41. Новые горизонты
– Кто ты? Зачем ты преследуешь меня? Почему только я тебя вижу? За что мне это всё…
Нет ответа. Тишина и только чёрная-чёрная тень, видимая даже во тьме, продолжает нарезать круги вокруг меня.
Эта непонятная история началась давно. Когда мне было одиннадцать лет, я загадал желание, я захотел стать волшебником. Желание это не сбылось. Не сбылось в прямом смысле. Я погасил свечи на праздничном торте и вдруг заметил, что тень от сладкой громадины никуда не исчезла. Хотя вот он торт, вот я его передвигаю по столу, но тень остаётся на месте. А потом, словно бы вспоминая о том, что она – тень, тёмное пятно переползает по обоям. Странно.
И вот через год я иду по улице, на меня набрасывается господин, хватает за руку. Я кручу, вырываюсь, сюртучок мой трещит, ботиночки ударяют по камням мостовой. Но сил сопротивляться не остаётся и я в сердцах бросаю «драконтебяподери!» И тёмная тень, та, которую я помню и которой боюсь, набрасывается на непонятного господина, одетого в серый плащ. Набрасывается и проглаьывает. Какое-то время я вижу его перекошенное лицо сквозь серую пелену тени, силуэт этого господина постепенно становится прозрачным, видно только, что лицо его искажено от ужаса и боли. Ещё минута, я всё ещё стою, разинув рот, нет бы – бежать-бежать-бежать, так вот – ещё одна минута и только серая тень неспешно и сыто утягивается вниз. В камни мостовой.
Ночью мне снится море. Это море чёрное-пречёрное. По небу плывёт белоснежная лодочка. Совершенно пустая. Вёсла внутри. Море волнуется, но это не шторм, а всего лишь волны. Лодочка мне, пожалуй, нравится, хотя и внушает некоторые опасения даже во сне.
Вечером папенька, выслушав моего губернатора и учителя, решает преподать мне урок. Это значит, что некоторое время я не смогу спокойно сидеть. Но я не виноват в свое невнимательности, ну как можно слушать про скучнейший греческий язык, если тень за спиной учителя отращивает крылья? Отсюда и моя невнимательность.
Папенька приносит ремень для порок. Мне больно. Я терплю, но шёпотом произношу «чтобытебедраконынаказали». Папенька, слыша моё бормотание, но не понимая смысла, бьёт сильнее.
Я иду спать. Мне снится земля, в которой кто-то шевелится. Мне одновременно и страшно, и интересно понять – что же там за существо. Я протягиваю руку к земле и говорю «гва’даларио!» И сон со звоном обрывается. Я слышу вдали, в нашем огромном и тёмном доме какие-то странные звуки, но не придаю им значения. Я засыпаю снова.
Утром меня одевает заплаканная нянюшка, но я слишком воспитан для того, чтобы спросить – почему она плачет и смотрит на меня то ли с сочувствием, то ли с ужасом. А потом приходит полицмейстер и осторожно расспрашивает меня, не было ли вчера вечером чего-то подозрительного. Кроме порки за мою невнимательно – ничего. Но про порку говорить нельзя, да и теперь поздно – мой папенька этой ночью был зарезан. Потом, когда прибывает тётка, я узнаю, что «это бы какой-то ужас-ужас-ужас, будто бы его жевало и рвало стадо волков». Я не поправляю старую и недалёкую женщину – ведь общеизвестно, что волки стадами не бродят. Они бегают стаями. Тетка смотрит на меня не так чтобы очень сочувствующе. Конечно, именно она станет моей опекуншей. Вопрос – надолго ли? Я вижу. Как тень за её спиной переползает ближе по стене. Сама по себе переползает. Ещё я вижу у тени крылья. Ну откуда у моей тётки могут быть крылья? Откуда же тогда крылья у её тени? Ответа я не знаю, но, мне так почему-то кажется, что могу… вспомнить? Неважно.
Ночью на край моей кровати опускается сама первозданная тьма, такая, какой её описывают в Библии. Я лежу с открытыми глазами и молчу. Я не сплю. Мне не страшно, скорее неуютно и непонятно. Вечером следующего дня я натыкаюсь в домашней библиотеке на старую книгу. Я зык мне неизвестен. Буквы тёмно-красные, словно запекшаяся кровь. Но что мне с того?
Похороны. Траур. Окончательный переезд опекунши. Калейдоскоп меняется? и куда-то движутся дни. Я спокоен. Я делаю уроки, гуляю, читаю, учусь, ем, сплю… Всё это происходит со мной так же, как и всегда – в каком-то полусне. Я странный мальчик. Знаю.
