МИЦВА
1
Здороваюсь, бывает, с кем ни попадя…
Улыбаешься, эдак, щыро, уголки глаз приподнялись, реснички радужно балагурят, киваешь, да не головой, а всем туловищем, по-холопски, можно даже присесть для усердия и говоришь: «Морген, морген, нихт нур хойте, заген алле фауле лёйте!» Это вам не мертвенный оскал знаменитой американской улыбки, когда улыбаются исключительно искусственными зубами, через натянутую барабаном кожу лица…
У встречного стекленеет взгляд от мгновенного закипания мозга. Тем более, ни русских, готовых оценить юмор, ни, тем более, немцев, способных понять, тут отродясь не бывало, да и являла из себя наша Кортелъю Роуд отнюдь не Новую Гринвич Виллэдж , как сегодня, куда прёт бомонд из Манхэттэна, да и сами яппи облюбовали это место для проживания, чем взвинтили цены на жильё до невероятной высоты, а был это весьма смуглый и чиповый район. Важно не быть расистом. У чёрных свои разборки, и с белыми они в конфликты не ввязывались: себе дороже получалось, тем более, с русскими. Что до нас с Асей, мы рассекали по Флатбуш Авеню, где иной таксист мчит, закрыв все четыре двери на замки и подняв стёкла. Таков уж Бруклин. Дети разных народов предпочитают жить в окружении себе подобных. Что касается «русской улицы», мы давно поняли, что от них надо держаться подальше, а не то, что там жить. Вся эта Одесса-мама хороша лишь в кино, и то в эпизоде про Бубу Касторского...
Можно, конечно, наведаться, поностальгировать над белорусским дранником, грузинским шашлыком, или советским оливье, но очевидно одно: мы –не они. Они всё не могли очухаться от интервью в Москве, лелея духовный трепет бездомной собаки, которую приютил нищий, живущий под мостом, десятилетиями обманывая Систему, а мы, видать, уже были американцами, живя в Союзе, хотя и ведать про то не ведали. Мы звёздно-полосатый по праздникам не вывешиваем, нам ни к чему лояльность на показ.
С этой приземистой, расползшейся, как перекисшее тесто, бабкой я культурно здоровался, сам не знаю почему. Жалость она во мне вызывала, хотя себя жалеть было в пору. Пару раз помог донести её хатыли, жила она как раз двумя этажами ниже.
Ася работала на бесконечных кейсах , порой возвращаясь домой на несколько дней, а то застревая там на недели. Бывало, она звонила и сообщала, что в доме, где она сейчас, выставили в подвал шикарный комод. Мы переживали период начального становления, а выбрасывалась порой приличная мебель, какую в магазине нынче и не купишь. Я звонил Серёге Мельнику, моему двоюродному зятю, и мы мчались подбирать халяву. Мельник был жилист и силён той невидимой силой тощих долговязых журавлей, которых на деле и ядром не пробьёшь.
Мастеровой и рукастый, с ним всегда было просто затевать любое дело, ибо понятно было сразу: раз Мельник взялся, мука будет перемолота до последнего зерна.
Началось всё, как обычно. Ася работала. Я впал в ностальгический запой. Сидел сутками на интернете, общаясь с двумя умнейшими людьми Беларуси Ю. и Н., известного под именем Рикки. Где-то в подсознании вызревала моя первая повесть «Мэджик», а в паузах я дорывался до группы Кинг Кримсон, как лысый до расчёски, и терзал себя и, возможно, весь дом. Однако, жалоб не было.
И тут звонит Ася:
- Прекращай свои ночные посиделки и убери в компьютере звук. Ты бабку знаешь со второго этажа? Она работает в полиции и недавно жаловалась на тебя соседям.
В моём положении возражать не приходится. Звук я убрал. Вскоре вышел на работу, жизнь пошла своим чередом, но тут закончился кейс у Аси, она основательно засела дома и как-то получилось, что познакомилась с этой пресловутой бабкой.
