Не Выходи Из Комнаты

??:??:??

Снаружи на поверхности иллюминатора образуется тоненькая корочка инея. Она похожа на сахарную пудру и ярко блестит на солнце. Мы идём на посадку, сынок!
Это моя мама нежно прошептала мне в моё маленькое ушко, пока я заворожённо смотрел на проплывающие внизу, глубоко под нами, облака. Так весело быть вместе - мама, папа и я - в моём самом первом полёте на самолёте. Через неделю мне будет десять лет, мы летим к моей бабушке в Самару. Хотя стоп, почему в Самару? Я же ещё совсем ребёнок, и этот город пока должен называться Куйбышев...
Я оглядываюсь вокруг. Салон кажется мне громадным, хотя мои родители жалуются, дескать им тут тесновато. Слева и справа двойные ряды кресел, обшитые сине-зеленым ковролином со стороны спинок. Между рядами узкий проход, по которому иногда проходят тёти в красивой одежде, которых называют стюардессами. Мы с мамой сидим на местах 6В и 6Г, а папа сидит за мамой на месте 7Г. Помню, как в аэропорту мама с папой сожалели о том, что мы не сможем сидеть все вместе. Но я не очень-то расстраивался по этому поводу. Ведь это мой первый полёт! Море невероятных впечатлений, и всё так интересно!
Я даже знаю, сколько в самолёте пассажиров. Почему-то я точно уверен, что кроме меня здесь ровно тринадцать детей. Я очень быстро познакомился с мальчиком моего возраста. Это было легко, ведь он любил читать Жюля Верна, совсем как я. А ещё я жаловался всем подряд, что мои школьные каникулы скоро закончатся, и что в школу возвращаться мне не хочется совсем. Мой папа - инженер, и в глубине души он хочет, чтобы я пошёл по его стопам, хотя старается не подавать виду. Ха, ни за какие коврижки! Я уже хочу стать лётчиком!
Я обратил внимание, что в салоне сидит какой-то странный дядя. Моя мама строго-настрого запретила мне подходить к нему, но я всё-таки не удержался. Я не помню его лица, но зато хорошо помню загорелые руки, закованные в наручники. Он сидит позади, в самом хвосте самолёта, вместе с другим дядей - милиционером, - попросившим меня пойти поиграть в другое место. Я безмолвно повиновался, хотя хвост, на мой взгляд - самое загадочное место в самолёте! Именно туда увозят свои столики стюардессы!
Я слышу голос, раздающийся из динамиков. Это командир оповещает пассажиров о начале посадки и просит всех занять свои места, застегнуть ремни безопасности, убрать откидные столики и привести спинки кресел в вертикальное положение. Зачем такие сложности? И почему эта длинная, мудрёная фраза звучит так знакомо?

Пока мы снижаемся, мои уши закладывает и они начинают жутко болеть. Мама говорит, что нужно крепко зажать нос двумя пальцами и изо всех сил выдохнуть. Я пробую, но у меня не получается. Что делать? Надо же, если я часто сглатываю, боль на какое-то время исчезает. Ну что ж, это конечно неприятно, но придётся потерпеть, ведь сами лётчики наверняка чувствуют нечто подобное! Ох, скорее бы эта боль прекратилась!

Между тем самолёт скрывается в облаках, и нас начинает трясти. Я, кажется, именно этого и ждал. Хочется подвинуться вправо и всмотреться в большой круглый, как блюдце, иллюминатор, за которым расстилается непроглядная сероватая пелена облаков. Сейчас почти четыре часа дня. Время я только что увидел на маминых часах. Она почему-то носит их на правой, а не на левой, руке.
Мне очень и очень жаль, что вот уже совсем скоро всё самое интересное закончится, и мы снова будем ходить по земле, как самые обычные люди. Я стараюсь вспомнить, как мы готовились к взлёту, как взлетали, как набирали высоту, как мама и папа объясняли мне, что же происходит на моих глазах за бортом. Но у меня не получается. Как я ни стараюсь, как ни напрягаю память, я почему-то не могу вспомнить ничего с того самого момента, как мама ласково шепнула мне, что мы идём на посадку.
Невероятно! Я не могу вспомнить, как оказался здесь, в этом кресле... так странно...
Наконец, где-то там под облаками я вижу бескрайнее полотно земли. Погода отличная, не смотря на то, что на дворе октябрь, и с каждым днём становится всё холоднее и темнее. Ветер дует со скоростью 2-3 метра в секунду. Земля всё ближе и ближе, я уже отчётливо могу разглядеть деревья, дороги, машины и дома.
Откуда я знаю точную скорость ветра? Это просто моя фантазия?
Я оборачиваюсь через левое плечо и вижу, как папа чешет макушку. Он выглядит очень забавно. Мама легонько хлопает меня по плечу и говорит, что сейчас появится посадочная полоса. Как зачарованный, я жадно впиваюсь глазами в иллюминатор и пытаюсь увидеть, что же скрылось там, внизу, под брюхом нашего гигантского зверя по имени Ту-134, в котором находится 8 членов экипажа и 85 пассажиров, среди них 13 детей, не считая меня.
Я всё это видел уже неоднократно, значительно чаще, чем хотелось бы. Что-то не так. На самом деле всё пошло не так ещё в тот момент, когда наш самолёт затрясло в облаках. Ещё во время "болтанки" я вновь осознал всё происходящее. Разве не очевидно теперь, что самолёт заходит на посадку слишком быстро? И что он заходит на посадку под чересчур острым углом? Странно, что мне всё это известно. Несмотря на то что это мой самый первый полёт на самолёте.
Бетон уже совсем близко. Можно разглядеть копоть. Три, два, один...
А потом всё происходит совсем не так, как показывают в кино или пишут в книгах. Нет никакого света в конце тоннеля, и никакая жизнь перед твоими глазами не проносится. Ты просто застываешь с невероятно глупой физиономией, уткнувшись лбом в иллюминатор и схватив его нижнюю окантовку своими пальчиками. Всё происходит так быстро, что даже не успеваешь испугаться, не говоря о том, чтобы крикнуть, заплакать, позвать маму или помолиться.
В момент касания самолётом земли мое восприятие окружающего мира останавливается, как если бы во время просмотра фильма включили паузу. Весь мир вокруг парализован. И так я сижу неподвижно может секунду, а может и столетие. Всё остальное - потом...
Это только потом я узнал, что Ту-134 на полной скорости врезался брюхом в посадочную полосу, отчего стойки шасси подломились, его по инерции протащило по полосе, затем снесло вправо и вынесло на грунт, где он перевернулся...
Это только потом я узнал, что правое крыло, находящееся чуть позади наших сидений, оторвалось, а левое сложилось вдвое, точно бумага. После чего корпус переломился и на раскалённые двигатели хлынул керосин из топливных баков...

