Продолжение. Начало см.
http://www.proza.ru/2017/11/29/421
По мысли Ленина и его соратников, октябрьский переворот совершался во имя строительства нового общественного и государственного строя, обещавшего райскую жизнь на земле пролетариату и его союзникам. Таким общественным строем Ленин считал социализм, о котором было только известно, что это строй, отвергающий частную собственность и основанный на «общественной» собственности, фактически являющейся собственностью государственной, сосредоточенной в руках тех, кто занимается её распределением или перераспределением.
Казалось бы, осуществляя социальный эксперимент в масштабе огромной страны, Ленин должен был обстоятельно рассмотреть проблему социализма и коммунизма (как второй фазы социализма, по Марксу). Однако не только в предоктябрьских работах Ленина, но и в его послеоктябрьских сочинениях нет ясного объяснения, что представляет собой тот социальный строй, который собирались построить большевики. Кроме самых общих расплывчатых, ничего не объясняющих положений, в работах вождя большевизма по этому вопросу ничего нет.
Есть лишь фразы о двух фазах коммунизма в работе «Государство и революция», заимствованные из работы К. Маркса «Критика Готской программы». И после октября – разрозненные, ничего не говорящие высказывания Ленина, определяющие социализм и коммунизм метафорически, но отнюдь не научно.
Оказалось, что социальный эксперимент, во имя которого были пролиты моря крови, оказался теоретически совершенно не подготовленным. Не было, по существу, никакого плана не только государственного строительства, о чём уже говорилось, но и плана создания нового общественного строя. Социальный эксперимент осуществлялся на пустом месте, на ощупь.
Незадолго до октябрьского переворота в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной 10–14 (23–27) сентября 1917 г., Ленин определяет социализм следующим образом: «...Социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращённая на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией» (34, 192).
Такое определение социализма через государственно-капиталистическую монополию, обращённую на пользу всего народа, ничего по существу не объясняет и является по сути пустой фразой. Фактически, говоря здесь о социализме, Ленин имеет в виду не что иное, как государственную частную собственность, уже известную нам из истории восточных деспотий.
Маркс, а вместе с ним и Энгельс, считали, что ключ к пониманию так называемой азиатской формации – в отсутствии частной собственности на основные средства производства, на землю, воду и, отчасти, на рабов. Там господствовала не индивидуальная частная собственность, а государственная частная собственность, свойственная отсталым, слаборазвитым обществам. Россия вполне принадлежит к их числу.
Ленин сводил именно к такой собственности ту, которая представлялась ему общественной. Во всяком случае, ничего, кроме общих слов, что социализм суть государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа, в приведенном высказывании нет.
Таким образом, можно предположить, что Ленин с точностью воспроизвёл восточную деспотию во главе с фараоном, с сановниками, жрецами, чиновниками, надсмотрщиками, тюремщиками – с одной стороны, и с другой – рабами, свободными общинниками и ремесленниками.
Монополия всегда есть монополия. И трудящемуся человеку всё равно, кто его эксплуатирует: индивидуальный частный собственник или государство как частный собственник, как монополист. Более того, эксплуатация государства как монополиста куда более тяжёлая, так как у трудящихся нет никакого выбора, никакой альтернативы. А именно это и предполагал Ленин, говоря о государственно-капиталистической монополии, обращённой на пользу всего народа. И это, безусловно, относится к социализму как утопической системе.
После октябрьского переворота Ленин достаточно долго не обращался к вопросу о том, что есть социализм и коммунизм. В его работах имеется лишь нечто, приближающееся к этим понятиям.
Так, в первоначальном варианте статьи «Очередные задачи Советской власти» Ленин говорил: «Задача Советской власти после того, как буржуазия экспроприирована политически и экономически, состоит явным (главным) образом в том, чтобы распространить кооперативные организации на всё общество, чтобы превратить всех граждан данной страны поголовно в членов одного общенационального или, вернее, общегосударственного кооператива» (36,161). То есть, превратить всех граждан в покорных, зависимых рабов.
По существу, Ленин возвращается к высказанной в «Государстве и революции» мысли об единой общегосударственной корпорации после экспроприации буржуазии как политически, так и экономически.
В связи с этим стоит привести высказывание французского политолога Жана-Кристофа Руфэна, который на страницах «Московских новостей» (№ 14 от 5 апреля 1992 г.) заявил, что коммунизм и большевизм как идейная доктрина умерли.
