Она сидела в вагоне метро. Выглядела как загнанный ворон в клетке с ястребами. Она сидела одна, но казалось, что со всех сторон ее подпирают, толкают и пытаются сжать все, что в ней есть, выдавить из неё все нутро, как из тюбика с пастой. Она одинока. Это видно по взгляду, который не выражает ничего, кроме тревоги и волнения; это видно по сжатым губам, которые давно не ощущали улыбки; это видно по тонким и бледным рукам, которые давно не чувствовали теплоты объятий и прикосновений.
Она раз за разом так резко и угловато озирается, что кажется, будто кто-то невидимый, неосязаемый преследует ее от станции к станции. Она бежит. Бежит от своих внутренних демонов, которые прячутся, скрываются в каждой тени, в каждом мимолетном взгляде и в каждом шепчущем звуке. Она озирается, вглядывается в тьму, но не видит их. Они притаились и ждут, когда она ослабит внимание, и они смогут застать ее врасплох, выпрыгнуть из куста, из дерева, из встречного прохожего и наброситься на неё, схватить и утащить с собой в самую глубокую яму, в тёмный омут, откуда уже не выбраться.
Она содрогается будто мелкая дробь пролежала по венам от кончиков пальцев ног и до самой макушки. Она вскакивает и стремится к выходу. Тяжёлые шаги тонких ног разрезают толпу, освобождая проход. Ей тесно и душно, надо бежать, чтобы набрать воздуха и вдохнуть полной грудью. Она ступает по улице, а ветер норовит сбить ее с ног, сломить и дать демонам свободу.
Вот и лестница, вот и дверь, та самая ручка- последнее препятствие к свободе. Но так ли это? Не поджидают ли демоны дома, укрывшись одеялом или притаившись за шторой? Щелчок и дверь открыта; щелчок и она спасена. Она прислонилась спиной к двери и выдохнула, наконец.
Она подняла голову и взглянула в зеркало. Она в отражении. Я в отражении.