делиться на страны Первого порядка, которые используют высокие технологии в своем производстве, и страны изгои, - страны 10-го порядка, которые не обладают таковыми технологиями.
Что же имел в виду Владимир Путин, когда говорил о технологической революции? Может быть, он говорил не о российской технологической революции, а о том научно – техническом рывке, который сейчас происходит в странах Первого мира?
Путин Владимир Владимирович решил предупредить собравшихся на форуме о том, что наши западноевропейские соседи вершат научно – техническую революцию.
О том, что сейчас происходит научно- техническая революция в мире, было опубликовано ещё 17 лет назад, на пороге Нового 21 века.
Вот была одна статья опубликованная в сетевом журнале 2001 года "Веер будущностей" .
Этот текст, как и наш век, приближается к своему совершеннолетию. То, что тогда казалось фантастически странным, теперь отчасти укрепилось в окружающей нас реальности. Но если мы взглянем на нее оттуда, из первых дней нового века, мы по-новому ей удивимся. А удивление есть начало философии, как утверждал Аристотель и подтверждал Кант. Вот с этом целью — чтобы мы заново удивились миру и самим себе и философски осознали смысл исторической эпохи, в которую нам выпало жить.
Удивительно и то, что многое из того, что сейчас обсуждается как последний писк технической или интеллектуальной моды, уже тогда звучало во весь голос — и с большей ясностью, чем сейчас. А кое-что в этом манифесте выводит и к более отдаленным горизонтам — к середине и концу века. Было бы полезно обсудить, что из предвиденного исполнилось, что отложено, а чему вообще не бывать — и хорошо это или плохо.
Fin de si;cle
У каждой фазы века: началa, середины, конца -- есть свое мироощущение. Пока что лучше всего осмыслен феномен конца, так называемый «fin de siecle», поскольку он уже дважды повторился на памяти хронометрически сознательного человечества, в XIX и ХХ веках. Предыдущие «концы веков», вплоть до XVIII, не носили характер каких-то особых календарных и философических торжеств, не вызывали наплыва обобщений, прогнозов и предчувствий, хотя бы потому, что в «счастливом» доиндустриальном обществе вообще не было привычки «наблюдать часы» и подчиняться ходу времени за пределом каких-то конкретных функциональных единиц, типа карнавала или сбора урожая. Веком больше или меньше -- какая разница? Люди лишь постепенно входили во «вкус истории» по мере того, как само историческое время ускорялось, вмещая в астрономическую единицу все больше информационных единиц и событий... И чем больше люди дорожили каждой минутой, тем более внушительными представали перед ними такие вехи, как смена десятилетий и столетий.
«Fin de si;cle» указывает на особую атмосферу последних десятилетий 19-го века, не просто «конца века», но «времени конца» -- состояние усталости, безнадежности, имморализма, неврастении, утонченного распада, зачарованности болезнью и смертью. Вот определение Томаса Манна: «Вне зависимости от того, какое содержание вкладывали в модное тогда по всей Европе выражение fin de si;cle, считалось ли, что это неокатолицизм или демонизм, интеллектуальное преступление или упадочная сверхутонченность нервного опьянения, -- ясно было, во всяком случае, одно: это была формула близкого конца, “сверхмодная” и несколько претенциозная формула, выражавшая чувство гибели определенной эпохи, а именно -- буржуазной эпохи» («Мое время»).
В последние десятилетия ХХ века атмосфера fin de si;cle повторилась, но уже в форме не декадентства, а постмодернизма. Не было утонченного, щекочущего нервы распада, опьянения болезнью и гибелью, но было скептико-гедонистическое чувство завершенности и исчерпанности всех культурных форм: остается только играть ими, по-новому сочетать, повторять -- уже в кавычках -- то, что было сказано другими. Главной стала приставка «пост-»: постмодернизм, постиндустриализм, постгуманизм, посткоммунизм, постколониализм, постструктурализм, постутопизм... На исходе ХХ века опять главенствует тема конца: Нового времени и Просвещения, истории и прогресса, идеологии и рационализма, субъективности и объективности. Конец века воистину располагает себя в конце всего: после авангарда и реализма, после индустриализма и коммунизма, после идеологии и тотальных дискурсов, после колониализма и империализма... Смерть Бога, объявленная Ницше в конце XIX века, откликнулась в конце ХХ целой серией смертей и самоубийств: смерть автора, смерть человека, смерть реальности, смерть истины...