Это только потом я узнал, что тётя Маша - стюардесса, игравшая со мной во время полёта, - сгорела заживо вместе с двумя своими подругами, потому что рядом с их каютой хранился кислородный баллон, у которого выбило патрубок. От них остались только фрагменты берцовых костей и черепов...
Это только потом я узнал, что несколько человек спаслись через люк в хвостовом отсеке, ставший причиной гибели многих других, не успевших выбраться, так как рядом был разлом, через который шёл воздух. Дым и пламя наполняли салон, а люди вдыхали образовавшиеся продукты горения...
Это только потом я узнал, что нехороший дядя в наручниках, оказавшийся преступником-рецидивистом, своими скованными руками вытащил меня, еле живого, и тела моих родителей из горящего самолёта...
Это только потом дядя Женя, работавший, как говорили, "в почтовом ящике", рассказал мне, что командир воздушного судна поспорил с экипажем, что сможет посадить самолёт вслепую, по одним только показаниям приборов. Для чего он закрыл обзорные окна с левой стороны шторками. И что второй пилот, штурман и бортинженер никак не препятствовали его действиям.
И это только потом я узнал, что из 93 человек на борту спор выиграло 24. И что вскоре прокурор поспорит с командиром воздушного судна, что тот отсидит в тюрьме 15 лет. И что спор снова выиграет убийца людей, отсидевший только 6.
Хотя... по большому счёту, я всё это знаю и сейчас. Увы, я уже не в первый раз совершаю свой первый полёт на самолете.

Я просыпаюсь синхронно со взрывом, разносящимся эхом в моих ушах...

00:00:03

Этот кошмар повторялся из раза в раз. Образы людей, доживающих последние секунды своей жизни, мелькали у меня перед глазами, а утром я замечал, что седых волос прибавилось. Прошло так много  лет, а я по-прежнему летаю в свой "первый полет", заново проживаю события нескольких судьбоносных минут моей жизни. И так каждую ночь.

Я тру глаза и сажусь на край дивана. На кожаной поверхности остались вмятины и влажные следы от моих ладоней. Сознание медленно возвращалось, но никакого ожидаемого прилива сил после сна не последовало. В глазах ощущение песка, во рту неприятный привкус, руки скованы, ноги не слушаются - должно быть, я проспал несколько часов. Стоило громадных усилий не дать себе повалиться обратно. Я и не заметил, как уснул прямо в одежде, отключился от непрекращающихся размышлений. Цветовые оттенки окружающих вещей совершенно изменились, пока я спал. Солнце за окном медленно скрывалось за горизонтом, его лучи окрашивали комнату в багряный цвет, словно навевали предчувствие чего-то нехорошего.

Я осмотрелся вокруг. Комната была самой обычной, ничем не отличавшейся от сотен других: с простенькой мебелью, лампой вместо люстры, стенами, оклеенными бумажными гофрированными обоями зеленоватого цвета, внушавшими мне, если и не суицидальные, то депрессивные, мысли. Посреди комнаты находился большой квадратный стол, точно сбежавший из прошлого века, заваленный документами и папками. На краю стола гордо возвышался компьютер, с погасшим монитором. Очевидно, он перешел в режим ожидания. Возле стола точно такой же старенький стул с потертыми ножками. То, что он выдерживал мой вес, казалось чудом. Справа от стола, прижавшись вплотную к стене, притаился большой шкаф с тремя секциями, которые я не открывал ни разу. В стене слева - большое окно с видом на шумный проспект. Около окна в левом углу комнаты - небольшой комод, к которому я старался не приближаться: он казался чересчур хлипким, хотя на этом комоде стояли электронные часы внушительного размера с кроваво-красным циферблатом. Во время своих размышлений, я то и дело на них поглядывал. Хотел я того или нет, но моё время было крайне ограничено. Выход из комнаты был всего один - через дверь белого цвета, запертую мною на ключ. От недостатка кислорода в моих висках больно застучало. Нужен свежий воздух, срочно!
Я встал с дивана, зажег свет, посмотрел на часы и поставил окно на проветривание. Как хорошо! Небольшой сквозняк, просочившийся через приоткрытую створку, приятно обдул моё усталое лицо, а вид спешащих после работы людей напомнил, что где-то там, за пределами комнаты, по-прежнему кипит жизнь. Людей было не так много, как никак поздний вечер. Обычная человеческая жизнь, до которой мне уже давно нет никакого дела. Мне тяжело быть среди них. Я отвернулся от окна и наклонился над столом, разглядывая несметное количество бумаги.

Судя по часам, пошли уже третьи сутки моего пребывания в комнате. Она заменяла мне родных и друзей, я стал замечать, что разговариваю сам с собой. Ел и спал я прямо тут, на этом самом диване, стараясь ничего не запачкать. Я покидал пределы комнаты только для справления естественных потребностей. Так проносился час за часом. И за это время ничего не изменилось, я не продвинулся ни на йоту. А через двенадцать часов мы должны предоставить окончательный отчет о том, почему Эйрбас-А330 разбился в нейтральных водах Атлантического океана, отправив 228 человек в страну вечного дайвинга.
Самолёты являются не просто самым безопасным транспортом в мире, но и самой безопасной жизнедеятельностью человека вообще. Не верьте глупостям, которые люди с ужасающей регулярностью пишут в Интернете. В момент нахождения самолёта в воздухе большинство авиакомпаний гарантирует такой уровень безопасности, каким не может похвастаться ни один банковский сейф. Статистика говорит сама за себя: в прошлом году произошло 10 авиационных происшествий, в которых погибло 381 человек. Причем одно из них являлось угоном самолёта, в котором никто не пострадал. Мы как-то рассчитали, что вероятность гибели в авиакатастрофе с учетом всех мер авиационной безопасности составляет 1 к 20 000. Это ниже, чем, например, на велосипеде. Проблема авиации в другом - долгое время её представители молчали, не стремясь наладить контакт с обывателями.

Высочайшие показатели безопасности достигаются за счет скрупулезной творческой работы во время расследования авиационных происшествий, которая помогает предотвратить их повторение. Тщательность и точность - вот наши приоритеты. Именно такими расследованиями я и занимаюсь, работая в Межгосударственном авиационном комитете - МАКе. Не последнюю роль в выборе профессии сыграл мой "первый полёт". Злейшая ирония судьбы - я мечтал стать летчиком, но ошибся дверью.
Моя работа чрезвычайно напряженная и основана на методах, которыми пользуются следователи и полицейские. Выяснение обстоятельств крушения того или иного воздушного судна часто затягивается на многие годы, оставляя меня и моих коллег наедине с неприятной задачей – узнать всё-таки, что же на самом деле произошло. И поспособствовать принятию мер, чтобы в дальнейшем подобное не повторилось. Время летит неумолимо, быстрее скорости звука. Из раза в раз все - и родственники, и сочувствующие, и, конечно же, пресса – теряют всякий интерес к трагическим событиям. Их нельзя за это винить. И единственный человек, который продолжает изучать, осматривать, собирать воедино факты, формулировать на их основе версии, вглядываться в каждую мелочь, в надежде докопаться до правды и добиться справедливости, - это кто-то вроде меня. Усталый худощавый парень в черных брюках, белой рубашке и здоровенных очках, пытающийся постичь главное:

понять и объяснить, почему в небе погибли люди. Как мои родители.
Самое сложное в моей работе - общение с представителями средств массовой информации. По правде говоря, я презираю представителей прессы. Причина довольно проста - абсолютное большинство журналистов совершенно ничего не понимают в том, о чём они пишут, зато их хлебом не корми, дай попугать читателей. За время своей работы я неоднократно становился объектом травли со стороны репортеров. Это происходило во время расследования наиболее резонансных или постыдных авиационных происшествий. Именно их больше всего мусолят - отдельные события легко вырываются из контекста и трактуются в ущерб общей картине происходящего. Искажение информации - обычное дело для любого репортёра. Мои умозаключения и обнародованные факты неоднократно перевирали, о них спорили. Меня даже "одарили" прозвищем Ботаник 747. Помню, однажды из-за чересчур эмоционального выступления на одной очень напряженной и неприятной конференции меня даже временно отстранили от работы.