На самом деле всё это время я внимательно слежу за тенью, за её делами, намерениями и перемещениями. Бог мне свидетель, тень вижу только я. Теперь она – эта тёмная часть происходящего всё больше напоминает кошку с крыльями. Вот только хвост у неё не кошачий. В библиотеке я нахожу книгу с картинками про драконов. И как я мог забыть про вас? Вот что это за тень! Я вспомнил! Я радостно вскрикиваю – «вива, гва’даларио! Эсперо к’о муенте!» Тотчас в комнату врывается тётка, у неё растрёпанные волосы и совершенно безумный взгляд.
– Вспомнил, гадёныш! – шипит она мне и я вижу, как тень за спиной старой карги раздваивается. Теней две. Одна – это явный дракон, вторая – карга с клюкой. Тени начинают битву между собой. Я отбегаю в сторону, а тетка моя, с совершенно безумным видом вдруг падает на пол и начинает кататься по коврам, сшибая стулья. Я отчего-то совершенно спокоен и жду окончания действия. И вот – тень дракона разрывает тень карги. Тётка на полу визжит и обращается в серый, скверно пахнущий дым, а тень-победитель взмахом когтистой лапы разрывает стену, словно тонкую бумагу.
Из разрыва стены ко мне выходит дракон. Он довольно большого размера. У него золотые глаза и на крылья видны старые шрамы. Чешую тоже чистое золото. Я смотрю на него и улыбаюсь.
– Вива, гвадаларио! Эсперо со квенто? Амио старро н’зенио!
Да, конечно. Я согласен. Я взбираюсь на дракона, и мы вылетает прямо из стены в новый мой мир, где я знаю себя, где я всё помню. Мир, откуда легионом водных ведьм был похищен наследный принц золотых драконов, похищен, лишён памяти и заключён в человеческую оболочку. Мы летим навстречу ветру и слова незнакомого языка становятся мне понятны. «Славься, господин! Ты готов лететь? Нас ждут звёзды!»
42. уничтожена.
43. Драконописец
И тогда дракон взмахнул красным дипломом и послал всех…
Нет, не так…
И тогда дракон поцеловал пьяную мёртвую принцессу…
Тьфу ты! Зачем бы ему мёртвая принцесса, да ещё и нетрезвая…
И тогда дракон сказал: «Я не могу на вас жениться, я люблю другую… другого… других…»
Чего?
Взлохмаченный сочинитель драконьих сказок скрипнул суставами, потянулся, достал с верхней полки чучело ворона и погладил его.
Ничего не выходило. Ничего не получалось. Что за беда, что за проклятье!
Завтра сдавать текст в типографию, а не хватает целых трёх сказок, и как назло в голову одни матримониальности и банальности лезут.
Ну где ж ты, моя круглощёкая муза с рассечённой губой? По каким ресторанам таскаешь своё продажное, склонное к полноте тельце?
Чучело ворона отправилось обратно на полку, а сочинитель с тоской посмотрел на лист.
Напиться что ли? Всё едино ни одной мысли в голове нет. Нет. Так не годится – сдавать под ударами судьбы. А если так…
Дракон открыл левый глаз и увидел, что солнце село. Ночь обещала быть жаркой…
Обббожее.
Драконесса покатила свои яйца в приют имени Святого греха, но и там их не приняли к высиживанию. Все места были заняты яйцами более привилегированных драконесс…
Сочинитель застонал над листом. Если в ближайшие полчаса никакой сказки не родится – уйду в дворники. Буду мести широкие проспекты, узкие улочки, сниться своим врагам из других типографий и скрежетать зубами в их снах.
Что же сделать? Как же быть? Решительно не идёт сегодня сказка. Ну-ка попробую ещё раз, да как-нибудь позаковыристей!
Золотое одеяние медленно сползло с острого плеча драконессы, её свежеобточенные жемчужные зубки матово блеснули в полутьме съёмной пещеры и драконесса пьяно прошипела, теряя слова и роняя дикцию: «Я пять лет ждала, что ты признаешься мне в любви… Я…»
А… не то. По всему видать, что она врёт. Какая любовь? Какие пять лет? Явно же хваткая тварь, даром, что драконесса, и поблудить не против (а то молодость пройдёт), и золотца срубить не дурра (ну ведь наколки на крыльях сами не появляются, тем паче надо шрамик прикрыть тут, вот тут и вон там). Мда.
