Часть вторая.
Время оставаться людьми.
Глава первая.
Кому суп жидок, а кому жемчуг мелок
Тихо и как-то незаметно ушли из оазиса в ледовое безмолвие китайцы. Почему ушли, куда ушли? Жили они обособленно, в какой-то своей внутренней самоизоляции, не впуская в свой мир местное население. Вырастили овощи, сдали работу агроному. Покорно, сидя на корточках, ждали, когда с ними произведут расчет за работу. Получив деньги, через переводчицу известили, что уходят. И ушли.
Они словно бы и не слышали того, что будоражило местное население в последние недели. Молча и отстраненно выслушали предупреждение агронома и его предложение остаться в хозяйстве. Потом спокойно и безразлично обошли тех, кто втолковывал им опасность предпринимаемого ими предприятия, собрали свои нехитрые пожитки. Сноровисто заготовили в ближнем перелеске посохи для дальнего пути, веревки для подъема по ледяным стенам, топоры и запас еды. У них не было оружия. Впрочем, зачем оно им там, в ледяной пустыне.
Глава сельсовета, в прошлом оперативник из соседнего района, после выхода на пенсию вернувшийся в отчий дом, пытался было со старшим из китайцев объясниться. Но тот был непреклонен. Через переводчицу сообщил, что люди должны вернуться домой, в Китай. Иначе им будет плохо.
Константин Николаевич Белёв предлагал оставить в деревне хотя бы женщин, ведь одна из них была беременна. Но никакие доводы уходящих не остановили. Китайцы покорно выслушивали все, что им говорилось, но оставались непреклонны в своем решении. Они словно бы чего-то боялись.
Проведя небольшое расследование, Белёв вскоре выяснил, что незадолго перед их уходом в общежитие, где обитали китайцы, наведывался заместитель начальника районного отдела внутренних дел. Пробыл он там недолго. Потом ночью к ним пожаловали несколько человек в камуфляже и масках и устроили в общежитии шмон.
Что уж там они нашли, никто не знает. Да и сами эти визиты остались бы для посторонних втайне, если бы местный пьяница и дебошир, постоянно находящийся в конфронтации с женой и местной властью, не укрылся в ту ночь от греха подальше в дровянике общежития. Он-то и стал свидетелем этого маски-шоу. Но так как был в запое уже не первый день, основного смысла этого шмона не уяснил. Да и вспомнил о нем, когда китайцы уже ушли, а сельчане начали гадать о причине их стремительного ухода.
Белёв тут же отправился в Кудеяров. Хотел сразу идти в райотдел за разъяснениями, но по дороге встретил куда-то спешащего Самохина.
-- Здорово, Николаич, ты что здесь забыл? – по-дружески остановил его Самохин. – Куда путь держишь?
-- Да в отдел, к Селезневу. Тут, понимаешь, такая заковыка вышла. Из отдела приезжали к нашим китайцам. Сам знаешь, они живут закрыто, с местными не общаются. Ну, вот. Что там у них искали, не знаю. А на другой день те потребовали расчет. Еле им наскребли нужную сумму. Хотя, зачем эти деньги им там, во льдах? И ушли…
-- Куда ушли? – не понял Самохин.
-- То-то и оно, что взяли веревки, топоры, собрали еды и пошли к ледяной стене…
-- И ты их не остановил?
-- Остановишь тут. Они же или действительно ничего не понимают, или делают вид. Их же не поймешь. А переводчица одно талдычит, что домой им надо…
-- Слушай, давай-ка, зайдем в комитет, там как раз заседание начинается. С Мезенцевым посоветуемся.
В комитете в это время шло обсуждение вопроса безопасности сельского населения. В последнее время дня не было, чтобы не приходили сведения из деревень о том, что опять где-то произошло нападение на сельскую усадьбу. Нападающие выгребали из таких домов все до последней булавки, хозяев избивали в назидание и для острастки.
В городе, где молодежи было больше, проблем с организацией отрядов добровольной охраны не возникало. В деревнях было сложнее. Центральные усадьбы еще охранялись с грехом пополам, а вот отдаленные деревушки, где жили в основном летом только дачники, а теперь в пустующие дома распределили тех, кто оказался во время катаклизма в черте района, вызывали опасения. Именно такие деревушки становились жертвами нападений.
Мезенцев с Одиноковым и Береговым побывали в ряде таких деревень. Поговорили с местными жителями и теми, кому пришлось волей случая стать сельчанами. Никто из них пока не представлял, что их ждет в будущем. Какой окажется зима, чем будут питаться, как жить в отдаленных деревнях без связи, без света. Как будут отбиваться от нападений бандитов. Пока что все стремились переложить ответственность за решение этих вопросов, в том числе, и за будущее деревни, и за безопасность ее жителей на кого-то другого, зачастую иллюзорного, предполагаемого, мифического охранника.