Джон Барт, ведущий прозаик американского постмодерна, назвал словесность этого нового fin de si;cle «литературой истощения» («the literature of exhaustion»), поскольку она осознает «исчерпанность», «изнуренность» («used-up-edness») всех своих форм и невозможность далее рассказывать «живые, подлинные истории». Пародия, пастиш, эклектизм, ученая (александрийская) словесность -- автокомментарий и метатекст, критика оригинального и индивидуального, эстетика цитатности и симулякра...
Многим это мироощущение было близко примерно до 1992--1993 годов, после чего стало чувствоваться притяжение нового века.
Появилось множество дополнительных примет Нового Начала -- и хочется продолжить набросок «прото»-мировоззрения, определить основы не только «финального», но и «дебютного» ощущения эпохи -- то, что можно назвать «началом века», debut de si;cle.
Debut de si;cle
Что же это такое -- философия и эстетика Начала? Даже и тогда, на рубеже XIX--ХХ веков, переплетались умонастроения конца и начала: декаданс -- и авангард. Причем авангард не только художественный и философский (символизм, футуризм, прагматизм, интуитивизм), но и политический (социализм, большевизм, анархизм, суфражизм, сионизм), научный (открытие рентгеновских лучей, радиоактивности, кванта, электрона, специальная теория относительности, кризис «материи» в физике, зарождение психоанализа, научной социологии и психологии), технологический (автомобили, авиация, кинематограф) и религиозный (пятидесятничество, антропософия, богоискательство, богостроительство, нарождение ряда апокалиптических сект).
Можно вспомнить, что
-- в 1894 году Л. Люмьер изобретает кинематограф;
-- в 1895 году Рентген открывает лучи, названные в его честь, Маркони изобретает радио, а Циолковский формулирует принцип реактивного ракетного двигателя;
-- в 1896 году проходят первые в современной истории Олимпийские игры, а Т. Герцль закладывает основы сионизма своей книгой «Еврейское государство»;
-- в 1898 году Пьер и Мария Кюри открывают радий, начинает работать парижское метро и проходит первый съезд РСДРП;
-- в 1900 году М. Планк формулирует квантовую теорию, Фрейд публикует свой основополагающий труд «Интерпретация сновидений», а Вл. Соловьев -- свою последнюю книгу-завещание «Три разговора» (включая «Краткую повесть об Антихристе»);
-- наконец, ровно сто лет назад, в 1901 году, сменяя век пара, начинается век электричества; Транс-Сибирская магистраль достигает Порт-Артура; отправляется в рейс первая британская подводная лодка; начинается «голубой период» в творчестве П. Пикассо; Р. Штейнер основывает антропософию, а М. Горький публикует сборник «Весенние мелодии», куда входит «Песня о Буревестнике».
Таким образом, конец прошлого века никак не сводился к умонастроениям «fin de si;cle», но содержал в себе и дух «начал», «открытий», «предвестий» и «провозвестий». В начале ХХ века едва ли не главным литературным и философским жанром становится манифест, провозглашающий новые пути в искусстве, литературе, философии (от «Вех» до «Пощечины общественному вкусу»). Декаданс сменяется авангардом -- настроением решительного разрыва с прошлым и стремительного броска в будущее.
Тем более очевидно, что и конец ХХ века имел не только свой «декаданс», но и свой «авангард».
Уже в середине 1990-х годов, несмотря на продолжающиеся в гуманитарных кругах разговоры о постмодернизме и постструктурализме, интеллектуальная инициатива стала переходить к новому поколению -- первопроходчикам виртуальных миров. ПИ, поколение Интернета, перестало интересоваться деконструкцией, тончайшим расщеплением словесных волосков с целью доказать, что в них нет ни грана «означаемого», «реального». ПИ предоставило «мертвецам хоронить своих мертвецов», устремившись к тем новым, фантастическим, постреальным, точнее -- протовиртуальным, объектам, которые оно само могло конструировать. В мир, где, казалось, не могло быть уже ничего нового, вдруг ворвалась конструктивная новизна, пафос бурного заселения новых территорий психореальности, инфореальности, биореальности.
От «пост-» — к «прото-»
Прото- (от греческого protos, «первый»), часть сложного слова,
указывающая на первичность, зачаточность данного явления как истока, начала, предвестия, например, в таких словах, как «прототип», «протозвезда», «прото-Ренессанс»...