Особенно раздражает, когда журналисты докучают мне и моей семье по телефону. Мои любимые очень болезненно воспринимают словесные нападки в любой форме и тихо ненавидят мою работу. Вспомнив о них, я инстинктивно сую руку в правый карман брюк. Там, рядом с ключами и старым кнопочным мобильным телефоном лежит сложенная пополам семейная фотография. От прикасания к ее потрепанным краям на душе у меня потеплело. Когда станет совсем невмоготу, я достану фотографию из кармана и надолго замру, рассматривая жену и сына, поглаживая их чуть поблекшие изображения пальцами. Но не сейчас, потом. К сожалению, нет ни секунды свободного времени.
Расследованием катастрофы А330 мы занимаемся уже третий год. Достаточно долго, чтобы забыть с чего всё начиналось. Большие начальники потратили не один десяток миллионов самых разных денег, прежде чем мы смогли, наконец, составить окончательный отчет, который необходимо сдать завтра в 10 часов утра. Я должен сказать, что мы проделали воистину титаническую работу. Мы смогли посекундно восстановить всю хронологию аварийной ситуации от момента её возникновения до касания A330 поверхности воды. Мы смогли детально смоделировать схему падения. Благодаря работе водолазов, мы смогли получить в своё распоряжение бортовые самописцы A330 для анализа, с их помощью отреставрировали работу приборов, а также восстановили переговоры экипажа в кабине. В общем, мы выяснили совершенно всё, что нужно, и потратили много времени на подробное описание всех этих обстоятельств в отчёте.
За исключением одной детали, над объяснением причин которой мы безуспешно бьёмся все эти три года.

00:12:36
 
Нужно было заново всё перепроверить. Я сел за стол и, наверное, в тысячный раз возобновил чтение пожелтевших от времени документов. Я хорошо разобрался в них. Даже мог процитировать некоторые части слово в слово. Шелест перелистываемых страниц и механический шум проспекта за приоткрытым окном, чуть поскрипывающим от резких порывов ветра, сливались в единое целое, и могли стать крайне раздражающими. Но посторонние звуки совершенно не отвлекали меня от чтения.  Буква за буквой, слово за словом, страница за страницей, стопка за стопкой - так я снова и снова наблюдал за падением авиалайнера в море. Все факты налицо. Сухой текст отчёта, напоминающий издали колонию чёрных муравьев, неподвижно замерших на куске бересты, помогал моему истерзанному рассудку восстановить в памяти трагические события трехлетней давности. Что же на самом деле произошло?

Давайте начнем сначала. Перенесемся в солнечную Бразилию, в один из известнейших городов мира. Интересующий нас авиалайнер - Эйрбас А330, выполнял рейс Рио-де-Жанейро - Москва в ночь с 31 мая на 1 июня. Что в нём особенного? Ровным счётом ничего. Почти новый самолёт, не налетавший и четырёх лет. Разумеется, набитый битком, поскольку маршрут пользуется определенной популярностью. На борту 12 членов экипажа и 216 пассажиров, 8 из которых - несовершеннолетние дети. Для последних это самый настоящий отдых: садишься в Рио, сладко спишь, утром просыпаешься в Москве. Экипаж опытный, в частности Командир Воздушного Судна 16 раз летал по маршруту следования и хорошо с ним знаком. С двумя вторыми пилотами, один из которых - молодой стажёр, набирающийся лётного стажа.  Я ничего не забыл? Ах да, ещё на борту три ВИП-персоны: два бизнесмена и один музыкант. Хотя, это несущественно. В общем, всё как всегда. Ничего не предвещает беды.
Экипаж прибыл за два часа до вылета, осмотрел борт, замечаний не высказал. Меня смутил лишь один момент: самолёт простоял в недостроенном ангаре, пусть и под крышей, но практически без стен, двадцать дней, двенадцать из которых за ним никто не следил. Но, несмотря на это, к полёту его подготовили должным образом. Ну, да и бог с ним, с этим ангаром. В Бразилии круглый год хорошая погода.
Около десяти часов вечера они вылетели из Рио. По-прежнему, никаких замечаний или отклонений. И неудивительно. Взлёт - строжайше регламентированный процесс, лётчики и диспетчеры переговариваются с помощью специально разработанной лексики, совсем как роботы. И этот взлёт ничем не отличался от множества других.
Каждый занят своим делом, экипаж добросовестно управляет и докладывает, стюардессы чуть менее добросовестно исполняют служебные обязанности, а усталые, промучившиеся несколько изнуряющих вечерних часов в аэропорту пассажиры сладко спят. Одним словом, ночной полёт, идиллия.
Ровно через три часа после взлёта, в половине второго ночи, состоялась дежурная голосовая связь с самолётом: экипаж доложил, что полёт проходит нормально и что А330 приближается к "мертвой зоне", то есть будет лишен возможности голосовой связи с землей приблизительно в течение часа во время пролёта над нейтральными водами Атлантического океана. Через десять минут самолёт вышел из зоны видимости бразильских локаторов.
Через некоторое время, в два часа ночи, бразильские диспетчеры получили сообщение от автоматической системы управления A330. Самолёт попал в зону турбулентности. Ничего страшного.
Прошло ещё двадцать минут - и вновь пришло сообщение от той же системы. На этот раз оно оповещало об отключении автопилота.
И всё. От слова «вообще». Больше сообщений от А330 никто никогда не слышал.
Все тяжелые авиационные происшествия объединяет одна важная особенность - пока не будут найдены бортовые защищенные самописцы (или, на худой конец, исследованы обломки самолёта),  делать какие-либо объективные заявления совершенно невозможно, а значит нужно найти самолёт. Ибо "на глаз" можно придумать сколько угодно версий и причин, начиная с пустого бака и заканчивая нападением демона из параллельной вселенной. Это неписаное правило регулярно нарушается журналистами, с чем приходится молчаливо мириться. Для облегчения поиска на современные воздушные суда устанавливают радиомаяки, которые при ударе о землю или воду всегда ломаются и, в общем-то, никак не способствуют обнаружению обломков, поскольку предназначены для случаев относительно успешных вынужденных посадок у черта на куличках, когда есть кого спасать. Сами бортовые самописцы, которые журналисты почему-то называют "чёрными ящиками", представляют собой сферические или цилиндрические устройства, внутри которых болтается различная электроника. Отдельный самописец регистрирует переговоры экипажа в кабине, отдельный - показания приборов воздушного судна. Прочный металлический корпус предотвращает при падении превращение всей этой электроники в труху. Раскрашивают его в яркий цвет, чаще всего - в оранжевый или красный, чтобы легче было найти в груде обгоревших обломков. Ранее в качестве носителей информации использовалась магнитная лента или намагниченная проволока, в настоящее время в Эйрбасах, Боингах и даже отечественных самолётах всё чаще используют устройства с флеш-памятью. Это, кстати, является отдельной интересной темой для жарких дискуссий, поскольку защитить кристалл конечно же легче, но вот из разорванной ленты или испорченной проволоки информацию, пусть и с танцами с бубном, всё-таки можно добыть. А из разбитого кристалла можно добыть только кремний. Мне, если честно, больше нравится старая добрая проволока.