Самохин с Белевым зашли в зал, когда обсуждение было в самом разгаре. Мезенцев только что доложил о своих наблюдениях. Береговой дополнил его, дав комментарии своим тихим и бесцветным голосом.
-- Я вижу выход только в организации крестьянских общин. Иного нам не дано…
-- Это что же, возвращаемся в каменный век, -- возмутился Одиноков.
-- Ну, до уровня общин этого периода нам еще дорасти надо. Мы же стали индивидуалистами. Скорее, у нас сейчас будет переходный период. У каждого свой земельный надел. Община содержит охрану из своих жителей. Нам же не только от нападений бандитов отбиваться, но и от хищников, которых в лесах осталось довольно много. Надо настраивать людей на такой вариант общежития и обустройства сельской общины…
Самохин негромко кашлянул, привлекая внимание.
Мезенцев обернулся.
-- В чем дело, Петрович?
-- Тут, понимаешь, ситуация серьезная. Китайцы ушли.
-- Куда? Мы им вроде пока не подыскали компактно расположенное жилье. В чем дело, Константин Николаевич?
-- Китайцы ушли из района, -- почему-то четко, по-военному отчеканил Белев. – В один момент собрались, взяли все необходимое и ушли к ледяной стене. Сказали, что идут, домой…
-- Как могли допустить, чтобы люди ушли из долины? – Мезенцев вскочил с места и подошел к окну. – Куда они могут податься. Кругом ледник.
-- Успокойся, Артем Михайлович. Этим занимаются. – Самохин придержал стремительно шагающего вдоль окон начальника.
-- Кто? Кто занимается? – в голосе Мезенцева чувствовалась неподдельная тревога.
-- Мои люди, -- доложил Селезнев. Он с подачи ряда влиятельных в районе лиц был включен в состав чрезвычайного комитета. Какие бы чувства Мезенцев не испытывал к этому человеку, нужно было соблюдать определенные условия сосуществования. Хотя доверия к нему Артем не испытывал. И сам не мог понять, почему. Кажется, и не сталкивались прежде, а чувство тревоги и отторжения в душе с каждым днем проявлялось все сильнее.
-- Мы направили отряд для прочесывания окрестностей, -- продолжил Селезнев. – Они осмотрели вероятный путь до самой стены. Видны следы подъема. К слову, в китайском общежитии найдены наркотики. Мы своих, местных трясли, а, оказывается, это узкоглазые снабжали нашу молодежь…
-- Ну, это вряд ли… Очень уж закрыто жили, -- в сомнении протянул Одиноков. Не так давно комитет поручил ему работу с молодежью.
-- Сколько прошло времени? – прервал уходящий в сторону от обсуждаемой темы разговор Мезенцев.
-- Где-то около недели, -- неуверенно доложил Белев. – Хватились-то не сразу. Ну, день-другой они добирались до стены. Пешком, да с пожитками особо не разгонишься. Нужно было еще подъем вверх прорубить…
Мезенцев вернулся на свое место за столом.
-- В любом случае их надо искать. Люди просто не понимают, куда они пошли. Кругом льды, пурга. Они там не выживут…
-- Что вы предлагаете? Мои ребята поднимались по их тропе. Ничего не видно, никаких следов, в какую сторону они направились… где искать? -- Селезнев передернул плечами.
-- Понятно. – Мезенцев вдруг неожиданно для всех успокоился и перевел разговор на другую тему:
-- Константин Николаевич, определились, кто будет в хозяйстве руководителем?
-- Собирались на днях. Обсуждали. Было три кандидатуры. Один – наш депутат в районной думе. Но этот ничего в сельском хозяйстве не смыслит. Всю жизнь в школе отсидел. Второй – начальник криминальной милиции. Третий – наш агроном. Все, вроде бы, были за агронома. Все-таки свой, знакомый. А потом оказалось, что голосовали за милиционера. Что он понимает в сельском хозяйстве? Чудно как-то. Разговариваю с людьми, глаза отводят, бормочут, что, мол, с милиционером спокойнее жить будет. А что спокойнее? Он, что, знает, как зерно сеять или коров доить? Народ, что ли, наш знает? Все, по-старинке, как в прошлые годы, что скажут им сверху, за то и голосуют.
-- Ну, ты же сам из этой гвардии. А ничего, правишь сельсоветом, -- язвительно усмехнулся Селезнев. – Что же отказываешь в таком удовольствии Золотухину?