Все то, что предыдущим поколением воспринималось под знаком «пост-», в следующем своем историческом сдвиге оказывается «прото-» -- не завершением, а первым наброском, робким началом нового эона, нейрокосмической эры, инфoрмационной и трансформационной среды. Основное содержание новой эры -- сращение мозга и вселенной, техники и органики, создание мыслящих машин, работающих атомов и квантов, смыслопроводящих физических полей, доведение всех бытийных процессов до скорости мысли. За каждым «пост-» вырастает свое «прото-»...
«Конец реальности», о котором так много говорили «пост-ники» всех оттенков, от Деррида до Бодрийара... Оказывается, что это только начало виртуальной эры. Наши теперешние нырки в компьютерный экран -- только выход к пенной кромке океана. Дальнейшее плавание в виртуальный мир, виртонавтика, предполагает исчезновение берега, т.е. самого экрана компьютера, и создание трехмерной среды обитания, воздействующей на все органы чувств.
В XXI веке разные части планеты покроются сюрреалами, как сейчас покрываются сериалами наши телеэкраны. Эти фрагменты инобытия, куски гиперпространства -- величиною сначала в ящик, потом в комнату, дом, кинозал (виртозал), стадион, город и, наконец, целую страну (виртолэнд) -- перцептивно неотличимы от физического мира, хотя и имеют иные законы, точнее предоставляют возможность выбора таковых. Инореальность XXI и XXII веков психофизически достоверна и вместе с тем управляема: нажимаются кнопки уменьшения-увеличения объема, наведения на резкость, осязательного или зрительного контакта, обхождения вокруг или вхождения внутрь другого существа. Сюрреал можно наблюдать, но в нем можно и находиться, как внутри трехмерного кино -- голографической, объемно-подвижной картины, которая изнутри неотличима от реальности, с той разницей, что ее можно включить и выключить, войти или выйти из нее (в теперешних условиях монореальностидля этого требуется рождение или смерть).
«Конец истории», о котором говорили Гегель, А. Кожев и Ф. Фукуяма... Странно думать, что ход истории может завершиться полным самопознанием ее движущей идеи: это противоречило бы всем известным парадоксам саморефлексии и самореференции, и здесь Гегель вступает в противоречие с Геделем, а абсолютный идеализм -- с теоремами неполноты. Кожев видел конец истории в создании абсолютного, тотального, всемирного государства (прообраз -- сталинский СССР), а Фукуяма -- в победе либеральной модели и западной демократии во всем мире (прообраз -- рейгановские США).
Но спустя десятилетия после этих мрачных и светлых пророчеств очевидно, что ход истории не только не приостановился, но даже ускорился. Новости о событиях и прорывах, «делающих историю», извергаются горячей лавой со всех страниц и экранов. А в России история, собственно, «оттаяла» и возобновила течение только в последние 15 лет после многолетних заморозков. По всем данным, мы только выходим из тысячелетий прото-истории, которая двигалась рывками, то замирая на десятилетия и даже столетия, то взрываясь бунтами, войнами, массовыми кочевьями, падениями империй. Мы привыкли считать историей большие потрясения, тогда как в быстро меняющемся обществе история -- это не трясущаяся земля, а текущая вода, которая обновляется ежеминутно и ежедневно, -- она не застаивается, а потому и не производит грохота прорванной плотины.
«Смерть автора», «стирание подписи», о которой писали Р. Барт, М. Фуко и их бесчисленные последователи, ни разу, между прочим, не отказавшись от своей подписи и от включения очередного «смертного приговора» в список своих авторских публикаций... На самом деле, это не конец, а начало новой эпохи гиперавторства, размножения авторских и персонажных личностей, странствующих по виртуальным мирам во все более косвенных отношениях к своим биородителям или бионосителям.
Наконец, «смерть человека», которую провозгласило поколение постгуманистов вслед за М. Фуко... Действительно, мы выходим за пределы своего биовида, подсоединяя себя к десяткам приборов, вживляя в себя провода и протезы. Между человеческим организмом и созданной им культурой устанавливаются новые, гораздо более интимные отношения симбиоза. Все, что человек создал вокруг себя, теперь заново интегрируется в него, становится частью его природы. Но означает ли это смерть или торжество человеческого? Можно ли считать смертью человека новый этап очеловечивания приборов, орудий и машин, благодаря которым они приобретают человеческие функции движения, вычисления и даже мышления, а человек становится более человеком, чем был когда-либо, Всечеловеком?