Звали её Бэлла. Родом она была из Молдавии. Еврейка, но похожа на обычную бабку из Минска, каких 12 на дюжину. Короткие пальцы-сосиски с ногтями, обглоданными до самой невозможности, однако руки чистые, как у медсестры, взгляд – живой, птичий, пронзающий, фигура: тушка на коротеньких, самоварных ножках. Однако, не взирая на такой пакет недостатков, крайне деятельная, живая в общении и склонная к доминированию.
Есть в каждом человеке, наверное, синдром детства. Когда долго живёшь один, сам принимаешь решения, совершаешь поступки и сам платишь по различным счетам – от морального, гамбургского, кончая банковским, дитя это жаждет детства, но не игрушек и пирогов с конфетами, а жёсткого подчинения. Вот тут у нас шерочка с машерочкой и совпали! Она приходила без звонка, как снег на голову, практически в любое время суток, разве что, после полуночи не являлась. Занимала место на кухне (другого для посиделок у нас попросту не было), мы с Асей садились по бокам и начиналось воспитание в сочетании с каким-то эзотерическим гипнозом. Пальцы нельзя было держать «в замок», ладони должны быть разомкнутыми, бывало, пальцы нужно было соединить – палец к пальцу, указательный-к указательному… Смотреть надо было ей в глаза и не моргать. Потом она стала приглашать нас к себе. Пили фельдфебельский чаёк, рассказывали о себе. Тут Бэлла и предложила Асе работу.
Бабка оказалась не такой простой. Она была вхожа в Боропарковские синагоги, а через них была налажена система приношения мицвы, то есть добрых деяний, совершаемых добропорядочными состоятельными евреями по отношению к бедным соплеменникам. Нечто похожее на «систему» хиппи, хотя тут понятно кто у кого позаимствовал. Назначались эмиссары, которые совершали объезд по заранее намеченным маршрутам по семьям. Приезжал ты в город Х, шёл по известному тебе адресу, а там тебя встречали радушно и гостеприимно. Кормили, поили, давали деньги. Торчать ты там мог до тех пор, пока тебе самому не пришло бы в голову ехать дальше. У меня заработала фантазия и потекли слюнки! Ведь миссия была международной, можно было годами рассекать по всему шарику и увидеть наконец-то мир! Однако, пока свободных маршрутов не было, нужно было ждать, но быть начеку. Между тем, был и более простой способ добывания денег. Милостыня. Нужно было поехать в городок Манси, встать там на площади рядом с торговым центром, ну и изображать из себя нищего еврея. А что бы не было сомнений ни у подающих, ни у блюстителей порядка, в Боро Парке давали официальную бумагу. Бэлла немедленно подсуетилась, и через пару дней Ася стала обладательницей бумаги на мицву! Я хохотал. А они, одевшись более нелепо, чем бедно, отправились на дело.
Вернулась Ася уставшая и злая. Однако, 150 баксов в клюве принесла.
- Она же не нормальная! – жаловалась она, - ты бы видел, как она себя там вела! Хватала прохожих за рукава, заламывала руки, кричала, что пухнет от голода…
- А ты думала, что она в норме? – удивился я.
- Ну, знаешь…
- Хорошо, больше не поедешь. А вообще, как ты думала надо милостыню просить? Вот Бэлла сколько собрала?
- Около трёхсот…
- Вот видишь, а ты говоришь «руки заламывала» … Назаламывала вдвое больше, чем у тебя…
А Бэлла тем временем получила в подарок от синагоги мебельный гарнитур. Его привезли и скинули в полуразобранном виде. Из уютной для жизни каморки квартира Бэллы превратилась в мебельный склад. Вещи стали вытеснять хозяйку. Мало того, она в свой скворечник решила ещё взять квартиранта. Молодой парень, одетый в хасидский костюм и шляпу, однако, без пейсов, поселился у Бэллы.
Иду как-то домой, а он стоит на лестничной площадке, неприкаянный. Выглядит импозантно, но уж слишком жалостливо. А я под шафе, и понятное дело, весьма сочувственный.
- Чего стоим?
- Да вот, Бэлла ушла куда-то, а ключей нет…
- Так пошли ко мне, посидишь пока она придёт.
