Проводы подруги

               

   О! Перестройка, перестройка! До чего ты нас довела? Жить в своём городе стало очень небезопасно, и все «русскоязычные» покидают его.
   Вот и последняя моя подруга уезжает из нашего родного города. Здесь прошло наше детство, юность и зрелые года. Так сложилась жизнь, так сложилась дружба, что мы как бы сроднились. Даже некоторые обстоятельства, события, особенно связанные с нашими  ребятами, странным образом перекликались: наш Сергей уехал в Ленинград учиться, следом – их Лёня; наш сын женился рано и без нашего согласия, и их Лёнька следом, а потом также друг за другом разошлись. Ну, это один небольшой аспект, а их было предостаточно, что очень нас забавляло. Ну, забавляло, конечно, потом, когда страсти утихали, и всё как-то стабилизировалось.
 
   Да, теперь вот и они уезжают, а я остаюсь со своими сложными проблемами, связанными всё с тем же служебным романом Алексея, что уже несколько лет мучает не только меня, но и его самого.  Теперь мне не с кем будет поделиться, не у кого получить сочувствие и, хоть какую-то поддержку.
   Друзья уже отправили все вещи контейнером, и пока будут жить у нас. Это всего пару дней. А вот и последний день. С утра Коля приготовил превосходнейший борщ (он в этом деле мастак), что-то на второе, ждём гостей, родственников. Наконец, все в сборе. Пошли на кладбище проститься с могилками родителей. Мы с Алёшей обещали присматривать за могилкой, где похоронены  Василь Никитич – папа Ирины и Ольга Григорьевна – её мама. Потом сходили на могилку моей мамы: Ирина попрощалась с ней; навестили похороненных друзей, сотрудников. Прощайте все, все. Никогда нам не посидеть на ваших могилках, не полить цветочков, не вспомнить добрым словом те далёкие замечательные года, когда нам вместе было весело и хорошо. Прощайте, прощайте все!

   С тяжёлым сердцем, в молчании отправились все к нам на поминальный и прощальный ужин. Проходя мимо базара, Коля откололся, чтоб купить к столу разной «зеленухи». Дома оказалось, что и Алексея нет, решили, что он пошёл с Колей. Однако, через несколько минут появился Коля, но без Алексея. Все решили, что они потеряли друг друга, и Алексей сейчас появится. Но я думала иначе. Еду подогрели, пора садиться за стол. Задерживаться поздно нельзя – комендантский час. Правда, уже он не очень точно соблюдается, но рисковать не стоит, да и транспорт в микрорайон может уже не ходить.  Обстановка уже начинает насыщаться нервозностью. Я говорю: «Давайте, не будем ждать Алёшу. Он пошёл на работу». Ирина удивлённо смотрит на меня. Я говорю ей: «Здесь стоял рулон с чертежами, а теперь нет его. Сходи за Алексеем, пожалуйста». Но она не проявила особого желания, Коля её поддержал, и мне самой пришлось идти за ним в институт. Институт рядом, через сквер. Осенью и весной, пока на деревьях мало листьев, хорошо видна входная дверь, так что можно наблюдать всех входящих и выходящих.
 
   Врачи из психбольницы, куда я ходила на консультацию, говорили мне, чтоб я за мужем не следила, чтоб поберегла своё здоровье. Я объясняла им, что всё получается без моего желания: «обстоятельства» так складываются. Вот и теперь мне пришлось идти за ним самой к великому моему огорчению: я ведь знала, чем это может обернуться. Но, то, что произошло, невозможно было предвидеть.

   Первым делом я прошла  к комнате ГИПов, где и он работал. Комната оказалась запертой (день был нерабочий). Я подошла к двери в её рабочую комнату. Заперто, но изнутри. Я постучала. Молчание.  «Алексей, - говорю я. - Я знаю, что ты здесь. Пошли домой: люди ждут, им ведь ещё в микрорайон добираться. Пошли быстрей». Молчание! Я спустилась на второй этаж к Галине К: они делают совместную работу. «Галя, помоги мне» - обратилась я к ней. К этому времени мой организм уже среагировал: сердцебиение участилось, пульс застучал в висках, в шее. Мысли стали терять свою логичность, управляемость. Я вся как натянутая струна. Галя попыталась меня успокоить. Её поразило что-то в моём лице. Что-то новое, неуловимое, что вызвало у неё тревогу. «Я даже испугалась за тебя» - позже объяснила она мне.