Нет, не умерли, уважаемый господин Руфэн! Коммунизм и большевизм ещё рано отпевать. Подобная точка зрения есть результат одномерного понимания большевизма как социальной утопии и мифа – того, что думали создать, не имея серьёзного представления о том, что это такое.
Но большевизм, как показала история бывшего Союза и его стран сателлитов, – это не только социальная утопия, не только идеология, но это ещё и политическая структура, политический режим насилия.
К тому же, уничтожить верования, казнить утопию не очень легко, как кажется. Поколениям, боровшимся за осуществление социальной утопии, очень тяжело расстаться с теми мыслями, с которыми они выросли, которые утешали и которыми тяжело пожертвовать.
О том, как Ленин понимал социализм, косвенно свидетельствует одного его весьма интересное высказывание.
13 марта 1919 г. состоялся съезд сельскохозяйственных рабочих Петроградской губернии, на котором обсуждался закон «Положение о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию», утверждённый Центральным Исполнительным Комитетом, и, в частности, статья 46 этого закона: «Никто из рабочих и служащих не имеет права заводить в хозяйствах собственных животных, птиц и огородов». Спрашивается, какое дело Советской власти до того, чем занимаются граждане в свободное от работы время!?
Ленин так отвечал на записки делегатов съезда (надо думать, недоумённые и возмущённые):
«Зачем эта статья вошла в закон? Чтобы создавать общий труд в общем хозяйстве. А если снова заводить отдельные огороды, отдельных животных, птиц и т.д., то, пожалуй, все вернется к мелкому хозяйству, как было и до сих пор. В таком случае, стоит ли и огород городить? Стоит ли устраивать советское хозяйство?» (38, 28).
И это говорилось в условиях страшной нехватки продовольствия в охваченной гражданской войной стране. Торговля между городом и деревней была запрещена, «мешочников» выкидывали с поездов, а рабочие и их семьи голодали, дети не видели молока, яиц, овощей, а зачастую даже и хлеба. Про мясо и говорить нечего...
Страх перед мелким хозяйством, перед мелкой «частной» собственностью, а на деле перед личной собственностью застилал глаза председателю Совета Народных Комиссаров России. Сам-то Ленин и его соратники из ЦК явно не голодали...
Это было бы, как говорится, смешно, когда бы не было так грустно. Это тоже одна из причин раскрестьянивания в стране. Она потом привела к бесчисленным изъятиям скота, огородов, птицы в совхозах и колхозах и довела страну до голода и нищеты.
Вот как оборачивалось на практике отсутствие реальных и конкретных планов экономического и государственного строительства, отсутствие серьёзных представлений о том социальном строе, который вождь большевиков собирался воздвигнуть в России.
Не ушли далеко и представления Ленина о коммунизме, о котором автор ряда работ об экономике капиталистического общества и об империализме имел весьма общие представления.
Так, в речи на I съезде земледельческих коммун и сельскохозяйственных артелей 4 декабря 1919 г. Ленин провозгласил: «Коммунизм есть высшая ступень развития социализма, когда люди работают из сознания необходимости работать на общую пользу» (39,380).
Ленинский коммунизм – это работа на общую пользу. Интересы личности, отдельного человека с его желаниями, чувствами он не видит. Но какой нормальный человек будет трудиться на общую пользу без какой-либо выгоды для себя лично!?
Примерно в том же духе высказывается Ленин о коммунизме в докладе о субботниках на Московской общегородской конференции РКП(б) 20 декабря 1919 г.
«Коммунизмом же, – говорил Ленин, – мы называем такой порядок, когда люди привыкают к исполнению общественных обязанностей без особых аппаратов принуждения, когда бесплатная работа на общую пользу становится всеобщим явлением» (40, 34).
Чего здесь больше: непонимания элементарных истин или наивности, сказать трудно. Можно лишь зафиксировать, что не бесплатный, а почти бесплатный труд абсолютного большинства советских граждан потребовал создания такого аппарата принуждения, который и не снился ни одному из государств прошлого. И к тому же этот труд был явно неэффективным, малопроизводительным.
Если бывший Советский Союз и добился значительных успехов в развитии науки и техники, то, главным образом, в сфере военно-промышленного комплекса. При этом вспоминаются сталинские «шарашки», в которых специалисты, оторванные от семей, трудились за пайку хлеба, под страхом физического уничтожения.