Помню, раньше я шутил: почему самолёты не делают из того же материала, что и "чёрные ящики"? Что-то я увлёкся. Вернёмся к Атлантическому океану. Как-никак самолёт пропал, и его надо было найти.

Были организованы беспрецедентные по размерам поиски - и это отдельная печальная история. Сначала из-за плохой погоды спасатели долго не могли добраться до предполагаемого района падения А330. Потом, спустя почти неделю, удача всё-таки им улыбнулась. На кораблях и вертолётах с помощью сканеров был исследован чуть ли не весь Атлантический океан, было обнаружено множество связанных с трагедией вещей - масляные пятна, обломок секции хвостового стабилизатора, несколько  сидений для пассажиров, кислородные маски, фрагменты тел погибших, - в общем, всё что угодно, только не точное место падения самолёта. С каждым днём поиски становились всё отчаяннее и безнадёжнее. Честно говоря, я злейшему врагу не пожелал бы такой работы. Вылавливать начавшие разлагаться человеческие останки из солёной морской воды - это не отчёты за столом читать.

Время шло, ожидаемых результатов не было. В качестве вынужденной меры решили задействовать подводные лодки. Поначалу это не принесло ничего кроме дополнительных расходов, но на десятый день поисков одна из них с помощью высокочастотного локатора смогла наконец установить, где находится разбившийся самолёт. Особенно "радостная" новость заключалась в том, что лежал он на глубине четырёх километров ниже уровня океана, усеяв на дне огромную площадь своими обломками. Четыре километра - это очень глубоко, это глубже, чем расстояние, на котором нашли Титаник. Не стоит забывать, что в такой пучине абсолютная темнота!
Я тяжело вздохнул, неспешно переворачивая очередной лист бумаги. Скованный напряжением, я и не заметил, как сумерки спустились на дремлющий за окном город. Вот-вот настанет ночь. Хотелось пить. На лбу выступили маленькие капельки пота, которые я небрежно стер пальцами правой руки. Меня не покидало неприятное чувство бессмысленности, ведь я прочитал уже довольно много, а описание моей работы толком не началось. Дальше меня ожидало самое интересное.
Так или иначе, после погружения на дно автономных модулей мы наконец получили в свое распоряжение бортовые самописцы. Надо сказать, что их состояние было весьма плачевным. Однако ещё до начала их анализа мы обратили внимание на одну чрезвычайно подозрительную деталь.
Дело в том что вместе с самописцами со дна были подняты и некоторые предметы. В первую очередь нас заинтересовал передвижной столик, на котором стюардессы развозили еду и напитки для пассажиров. Что в нём было особенного? А то, что этот столик был сплюснут, как блин! Не разбит, не разодран, а именно сплюснут. Мы осмотрели другие крупные предметы и обнаружили, что и они  аналогично повреждены. Эти наблюдения давали основания полагать, что самолет падал с неба в воду плашмя, без вращения вокруг своей оси. Отвесное падение с высоты более десяти километров - большая редкость. Это всё казалось очень странным, но худшее было впереди.
Мне не хотелось вспоминать, как проходил анализ. Очень тяжело слушать голоса людей, счёт жизни которых идёт на секунды, даже учитывая похожий печальный опыт моей работы. Да и что там вспоминать - несколько избранных очкариков сидят вокруг стола и, не шевелясь, смотрят и слушают, стараясь ничего не упустить. Сначала показания приборов, затем переговоры экипажа. В принципе, после нескольких повторных циклов снятия показаний и прослушиваний практически все вопросы отпали сами собой.
Дело было так. В 2 часа 6 минут ночи несчастный А330 попал в зону турбулентности на высоте 10 700 метров. Разумеется, полёт выполнялся на автопилоте, который экипаж добросовестно включил после взлёта. Самолётом управляли второй пилот и стажёр, а командир воздушного судна отдыхал в салоне для бизнес-класса. Это стандартная процедура: должно быть к тому моменту его суммарный налёт за сутки превысил 12 часов. Что касается турбулентности, то она никакой опасности для самолёта, очевидно, не представляла. Проблемы начались позже и неожиданно для всех.

Через несколько минут, в 2 часа 10 минут 5 секунд, ни с того ни с сего, горизонтальная  скорость на приборах стажёра резко, практически мгновенно, упала с 509 до 111 километров в час. Мы услышали возглас изумления. Из-за разницы в показаниях горизонтальной скорости между приборами пилотов, автопилот всегда отключается. Об этом свидетельствует неприятный сигнал оповещения.
Скорость - это самая важная характеристика полёта. У любого лётчика, допущенного к управлению самолётами гражданской авиации, на подсознательном уровне выработан навык, твердый как сталь - что бы ни случилось с самолётом, какие бы ни были погодные условия, нужно строжайше следить за скоростью. Если она слишком высока, самолёт попросту развалится от возникающих перегрузок, если слишком мала - упадёт. При значении горизонтальной скорости 111 километров в час ни один пассажирский авиалайнер в мире не способен удержаться в воздухе. Столь эмоциональная реакция стажёра легко объяснима. Нужно во что бы то ни стало удерживать высоту полёта!   
А дальше началось самое интересное. Самолёт набрал высоту до 11 500 метров. При этом угол атаки становится больше десяти градусов...
Звучит заумно, да? Угол атаки. Как будто мы находимся на поле боя, а не в комнате с видом на проспект. На самом деле всё просто. У любого самолёта есть крылья. Крыло самолёта в разрезе чем-то напоминает каплю: ровное снизу и выпуклое сверху. Воздух, обтекая крыло самолёта, разделяется на два потока: над крылом и под ним. Нижний поток протекает как ни в чём ни бывало, а верхний  - сужается. Повторюсь, ведь профиль крыла выпуклый сверху. Теперь, для того чтобы верхний поток соединился с нижним позади крыла за одно и то же время, ему требуется двигаться быстрее. А чем выше скорость потока жидкости или газа, тем давление в нём ниже. Получается, что давление под крылом самолёта значительно выше, чем давление над ним. Именно это формирует подъёмную силу, благодаря которой многотонная машина взлетает. Теперь мысленно расположим крыло самолёта под углом к набегающему потоку воздуха, задрав его чуть вверх. Верхний поток над крылом сузится ещё сильнее, его скорость увеличится, а следовательно, давление уменьшится. Наблюдатель, расположенный в самолёте, ощущает подобную манипуляцию тривиальным образом - начинается набор высоты! Так вот, угол между набегающим потоком воздуха и нижней хордой крыла самолёта и называется углом атаки. Чем больше угол атаки, тем выше подъёмная сила крыла.