  - Ты хорошо стучала? Она точно у себя: мы с ней только что разговаривали, - и она стала звонить ей по местному телефону.
  Однако, по ту сторону провода трубку никто не брал. Надо знать Галю:  она никогда не бросает дело наполовину.  «Так, последний раз звоню. Если сейчас не возьмёт трубку, поднимусь, и тогда пусть пеняет на себя. Ей этот номер так не пройдёт!» Но, Наташа взяла трубку, выслушала отповедь, выслушала замечания Галины по работе, которые она только что умудрилась найти, пообещала быстро всё исправить и принести.
 
  - Ну, иди – сказала Галя. – Да скажи, что ты здесь, что Галя только что разговаривала и пусть откроет дверь. Да, смелей. Иди. Успеха тебе.
 И я пошла. Всё сделала, как сказала Галя.  К слову сказать: убили её, вскоре после нашего отъезда. Светлая ей память!
    Долго длилось молчание и бездействие. А я всё увещевала Алексея. Наконец заскрежетал ключ, дверь приоткрылась, в неё протиснулся Алексей, больно схватил меня за предплечье и потащил, поволок к дальней лестнице. При строительстве в сейсмических районах положено проектировать две лестницы. Одна была практически против её комнаты – начало коридора; другая – в другом торце коридора. Вот туда-то он меня почему-то и потащил. Руки у него сильные и жёсткие, хватка – мёртвая. Вырваться невозможно.
 
  Дотащил до площадки, прижал к ограждению и стал прижимать меня к поручню: вот-вот я опрокинусь и полечу в пролёт. Лестница трёхмаршевая. «Колодец» - промежуток между маршами – просторный, лететь свободно. Эх! Мгновения, мгновения! В первую секунду я просто почувствовала, что он меня уже перекинул через поручень, и я почти лечу в просвете маршей. В следующую долю секунды я поняла, что ещё есть шанс и надо бороться, так как можно насмерть не разбиться, а остаться инвалидом. Если я ему стала не нужна, потому что просто постарела, хотя во многом ещё этой «молодухе» фору могу дать, то месиво, что от меня останется после падения с высоты более двенадцати метров (упаду-то я в подвал) ему вряд ли будет нужно.

  Весь этот длинный текст в моём мозгу проскочил в доли мгновения. Я освободила руки, которые упирались в прутья ограждения, и упёрлась ему в грудь. В эту секунду я как-то невзначай  глянула ему в лицо. Оно было странное, мёртвое (видимо, правильно именно так его охарактеризовать). Ещё мгновение я задержалась на его глазах. Это были не человеческие глаза: стальные. Дальше началась борьба за выживание. Сначала я пыталась говорить и хрипеть: «Алёша, отпусти; Алёша, мне больно; Алексей, что с тобой? Пусти!» Он молчал, и всё давил и давил, вдавливая меня в ограждение. Мои руки устали, (напряжение с его стороны неуклонно растёт), и наступило мгновение, когда я почувствовала боль в позвоночнике, появилось ощущение, что моя спина сейчас переломится. Какой-то внутренний ужас сковал меня, руки ослабели. В это время Наташа вышла из своей комнаты и застучала каблучками в сторону той лестницы. В эту секунду Алексей сильнее прижал меня к ограде, что-то хрустнуло у меня в спине.  Резкая, нестерпимая боль пронизала позвоночник, куда переместился пульс и больно, очень больно стал бить по позвоночному столбу. У меня перехватило дыхание, и я крикнула, что было мочи: «Наташа!» Каблучки перестали стучать.

Я-то думала, что из глотки вырвется хрип. Ан, нет! Громкий, гулко раздающийся в пустом коридоре голос вдохновил меня – ведь это была моя единственная надежда на чью-то помощь. И я снова крикнула: «Наташа! Спаси меня, спаси!» Всё вокруг замерло. Я ничего больше не могла ни сказать, ни сделать. Я начала терять сознание – «уплывать». Снова застучали каблучки. Вот: стихли. Алексей сразу отпустил меня, отошёл на шаг-другой. Я стала оседать, но из последних, а скорее, из предпоследних сил, устояла, оторвалась от поручня, с большим трудом повернулась грудью к поручням, ухватилась и, буквально, поползла вниз. Ноги не слушаются – ватные. При каком-либо повороте удар в позвоночник: пульс опять бьёт в позвонки нестерпимой болью. Обычно, я плохо переношу боль: сразу теряю сознание.

 Врачи сказали: «это – сосуды такие». Но, уже давно известно, что возможности человеческие сложно оценить. Они бывают  неисчерпаемые. Ну, что же. Потихоньку спустилась на первый этаж, «доползла»  до выхода, держась за всё, что попадалось на пути. А дальше? Дом наш напротив, всего-то сквер перейти, но адская боль в спине не даёт возможности передвигать ноги. Хоть палка бы какая была, чтоб опереться. Я – человек с болезненным чувством ответственности. Нас ждут, надо идти. И я поплелась. «Боже, помоги!» Кое - как доплелась до своего подъезда.