Или такое известное высказывание Ленина в докладе Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров о внешней и внутренней политике 22 декабря 1920 г. на VIII Всероссийском съезде Советов. «Коммунизм, – говорил вождь российских большевиков, – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны.» (42,159).
В этом положении смешалось всё: государственность, основа ленинской политической жизни и такое экономическое явление, как электрификация. Но и это ни в коей мере не проявляет существа дела, не проясняет, что такое коммунизм.
Может быть, в какой-то мере Ленин объясняет строительство коммунистического общества в речи «Задачи союзов молодежи» на III съезде Российского Коммунистического союза молодежи 2 октября 1920 г.
В своём обращении к участникам съезда Ленин отмечал: «Вы должны построить коммунистическое общество. Первая половина работы во многих отношениях сделана. Старое разрушено, как его и следовало разрушить, оно представляет из себя груду развалин... Расчищена почва, и на этой почве молодое поколение должно строить коммунистическое общество» (41, 308).
Итак, по Ленину, строительство коммунистического общества должно начаться с разрушения всего старого, превращения его в груду развалин, в руины. Это Ленин называет расчисткой почвы для будущего коммунистического общества. У него главная страсть – это страсть разрушения (а вот Маркс полагал, что коммунистическое общество вырастет из прежнего, капиталистического, и на его основе).
Но что такое коммунистическое общество, как оно должно выглядеть, каковы его критерии, основные принципы и структуры – об этом ни в приведенной речи, ни в иных работах Ленина ничего нет. Оставалось одно – разрушать. Это и было главным в политике большевистской партии, которая отвергала преемственность экономической и политической культуры, выстраданной многовековым развитием человечества.
Лишь незадолго до перехода в небытие в статье «О кооперации», 4 января 1923 г., Ленин высказал мысль о кооперации как основе построения полного социалистического общества при условии сосредоточения власти государства на все основные средства производства.
Вот это ленинское положение: «В самом деле, власть государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечение руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т. д., – разве это не всё, что нужно для того, чтобы из кооперации, из одной только кооперации, которую мы прежде третировали, как торгашескую, и которую с известной стороны имеем право третировать теперь при нэпе так же, разве это не все необходимое для построения полного социалистического общества?» (45, 370).
Ленин изменяет точку зрения на кооперацию, но во главу всего он ставит власть государства на все крупные средства производства, превращение его в супермонополиста, при помощи которого очень легко и просто удушить любую кооперацию.
И, разумеется, опять речь идёт о власти государства в руках пролетариата. Однако что такое полное социалистическое общество, как себе его представляет вождь мирового пролетариата, Ленин не говорит.
Правда, Ленин отмечает коренную перемену своей точки зрения на социализм, заключающуюся в том, что центр тяжести переносится с политической борьбы, революции и завоевания власти на мирную организационную культурную работу.
Эта коренная перемена ленинской точки зрения заключается в следующем: «Теперь мы вправе сказать, что простой рост кооперации для нас тождественен (с указанным выше «небольшим» исключением) с ростом социализма, и вместе с этим мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм. Эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д.
Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную «культурную» работу. Я готов сказать, что центр тяжести для нас переносится на культурничество, если бы не международные отношения, не обязанность бороться за нашу позицию в международном масштабе. Но если оставить это в стороне и ограничиться внутренними экономическими отношениями, то у нас действительно теперь центр тяжести работы сводится к культурничеству» (45, 376).
Не трудно заметить, что в этом пространном положении, которое цитируется многими авторами, стремящимися доказать, что в последний год своей жизни Ленин коренным образом изменил свое отношение к социализму, никакой расшифровки понятия социализм у Ленина нет. Речь идёт лишь о том, что необходимо изменить методы борьбы за социализм. Но что такое социализм продолжало для Ленина оставаться тайной за семью печатями.
Ничего нового не вносит в понимание социализма ленинское положение в статье «Лучше меньше, да лучше» (2 марта 1923 г.). Оно сводится к утверждению, что общей чертой российского быта является разрушение капиталистической промышленности, разрушение дотла старых учреждений и помещичьего землевладения и создание на этой почве мелкого и мельчайшего крестьянства, идущего за пролетариатом из доверия к результатам его революционной работы.
А далее Ленин подчёркивает, что «на этом доверии, однако, продержаться нам вплоть до победы социалистической революции в более развитых странах нелегко, потому что мелкое и мельчайшее крестьянство, особенно при нэпе, держится по экономической необходимости на крайне низком уровне производительности труда» (45, 401).
