– О чём ты говоришь, дочка? Разве ты не хочешь выздороветь? У тебя же такое высокое давление и частые головные боли. Нельзя оставлять волосы. К тому же, какая тебе разница, ведь ты их никогда не распускаешь.
– Нет, доктор, прошу вас, что бы вы ни сказали, все сделаю, только не заставляйте меня отрезать косы. Это все, что мне досталось в память о тех немногих счастливых днях, которые были у меня в юности…
Не договорив, ее голос стал дрожать, и, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слезы, она опустила голову и начала рыться в сумочке, делая вид, будто что-то ищет.
Доктор, не обратив на это внимания, направился к дверям.
– Принимай лекарства вовремя, и волосы немедленно острижь! – сказал он на прощание и вышел…
…Молча обхватив руками срезанные косы, Лачин долго смотрела на них, и капельки слез, стекая по щекам, исчезали в копне срезанных волос….
Было время, когда ей надоедали длинные волосы, однако это было очень давно, еще в далеком детстве. Будучи маленькой, она заплетала волосы в косы и, как взрослые девушки, закалывала их шпильками вокруг головы. И делала это только для того, чтобы косы не мешали ей спокойно заниматься работой. А работала она наравне со взрослыми женщинами. Мать заставляла ее делать буквально всё: убирать в доме, смотреть за детьми, работать в огороде… Лачин порой и не замечала, как наступал вечер, а у нее еще маковой росинки во рту не было. Мать же, вместо того, чтобы похвалить дочку, часто ругала и била ее. Конечно же, и матери было тяжело: после ареста мужа она осталась одна с четырьмя детьми на руках, однако в чем была ее вина, Лачин не понимала, иногда даже сомневалась, что приходится родной дочерью своей матери.
Наступило время, и все ее ровесники пошли в школу. Но ей не суждено было взять в руки портфель.
«После трех дочерей Бог подарил мне сына, и если ты пойдешь учиться, то кто же будет присматривать за ним и помогать мне по хозяйству», – сказала мать, тем самым разрушив мечту дочери. Лачин часто вспоминала первое сентября, словно гвоздь, вбитый в ее голову…
В тот день она сидела на пороге дома, с растрепанными и спутанными от пота волосами, горько плакала и кричала на весь двор: "Я тоже хочу идти в школу, я тоже…" Мать, стесняясь перед соседями, схватила ее за руку и силой потащила в дом. Лачин стала упираться, цепляясь за двери и топая ногами. Тогда мать, схватив ее за волосы, все же затащила ее в дом и сильно избила.
Каждое утро, подметая двор, она с тоской смотрела вслед соседским детям, которые шли в школу, и ее глаза наполнялись слезами. Затем, сидя под грушевым деревом и качая маленького брата, она ждала возвращения подруг с уроков. Лачин брала у них домашнее задание и, самостоятельно выполняя всё, что им было задано, стала сама и для себя и учительницей, и ученицей.
В 12 лет мать отправила ее работать в хозяйство. Она делала всю тяжелую работу: копала землю, полола, обрубала сухие ветви и сучья с деревьев. Посиневшие от холода слабые и худенькие ручки девочки-подростка покрылись мозолями от непосильного труда. Порой она даже не могла разогнуть спину. И в такие моменты ей на помощь приходил соседский парень Исмаил. Часто он, смеясь, говорил: "Если бы меня не было, кто бы тебе помогал справиться с такой работой?" Лачин же, опустив голову, тихо шептала: "Как хорошо, что ты есть, Исмаил!" А еще ему нравились ее длинные косы, и иногда он, шутя, грозил: "Смотри, не отрезай свои волосы!".
С каждым днем девочка все больше привязывалась к нему, иногда начинала рассказывать матери о нем, но, видя раздражение матери, прекращала разговор.
Однажды, ближе к полуночи, Лачин услышала стук в окно. Полусонной, она подошла к окну, раздвинула занавески и не поверила своим глазам: за окном стоял Исмаил. Дрожа от волнения, он быстро произнес: «Завтра я ухожу в армию. Будешь ли ты ждать меня?» Ни секунды не колеблясь, она ответила: «Конечно, конечно, я буду ждать!»