 Всю дорогу Алексей шёл чуть поодаль, помощь мне не предлагал, хотя были не очень удобные места: например, кювет надо было преодолеть. Мне пришлось сделать крюк, чтоб пройти по мостику. Позже я думала: «а, если бы он предложил помощь, как бы я поступила? Приняла бы? Надо же себе жизнь облегчить. Или гордо обругала бы его?» Не знаю. Только он шёл совершенно спокойно, не чувствуя никаких угрызений совести, и, видимо, не подозревая, какие я переношу муки.
 
   Подтягиваясь на перилах, с трудом поднялась на свой третий (!) этаж. Встала у двери, попыталась изобразить бесшабашную улыбку. Чувствую: не получается. Ещё несколько мгновений, и я натянула на лицо маску с подобием улыбки и позвонила. Дверь открыла Ирина.
  - Вот и мы! Этого трудоголика никак было не оторвать от работы. Говорю ему: «Ведь лучшие друзья уезжают, а работа никуда не едет» - нервно затараторила я.
 Ирина, видимо, намеревалась спросить: «что так долго?», но застыла, глядя на меня взглядом, выражающим целый комплект различных состояний. Тут и ужас (мой вид, видимо, был соответствующим), тут и удивление, тут и ещё что-то. Она не удержалась и шёпотом спросила: «что-то случилось?»  «Потом», – отмахнулась я. Но «потом» не получилось. Вечер прошел в суете из-за потерянного времени, а утром, перед отъездом, не до серьёзных разговоров. Так, до сих пор я ей и не рассказала этот эпизод. Если состоится встреча, то теперь непременно расскажу.

   С ним я никогда не вспоминала об этом случае. Он так до смерти и не узнал, что «наградил» меня очень серьёзной болезнью. Я вот уже много-много лет, если тороплюсь на транспорт, то после входа в салон ощущаю сильную, а иногда страшно сильную боль в позвоночнике, вызванную сильными ударами пульса. Если бегу к автобусу с грузом, то боль может быть настолько сильной, что я теряю сознание. Он знал, что у меня такой недуг, но не предполагал, что это по его вине. Он бы это явно отрицал. А врачи? Одни врачи говорят честно, что не знают, что это; другие - советуют проверить почки.

  Рентген показал, что у меня смещены 5-ый и 6-ой позвонки поясничного отдела, поэтому и нога периодически отказывает. Видимо, тогда и сместились позвонки. Я живу, а его нет. И мне без него грустно. Что это? Подруги – те, кто видели нашу жизнь в последние годы, удивляются: «Он тебе столько горя принёс, а ты так самоотверженно оберегаешь его, выхаживаешь, напрягаешься. Зачем? Себя бы поберегла. Кто о тебе будет заботиться?»

   Может они в чём-то и правы, но я иначе не могу. Может совесть не позволяет, а может это просто – любовь. Этот случай не единственный, когда мне понадобилось мужество, терпение, прощение. С прощением у меня всё просто: я легко прощаю и в силу своего характера и потому, что считаю это наказанием за грешок юности. Если честно, то и в ту пору моё, так сказать «преступление», им и было спровоцировано. Я же благодарна Богу за ту любовь: за счастье и страдания. Но, это совсем другая история.
 
   А сейчас я мужественно переносила все оскорбления, обиды, но… Но, мне трудно вынести то унижение, что я испытала позже, вспоминая, как я малодушно в отчаянье просила Наталью о помощи. Я этого себе простить никак не могу. Эта унизительная просьба, этот крик, мучают меня  по сей день при воспоминании об этом страшном случае.
   И ещё. Я с ужасом поняла, что мой добрый, безответный, безотказный, обаятельный, спокойный и  внимательный муж способен на садизм, на жестокость. Думаю, что при определённых обстоятельствах, он мог бы меня и убить. Он мог тогда спокойно меня скинуть вниз, также легко мог переломить мне спину, но что-то его удержало. Это не было его задачей. Думаю, он, таким образом, хотел дать возможность своей возлюбленной спокойно уйти. Может потому, что он за неё боялся, может она от страха, что я с ней расправлюсь, просила меня придержать. Оставим догадки и домыслы: всё – позади.

   Да, всё, да не всё! Впереди ещё много всего такого же: чуть хуже, чуть лучше. Ещё многое мне не раз придётся пережить, перестрадать. И всё из-за перестройки, которую могли пережить только крепкие, дружные семьи. А вот у нас семья, которую все считали чуть ли не показательной, стала разваливаться, как и сама страна.
Да и не у нас одних.