-- Потому и говорю, что сам из этой структуры. Да, потом, не первый год как родился. Видел же, как отгружают вам то бычка, то поросеночка. Такими темпами до весны ни с чем останемся… Интересно, за какие заслуги?
-- Вы это, Константин Николаевич, о чем? – глаза Селезнева зло сузились.
-- Не прикидывайтесь, Валерий Вадимович, отлично знаете, что ежемесячную мзду вам отправляло бывшее начальство, чтобы глаза замазать и на китайцев, и на…
-- Хватит грязь лить на отдел, -- зло оборвал говорившего Селезнев. – Что за наглость. Любое доброе дело готовы извратить, дерьмом облить правоохранительные органы. Свои делишки прикрываете дискредитацией органов внутренних дел.
-- Вы отдавайте отчет своим словам, Константин Николаевич, -- поддержала начальника районного отдела милиции межрайонный судья Ольга Николаевна Голенищева.
-- Спокойно, спокойно. Не надо эмоций. С этим разберемся позже. И выводы сделаем, -- утихомирил противников Самохин. Потом взглянул на хмурого, как дождевая туча, Мезенцева:
-- Что думаете по этому поводу, Артем Михайлович?
-- Решим. Народу решать, достоин или нет Золотухин. Что ж, это будет их выбор. Сейчас не время и не место обсуждать эту тему. Поговорим лучше, как идет уборочная страда.
-- А что уборочная? Китайцы отчитались о выращенном. Лук собрали, просушили. Капуста на полях, морковь и свеклу еще не убирали. Сейчас все зерновыми заняты. Наши комбайнеры на последних баках солярки добивают дальние участки. Ближние поля убираем вручную. На токах подработку зерна ведут старики да малые.
-- Охрана установлена? Или прислать людей из города?
Белев исподлобья оглядел собравшихся, задержал взгляд на Самохине, слегка качнул головой:
-- Сами справимся. У нас теперь своя казачья дружина организована. Она ведет охрану…
-- Когда это успели? И кто разрешил? Они, что, с оружием ходят? — встревожился Селезнев. – Нужно провести с ними разъяснительную работу…
-- Не нужно. Все из бывших военных. Знают, как с оружием обращаться…
Наталья Михайловна была не в духе. Рушилась ее удобная, с таким трудом завоеванная и потом и кровью выстраданная жизнь. Опять она в этом деревенском захолустье, из которого совсем недавно еле вырвалась. Опять беспросветность существования с этими плебеями, которые не понимают ее метаний, требований ее утонченной артистической натуры. Ей нужен простор, свобода выбора, весь спектр чувственных удовольствий, бутики с новыми коллекциями моделей, компании знакомых молодых поклонников и приятельниц из элитарного круга, с которыми можно обсудить последние течения современного искусства, поговорить о новаторских приемах в последних коллекциях модных кутюрье, потусоваться в элитных клубах, продемонстрировать свои последние приобретения. Потому что, если их некому оценить, зачем они тогда нужны? Нет, они конечно нужны для поддержания собственного эго. Для ощущения собственной значимости. Но только когда сознаешь, что только ты обладаешь чем-то уникальным, вызывающим зависть у других.
Сейчас, как никогда, ей требовались ее шкатулки с драгоценностями. Она видела, почти ощущала их шелковистость и благородную гладкость металла, холодный блеск камней. Будь они при ней, она чувствовала бы себя много увереннее. Именно их отсутствие позволило этим мерзким и ничтожным людишкам бросить ее одну в этом огромном пустом доме, без помощи и без поддержки. Как они могли? Она ли не платила им немалые по местным меркам деньги за какую-то ничтожную работу. Ей всего-то и нужно, чтобы с ней рядом были те, кто поможет одеться, привести себя в порядок, приготовит ее любимые блюда…
Вначале, когда они ушли, Наталья Михайловна растерялась. Как же так? Ее бросили? Что теперь делать? Потом появилось желание наказать предателей, да так, чтобы другим неповадно было. Но как? Влиятельного и всемогущего супруга, который раньше решал такие вопросы, здесь нет.
Вспомнила, как раболепствовал перед ней совсем недавно этот местный юрист, все набивался в друзья, намекал на возможность оказать всяческую помощь по первой же ее просьбе… С этим можно сторговаться. Вот только как с ним связаться?
В доме остались только толстая лохудра повариха да садовник. Остальные, даже ее охрана, куда-то исчезли.
Она вызвала садовника и приказала доставить записку по адресу.
Ибрагимов приехал к вечеру. Был он предупредительно вежлив, но и как-то таинственно насмешлив. Впрочем, Наталье Михайловне, может быть, это только казалось.