При этом Ленин признаёт, что в общем и целом производительность народного труда в России значительно ниже, чем при царизме. Вот и всё, что дано было так называемым «социализмом» – резкое снижение производительности труда. Вся надежда была на то, что и в более развитых странах также произойдут революции, чего, однако, не случилась. И это называется – выдающийся теоретик!?
Что же такое этот идол – социализм, которому большевики призывали поклоняться и во имя которого были пролиты моря крови? Нигде ответа на этот вопрос у Ленина мы не находим.
Правда, в той же статье есть суждение о том, что «нам тоже не хватает цивилизации для того, чтобы перейти непосредственно к социализму, хотя мы и имеем для этого политические предпосылки» (45, 404). Ясно, что речь здесь опять идёт о государстве, якобы находящемся в руках пролетариата, о диктатуре «пролетариата».
Но вот интереснейший документ, опубликованный в 1983 г. в Париже и Нью-Йорке бывшим секретарем Сталина Б. Бажановым, бежавшим за рубеж. Документ этот – запись личных ленинских секретарей М.И. Гляссер и Л.А. Фотиевой, сделанная в самом конце 1923 г. под диктовку Ленина.
«Конечно, мы провалились, – говорится в записи. – Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Между тем это вопрос десятилетий и поколений. Чтобы партия не потеряла душу, веру и волю к борьбе... Мы должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать в новый строй силой, но вопрос еще, сохранили ли бы мы власть в этой всероссийской мясорубке».
Если этот документ подлинный, то из него следует, что провалились попытки осуществить коммунистическое общество с кондачка. И дело, конечно, не в том, что действительно нельзя так просто, вдруг изменить психологию людей, их представления и т.п. Скорее всего, дело в том, что у большевистской партии и её вождя не было ясного представления о том, что такое социалистический строй, коммунистическое общество и т.п.
Отсутствие соответствующих теоретических разработок вело к тому, что партия шла на ощупь к неясной для неё цели, в потёмках. Оправдан лишь страх потерять власть партократии в российской мясорубке при попытке загнать в новый строй силой.
В связи с этим хочется привести замечательное по смыслу суждение Бертрана Рассела, высказанное им после посещения Советской России в 1920 г.:
«Советы пытаются загнать людей в противоестественное для человеческих существ состояние. Они проявили в такого рода попытках больше мастерства, чем это делала до того любая шайка фанатиков, но тем не менее все их усилия обречены на неудачу. Если это и не произойдёт скоро, они все равно потерпят неудачу в период видимого успеха. И когда это случится, счастье снизойдет на измученное человечество» (Рассел Бертран. Обреченность диктатуры // Новое время. 1993. № 31. С. 59).
Приведённое положение Рассела удивительно перекликается с опубликованным документом Б. Бажанова (если только он подлинный). Действительно, людей пытались загнать силой на скотный двор, по Оруэллу, но в конечном счёте потерпели фиаско.
Хотя, как и предвидел Рассел, это произошло не скоро. Советы потерпели неудачу в России, что вовсе не означает полного краха коммунистической идеи вообще. Поэтому счастье ещё не скоро снизойдет на измученное человечество.
Мы полагаем, что расплывчатые очертания ленинской модели социализма (как и расплывчатые суждения о «пролетарском» государстве) означали замену тирании царизма еще более страшной тиранией – тиранией тоталитарной. А эта система оказалась на редкость живучей, продержавшейся в бывшем Союзе почти три четверти века.
Объявленные Лениным «преимущества» социализма перед «загнивающим» капитализмом были только воздушным замком утопии, не имевшим под собой ни теоретических оснований, ни исторических предпосылок. Это был мираж в пустыне. И он продержался так долго потому, что люди склонны обманываться прекрасными картинами утопии, только бы не жить в серости окружающей реальной действительности. Ведь Советское государство беспощадно эксплуатировало трудящихся, отбирая у них прибавочную стоимость, и при этом лицемерно объясняло, что делается это для их же пользы, для блага будущих поколений.
Для коммунистов, выпестованных ленинской партией, была маяком идея, которая сводилась к мысли о «загнивании» капиталистического строя и, следовательно, его ликвидации. Но из этого вытекала и другая мысль, мысль о том, что логично помочь истории изменить лицо по новой социалистической модели. Именно отсюда и ленинские идеи о новых формах классовой борьбы при социализме.