Проблема заключается в том, что этот угол нельзя увеличивать слишком сильно, чтобы не спровоцировать срыв потока воздуха. Если расположить самолёт в пространстве так, что крыло передним ребром развернётся слишком высоко, то набегающий поток воздуха будет биться в нижнюю хорду крыла и просто не сможет полностью обтекать крыло и сверху и снизу. Если это произойдёт, самолёт превратится в кирпич. В гражданской авиации такая ситуация считается аварийной и называется сваливанием. А угол атаки, при котором наиболее вероятно начнётся сваливание, называется критическим углом атаки.

Однако ввести современный самолёт в режим сваливания затруднительно. Во-первых, если срыв потока всё-таки начнётся, самолёт ощутимо затрясет. Во-вторых, на всех современных самолётах есть прибор, предупреждающий о приближении к критическому углу атаки. На отечественных самолётах он раньше назывался АУАСП - автомат углов атаки и сигнализации перегрузок. В-третьих, при развившемся вследствие срыва потока сваливании для восстановления нормального режима полёта достаточно наклонить нос самолёта вниз, чтобы уменьшить угол атаки, то есть увести его ниже критического значения.

Правда, есть один верный способ угробить себя и пассажиров – если резко потянуть штурвал (а на Эйрбасе джойстик) на себя, рвануть что есть сил, чтобы самолёт почти мгновенно задрал свой нос вверх. Это как лошадь на дыбы поставить. Вот только так никто не пилотирует. Разве что самоубийца.

Или... сильно испуганный человек...
Вернёмся к нашему несчастному А330. Именно это с ним и произошло. Ни с того ни с сего горизонтальная приборная скорость стажёра упала до ужасающих 111 километров в час. На что бортовой компьютер отреагировал отключением автопилота. После этого самолёт резко стал набирать высоту и увеличивать угол атаки. И только через 35 секунд, в 2 часа 10 минут 51 секунду, на высоте 11 500 метров сработала сигнализация о сваливании.
Как такое может быть? А никак. Если бы скорость действительно упала, самолёт не то что набрать высоту, он и сохранить бы её не смог. И сигнализация сваливания сразу бы сработала, а не спустя почти минуту. Однозначно, имел место отказ прибора. Но стажёр этого не осознал. Он продолжал совершать иррациональные действия.
Второй пилот начинает настойчиво звать командира воздушного судна в кабину. Стажёр увеличивает мощность двигателей до максимальной и ещё сильнее тянет джойстик на себя. Угол атаки увеличился до 13 градусов.

За двадцать секунд самолёт наскреб ещё 100 метров и достиг наивысшей точки полёта - 11 700 метров. Угол атаки увеличивается ещё больше - до 16 градусов. Это происходит в  2 часа 11 минут 16 секунд.

После этого А330 падал плашмя в течение 3 минут 22 секунд. В 2 часа 14 минут 28 секунд записи бортовых самописцев оборвались, от столкновения с поверхностью воды самолёт полностью разрушился и затонул. Хоть мощность двигателей и была максимальной, превышение угла атаки погубило воздушное судно. Самолёт, к сожалению, не ракета.
Мы мысленно восстановили эту хронологию, проанализировав только показания приборов. Они говорили лучше живых людей. Нет, мы, конечно, и переговоры экипажа послушали, но они только подтвердили нашу точку зрения. Никаких действий по выводу А330 из сваливания принято не было.  Разве что в 2 часа 11 минут 40 секунд командир воздушного судна всё-таки сумел вернуться в кабину, но принять нужное решение не успел.
Вся цепочка событий выглядела так. Самолёт летит. Приборы одного из лётчиков внезапно показывают падение горизонтальной скорости, вероятно вследствие отказа какого-то прибора. Он испугался и, пытаясь удержать  воздушное судно, начал набор высоты, слишком сильно задрав нос самолёта, что длилось в течение достаточно долгого промежутка времени. Из-за этого начался срыв потока с крыла, а чуть позже - сваливание. Именно так, а не иначе: ведь предупреждение о сваливании сработало гораздо позже падения скорости, уже после набора самолётом высоты и звучало в кабине до самого конца! А дальше - падение плашмя; тот же насмерть перепуганный стажёр в панике тянул на себя джойстик до самой воды. Даже командиру об этом не доложил, когда тот вернулся в кабину.
Он просто испугался, неверно истолковав показания приборов. По-человечески я не испытываю к нему ничего, кроме жалости. Даже учитывая то, что он утянул за собой 216 человек. Бог ему судья.
В общем, всё просто и легко объяснимо. Кроме одного.

Что, чёрт побери, произошло с горизонтальной приборной скоростью в 2 часа 10 минут 5 секунд ночи?

01:03:54
 
Дочитав последнюю страницу, я захлопнул папку, небрежным жестом отбросил её от себя и откинулся на спинку стула. Папка глухо шлёпнулась на покрытый бумагами стол, словно полупустая картонная коробка. Всё-таки подолгу сидеть на одном месте довольно изнурительно. Я хрустнул суставами запястья правой руки, вращая чуть сжатым кулаком против часовой стрелки. Тело отказывалось слушаться. Мои очки сползли на нос, голова кружилась, а ноги начали неметь и "молили" о разминке. Время стремительно летело, на передышку не было ни минуты. За окном окончательно стемнело, зажглись фонари, шум проспекта практически затих и превратился в слабый гул. Я потратил около часа на чтение, повторный осмотр документов и проверку текста окончательного отчета МАК. Как я ни старался, как ни размышлял, первыми словами в описании момента начала аварийной ситуации по-прежнему оставалась неприятная фраза: "по неустановленным причинам". Это очень и очень плохо.
Авиационное происшествие - это не авария, которую устроили мальчики, гоняющие на папиных тойотах с ветерком, чтоб аж до мурашек пробирало. Это у мальчиков жизненное кредо "авось проскочим" считается нормальным поведением. Да и что в самом деле может случиться? Ну, в крайнем случае, врежутся, поругаются, приедут гаишники, походят с рулеткой около машин, накажут невиновных, оформят, поедут к следующим и забудут. Для них это рабочие будни.  И мальчиков таких за день бьётся неприлично много. Нет, у нас так не работают.
Авиастроительная компания Эйрбас ежегодно поставляет заказчикам сотни самолётов. Среди их клиентов - авторитетнейшие авиакомпании в мире. Ещё бог знает сколько воздушных судов они сдают в лизинг или в аренду, называйте как хотите. Их продукция поставляется во все цивилизованные страны мира. Ежегодная выручка этой компании составляет десятки миллиардов евро. В тот год, когда А330 разбился в Атлантике, было продано 76 аналогичных самолётов. И они по-прежнему регулярно совершают рейсы в самые разные уголки нашей густонаселенной планеты.
И вдруг тут выяснится, что в этом семействе самолётов обнаружены серьезные конструктивные недостатки. А проблема точного определения горизонтальной скорости - это очень серьёзный недостаток! Настоящий вопрос жизни и смерти: 228 человек, по меньшей мере, могли бы это подтвердить, если бы выжили.
После чего, естественно, все авиакомпании, активно использующие этот самолёт, зададутся резонным вопросом: где гарантии, что аналогичная ситуация не произойдёт снова, только на этот раз с их пассажирами? Они не готовы рисковать жизнями сотен людей из-за конструктивных недостатков самолёта! Либо производитель самолетов устраняет недостатки, либо возвращает им деньги!