-- Что за такая спешная причина позволила мне вновь лицезреть вашу неземную красоту? – склонился в шутовском поклоне.
Наталья Михайловна подозрительно взглянула на Ибрагимова. Он что, издевается над ней? Но тот был вполне предупредителен и в дальнейшем учтив.
-- Я пригласила вас, Анатолий, чтобы попросить оказать мне услугу. Сейчас в мире неспокойно. Мой супруг не может ко мне пробиться. А кроме него у меня нет защиты. И каждый норовит обидеть…
-- Кто же посмел огорчить вас, дорогая Наталья Михайловна? Все вас просто обожают…
-- Ах, Анатолий, всегда есть завистники, готовые устроить мне подлость, и это все в ответ на мою доброту…
-- И все же?
-- Поверьте, я всегда с пониманием и сочувствием отношусь к проблемам обслуживающего персонала, плачу им огромные деньги только за их проживание в моем доме на всем готовом. А они ответили мне черной неблагодарностью… Они украли мое любимое кольцо с голубым бриллиантом. Он так гармонировал с цветом моих глаз… Они бросили меня одну в этом доме… Нет, они должны понести наказание…
-- Что еще было похищено?
-- Вам этого мало? Кольцо целое состояние стоит. Ну, еще джип из гаража…-- хозяйка начала нервничать. — Я хочу вернуть свою массажистку. Пусть она отрабатывает стоимость украденного…
Ибрагимов с сомнением взглянул на хозяйку дома. Она что, его за дурака держит? Или действительно, как многие предполагают, является полной идиоткой? Хотя в ходе прошлых своих посещений дома она таковой ему не казалась. Тогда зачем сейчас ему голову морочит? Он решил проверить свои выводы:
-- Таш, а зачем ты разбила лицо своей горничной. Я был у нее. Хирург сказал, что на лице было несколько порезов, сломан нос, поврежден глаз… К тому же, сотрясение мозга…
-- Глупости. Как я могу что-то сделать такое? – Наталья Михайловна распахнула опахала ресниц, открывая огромные темной синевы глаза, в которых закипали праведные слезы, -- Как вы могли подумать такое? Чтобы я ?... Это она сама себе сделала, чтобы меня опорочить. Я всего лишь возмутилась тем, что эта негодяйка позволила себе принести мне… -- тут она сделала эффектную паузу, на мгновение задохнувшись от праведного негодования, при этом мгновенно бросила взгляд в зеркало, проверяя, как выглядит, затем на собеседника, -- какую-то бурду пакетированную, которой травят это быдло безденежное…
Ибрагимова почему-то покоробил этот ее цинично-пренебрежительный тон патрицианки, высокомерие и снобизм даже сейчас, когда в результате природного катаклизма все оказались запертыми в ледяной западне. И он не мог не отреагировать на это пренебрежение и спесивость:
-- А забыла те времена, когда летом квасу с мошками радовалась?
-- Что? Да кто ты такой? Как смеешь?... — взвизгнула девица. Куда только подевалась ее вальяжность и патрицианское спокойствие. Сейчас перед Ибрагимовым стояла разъяренная фурия, готовая вцепиться ему в глаза острыми, хорошо отшлифованными ноготками.
Ибрагимов усмехнулся и опустился на диван, игнорируя выпады хозяйки:
-- Да смею, смею. Потому что ты без своего папика ноль без палочки. Что из себя представляешь? Смазливая мордашка, длинные ноги? А что еще? Незаконченная школа, умение бегать по кабакам и транжирить папиковы деньги? Что, забыла свои корни? Быстро же ты… А вот здесь тебе все это скоренько и напомнят. Если не станешь выпендриваться и будешь за нас держаться.
-- За кого это, за вас?
-- За тех, кто хочет владеть миром и править по своим законам. Народу всегда нужны вожжи и плетка. Тогда он хорошо понимает язык правителя… Ну, так как, с нами?
-- Верни мне эту тварь Таньку. Я должна с ней рассчитаться. С каких это пор всякая дрянь подзаборная будет здесь свои правила устанавливать. Кто она? Какая-то массажистка. Пусть в ногах у меня валяется, выпрашивает прощение. А я еще посмотрю, что с ней делать… Хочу, чтобы кровавыми слезами умылась… за предательство.
-- Брось. Знаешь ведь народную мудрость – месть, это такое блюдо, которое надо есть холодным. Тогда и удовольствие получишь более острое.
