Зима стояла ветренная. Гуляли по белым полям поземки: снежные змеи хлестали хвостами, ледяную пыль сеяли, иглистую крупу сорили повсюду.
Засыпало овражки доверху. Поровняло буераки с пригорками щебнистыми да песчаными грядами.
Дремала под снегом Подкаменная Тунгуска. Ждала весны, чтобы досыта напиться талой воды, заиграть солнечными бликами, ударить в крутой откос шаловливо-мутной волной да и помчаться по лесам и долам к Енисею, а дальше - к морю студеному.
Разоспалась река. Пора ей спину дугой выгибать, ломать лёд. Солнце уже вовсю светит. Багульник стрелки листьев на проталинах выбросил - там, где потеплее. Медведь из подмоченной берлоги вылез и заревел:
- Ур-ра!
Здравствуйте - сказал.
Не слышит разве река журчанья ручьев, медвежьего «здравствуйте», веселой кутерьмы, что затеяли бурундуки в прибрежном кедраче? Пора, пора ей за работу приниматься, а то как же при таком крепком сне обустраивать весну?!
Конечно, не вовсе она бесчувственная, кое-что до нее доходит, и приметы - когда зиме наступает конец - ей ведомы, однако очень не хочется открывать глаза. Любо в безделье нежиться, и нет никакого желания ломать лёд. Потому как он твёрдый и на сколах - острый, будто бритва. Намучаешься с ним, а спина у нее своя, не чужая. Ее и поберечь не мешает, пусть кто-нибудь другой заправляет нынче поло-водьем.
Медведь проснулся? Глотку дерёт, косолапый?
Да уж, даёт о себе знать всей округе именно что громче громкого. А это верная примета: он проснулся.
Шалишь, однако, увалень. Делать тебе, видно, как раз нечего. Тогда принимайся за дело - давай ломай лёд, тебе размяться невредно.
Взял медведь дубину, стал ею махать. Силушку выказал немалую. Бурундукам только и осталось, что подивиться на лесного богатыря.
Колет он крепкий лед, крушит его дубиной старательно и не так чтобы вовсе без пользы. Летят осколки, порхают ровно птицы снежно-белого оперения.
Мало ему того - он еще гранитным камнем добавляет и лапой своей здоровенно-когтистой. Сразу приметишь: непрочь медведюшка реке обязательную оказать услугу.
Спору нет, громкоголос он и не шибко уважает заспанную тишину, а всё ж старательной доброты ему не занимать. Ишь, как решил: отчего не помочь реке по весеннему солнышку, раз имеется вдосталь силушки и пора начинаться ледоходу?
Кряхтит косолапый, утруждается:
- Сейчас. Мы это всё живо расколотим. Подожди, река, чуток. Мы сейчас ка-ак жахнем!..
Изо всех сил утруждается, но дело подвигается не сказать что быстро. Много тут льда, и крепости он чуть не железной. Вот уже со своей дубиной выбился из мочи толстолапый помощник Подкаменной Тунгуски.
Поглядела на него река, и что-то кольнуло ее в сердце. Неудобство пришло нежданное, стало ей жаль уставшего сверх меры добряка, который в кряхтенье был горазд, да в сотворенье половодья - не очень.
«Вот ведь как старается, - подумала она. - Вместо меня трудится, Тогда как лёд ломать полагается не ему, а мне, поскольку моё дело завсегдашнее».
Расправила она плечи, напряглась по обычаю весенне-снеготалому. И в ту самую минуту, когда выгнула спину дугой, - загрохотало в тайге. Загремело по заведенному сибирскому распорядку. Да так, что всех до той поры сладко спящих словно подбросило. Враз подняло на ноги.
Лопнул ледяной панцирь белой реки. Закачались, закружились, поплыли по воде хрустальной прозрачности глыбы с острыми краями, и в глубину омутов - к ленкам да к хариусам - хлынул небесный свет.
Начался ледоход. Всем речным обитателям стало попривольней, и сама Покаменная Тунгуска повеселела. Дело сделано, можно и погулять теперь, порезвиться на просторе.
Широко разлилась река, затопила низкие берега и луга. Насколько глаз хватает - водная гладь. Скрылись под волнами буераки, стало заливать островки с кедровыми зарослями. Куда бурундукам податься?
Бегают они по островкам, что с каждым часом уменьшаются в размерах, и не знают, как им на большую сушу перебраться. Среди бурундуков - переполох немалый.
Смотрит медведь - плохо им приходится. Надо спасать мелкоту. Весной для половодья всегда есть причина. Однако же теперь есть и такая причина, чтобы позаботиться о судьбе маленьких проживателей тайги неотступно и поскорей.
- Эх! - вздохнул медведь. - Была бы у меня посудина какая! Плот, к примеру. Я б этих полосатиков живо переправил куда подальше.
Задумайся нынче река, поработай головой - да и разыщи охотничий плотик. Пригони его косолапому добряку. Уж тот приспособил бы его для спасительной бурундуковой переправы. Но у реки нет желания думать и усердно заниматься поисками, она знай себе веселится.
Гуляет, обнимая всю какую ни есть пойму шальным могутным половодьем. Бьет шипящей волной по береговым кручам.
Нет у нее сегодня ни печалей, ни забот. Авось, бурундуки выберутся на сушу. Глядишь, медведюшка не оплошает, окажет таежному народцу помощь многосильную, помашет добротворно своей тяжелой дубиной.
Совсем из ума выбросила Подкаменная Тунгуска, что медвежья деревянная колотушка не очень-то способная подпорка для сотворения животворных весенних дел. Забыла река обо всём. Ох, и любо ей нынешнее гулевое времечко!
На воду посмотришь - быстр и могуч поток, кружится желтая пена в стремительных водоворотах. Ныряют в волнах вырванные с корнем молодые деревца.
Однако непорядок это, думает меж тем медведь.
Страшно ему лезть в холодную воду, но разве может он оставить в беде таежную мелкоту?
И вот - плывет косолапый.
Река бросает его из стороны в сторону. Словно и не богатырь он, а простая щепка. Однако пловец не сдается, упрямо борется с шальными струями, и на загривке у него - полосатый маленький пассажир. Перепуган, дрожит, со страхом глядит на полую воду.
Подкаменная Тунгуска очнулась, посмотрела на бурундука, и что-то в сердце ее кольнуло, неудобство пришло нежданное, зашевелилась в душе жалость к маленькому бедолаге.
Неужели ничего она придумать неспособна?
Да вон же - охотничья избушка на берегу. А возле, в кустах, связка бревнышек. Никак плот? Точно: охотник его соорудил, связав веревкой кучу голенастого кедрового пиловочника.
Подкаменной Тунгуске почему не постараться? Подогнала она поближе к медведю переправочное средство.
- Держи, спасатель наш таежный! Не думай, что у меня сердца нет. Есть оно. И знаешь, больно ему бывает.
- Знаем, - сказал тот, кивая большущей мохнатой башкой.
- Откуда? - удивилась Подкаменная Тунгуска. - Я раньше тебе не говорила об этом. Никому не было речи.
- Так известное же дело, - ответил медведь, забираясь с бурундуком на крепко слаженный, подъемистый плотик.
- Кому известное?
- Однако мне. Голове поработать во все времена года не мешает, правда? И спине потрудиться невредно. Когда спине чересчур легко и голове - также, то…получается нехорошо. Пусть спине будет тяжело, а голове - трудно. Тогда сердцу станет легко. И не найдется у него времени болеть.