Прошло некоторое время. Отец Лачин все еще находился в тюрьме. Мать же, словно дочь ей надоела, ответила согласием первым же сватам, постучавшим к ним в дверь. В день своей помолвки с парнем из соседнего села, которого она даже не видела, Лачин решила покончить с собой, повесившись в подвале дома. Её мать, почувствовав что-то неладное, действовала быстро и решительно, спустившись в подвал, она быстро освободила свою дочь от петли. Два дня девушка пролежала в бреду, не понимая, где находится. Когда она пришла в себя, первое, что она услышала, были проклятия матери: "Пусть у тебя всё плохо будет, негодяйка. Интересно, что ты сделала, чтобы решить покончить с собой?". Лачин, видя, что бесполезно что-либо объяснять, упорно молчала.
Иногда она задумывалась, в чем же видит смысл жизни ее матери: работать и работать от зари до зари, то в огороде, то в доме, то во дворе? И всю эту работу она выполняла с проклятиями и руганью. Иногда Лачин даже было жаль ее, когда она смотрела на ее стоптанные каблуки, старую залатанную одежду, на изможденное лицо и понимала, что матери некогда думать о смысле жизни. По правде сказать, и у Лачин не было на это времени...
Все ее мысли и чувства были связаны с Исмаилом, мечтой об их совместном будущем. И они были не похожи на то, о чем мечтали многие женщины и девушки из их села.
Однажды от Исмаила пришло письмо, и в тот же день из тюрьмы вернулся отец. Но Лачин радовалась не столько приходу отца, сколько письму от Исмаила. Только одно беспокоило: что же ответить ему? Лучше бы она умерла в тот день. Но утешало лишь одно: возраст для заключения брака еще не наступил, и когда Исмаил вернется, то они что-нибудь придумают. Мокрое от слез письмо она спрятала под подушку, чтобы оно не попало в чьи-либо руки, и иногда перечитывала его. Мать и на этот раз действовала ловко и быстро, нашла письмо и показала отцу: "Твоя обрученная дочь переписывается с другим". В тот же день отец избил ее. Но мать на этом не успокоилась, приговорив дочь к пожизненному аду: дело повернули так, что не стали ждать совершеннолетия, наспех сыграли свадьбу, и Лачин переехала в дом мужа.
Жизнь потеряла для нее всякий смысл. Лачин ничего не чувствовала, не понимала и даже выполняя какую-либо работу, словно слепая, водила руками по воздуху из стороны в сторону. Расчесывая свои прекрасные волосы, она даже не глядела на них, презирала и жалела себя. "Я не сдержала обещания, данного Исмаилу... Эта любовь стала проклятием для меня", – думала несчастная девушка. Плакать уже было поздно, но и привыкнуть к своему новому положению она так и не смогла. Семья мужа стала для нее вторым адом, и, как говорится, она попала из-под дождя да под ливень. Муж со свекровью, словно соревнуясь друг с другом, тиранили ее. Как и в отцовском доме, она работала здесь, как проклятая, от зари до зари, взамен получая оскорбления и побои. Но в доме отца, как бы ни было тяжело, в душе жила надежда, имя которой Исмаил. И любовь к нему уносила порою с собой все печали и невзгоды. Теперь же жизнь для нее потеряла всякий смысл, и она мечтала лишь об одном: в последний раз увидеть Исмаила.
Прошло немало лет. Однажды муж в очередной раз так избил ее, что без больницы было уже не обойтись. Изнывая от боли, Лачин думала об одном: как бы покончить с такой унизительной жизнью. В коридоре больницы стояли полицейские, чтобы взять у нее показания.
Через некоторое время она услышала, как кто-то тихонько вошел в ее палату. С трудом открыв опухшие глаза, Лачин увидела стоящего над кроватью полицейского в погонах. О, Боже! Это был Исмаил. Если бы она могла, то убежала бы босиком прочь, но это было невозможно. От стыда несчастная закрыла ладонями лицо и зарыдала. Исмаил же молчал и только гладил ее по голове дрожащими руками…
С тех пор прошло 14 лет, и снова Лачин, находясь в больнице, вспоминала тот "счастливый" случай и тихонько плакала. Это была уже немолодая, с морщинами на лице женщина, и больница была другая. Но самым удивительным было то, что за все годы страданий только ее волосы, к которым двадцать пять лет назад впервые прикоснулся Исмаил, были по-прежнему шелковистыми и совсем без седины. Может быть, это любовь сохранила их? Что говорить, жизнь полна чудес. Теперь же врач заставил ее отрезать косы…
– Что ты обнимаешь свои волосы, отрезала, выбрось в мусорный ящик,– обратилась к ней вошедшая в палату медсестра, – чего молчишь, или вновь плачешь?.. Лачин… Боже, она же мертва!.. Доктор, доктор!!!