-- Ты прав. Но я хочу унизить ее так, чтобы и забыла, что она может нос задирать. Она великолепный косметолог. Я хочу ее иметь в своем распоряжении, но чтобы не рыпалась…
-- А не боишься, что она тебя однажды так изуродует, что мама не горюй? Подумай над этим. Сейчас твоя служанка работает медсестрой в райбольнице.
-- Я иного и не ожидала. Что еще может придумать какая-то мужланка… -- Наталья Михайловна скривила в презрительной усмешке губы. -- Не хотела жить в довольстве, пусть хлебнет грязи… Надеюсь, мы договорились? Вы мне обеспечиваете мои условия, а я -- ваши.
Ибрагимов внутренне усмехнулся. Что имеет эта раскрашенная шлюшка предложить такого, что поможет ему в продвижении к власти? Но пока со счетов не стоит сбрасывать. Никогда не знаешь, когда и что может пригодиться…
-- Где она? – хриплым, свистящим шепотом спросил Мезенцев, опускаясь в кресло. Ноги его мелко дрожали. В груди вдруг стало неимоверно жарко, и сердце гулко ухнуло в груди. Одиноков, торопливо ковыляя на протезе, принес стакан воды. Испуганно махнул на Самохина, покрутил пальцем у виска.
-- Батя, ты что? Выпей воды, на тебе лица нет.
-- Спасибо, Олег. Я не кисейная барышня.
Самохин, только что принесший тревожные известия, опустился на стул. Вопросительно взглянул на Мезенцева.
-- Да не тяни ты. Докладывай. – Мезенцев махнул рукой, другой потер грудь в области сердца. – Что с ней?
-- Артем, успокойся. Все в порядке. Полина жива и здорова. Напугана, конечно.
-- Вот упрямая. Я ведь что-то такое и предполагал… Ладно, отлегло. Рассказывай.
Самохин подробно доложил о случившемся на пригородном поле. Следы нападавших вывели к противоположному краю перелеска, где их, очевидно, поджидали машины. Были видны следы нескольких автомобилей.
-- Для уборочной горючего нет, а у раскатывающих по окрестностям бандитов его хоть залейся, -- с горечью констатировал Самохин.
Очередь перед дверью процедурного кабинета, наконец, рассосалась. Татьяна закончила массаж последней полугодовалой малышки, страдающей бронхитом. Пока молодая мама закутывала свое сокровище в многочисленные одежки, она устало присела на кушетку. Ее напарница медсестра Ирочка Рохлина озабоченно вскинула на нее глаза:
-- Что, Тань, устала?
-- Не то слово. И на душе что-то кошки скребут. Пойду-ка я, погуляю на воздухе. Пациентов сейчас нет.
-- На обед пойдешь? Брать на тебя?
-- Не надо. Я не голодна. Сейчас прогуляюсь, и все пройдет…
Ирочка проводила взглядом Татьяну, покачала в сомнении головой. Она уже знала, что у напарницы там, за ледовыми стенами, в недоступной Москве остался на попечении бабушки малолетний ребенок.
Ирочке приходилось встречаться и с суицидами, и с помешательствами на почве разлуки с детьми, и с кризисными явлениями, особенно, в первые недели изоляции. Таня, в отличие от многих, держала себя в руках. Она очень скучала и переживала за сына. Но даже мысли не допускала, что возможно его уже нет в живых. И все-таки на душе у нее было тоскливо и одиноко. Каждый раз, работая с очередным малышом, она испытывала эмоциональное напряжение, которое потом отзывалось головными болями. Но тут Ирочка ничем помочь не могла.
Татьяну поселили в одной из квартир расположенного на территории больницы пятиэтажного дома. Владельцы квартиры, старики, уже умерли. Их родные жили за пределами района. Бывшие владельцы были людьми состоятельными. Но к чему все эти накопленные свидетельства их былого сверхблагополучия, если их некому было передать?
Эти мысли все чаще посещали ее в стенах этой набитой дорогой техникой, коврами, картинами и хрусталем квартиры. Здесь Татьяна остро почувствовала, что без сына ее жизнь теряет всякий смысл. Она понимала, что если будет и дальше копить в себе эту тоску, вскоре не выдержит, сорвется. И все же, ей казалось, что стоит только узнать, что малыш жив и здоров, и больше ей уже ничего не надо.
Татьяна вышла за ворота больницы, медленно побрела по проулку между домами в ближний лес. Никакой конкретной цели у нее не было. Она отдалась на волю подсознания, бездумно переставляя ноги и не глядя по сторонам. В голове калейдоскопом вертелись мысли о матери и малыше. Как они там? Живы ли? Только бы узнать, что все у них благополучно.