«Всечеловек» -- слово, введенное Достоевским и употребленное им лишь однажды в речи о Пушкине, -- означало человека, который полно объемлет и совмещает в себе свойства разных людей (включая представителей разных наций, культур, психологических типов). У самого Достоевского «всечеловек» (как Николай Ставрогин или Дмитрий Карамазов) сочетает в себе высокое и низкое, доброе и злое, святое и грешное, ангельское и зверское, все полярности человеческого характера и то, что лежит между ними. Но в связи с развитием компьютерных и биогенетических технологий понятие «всечеловек» приобретает новый смысл: целостное природно-искусственное существо, сочетающее в себе свойства универсальной машины со свойствами человеческого индивида.
Обычно мы видим процесс компьютеризации как передачу человеческих функций машине. Но возможно и другое понимание: история цивилизации как процесс очеловечивания машины, от колеса и рычага до компьютера и далее до человекообразного и мыслящего робота (подобно тому, как история природы -- процесс очеловечивания живого организма, от амебы до обезьяны, питекантропа, Шекспира...). Чем больше человеческих функций передается машине, тем больше она очеловечивается. В этом смысле человек не столько исчезает, сколько перерастает себя, переступает границы своего биовида, воспринимает и преображает мир в тех диапазонах, куда раньше дано было проникать только машине (микроскопу, видеокамере, ракете).
Конечно, встает вопрос: этот потенциально вездесущий и «всегдасущий» человек -- останется ли он человеком в прежнем смысле? Будет ли он любить, страдать, тосковать, вдохновляться? Или он со стыдом сотрет с себя следы своего животного предка, как человек стыдится в себе черт обезьяны? Будет ли он более или менее человеком, чем в нынешнем своем состоянии?
По сравнению с накалом противоречий нового всечеловека, биотехновида, может показаться мелкой борьба в душе «всечеловека» ставрогинского, карамазовского или даже пушкинского типа. Можно ли обладать скоростью света или подвижностью волны и сохранить тоску по дому? Можно ли проникать взглядом в подкожную жировую клетчатку, в строение внутренних органов и одновременно наслаждаться прикосновением к коже другого существа? Можно ли знать о другом «все» -- и одновременно любить его? Можно ли быть информационно прозрачным для других -- и одновременно сохранить чувство стыда? Как быть и вполне машиной, и вполне человеком, не убивая в себе одного другим?
Если так видеть будущего человека, как возможность новой гармонии и новой трагедии в отношениях между организмом и механизмом, между рожденным и сотворенным, то мы находимся лишь на отдаленном подступе к этой гигантской фигуре, для которой тесен будет масштаб шекспировских и гетевских трагедий.
Теперь, после всех прорывов в электронике, информатике, генетике, меметике, биотехнологии, нанотехнологии, совершенно ясно, что мы живем не в конце, а в самом начале огромной исторической эпохи. Мы -- питекантропы технического века, мы на 90% еще такие, какими вышли из склизкого, замшелого чрева природы, мы занимаем в истории человечества примерно такое место, какое динозавры занимают в естественной истории.
Все, что нас окружает: дома, столы, книги, бумаги, пластмассовые коробки компьютеров, даже наши собственные тела, -- все это предметы глубочайшей архаики, можно сказать, зона будущих археологических раскопок и экспонаты для кунсткамер XXII века.
Пожалуй, только наш мозг как-то вписывается в информационный и трансформационный пейзаж будущего, где вместо кровавого мяса, втиснутого в глухие ткани и каменные стены, будут сверхпроводящие нити, сети, нейроны, транзисторы, по которым будут струиться сигналы, значения, мысли, импульсы воли и желания... Где вместо риска получить пулю в сердце или камнем по голове возникнет риск недостаточно глубокого понимания одной музыкальной фразы, что помешает совершить переход в то девятое измерение, где тебя уже ждет встречными биениями-резонансами сердце твоей возлюбленной.
Мы -- биологическая протоплазма технической цивилизации, мы носители протоинтеллекта, мы -- протомашины, именуемые «организмами». Мы -- робкие дебютанты на сцене технотрансформационной цивилизации. Это мироощущение называется debut de si;cle.