Сочинитель рванул себя за волосы. Ну почему, почему я не пишу про хомячков, к примеру? Они такие милые и круглые, и их все безотчётно так любят. Ну-ка, ну-ка, хомячкииии…
Хомячок Степан любил гулять под звездами. Однажды он выполз из своей уютной норки в ночные просторы, когда все прочие хомячки спали, выполз, да и раскинул лапки от восторга, да и как закричит…
Потому что с неба вдруг рухнула тень прямо на хомячка и сожрала его к чертям вместе с его хомячьими восторгами. Нашёл где орать.
Сочинитель застонал и упал лицом в бумагу. Это невыносимо.
Так… а если хомячок был тайным осведомителем драконов, но прочие хомячки его раскусили, и натравили на него… эээ… Кровавого Нетопыря? Так-так. А Нетопыри – давние враги драконов. Так-так. Да тут же целый заговор вырисовывается… Это надобно разъяснить!
И строки испуганно-возбуждёнными мышами побежали из-под пера.
А где-то под самой крышей проснулась недавно перепившая, но уже трезвеющая муза, специализировавшаяся на сказках про драконов, приставленная именно к этому конкретному субъекту как раз для того, что он клепал и издавал сказочки про драконов. Чтобы про них не забыли в этом мире, напрочь лишённом магии, ибо известно, что магия привносится и культивируется именно присутствием вышеозначенных драконов.
Но вы ведь в курсе, что все они ушли из этого мира, но могут вернуться, если, к примеру, писать о них сказки и продолжать в них верить?
Да. Вера творит чудеса.
Муза икнула и тяжело перепорхнула на плечо сочинителя. И дело у последнего пошло куда как веселее…
44. Вдохновенная сказка
Сегодня фея Аполинария была трезва. Ну сколько можно уже страдать по своему неверному возлюбленному? Оно понятно, что бесконечно, но надоедает, знаете ли, постоянно быть несчастненькой. Решительно отпихнув в сторону приветливо склонённую головку ромашки (полевой, зрелой, второгодичной) фея Аполинария полетела по своим фейным делам. Бодрым незаметным светлячком пронеслась она мимо домов на окраине бывшей столицы, покосилась на Адмиралтейскую иглу, ржаво сиявшую вдалеке и спикировала резко вниз. Пронеслась, уже куда как осторожнее, через арки и нырнула в полуоткрытое или полузакрытое, это уж кому как нравится окно.
В коммуналке пили. Лето. Жара. Одинокие жители, вынуждено оставшиеся в городе всегда пили, когда делать было нечего. Вот и сейчас… Ну да ладно, у неё дело совсем другого рода. И началась эта небольшая, но поучительная история несколько лет назад, когда фея была помоложе и понаивнее, что ли. Она тогда без памяти влюбилась в одного ушастого поэта и всячески ему помогала в меру своих сил. Дело в том, что хороший поэт лишь тогда пишет хорошие стихи, когда несчастен во всех остальных сферах жизни. Когда любовь – предаёт, когда работа – валится из рук, когда друзья – не зовут с собой, когда жизнь – сплошная чёрно-чёрная полоса. Вот и пришлось ей, беждняжке невидимого фронта, потрудиться на славу.
Сначала она отвадила от поэта всех подруг. Поэт запил. Хорошо. Потом ввела друзей в искушение и друзья его предали, кто-то продержался долго, кто-то мгновенно сбежал, потом расстроила работу… Ну да – поэт стал писать, писать, писать. И весьма недурственно. Но не об этом речь, поэт тот, мечтавший в детстве пристрочить немного к черепу свои ну уж слишком лопухающие уши, был так – завязочкой. Бантиком на тортике событий.
Поэт собирал с малых лет коллекцию всякой крылатой нечисти. Динозаврики, дракончики, нетопыри… Ну такая нереализованная детсткость. Так вот, однажды на радостях после особо авантажненького стихотвореньица фея Аполинария напилась апельсинового сидру, а для феечек апельсиновый сидр, что коньяк – каплю на крыло и – пиши пропало. Ну как себе на радостях отказать? Да никак. Ну феечка и налакалась, да так конкретно, что с пьяных глаз, пока, значит, поэт гулял в редакцию местного литературного журнальчика, стала разговаривать с коллекцией драконов из полимерной глины. А известно, что, ежели фея нужными словами заговорит с псевдонедоодушевлённым предметом, то предмет может и одушевится. Напомню, феечка была пьяна, оттого, вероятно, магия оживления, с таким трудом сданная ею на фейных выпускных экзаменах, пошла легко и непринуждённо. Феечка что-то бормотала и бормотала, пока не уснула. А проснувшись обнаружила, что с пьяных глаз оживила одно дракончика из коллекции. Ярко-красного. Вам смешно… Но у фей ведь и суд есть, и нельзя вот так вот нарушать баланс одушевлённого и не очень. Почему? Потому что весы могу качнуться и не родится, к примеру, нужный человек, по причине рождения души у пластиковой игрушки. Мда… Незадача.