Она не была религиозной. В семье все были атеистами, да и в кругу знакомых у нее не было людей воцерквленных. Но в последнее время Таню все больше тянуло поговорить с тем нематериальным, но всесильным, кто разлучил ее с сыном. Идти в церковь она не могла. Не находила в себе сил. Но тетя Марина из соседней квартиры, однажды увидев ее отчаяние, посоветовала ходить в лес и там молиться Всевышнему.
-- Бог всемилостив, он услышит твою материнскую боль везде. Но в лесу ты получишь такое же умиротворение, как я в церкви. Молись, и он поймет тебя. И поможет и тебе, и твоему сыну.
На поляне, куда она вышла после непродолжительного блуждания в молодом березняке, кто-то уже заботливо скосил траву, высушил и сложил в стожок. В последнее время над районом все чаще собирались тучи и проливались обильные дожди. Зажелтели предвестники осени березки. Не заметишь, как и зима придет.
Но пока еще воздух был теплый, и странно теплой была почва, хотелось побродить по лесу, вдохнуть напоенный запахом хвои воздух, собрать осенние грибы. Впрочем, в отношении грибов познания Татьяны были неглубоки, потому, походив по окрестностям и не найдя никаких признаков их наличия, она вернулась к полянке и устроилась в углублении стожка. Кто-то до нее облюбовал здешние места и даже прорыл в стожке неглубокую норку.
Солнце скрылось за набежавшими тучами. Но от почвы тянуло теплом, словно от прогретого лучами песка. Стояла приятная послеполуденная тишина. Вспомнилось, как всего несколько недель назад, еще в столице, Татьяна выпросила у хозяйки выходной. Вместе с сыном она отправилась в ближайший к дому парк на весь день. Расстелили плед. Таня сидела под деревом. Так же было тепло, но еще и ослепительно ярко светило солнце. Малыш бегал по лужайке, что-то кричал от переполнявшего его счастья, закинув голову, кружился на одном месте, а потом падал в изнеможении на траву. Он был счастлив рядом с мамой. И Таня радовалась, что малышу так хорошо.
Таня старалась даже в глубине души не называть имени сына. Ей казалось, что пока она не упоминает его имени, он где-то там, за ледяными стенами жив и здоров. Пусть он отделен от нее, но он существует… Ну, и пока ей было очень больно слышать это имя. Слишком остро воспринимал разум сочетание простых и таких родных звуков.
Вспомнив совет соседки, Таня неумело перекрестилась, опустилась на колени и мысленно обратилась к той неведомой силе, которая разлучила ее с ребенком. Она долго и почти в беспамятстве шептала свои неумелые молитвы, обращая взор к затянутому тучами небу, просила помощи в своем горе и одиночестве, умоляла не оставлять ее малыша без поддержки там, за ледяными стенами, дать ей знак о том, что он жив, чтобы она могла продолжать жить здесь. Она выплакала всю свою боль и отчаяние, которые накопились в душе…
Время обеда подходило к концу, но уходить из этого тихого, уютного мирка, приводящего душу в умиротворенное состояние, ей не хотелось.. Она прилегла в углублении копешки, закрыла глаза. Сознание уплыло куда-то в далекое прошлое…
Из этого состояния ее вывел тихий и какой-то скулящий плач ребенка. Она уже собралась было выбраться из укрытия и выяснить, кто плачет и почему. И тут резко хлестнул по ушам грубый мужской окрик:
-- Ты долго будешь возиться? Кончай его, пока я не начал…
-- Тима, может быть, не надо? Может быть, просто оставим?...
-- Дура, ты забыла, что сказал Зема? Если будем продолжать плодить этих выродков, скоро самим жрать нечего будет. Ты хочешь с голоду сдохнуть? Или пойдешь вкалывать на поля к этим, к черным и солдафонам? Нет? Вот и не хлюпи. Выполняй, что приказано…
-- Я не могу… -- послышался тонкий женский плач, -- они же маленькие. Может быть, просто оставить их здесь? Я привяжу его, он не пойдет за нами. Я прошу тебя…
-- Мне-то что, -- безразлично ответил мужской голос. – Это тебе отвечать, если узнают. Смотри, Зема может проверить. Я не хочу отвечать за твои дела. Предлагал же отдать щенков Земе, тогда и проблемы бы не было. Ладно, отведи подальше и привяжи. Я на дороге подожду…
Татьяна почему-то замерла, боясь выдать себя. В этом разговоре таилось что-то страшное, смертельно опасное. Она поняла, что если ее заметят, пощады не жди.