Именно эти вопросы и требования предоставляют мне и моим коллегам возможность заниматься нашими мрачными расследованиями, и, разумеется, общение нашего начальства с представителями авиаконцернов происходит совершенно иначе: вежливо, исключительно в деловом стиле и путем строго конфиденциальных переписок между различными менеджерами. Однако смысл этих разговоров всем предельно ясен и, так или иначе, сводится к деньгам.
В наши дни в небе действительно безопасно, хотя бы потому, что полёты сопряжены с громадными финансовыми вложениями.
Когда стало понятно, что мы не можем достоверно объяснить причину резкого падения горизонтальной приборной скорости, начальство вызвало нас на ковёр. Нас - таких же очкариков, как я, немного разбирающихся, почему самолёты всё-таки летают, хоть и сделаны они из алюминия. Мы все сидели за большим отполированном до блеска столом в мягких кожаных креслах. Нас похвалили за достоверность промежуточных отчетов, точность и красоту компьютерной реконструкции и прочую мишуру. Мы слушали вполуха, зная, что вызвали нас не за этим. Все эти пустые слова золотой похвалы были лишь присказкой и заняли они у начальства не очень много времени - ровно столько, чтобы не дать нам заскучать. Мне даже показалось, что вся наша работа по описанию действий экипажа в процессе развития аварийной ситуации их мало интересовала. Закончив с фальшивой похвалой, начальство в ультимативной форме поставило перед нами задачу: делайте что хотите, но найдите причину падения приборной скорости; придумывайте, моделируйте, действуйте, хоть сами ныряйте на дно Атлантики с аквалангами, но разберитесь, почему весь этот ужас начался. Им нужен был по-настоящему доказательный ответ. Лично я считал такой подход идейно верным, хоть и догадывался, что за кулисами на них давит Эйрбас. Уверен, мои коллеги ощущали то же самое.
Это было начало настоящего кошмара. Очень скоро мы убедились, что действительно серьёзно вляпались.
В целом, было очевидно, что произошёл отказ какого-то прибора. Падать-то самолёт начал позже из-за неверных контрмер экипажа. Начальство выделило деньги на подъём с глубины наиболее важных элементов конструкции самолёта. Мы их разобрали и осмотрели, но ничего подозрительного не обнаружили. Мы опросили большое количество людей - сотрудников наземных служб, авиационных менеджеров, диспетчеров, лётчиков-испытателей, пилотов А330 из разных стран, конструкторов - и выдвинули несколько правдоподобных теорий. Однако компьютерные эксперименты ничего не дали, испытания на авиационном тренажёре тоже закончились безрезультатно. Провели серию экспериментов с реальным А330, смоделировав движение воздушных потоков в гигантском бассейне, - без толку. То же самое повторили в гигантской аэротрубе - ничего. Ещё с десяток самых разных версий, от банальных до совершенно фантастических, не получили никакого экспериментального подтверждения. Всё без толку. Скорость не падала.
Многие пилоты указали нам на возможные причины такого странного изменения в показаниях приборной скорости, вспомнив несколько серьёзных авиационных происшествий. Но причины этих отказов были достаточно быстро обнаружены и устранены задолго до катастрофы над Атлантикой - А330 эксплуатировался уже второй десяток лет. На всякий случай мы проверили и эти версии - безрезультатно. Ни обледенение датчиков, ни короткое замыкание, ни что-либо ещё не приводило к падению приборной скорости у А330 непосредственно во время полёта. Машина оказалась очень надежной, с совершенно невероятными возможностями отказоустойчивости.

Все эти испытания были тщательно задокументированы, а документы лежали в рабочем беспорядке прямо передо мной на столе. Я перечитывал их сотни раз, заучивал их тексты наизусть, спорил об их содержании, засыпал с ними под подушкой - что только ни делал, как только ни старался найти причину, но всякий раз терпел неудачу.
Время шло, и начальство становилось всё раздражительней. Формально им было не к чему придраться - мы выполняли нашу работу со скрупулёзностью учёных-исследователей и регулярно докладывали об итогах тех или иных испытаний. О положительных результатах доложить, к сожалению, мы не могли по понятным причинам. Все хотели докопаться до истины, а больше всех, конечно же, Эйрбас, но тайна падения приборной скорости оставалась неразгаданной. В тщетных попытках найти истину, я собрал все имеющиеся у меня документы и уехал из дому, подальше от родных. Мне казалось, что так будет лучше и для меня и для них. Я уже делал так раньше, но в исключительных случаях. А этот случай был не просто исключительным - он был безнадёжным. Так я и оказался в этой комнате.
Но сегодня я буду вынужден её покинуть. Нам ясно дали понять, что все мыслимые и немыслимые сроки прошли. В десять часов утра я предстану перед начальством с "неустановленными причинами" в большой папке. Почему-то я уверен, что моим коллегам будет совершенно нечего добавить к этим словам. Конец. Миссия провалена.

Мы не смогли. Мы боролись изо всех сил, но наших умственных способностей и ресурсов оказалось недостаточно. Нам надо было лучше учиться. Из-за нашей неудачи люди будут продолжать гибнуть в воздухе "по неустановленным причинам".
Наши родные все три года наблюдали наше нарастающее отчаяние. Теперь они будут утешать нас: "Вы сделали всё что смогли, ребята. Вы боролись изо всех сил. Это оказалось слишком сложно. Мы уверены, такого больше не повторится! Уж слишком маловероятно, что эта ситуация повторится". Интересно, думали бы они также, если бы на их автомобилях вдруг ни с того ни с сего отказал спидометр. Разумеется, нет. Они бы просто заменили его. Если бы с самолётами всё было так же "просто". В этом плане я им сильно завидую.

Я встал со стула и пошёл в левый угол комнаты, туда, где стоял комод с часами. Мне захотелось дотронуться до их поверхности, как будто там, внутри, за электронным циферблатом, прятались ответы на вопросы, не дававшие мне спокойно спать по ночам. Я молча постоял несколько минут перед часами, сдержанно зевнул, затем покосился на дверь. Казалось, пока я не разберусь с самим собой и А330, там, за пределами комнаты, будет царить вакуум, ничто, безграничная пустота. И туда, за дверь, я буду вынужден выйти сегодня утром сломленный и подавленный. Потому что я не понимаю, не могу объяснить, что же случилось с самолётом.
Я хочу попросить прощения. У вас, двух сотен восемнадцати человек, - мужчин, женщин, детей и грудных младенцев. Я не знаю, почему упала скорость. Никто во всём мире этого не знает. Но из всех людей в мире сомнительная честь составлять окончательный отчёт выпала именно мне. Моя вина в том, что я посчитал себя самым умным.