И выхода был один – нужно было эту нечаянно появившуюся душу обратно загнать в мешок воплощений. Убить дракона, значит… Тяжело вздохнув, стала она творить заклинание обратновоплощения, но дракончик попался смышлёнейший (что ж я вчера такое набормотала-то?) и, поняв, что, куда и как движется обиженно скрипнул и вылетел из окна прочь. Поэт, к слову, не заметил пропажи. А вот феечка Аполинария испугалась и ринулась выслеживать случайника оживления. Но поди в бывшей столице найди пластикового дракона, который ожил, особенно если и толком не знаешь, что искать, и совсем не представляешь, где искать, да и ищешь нехотя, с чувством вины наперевес. А потом, в процессе поисков дракона, феечка влюбилась в одного художника и выпала из поисковостей на год. Боже, как она была наивна и ненаблюдательна! Художник был хорош, вдохновлялся прекрасно, но вот писал всё больше обнажённых юношей, но, правду сказать, получались они у него божественно, ну просто галерея нарциссов и дорианов греев. Ну ладно. Ошиблась. Оказалось, что он не только их рисовал. Мда. И посему открытию. Случившемуся с ней не далее как три дня назад, феечка напилась до беспамятства.
Видимо, пьянственность сыграла свою могущественную роль, магическую. Чего уж. Аполинария с пьяных печальных глаз вспомнила о заклинании и драконе и, обливаясь пьяными же слезами, чего-то там понаколдовала. И в результате – о святая епитимия! – выследила беглеца. И вот теперь она может, наконец-то восстановить справедливость. А то как бы чего не вышло боком. В результате.
След заклятия привёл феечку в другую квартиру, но к тому же персонажу. Это был поэт. Ну… бывший поэт. За это время он стал принимать всякие порошки и пилюли и изрядно опустился. Да чего там – стал пустым местом, грозящим стать мёртвым местом. Вот незадача.
Аполинария приготовилась и… И тут услышала вежливое покашливание.
– Простите, уважаемая, не убивайте меня сразу. Позвольте сначала вас попросить кое о чём.
– Ась? – удивлённо спросила фея. – О чём это?
– Тут такой деликатный момент, я знаю, что вы меня сделали живым по нечаянности, я консультировался со знающими стихиалиями. Спасибо вам, конечно, но мне было хорошо пластиково-гуттаперчивой игрушкой в коллекции. Вы ведь понимаете, что нарушили баланс живых и неодушевлённых?
– Да… Вот я и пришла всё исправить… – не очень уверенно сказала фея Аполинария.
– Целиком и полностью с вами согласен, и поддерживаю вас в вашем начинании. – дракончик важно кивнул, а потом поднял кверху коготь. – Но можно ли, чтобы вы меня оставили в прежней коллекции, это раз, а два – я знаю, я узнавал, – а вернувшуюся магию сотворения, будьте так любезны, перенаправьте в него.
И коготочком в сторону поэта показал. Феечка задумалась. Правил на такой расклад не было. Решать предстояло ей. Чувство вины, оно и у фей – чувство вины. Аполинария сотворила необходимые заклятия, и вообще – всё сделала… прям как по учебникам, в смысле – очень верно, корректно, правильно, талантливо и однозначно. Дракончик стал игрушкой. Поэт излечился от наркомантственности. А феечка… а феечка была и вознаграждена, и удивлена первыми же словами пришедшего в себя, но некогда брошенного ей творца. Он сказал:
– Ты вернулся! – пальцем нежно гладит дракона по красной спинке. – Ты вернулся сам! Я так долго искал тебя, но ты будто провалился сквозь миры, и после твоего исчезновения всё пошло наперекосяк. Всё-всё. Мне подарила тебя мама, и это было последнее, что она мне подарила… И ты…
Феечка Аполинария шумно высморкалась и подумала, что мир, всё же, всё же, справедлив. И всё всегда расставляет на свои места. А поэт… ну что – поэт? Поэтом мы займёмся прям завтра с утра. Подзапустила я своего поэта. А дракон… нет, ну каков дракон. Пусть оживёт в чьей-нибудь сказке. Он этого заслуживает.