Мимо прошелестели шаги. Потом послышался удаляющийся женский голос:
-- Сеня, будь хорошим мальчиком, побудь с сестренкой здесь. Вас найдут. За вами придут. Не плачь, никого не зови. Я тебя привяжу сейчас, а ты потом отвяжешься. Я покажу как. Только не ходи за мной. Ты видишь, дядя Тима может обидеть тебя… сделать вам плохо. Ты умница, я знаю. Давай, я привяжу тебя, а то дядя Тима может придти проверить… Прощай, мой мальчик, прощай, моя малышка, -- голос сорвался на рыдание. Потом послышались торопливые, спотыкающиеся шаги. Вслед им несся тихий, щенячий скулеж.
-- Хватит хлюпить. Пошли, -- мужской голос был откровенно зол. Его хозяин уже сожалел, что поддался на уговоры женщины, -- не дай бог, прознает Зема о твоих делишках. Еще вздумает проверить исполнение приказа. Пойду-ка я, исправлю дело.
Послышался звук взводимого курка. Следом взрыв женского плача.
-- Ладно, не вопи. Учти, отвечать тебе. Я выгораживать тебя не буду…
Голоса постепенно стихли. Татьяна опасливо выглянула из своего укрытия. Она никогда не причисляла себя к смелым особям, всегда знала, что не сможет открыто противостоять любому насилию. Но сейчас было особое дело. Она осторожно выбралась из стожка, огляделась. Никого поблизости не было. Только из глубины густого молодняка слышался детский скулеж.
Татьяна почувствовала в глубине груди какой-то горячий комок, который странно шевелился и переворачивался. Он пульсировал, разнося по телу незнакомые ранее ощущения. Ей было уже не страшно. Но она не воспринимала все и как реально происходящее.
Огляделась, определяя, откуда слышится детский скулеж, и решительно углубилась в заросли молодых елочек и сосенок. Покрутилась в этих рядках молодняка, улавливая на слух, откуда слышится голос. Создалось впечатление, что звуки плача доносятся отовсюду. Ее охватила растерянность. Если не поторопится, где гарантия, что этот страшный Зема не явится с проверкой. И тогда неизвестно, что сделают с детьми. О себе она почему-то не думала.
Таня стала продираться в зарослях елочек в одну сторону. Плач ребенка затих. Она бросилась в другую. Тишина. Тогда она тихо позвала мальчика по имени. Ей это далось с большим трудом. Потому что уже несколько недель она просто запретила себе произносить это имя.
-- Сеня, где ты, -- негромко позвала она и прислушалась. В первый раз с момента осознания последствий катастрофы она вслух произнесла дорогие ей звуки. В какой-то момент это показалось ей предательством по отношению к сыну. Потом в мозгу пронеслось, что может быть в этот момент точно также там, с той стороны ледяной стены кто-то также протягивает руку помощи ее мальчику. И осознав это, она уже в полный голос позвала:
-- Сеня, где ты, ау-у!
-- Я здесь, -- спустя мгновение послышался детский голосок почти рядом и следом тихий плач.
Мальчик был привязан за пояс к небольшой сосенке так, что мог только стоять. Он был явно старше ее сына. Но это теперь не имело никакого значения. Таня лихорадочно начала распутывать веревку, которой был примотан ребенок. Она путалась в узлах, удивляясь в душе, каким образом мать рассчитывала, что ребенок их распутает.
-- Тетя, вас мама послала? – тихо спросил мальчик. – Никому не говорите, а то ее убьет дядя Тима. Он злой. Всегда дерется и кричит…
-- Сколько тебе лет?
-- Скоро будет шесть. Я уже большой. Я много умею. Вот Настя маленькая. Она еще ходить не может…
-- А где она? – Таня оторвалась от процесса распутывания веревки и оглянулась. Она до сих пор не услышала ни одного звука, подтверждающего, что здесь рядом есть еще кто-то.
-- Она вон там, в ямке, -- мальчик, наконец, выпутался из веревочного плена и побежал куда-то в сторону. Там, в углублении, действительно лежал младенец. Но как-то странно, безмолвно.
-- Какого черта! – взорвался Ибрагимов, выслушав прибывшего командира десятки. – Мать вашу! Кто вам приказывал? Какого дьявола вы бабку грохнули? Знаете, какой резонанс пошел? Народ на себя хотите натравить? Сказано же было, чучмечек пощипать. А с ними еще эта цыпа редакционная оказалась. Сама в руки лезла. А теперь эта падаль по своей сволочной породе уже везде землю рыть будет…
-- Да мы, Анатолий Юсупович, так и начали. Все шло как по сценарию. Думали все по-тихому… А эта ведьма как понеслась на нас с вилами… -- начал оправдываться десятский.