Я действительно сказал это? Забавно... уже не в первый раз я замечаю, как разговариваю сам с собой. И не в первый раз прошу у мёртвых прощения. Внутри меня вдруг что-то дёрнулось, в левом виске сильно застучало. Это они, воспоминания, вновь нахлынули в самый неподходящий момент. Все эти сухие слова из моего отчёта - скорость, автопилот, ошибка экипажа, срыв потока, сваливание, падение с эшелона - внезапно напомнили мне одну похожую трагедию, случившуюся несколько световых лет назад. Это было самое первое авиационное происшествие, в расследовании которого я принимал участие.

Хотя нет. Воспоминания нахлынули не из-за отчёта. Все эти три года мы безуспешно пытались найти и обнародовать святую святых - истину. А тогда, в Карши, всё было с точностью до наоборот.

- 209302:31:17
 
Жара преследовала меня, как затравленного зверя. От неё не спасало ничто - даже тень предательски отворачивалась, когда я мчался к ней за спасительной прохладой. Лучи солнца без труда отыскивали незащищенные участки кожи на моём теле и безжалостно опаляли их. С той самой минуты, как я покинул самолёт и ступил на трап в Ташкенте, началась моя битва с летним узбекским зноем. И я был изначально обречён на поражение.

Я старался держаться молодцом – как-никак это была моя первая командировка, почти что заграничная, и к ней я усердно готовился. Но на лицах моих коллег и куратора также застыла маска непрекращающейся борьбы с жарой и раздражения. Назвав их "коллегами", я сильно преувеличил, поскольку являлся низшим звеном в здешней "пищевой цепочке". Я был ещё совсем мальчишкой, а они - опытные, матёрые звери, расследовавшие самые резонансные полётные несчастья, выпавшие на век реактивной авиации. Учёные, способные обуздать даже небо.  Царь и бог для меня и для них был наш куратор - опытный сотрудник с огромным стажем и соответствующей формой допуска к секретной информации. Ведь раньше было именно так. Во времена СССР все авиационные происшествия курировались соответствующими органами государственной безопасности. Я не знал ни настоящего имени нашего куратора, ни его звания, но он разрешил обращаться к нему просто, почти по-дружески, - дядя Женя.
Пока мы летели в Ташкент, я вспоминал всё, что изучал про Ту-154. Именно этот самолёт разбился за несколько часов до нашего вылета в ночь на 1 июля. Это произошло недалеко от города Учкудук, воспетого в известном шлягере. Мы везли с собой всё необходимое оборудование для анализа бортовых самописцев, поскольку расследование могло сильно затянуться. Должен сказать, что я по-прежнему считаю Ту-154 великим самолётом. В наши дни любое авиационное происшествие, связанное с этой легендарной машиной, вызывает массовую истерию в прессе, интернете и на телевидении. Перед камерами собираются всякие непонятные дяденьки в пиджаках и галстуках, которые с пеной у рта бранят этот многострадальный самолёт и публично нарекают его рухлядью и старьём. Насчёт его технической отсталости они, в общем-то, правы, хоть и не способны привести достаточно веских аргументов. Но, что касается человеческих жертв, то гораздо чаще выясняется, что причиной той или иной катастрофы становится ошибка экипажа, а не состояние или возраст Ту-154. Ведь мало кто знает, что возраст самолёта никак не коррелирует с его надёжностью. Здесь я вынужден отдать должное советскому строю, уже много лет как прекратившему своё существование, - тогда подобные спекуляции на почве оборвавшихся человеческих жизней в корне пресекались.
Однако, что я, тогда ещё молодой стажёр, знал о Ту-154, который дядя Женя ласково называл полтинником. Конечно же то, что у него три двигателя расположены в хвосте - в те годы такая схема считалась очень прогрессивной. Ту-154 был единственным среднемагистральным пассажирским самолётом, который мог летать с грунтовых аэродромов и технически неподготовленных аэропортов. В результате, двигатели могли запросто засосать внутрь случайно забредшую на поле овечку или ветви слишком разросшегося дерева - размах крыльев-то ого-го! Для предотвращения этого изменили проект, чтобы двигатели оказались как можно ближе к корпусу. Благодаря такой конструкции, самой большой опасностью, подстерегавшей полтинник стала вероятность пожара или разрушения двигателя на взлёте. В хвосте кроме двигателей располагались рули, провода, гидравлические приводы и прочая матчасть, которая во время аварии уничтожалась пламенем с бешеной скоростью, и самолёт, понятное дело, терял управление. По этой причине случилось две катастрофы с интервалом в несколько лет - одна в Красноярске, другая в Иркутске. Если бы двигатели подвесили под крыльями, как у зарубежных самолётов, то такая проблема была бы исключена, но при этом полтинник перестал бы быть таким быстрым и стремительным.
Стоит также отметить, что схема расположения двигателей под крыльями, как на Боингах и Эйрбасах, имеет свои не менее опасные недостатки. Во-первых, увеличивается засос мусора с грязной полосы. Зимой вместе с мусором засасывается ещё и снег, что не способствует долговечности и сохранению отказоустойчивости. Во-вторых, существует вероятность "залёта" в результате нерасчетного взаимодействия со стаей птиц. Здесь нужно отдать должное полтиннику, у которого вероятность попадания птиц в двигатели стремится к нулю из-за турбулентности от корпуса. В-третьих, при отказе одного из двигателей, которые расположены под крылом, Боинги и Эйрбасы начинает ощутимо разворачивать, и пилотам приходится матами и педалями выправлять курс.