45. Тень гамбургера
Драконолюбец Мафусаиил призывно смотрел на пятый гамбургер. Четыре его предшественника легко и непринуждённо исчезли в склонном к располнению теле, вызвав сытость, довольство и даже успокоение мятежного духа. А вот пятый гамбургер упрямо не желал сдаваться. Или Мафусаиил был уже сыт.
Вокруг шумела обжираловка «Макдак». Сновали круглощёкие дети, грациозно задевали бёдрами столы их крупкокалиберные мамочки, а цельноколобковые папочки целенаправленно пробивались к свободным кассам за очередной порцией пищи, которая как бы говорила каждому покупателю всем своим видом – съешь меня. Я вся твоя.
Мафусаиил тяжело (четыре гамбургера, картошка фри, салат «Цезарио-Назарио», мороженое «Донна Роза», колумбийский коктейль «Кровь младенца», свиные ушки «Групповые» в поросячьем желе…) вздохнул. «Надо записаться в качалку».
Ну да. Надо бы.
Прошлогодний абонемент у него закончился недавно. Следует заметить, да чего там – отметить, даже – подчеркнуть, что с точки зрения «качалки» Мафусаиил был очень выгодным клиентом, ибо укупив абонемент, ни разу в зал не захаживал, предпочитая «Макдак» и накачивание мышц при помощи заставленного снедью подноса, и развитие маневренности между столиками и телами посетителей.
«Нет, ну а что? Абонемент же есть? Есть. Значит, я как бы занимаюсь собой. Могу предъявить его – вот, мол, качаюсь, а то, что не накачан, так не всё сразу, у меня такая конституция, да и не животик это, а стратегические запасы на случай мировой катастрофы. Понятно же, что худые умрут первыми, ибо склонным к полноте есть чем жить.»
Успокоительные мысли сытыми тюленями лениво переворачивались в голове драконолюбца Мафусаиила.
«И всё же надо что-то делать…» Мафусаиил решительно поднял левую бровь. Гамбургер, до этого неприступно лежавший на тарелке, капитулировал – верхняя его часть, сладостно чмакнув, сползна набок, обнажив мясную суть в подливке. Мафусаиил, мысленно застонав то ли от ужаса, то ли от наслаждения, то ли от чего-то ещё, схватил тело гамбургера и, даваясь внутренними слезами, мыслями о своей слабости и глубинными размышлениями о несовершенстве мира, стал алчно его поглощать, роняя и подбирая фрагменты, артефакты и нюансы гамбургерности.
Слаб человек, даже если он драконолюбив… Всяк нажраться хочет, даже и не жрущий априори.
Пересекая Аничков мост, бестрепетно глядя в мутно-серую воду Фонтанки, Мафусаиил думал о том, что всё в его жизни вполне гармонично. Уравновешено. Равномерно утяжелено. Есть любимая работа, есть и нелюбимая. Если драконная коллекция пластиковых монстриков, есть и живой, опекаемый Мафусаилом дракон, вернее драконесса.
Когда три года назад его нашли в заштатном городишке поволжской провинции, Мафусаиил сначала не поверил ни единому слову. Ну пришли какие-то больные адепты очередной иеговы и лопочут что-то про миазмы-маразмы, инфлюенции-интервьюэнции, драко… Вот когда речь зашла про драконов, Мафусаиил, или как его в детстве называли – Мася, стал архивнимательно слушать. И то, что он услышал, и то, что он понял, ему понравилось. А дело было в том, что драконы, в определённых ситуациях очень нуждаются в простой любви и примитивном внимании. Но не от драконов и не от всех видов и подвидов людей. Отнюдь. К примеру – беременные драконессы не переносят вообще никаких драконов рядом. Нет, ну вдумайтесь – у неё скоро свои будут, а тут какие-то посторонние шастают. Огнём их, огнём. Однако в мире рождаются люди, способные успокоить драконов самим своим присутствием. Да-да. Генетическая аномалия. Вот и Мася был из таковских. Его нашли адепты спокойствия и предложили попробовать свои силы в несложном и приятном, в общем-то, деле.
Мася поехал в ближайший город и был в итоге доставлен в пещеру к взбесившемуся дракону.