-- Еще скажи, что бабку древнюю испугались. Да ее тихо по лбу хрясь, она с копыт и откинется… И вся недолга… А теперь разбирайся… Вот что. Пока залегли на дно. Дуйте на дальнюю базу… Я с главным перетру вопросы. Носа не высовывайте, сам свяжусь с вами.
Ибрагимов вышел из коттеджа с самым независимым видом и направился к центру города. Ему предстоял неприятный разговор с начальством.
Селезнев встретил Ибрагимова не в самом радужном настроении. Недавно ему пришлось выслушать водопад упреков от участников совещания, на которые в тот момент не нашлось контраргументов. Он был зол уже оттого, что его, начальника отдела внутренних дел поучали какие-то выскочки вроде обычного водителя и бывшего вояки, которого турнули за слишком большое желание умничать. Эти узурпировавшие власть недоучки корчили из себя спасителей человечества. А что они понимают в этой самой власти и в управлении толпой? Ничего.
-- Ну? – вскинул он глаза на вошедшего. – Что скажешь?
Ибрагимов пожал плечами. Говорить было нечего.
-- Когда только вы научитесь дело делать, а не в игрушки играть? Сколько можно? Меня чуть не разорвали эти правдоискатели из комитета. Радетели за равенство и братство. Сегодня с утра прилетел Белев с известием о пропаже китайцев. Я же приказал зачистить их по-тихому. Так нет же. Какой-то алкаш оказался свидетелем. Отправляй десятку за этими узкоглазыми, пока другие их не нашли. Не знаю, куда они двинулись, но сюда они вернуться не должны. Здесь и так ресурсов в обрез. И рабов для работы хватит. И еще. Где террор? Я не вижу результатов вашей деятельности. Где алиевские чурки?
-- Говорят, все еще в части. Подобраться к ним невозможно.
-- Сделай все, чтобы их выпустили. Нам необходимо настроить население, поднять его на мятеж против власти. Надо показать, что нынешние самозванцы ничего не могут сделать для спокойствия народа. Чурки для этого как раз подходят…
-- Может, тогда не надо было узкоглазых гнать? Сейчас бы с ними провернули дело? -- Ибрагимов в сомнении взглянул на Селезнева.
-- Не знаю. Хотя, какая они угроза для местных? Живут в своем узком мирке. Размножаются только… Нет, здесь подойдет только такой, как Алиев. Какую угрозу ему можно приписать? Опасность экспансии ислама, захват земель, порабощение коренного населения. Вот эти пугалки хорошо действуют на местных… Узнай, где его держат и его родню…
-- Пытался, и не раз. В часть просто так не проберешься. С одной стороны, народу там пришлого много. А с другой, все как партизаны. Может быть, действительно нет там алиевских…
-- Разнюхивай. Нам нужно точно знать. Сам понимаешь, Алиев для нас идеальный вариант. А какой предлог для заварушки придумали… конфетку… -- Селезнев сложил пальцы щепотью и чмокнул.
Ибрагимов встал со стула, подошел к окну. За стеклом виднелась часть площади, редкие прохожие. Все сейчас на общественных работах…
Ненависть Селезнева к низкорослому и высокомерному кавказцу ему была хорошо известна.
-- Не проще ли объявить, что в районе промышляли пришлые боевики… и под их знаменем… -- в раздумье произнес он.
-- Ты еще предложи наши десятки легализовать… -- иронически усмехнулся Селезнев. – Полкан и так что-то вынюхивает. Нет, с этим держи ухо востро. Угораздило же его в этот момент здесь оказаться. Глянь, как своих вояк под себя подмял. Учись. Мы еще только примеривались, а он нахрапом. А ветеранов как раскрутил? Ведь все они нам в рот уже глядели, за любую подачку в ноги бухались. Ручными были… Прикажи, все сделают.
-- Ну, не все же к нему переметнулись.
Селезнев смерил Ибрагимова тяжелым взглядом. Подумал: он что, прикидывается или действительно тупой.
-- Если еще месяц-другой Полкан покомандует, переметнутся последние. Мы их все обещаниями кормили, а он действует… Скоро все сопоставят наши и его дела… Сам понимаешь. Поэтому и нужна заварушка, чтобы отвлечь народ, не дать задуматься… Кстати, сегодняшнее нападение было удачным. Если бы не прокол с убитыми… Бабку не стоило трогать. Впрочем, это нападение разозлило население. Но своих впредь не бросать. Можно так и серьезно проколоться. Кое-кто может сложить два и два и получит ответ не в нашу пользу. Как потом объясним, что это чурки напали, если убитый из местных…