Он долго не думал.
- Жрать-то хочешь?
- Не отказался бы…
Ну я и метнул из холодильника, что Бог послал.
- Надо миску, омовение сделать, - говорит тот.
Я достал миску и полил ему на руки, дал полотенце.
- Вообще, миска серебряная полагается… - наглел он буквально по секундам, но я проигнорировал.
- Сто грамм?
Выпили за знакомство.
Ещё выпили.
И ещё.
Требования у парня стали возрастать.
- А интернет у вас есть?
- Есть.
И я провёл его к компьютеру.
Парень оказался продвинутый. Пальцы его запорхали по клавиатуре. Открылись какие-то таблицы, и я почувствовал себя неуютно. Таблицы явно были финансовыми.
- Ну вот всё... – наконец сказал он, - взял немного деньжат.
От такой неожиданной смелости и наглости я чуть не задохнулся.
- И что теперь? Мне ждать ФБР в гости?
- Да не переживай ты так… Ничего не будет.
- Ты уж не смеши меня…
- Да это ты уже меня насмешил… - сказал он и кивнул на новенькие тумбочки, которые мы буквально два дня назад с Асей забрали с гарбича .
Тут я сложил два плюс два! Молодой нахал спёр у Бэллы тумбочки из её гарнитура и вынес на мусорку, возможно, уже договорился кому их продать, а мы уже спёрли у него!
Вот так номер!
- Надо бы Бэлле сказать, - предложил я Асе, - да вернуть эти тумбочки, как-то грязно получается…
Она отмахнулась, мол, не дёргайся. И я смирился, не до споров было, очередной запой накрывал меня ласковым перепончатым крылом…
2
Зарекался не трепаться с соседями, ан нет, подвернулся Сруль Михайлович, которого все звали просто: «дядя Серёжа».
- Привет, Вадик, как дела, - спросил он походя.
Американские «как дела?» - это как бы «привет», но я всегда про это забываю. Вот и сейчас, остановился, слегка опохмелённый «мерзавчиком» «Баккарди» и начал тяжкий мужской плач…
- Михайлыч… Вот, остался один… Ася ушла! Забрала все вещи! От неё И НИТОЧКИ НЕ ОСТАЛОСЬ!!! - в конце концов я сказал эту эпохальную в нашей жизни фразу.
Я говорил и говорил, вежливый Михайлыч то ли слушал, то ли дремал, да и что с него было спрашивать, годочков ему подкатило уже тогда под восемьдесят…
Однако, моя без вести канувшая жена, позвонила уже под вечер с анонимного телефона и злобно вопросила, мол, какого хрена я развожу сплетни, что она меня ограбила. Я сначала опешил, но потом расхохотался.
- И ты послушала этого старого пенька?
Оказывается, в изложении Михайлыча я сказал, что Ася «обобрала меня до ниточки»!
Так работает людская молва. Ложки-то не украл, серебряные, но осадок очень неприятный…
3
Время лечит. Всё проходит. Всё возвращается.
Лишь любовь моя – открытая рана. Любовью нельзя пресытиться. Не бывает любви впрок. Это бездонный тропический ливень. Это пустыня без оазиса. Это страдание.
Это ревность. Это горе. Это горло ти-рэкса. Это боль. Это бесконечность. Это одиночество.
Послушай, а вдруг я умру? Как же любовь моя?
А если ты умрёшь? Как жить мне без тебя?
Как жить мне сегодня с утёсом этих вопросов на шее?
Боль. Боль. Боль.
Обреченность.
Холод.
Космос.
Волны.
Ася возвращается всегда внезапно. Умирает клиент и её услуги более не нужны.
Так было и теперь. Она приехала опустошенной, а я ни о чём не расспрашивал. Их, наверное, миллионы в США, хоуматтендентов, кто доводит стариков до последней черты. Работающие сутками без выходных за мизерную плату… На больного старика – одна здоровая женщина тратит свою жизнь. Работа есть работа, но не по 168 часов в неделю? Порой мне кажется, что весь мир состоит из хоуматтендентов!