Нет, зря приписывают Сталину идею обострения классовой борьбы при социализме. Её подлинным автором был основатель большевистской партии и Советского государства Владимир Ильич Ленин.
Может быть, хотя бы кратко следует сказать о том, было ли при большевистском режиме что-нибудь социалистическое. И если да, что это был за социализм.
Как мы видели, у Ленина нет никакой теории социализма и коммунизма в отличие от отдельных высказываний Маркса в «Экономически-философских рукописях 1844 года» и Энгельса в «Развитии социализма от утопии к науке» и др.
Если и говорить о ленинском коммунизме, то он похож на бабувистский, казарменный, грубый, уравнительный коммунизм.
«Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет.
Всякая частная собственность как таковая ощущает – по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности – зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него – определенная ограниченная мера» (МЭС, 42, 114-115).
Ленинский большевистский социализм и есть этот грубый, уравнительный казарменный коммунизм с его государственной частной собственностью, с завистью, стяжательством, стремлением урвать для себя побольше под лозунгами государственных интересов, государства, являвшегося безраздельным частным собственником.
Именно этими принципами «не могут поступаться» неокоммунисты, радетели мифов и социалистической утопии. Они с пеной у рта отстаивают «чистоту» «революционных» принципов, и в этом их особая опасность, ибо за этой «чистотой» следует гражданская война, перерастающая в войну с собственным народом.
Таким образом, ленинизм воплотил в реальность грубый, уравнительный коммунизм как олицетворение государственной частной собственности. На деле оказалось, что этот социализм и коммунизм немедленно, вопреки принципу «Манифеста Коммунистической партии» о том, что свобода каждого есть предпосылка свободы всех, отбирает свободу всех и каждого в пользу власти партократии, власти немногих избранных. А коммунистические лозунги и посулы остаются лишь пустыми обещаниями демагогического характера.
Ленинский большевизм, последовавший за ним сталинизм и коммунистические искания Цеденбала и маоистов, тоталитарных режимов Ким Ир Сена и красных кхмеров, Хонеккера и Чаушеску, Живкова и Ракоши и др. доказали это со страшной очевидностью.
Ленинский социализм, суть которого вождь большевизма так и не раскрыл, это неприкрытое насилие, гражданская война, война против собственного народа. Иван Бунин, свидетель «окаянных дней» гражданской войны, видел их преемственность по отношению к разбойничьему бунту Стеньки Разина. И он выписывает в «Окаянных днях» характеристику этого бунта у Н.И. Костомарова, выдающегося русского историка.
«Народ пошел за Стенькой, обманываемый, разжигаемый, многого не понимая толком. Шли «прелестные письма» Стеньки: «Иду на бояр, приказных и всякую власть, учиню равенство...».
Дозволен был полный грабеж... Стенька, его присные, его воинство были пьяны от вина и крови... возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения... дышали местью и завистью... составились из беглых воров, лентяев... Всей этой сволочи и черни Стенька обещал полную волю, а на деле забрал, в кабалу, в полное рабство, малейшее ослушание наказывалось смертью истязательной, всех величал братьями, а все падали ниц перед ним...» (Бунин И . А. Окаянные дни // Даугава, 1989. С. 92-93).
Разбойничий бунт Стеньки Разина сродни гражданской войне, развязанной большевиками. Идеи Стеньки Разина о свободе, воле и равенстве сродни ленинским взглядам на светлое царство социализма. И мы возвращаемся к уже цитированной работе Бертрана Рассела.
«...Коммунистическая вера, – писал он, – низвергнется разрушением изнутри. Она налагает слишком жесткую узду на человеческую природу, дисциплину столь беспощадную, как в монастыре... Она требует отказа от элементарных благ, заключающихся в чувстве безопасности и некотором досуге. Все это она относит на будущее, которое, подобно радуге, удаляется от усталого путника по мере того, как он к ней приближается» (Рассел Бертран. Обреченность диктатуры // Новое время. 1993. № 31. С. 59).
Именно к такой коммунистической вере призывали большевики и Ленин, так и не создавший теорию социализма и коммунизма, теорию утопии, теорию воздушного замка.
Так во имя чего же создавалась «пролетарская» государственная власть, во имя чего же создавалась тоталитарная государственная система? Что было бескорыстным и что было своекорыстным в ленинской мифологии государства?
Продолжение см.
http://www.proza.ru/2018/01/28/482
Ссылка:
Розин Э. О. Ленинская мифология государства. – М.: Юристъ, 1996.