Дрожали коленки, расплывалось в глазах пространство, но ноги несли Масю в пещеру. И когда Мафусаиил узрел дракона, то вдруг совершеннейшим образом успокоился. Ни тебе дрожи, ни вам расстройств. Синхронно с ним и к дракону вернулся разум. Мася и мудрая, но слегка сошедшая с ума рептилия посмотрели друг на друга и рассмеялись. Так вот этот экзамен был сдан. И права получены. И всё переменилось. К лучшему…
Скульптура на окончании моста через Фонтанку как бы намекала всем своим видом на сложность сегодняшнего дня. Мафусаиил решительно почесал зачатки второго подбородка.
«Да. Надо это попробовать!» Тюлени Масиных мыслей давно девальвировали в пингвинов мысли (перекормленных ласточек, ну практически). Но и в таком непрезентабельном обличии не утратили своей деловитой неизбывности и даже важности.
Мася бегом добежал до нужной стенки и, воровато оглянувшись, погрузив прямо в стену левую руку. Стена втянула Масю и даже не подавилась.
Теневой Санкт-Петербург был тёмен и печален. Если в обычным, даже обыденном своём варианте град на Неве всё же иногда орошался и озарялся солнцем, то в его сокрытой части солнца быть не могло в принципе. Здесь царила вечная ночь. Ну как – ночь. Естественно – белая её вариация. Эдакая полусветлая ночь. Эдакая полуночь. Кстати, данный магический аспект, ввиду несовершенства заклинаний, периодически прорывался в обыденный мир, вызывая и там «белые» ночи. Мда. Побочный эффект магии драконов.
Мася решительно подошёл к ближайшему камню-транпортатору и, назвав имя-должность-место, был перенесён в нужную точку в короткой вспышке свихнувшейся молнии.
Драконесса Иа (имя у неё было на самом деле длиннее, куда как длиннее) была не в себе уже третью неделю. Ну да – беременность. Пополнение кладки. Всё такое. Ива то скрежетала когтями по стенам Драконьегно дворца, то пыхала умеренным пламенем на опротивевшие ей чахлые деревца под окнами. Есть отказывалась. Пить пила, но вяло. Супруга-консорта видеть не то чтобы не хотела, хуже – могла и прибить из ярости. Известно, что беременные драконессы куда как сильнее просто драконов, ну сами посудите – внутри столько будущего огня!
Единственное существо, которое Иа терпела, был Мафусаиил. Он её не то чтобы успокаивал, но как-то держал в рамках, что ли. Но всякое свидание с драконессой требовало трёхдневного отдохновения (ну это так, по правилам). И Мася старательно правил придерживался, понимая, что они не дураками писаны и не просто так заучены.
Сегодня Иа была в особой ярости. Мася сначала испугался даже, что и он теперь не поможет ничем, но, войдя к драконессе вдруг совершеннейшим образом охолонул и успокоился. Вслед за ним внезапно успокоилась Иа. Посмотрела на груду камней, что умудрилась наколупать из нерушимой стены и вздохнула.
– Сегодня.
– Сегодня? Точно?
– Да. Я уже чувствую. Даже – сейчас. Сейчас…
– Так это же прекрасно!
Через час совершенно спокойная драконесса меланхолично перекладывала золотые яйца, из которых через месяц-другой появятся дракончики, а довольный жизнью Мася-Мафусаиил, купив абонемент в тренажёрный зал, насиловал тренера свой персональной программой телостроения. Тренер морщился, но излагал план действий.
«А что? Деньги уплачены, время меняться. Надо ещё причёсочку сменить, и всё войдёт в иное русло…»
Пингвины масиных мыслей превратились к этому времени в ужей – бодро ползающих по отведенному помещению. Планы, планы, дела, дела…
Спит обычный город на Неве, спит и его теневая проекция и только драконесса Иа не спит, а думает о том, как прекрасен мир, и, зарядившись её позитивным настроением, Мафусаиил начинает бег по бесконечной ленте тренажёра к своему новому телу.
46. Тень чизбургера
Как и положено теневой столице Москва была в большей степени подземной, чем надземной. Там, где в обычной жизни высились башни – здесь зияли глубокие провалы, где Москва-река разделяла величаво берегами пространство каменных теснин – горело негасимое пламя подземных эманаций, столь милых драконьему сердцу и драконьему нюху.
Так уж вышло исторически, что в миг разделения миров, случившегося после бунта и раскола всё тех же драконов, по многим слоям прошли трещины, многие устои покачнулись, а значительное количество вещей, явлений и событий обрело совершенно инаковую знаковость. К примеру – у каждого мало-мальски важного города в обыденном мире появился его инфернальный двойник.
Следует подробнее объяснить природу этого феномена.