Я встретил её на Пенн Стэйшн. Обнялись, вчерашние враги. И пошли мы с ней, как по облаку… И жили счастливо аж до самого Нового Года, недели две.
А в январе к нам постучала Бэлла. Она была с тележкой, груженной скарбом. Просилась пожить. Не чем стало платить за квартиру. Мы только что взяли в свободную комнату двух парней и места не было категорически, но мы поместились бы, если бы не проклятые тумбочки!
- Бэлла, сегодня никак, ну просто никак, - залебезил я, краснея и проклиная себя, приходите завтра, мы что-то придумаем… Вы же можете пока что к Ольге сходить, да вот, наш сосед один живёт, давайте спросим.
Она печально посмотрела и ушла.
Бабка-на самоварных ножках потом преследовала меня долгие годы, особенно в плохую погоду. Как вижу низкую корявую фигурку с тележкой, сразу всматриваюсь – не Бэлла ли идёт. А они все очень похожи эти приземистые старухи с тележками, набитыми скарбом. Их слишком много. Их потрясающе много…
4
Я бы и не писал этот рассказ, если бы не внезапная развязка этой коротенькой, но по времени растянувшейся на 15 лет истории.
- Ася, привэт, гэта Любамыр!
- О! Любчик! Здоровэньки булы! – это весь восточнославянский лексикон моей супруги, выросшей в Киргизии.
- Вот хотим с Надей пригласить вас пообедать в буфет…
- Ну так в чём вопрос! Когда и куда?
- Ну давайте сейчас на 86-ю?
- Без проблем, Любчик, увидимся.
Китайский буфет это вовсе не вокзальный буфет где-нибудь в Урюпинске, или пусть даже в Минске. Это разновидность ресторана, где ты платишь лишь за вход, а жрать можешь всё подряд и сколько влезет. Эдакая развлекалочка для свежих эмигрантов. Мы с Любчиком затариваемся омарами и лущим эти гигантские паукообразные ноги со знанием дела. Я давно не перебираю в буфете. Чашка супа. Чуток креветок, омар, несколько ролов и мороженное на десерт. А можно обожраться, и потом страдать отравлением дня три.
Тут Любчик и спрашивает:
- Может кто-то будет комнату искать, у меня освободилась.
- Съехали?
- Да нет, бабку забрали в психушку. Бэлла звали, из Молдавии.
- Такая низенькая?
- Господи, так это ж наша Бэлла, - толкаю я Асю.
- И что с ней случилось?
- Память отказала… Забыла всё – кто она, где…
И мне вновь становится жутко за тот отказ… За эти проклятые тумбочки, которые стоят у меня в спальне и ни черта в них толком не положишь.
5
Рассказ закончен.
Я отодвигаю ящик тумбочки. Там в беспорядке лежат таблетки. Задвигаю обратно. Завтра идём с Фараджем в баню. Сто лет уже не парился. Да особо и не тянет, но надо. Надо совершать какие-то движения, ибо человек создан для поступков. Одеваюсь. Январь. Выпал снег. Из подъезда, если пойти на лево, стоит трансформаторная тумба. Об неё удобно опереться, и курить. Курю. Полная Луна висит, как призрак, над Аргаль Роуд. Бруклин спит, свернувшись калачиком. А я рисую в своём воображении лунную дорожку, спускающуюся к самым моим ногам. Когда-то, как Иешуа с Пилатом, я уже хаживал по ней в сопровождении собаки нашей, Люськи. Люськи давно нет. Может и Бэллы нет, долго ли живут психи в государственной клинике?
Я сосредотачиваюсь и вызываю образ Бэллы.
- Ну что, - говорю, - давайте я вас провожу…
- Куда ж ты меня проводишь?
- Домой, говорю я, домой, Бэлла…
Мы делаем первый шаг… Второй… Третий…
Бэлла опирается на мою руку, но я не чувствую давления. Мы бредём, поднимаясь всё выше и выше, и мне почему-то не страшно.
Я даже не задумался, а как же я буду возвращаться обратно…
8 января 2018 г. Бруклин, Нью Йорк