М.Захаровой
Лошадясто струясь по периметру стен, овевая просторы фуфаечным строком малорослый и Пушкин, кудрявый, лихой, вырастал как Сурков до синего неба. Корни пуская волос в небеса, нимбом, короной внедряя абцуг, чугунной шинелью стоял в Кишиневе, ухом грозя пролетающим птицам. Птицы небесные, дурилки и сучки, пошто ж и зачем вы лишились ума ? Мамонт гремит в прихожей лопатой, бивнем теша на башке кол осинный, что забъется, но твердо, в лоб подставленный вдоволь с любовью, любовь из Сибири, где ходит Жеймс Бонд, во фраке, спокойно, ракетный агент королевы полей, кукурузных лугов и теплиц с огурцами, раскинувших метры квадратов камчатских налимов, кишащих сеченой печенкой и зайцы в глазах. Собака по имени Тетка скребла коготками Земфиру, когда та сидела куканом на пальце Ренаты, белесой, чумной, режиссер и богиня багетов со звоном цепей, пролетарских булыжных кепастых цепей, кольцевавших колодцев журавель. Он летел в переплавку Чермета, журавель, напевая из Ургант и помня конфеты, чупачупса цианистый привкус, пластмассовых клипс тугие объятья, Потупчик, тупик и п...дец. Я учу поляцкий язык, шипящих наречий Скорупки драконов, гусары, уланы, Мицкевича вой, шумит и гудит паровоз под Варшавой, бельведерный декабрь и пчелы жужжат, метадон принося на лапах мохнатых, жолто - чорно, в полоску, опасно.
А вот почему - то никто даже не хочет подумать об истинном виде пчел. Они похожи на каторжников. Толстенькие такие и плотные каторжники, покрытые щетинками и пылью дорог. Или комар. Милая Эли, ты видала хоть раз, какие у него ноги ?! Это же п...дец, а не ноги.
Обещанные Пригожиным насекомые Пелевина - мелочь. Фуфло и вторично, хрена мне какие - то насекомые, высеченные розгой Чемберлена в чулане шарманщика Тима ? Я , бля, литературно, на х...й, тута пыхчу культур - мультурой, ты титулы херачишь с детьми малыми, как капитан масса Дик, денежку маленько робишь, а мне х...ню всякую тычут Инстаграммом ведьмы. Это пошто ? Это какой - такой закон существует, чтоб сразу и ледорубом по зубам ?! Преисполнился я возмущением и порешил Витухновскую в себя влюбить, она мозг знатно выносит, сразу говорит, что все пидарасы и гниды. Это правильно. Это так и надо. Это уже не ледоруб, это кухарка Маврушка вместо принятия шинели берет мясорубку за ручку изогнутую криво и бацает " Семь сорок " на лысой голове подмосковного скинхеда. Туки - туки. И все довольны. Но не я.
Я - человек особенный, знающий, что у Дакоты Феннинг выросли титьки. Поэтому хватит юродствовать и держи историю.
- Товарищ Берия, - хватая сапоги нечистым языком грузина фанерчатым голосом радиодинамика скрипел Николай Сванидзе, теша шершавую парховитость иглой от швейной машинки " Зингер ", - дорогой вы наш Владимир Ильич.
- Совсем е...ся, - шепнула в бюстгальтер Наденька Аллилуева, вынашивая коварные планы разродиться Яковом Джугашвили, запущенным по - тяжелой в обратный процесс эволюции ; он уже сформировал винтовку и сапоги в утробе матки мамки, подал заявление о поширше и только и ждал сигнала, обещанного Трейси Лордс. - Ой, - испугалась Надежда, увидев воочию какие - то кургузые кругляшки, - половое созревание, по - ходу.
- Это что, - ухмыльнулся Енукидзе со стены, - а вот однова был случай. Пошел мужик один в гномы. Ну, пошел и пошел, и х...й с ним, как говорится, но то - то и оно - то, что в гномах тогда неспокойно было. Смеркалось.
Енукидзе замолчал и тяжко вздохнул, видимо, вспомнив Навального. Потому все умерли.
Лишь я, мудак любознательный и веселый смотрел на все вот это вот все и решал в тысячно первый раз Шахерезады восстановить, наконец, свое былое и думы владение французским и забыть в манду речь родную. Ну ее на хер.
Теперь стихозу, сплагиаченную у Набокова. Про Лолиту.
- Служил Гаврила Долоресом
У мексиканских пирамид,
Он клал с прибором и подвесом
На род, семейство, вид,
На мир шуршастых насикомых
Он клал за всю х...ню.
Нет рифмы. Да и ладно. С эдакими ведьмами не токмо рифмы, зубов не будет. Выпадут от восторга зубы, осыпятся волосы палой ботвой корнеплодов, руки - ноги переплетутся, примешь тогда позу вибриона и полетишь опылять кварталы средневекового Лондона. С победой, любовь моя. Одна ты осталась, кто русский в школе проходил мимоходом между курилкой и спортзалом. А вы говорите, Ламберт. Какой, в манду революций, Ламберт. Тут уже самый натуральный мольберт с подрамником, наливай и пей, бери гуашь, иди домой, рисуй треугольные головы в салатовых кущах и подпись снизу, мол, тыр, пыр, е...ся в сраку, Пикассо.
Песню я тебе поставлю долгую, как ум Нади Толокно.