Как известно из ранних работ протофалианцев шестого уровня – всякое явление, озарённое магией крови, способно расщепить непрерываемый поток бытия. А где драконы, там и кровь… А где драконья кровь, в любом, следует заметить, виде, там и переизбыток магии. Но всякий мир устроен рационально, подобно весам, стоящим на бумажной ловушке хлоа-хла: если вес в какой-либо чаше весов увеличивается, но чаша эта стремится вниз и бумагу ловушки прорывает, оказываясь внутри конструкции.
Так вышло и с магией драконьего порядка – она ведь изрядно тяжела, сравнительно с той же людской её разновидностью. Кризис, измена, перевёртышные драконы усугубили мировое пространство сверх меры. Вот континуум и прорвался, а точнее, цитируя всё тех же протофалианцев, «прогнулся сфероподобно». Так и появились «теневые» версии городов, в которые незамедлительно стали мигрировать и драконы, и прочие магические сущности. Вполне естественно, что там бывали и люди, и речь идёт не только о колдунах и им подобных. Отнюдь. Во-первых, обслуживающие магиков ученики, слуги, сообщики, во-вторых, всякий ищущий в обыденном мире необычностей, в-третьих, весьма значительное количество детей и подростков обоих полов, т.е. все, кто обладает поучительной способностью не столько смотреть вперёд, сколько «заглядывать за угол, расположенный за спиной».
Впрочем, довольно исторических экскурсов, особенно если учесть, что на исторических факультетах, особенно в провинциях, столь милых нашему сердцу, учатся сейчас, в основном, личности лёгкого группового поведения, не достойные ничего хорошего, если только направленных проклятий.
Мафусаиил раздражённо прижимал к своей, обретший несколько культуристский рельеф, груди увесистую сумки со встроенной конвертацией пространства.
Что за издевательное, всё же у нас мироздание! Вход на теневую сторону московских прерий был расположен в храме-обжираловке, близнеце питерского «Макдака». Ходили слухи, что эти забегаловки весьма вредной направленности, как правило, вырастают там, где в стародавние времена были пищевые площадки драконьего молодняка. Юные драконы прожорливы, а эманации поглощения весьма недурственно впитываются в землю, гранит, камни и прочая. Вот от этого, опять же – по слухам, «Макдаки» и вызывают такой ажиотаж и такое наполнение. Но, впрочем, слухи в данный момент совершенно не занимали Мафусаиила, ибо последний был на агентурном задании-поручении-командировке. Нашему недавнему знакомцу предстояло втереться в доверие и раскрыть банду перекупщиков магических субстанций и субстанциваций, т.е. редукт-результатов субстанций.
Мафусаиил нервничал. В его сумке, со стороны выглядевшей подозрительно небольшой и избыточно лёгкой, покоилось несколько замороженных временным клеем яиц дракона, а вернее – драконессы. Случай небывалый, чтобы драконесса по доброй воле отдала часть своей кладки в человеческие руки. Заметим, что руки должны были быть не только достойными этого воистину бесценного груза, и довольно сильные с точки зрения тренированности. Оно конечно яйца занимали мало места, ибо пространство было особым образом свёрнуто и искажено, но вес никуда не девался. Весила сумочка изрядно. Правда, Мафусаиил веса того не замечал, ибо трёхразовые тренировки сделали своё дело, исполнили свою роль, отыграли свою функцию. Мафусаиилово тело изменилось, обретя внезапно крепость и отрадную для глаза завершённость. Так что начальство и полицейственные адепты, рассмотрев все кандидатуры на роль двойного агента, выбрали именно его. А и кого было ещё выбрать?
И вот стоял сейчас драконолюбец около входа в теневое пространство, вдыхал запах прогорклого жира и пережаренного картофеля и… нервничал. Ибо никто не знал, как выглядит их цель.
– Извините, – раздался голосок за спиной драконолюбца, – у вас не найдётся червончика?
– А то как же, только не царского, а обычного. Найдётся…
К Мафусаилу подошла сгорбленная старушка с цепким, если не сказать пронзительным взглядом. «Червончик» – это пароль, «царский» – отзыв. Прежде чем акцент недлинного нашего повествования сместился на теневую сторону, Мася успел заметить, что его стало двое: рядом, буквально в пяти метрах от макдакошной бродил его полный и точный двойник, а рядом с ним стоял подозрительного вида субъект и держал в руках… Хлоп! Картинка обыденной реальности сменилась теневой стороной.
Старушка-то оказалась не так проста – двойная иллюзия и скрытая трансгрессионативная качель перемещений… Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Перемещений было четыре! Всё. Приплыли. Его однозначно потеряли. Четыре раза скакануть меж реальностями – ну какой след-маяк это выдержит?
Мафусаиил, вместе с грузом замороженного драконьего выводка остался один на один с неизвестностью.
– Простите… – начал было он, но получил мощный магический удар, сочетавшийся с физическим – по голове. И мир стал гаснуть в мафусаииловых глазах. Выщербленный камень огнестойких теневых тротуаров качнулся навстречу теневым бордовым бордюром.
Приходил в себя наш незадачливый агент долго и постепенно. Сначала появились запахи. И были они аппетитны, но вредны по сути. Пахло чизгургерами, а от чизгургеров Мафусаиил отказался напрочь. Вслед за запахами проступили звуки, будто кто-то постепенно добавлял в суп событий, о котором так любят писать протофалианцы всех уровней, перца. И когда концентрация стала особо жгучей, Мафусаиил открыл глаза. Мир вокруг плыл, пах и звучал излишне активно, резко и громко. Мася очнулся вовсе не на теневой стороне, а на обычной. И это было не самым ужасным. Самых ужасным было отсутствие тяжёлой ноши в виде драконовых яиц.
Это была катастрофа.
Мася какими-то странными рывками, подволакивая правую ногу, устремился прочь от макдакошной к месту, где пряталась группа наблюдения. Глупо было надеяться, что похитители его груза остались наблюдать за ним, да и зачем бы: что хотели, то получили.
Так. Вот эта стена, вот эта надпись, протягиваю указательный палец, представляю жёлтый глаз, вкус красной клубники и падение вниз. Комната…
Все, кто в комнате – мертвы. Это катастрофа катастроф – никто кроме присутствующих, не знал деталей операции. Значит, теперь Мафусаиил… вор, отщепенец и предатель драконьего института… И ношу потерял, и доказательств нет. Что делать?
Бежать.
Потом – думать, искать выход.
Быстрым и неровным шагом Мася вышел из укрытия, уронив себе за спину нуль-капсулу, запечатавшую пространство во времени. Какое-никакое, а доказательство, вот только – чего?
Итак, вспомню, чему нас учили на курсах дзенг-камуфляжа.
Овеваемый даже не запахом, но тенью запаха чизбургеров из мерзкопамятной забегаловки Мафусаиил – драконолюбец и теперь беглец – растворился в душных сумерках московской летней обыденности.
29 июня завершалось совсем не так, как хотелось бы, но, видимо, такая судьба…
47.
Жара была удручающе утомительной. Конец июня в этом году был избыточно летним. Хотелось снега и льда, ибо плавящегося асфальта и стекающего по всем поверхностям жара было предостаточно.
Мрачный кот по прозвищу Валежник (это потому что валяется везде и всегда) мрачно взирал на наглую белую крысу Матрёну, грызшую сухой корм в своей клетке. Кот и крыса жили совершенно мирно, привыкли друг к другу, ещё бы – знакомы давно, практически с самого детства. Пустая, пыльная, душная, жаркая московская квартира была пронизана янтарными лучами заходящего солнца. Клинки его бликов играли на гранях хрусталя в старом, если не сказать допотопном серванте периода зрелого совдепиантства, дробились на части в мутных зеркалах, игриво высвечивали на обоях силуэты снежинок, которые никто не удосужился снять после нового года. Да и к чему бы? Всё едино эту квартиру никто не видит, а проникнуть в неё можно только обладая потайным магик-ключом или, как минимум, званием тройного магистра драконитовой лестницы. Да-да. Квартира конспиративнейшая и сокрытейшая, а кот и крыса, как, впрочем и прочие элементы – всего лишь бутафория. Обманка. Охранные заклятья. Магик, ставивший их на охрану, был большим затейником, вот и придумал кота Валежника и крысу Матрёну.
Заклятие было построено на жизненном слепке личности магика. Закреплено на ней, так сказать. Давно закреплено, уточним, но вот вчера…
Вчера и кот, и крыса перестали быть просто овеществлёнными заклятиями и стали живыми, потому что и магик, и вся команда полицейственных агентов погибли. Умерли. Были убиты. Охранять квартиру – как крайнюю точку системы запасных выходовходов в теневую локацию – было уже не нужно. Здесь больше не было прохода. Он закрылся, захлопнулся, обвалился. Стал недоступен.
По этому поводу и Валежник и Матрёна пребывали в некотором недоумении, если это понятие применительно к ожившим и обретшим самостоятельность заклинаниям.