Размещение двигателей в хвосте делает хвост полтинника очень тяжелым, из-за чего при значительном превышении допустимого угла атаки самолёт сваливается в плоский штопор. Для тяжеленного полтинника это верная смерть без каких-либо шансов на спасение, но ведь не надо же самолёт до такого состояния доводить! Да и на других самолётах с углом атаки шутки плохи. В общем, это был отличный для своего времени самолёт. Про него даже сняли фильм "Экипаж", при просмотре которого работники авиационных служб впадали в коматозное состояние. Чего стоила одна только сцена ремонта самолёта "на ходу"! Ту-154 исправно прослужил не один десяток лет и стал самым массовым советским пассажирским самолётом. Он, конечно же, уступил свои позиции, когда СССР развалился и отечественные авиакомпании начали брать в лизинг зарубежные самолёты, но вовсе не потому что был "старьем", "рухлядью" или "машиной смерти", как любили его величать "специалисты из телевизора". Ничего подобного, просто в дело вступили рыночные отношения, и выяснилось, что полтинник жрёт 5,5 тонн авиационного керосина против 3 тонн у Боинга или Эйрбаса, а пассажиров в него умещается меньше. Да и экипаж у него четыре человека, а на Боингах и Эйрбасах – два, а значит и зарплату можно платить в два раза меньше.
И последнее, но не по значению. Я с родителями летал в "мой первый полёт" тоже на Ту. Только тот Ту был 134.
Всё это я повторял про себя, как мантру, на протяжении всего перелёта из Москвы в Ташкент. Полёт прошёл совсем не так, как я ожидал. Я думал, что дядя Женя будет активно проверять мои знания, наставлять и давать те или иные распоряжения, но он был весь в себе и молчал. Мне предстояло осознать, насколько ужасной может показаться наша работа непосвященным людям. И, как ни странно, мне хотелось, чтобы это осмысление снизошло на меня как можно скорее. Я твёрдо решил посвятить себя расследованию авиационных происшествий после смерти родителей. Я хотел, чтобы люди в небе гибли реже. И я надеялся, что из меня выйдет толк.
После приземления нас поприветствовали, проверили наличие документов, посадили в вертолёты, и мы снова взмыли в небо. Хотелось, чтобы сквозняк избавил от чудовищной жары, но наверху, в воздухе, мне стало только хуже. Ноги и руки отказывались слушать команды мозга, голова сделалась тяжелой, и мне показалось, что я вот-вот отключусь. Нельзя, не велено, надо бороться со сном! Мы по должности не спим!
Прошло несколько часов. Преодолев путь длиною чуть меньше бесконечности, мы очутились в пустыне, в 60 километрах северо-восточнее Учкудука. Здесь нам открылась страшная картина. С небольшого бархана место гибели было видно как на ладони. Место падения лайнера оцепили и поделили на квадратные секторы красно-белой лентой. Люди в форме появлялись то тут, то там. Внизу в желтоватом песке, перемешанном с чёрной массой непонятной консистенции, лежали разбросанные фрагменты фюзеляжа, части хвостового оперения и три двигателя, разлетевшиеся во все стороны. Всё остальное догорало вокруг. Воздух пропитался сладковатым запахом горелой человеческой плоти, вызывавшим приступы тошноты и холодного бесконтрольного ужаса. Жутко обезображенные останки человеческих тел валялись прямо на песке, спасатели не успевали убирать их в черные мешки для отправки в морг. Настоящая братская могила в пустыне, гораздо страшнее, чем на картине Верещагина. В тот день, с небес под землю спустились двести человек, не выжил никто. И жара, жара, жара...
Я застыл, уставившись на погибший самолёт, открыв рот от невероятного потрясения. Хотелось отвернуться и бежать куда угодно, подальше от этого почерневшего песка. Мне было гадко от одной лишь мысли, что здесь, среди обезображенных тел мужчин, женщин и детей, мне придётся искать два цветных шарика, подавляя скорбь и глотая слёзы. Я ощущал себя гробокопателем. Дядя Женя незаметно подошёл ко мне сзади и грубо рявкнул: "Нечего пялиться и ныть как баба!". Это вернуло меня к жизни. Мы - железобетонные. Они мертвы, и мы не можем их воскресить. Наша задача – разобраться, почему упал самолёт.
Мы достаточно быстро получили то, зачем пришли. На Ту-154 поиск бортовых самописцев сводился к обыску хвостовой секции самолёта. Хотя, сказать, что это просто, значит солгать, - самолёт врезался в землю с бешеной скоростью, усеяв обломками громадную площадь. Так или иначе, мы справились. Найденные шарообразные самописцы были заляпаны песком, копотью и внешне напоминали испеченный в золе картофель. Где-то там внутри, на магнитной ленте, вместе с предсмертными криками экипажа нас ждали ответы на все вопросы.
Под конец этого ужасного дня я желал лишь одного: воды. Ради бога, воды!
***
Начались утомительные, полностью посвященные реставрации ленты, дни. Всё это время мы ночевали в местном профилактории для лётного персонала, расположенного на территории аэропорта Ташкента. Хотя правильнее было бы назвать его общежитием. Спать там было совершенно невозможно - постоянный скрип коек, топот лётчиков, спешащих по коридору на рейс, и, разумеется, полное отсутствие кондиционеров. Легко понять наше эмоциональное состояние, ухудшающееся день ото дня. Все скрывали друг от друга накапливающийся недосып, но безуспешно. Мы закончили реставрировать ленту лишь спустя неделю и приступили к первичному анализу.
Исследование показаний приборов и прослушивание переговоров экипажа проводились в полном молчании. Было слышно, как тикают наручные часы дяди Жени, разбавляя возникающие минуты гробовой тишины. Оно и понятно - что приятного в расследовании причин гибели двух сотен людей? Когда запись оборвалась, мы просидели неподвижно некоторое время и повторно запустили ленту. Цепочка событий вырисовывалась крайне мрачная...
Самолёт выполнял ночной пассажирский рейс по маршруту Карши-Ленинград (теперь - Санкт-Петербург) с одной промежуточной посадкой в Уфе. В самолёте находилось 9 членов экипажа, 139 взрослых пассажиров и 52 ребёнка различного возраста. Это много, учитывая что пассажировместимость Ту-154 составляет 176 человек. Чтобы уместить всех, приняли решение сажать детей на колени к родителям в обязательном порядке. Несмотря на такое большое количество пассажиров, взлётный вес загруженного самолёта укладывался в допустимые ограничения, однако с весьма незначительным запасом. Всё это задокументировали перед взлётом, а значит это было известно нам ещё до нахождения бортовых самописцев.
Около 11 часов вечера по местному времени, Ту-154 взмыл в небо. Как показывало прослушивание, предвзлётную проверку экипаж проводил несколько вяло, но без каких-либо нарушений. Взлёт как взлёт.
Но дальше начинались необъяснимые вещи. Набор высоты осуществлялся на автопилоте. В этом, конечно же, нет никаких нарушений, однако, все сразу обратили внимание на странные, нелогичные действия экипажа. Дело в том, что непосредственно в начале взлёта угол атаки любого самолёта достаточно высок, - чтобы осуществить отрыв от полосы, необходима большая подъёмная сила. Но с каждым набранным метром экипаж любого самолёта постепенно опускает нос, уменьшая угол атаки по мере приближения к нужной высоте. Он как бы компенсирует такими действиями достигнутую высоту.

Здесь же ситуация была иной. По необъяснимым причинам Ту-154 набирал высоту на автопилоте с постоянным углом атаки, но без плавного выравнивания за счёт опускания носа. Уже это сильно настораживало. Через некоторое время горизонтальная приборная скорость начала медленно падать, а полтинник всё так же упорно рвался вверх. Так он скрёб-скрёб и наскрёб 11 600 метров высоты, но ценой потери скорости и с высоким углом атаки. Таким образом, через сорок минут после вылета из Карши Ту-154 летел со скоростью 400 километров в час вместо положенных 550 и при этом практически "на потолке".
Самолёт затрясло. Послышалась реплика экипажа: "Что это было?". Складывалось ощущение, что тряска стала для пилотов полной неожиданностью. Затем, тоже совершенно непонятно с какой целью, мощность двигателей была уменьшена до малого газа, в результате скорость лайнера упала до 290 километров в час. Спустя ещё примерно минуту, в 23 часа 45 минут, экипаж связался с диспетчером аэропорта Карши:
Ту-154: Так, э… кто нас, кто слышит борт! Выключай три двигателя! Выключаем три двигателя! Ответьте, кто слышит!
Диспетчер:  Карши, на приеме.
Ту-154: …двигатели, непонятное положение, вращение самолета!
Диспетчер: Борт, доложите обстановку.
 Ту-154: Беспорядочное вращение самолета! Предпринимаю меры!
Сообщение сопровождалось нелепыми, неестественными показаниями приборов, в особенности авиагоризонта и компаса. Всё сводилось к неутешительному выводу - Ту-154 потерял скорость, вышел на закритический угол атаки, свалился и вошёл в плоский штопор.
А дальше произошло то, отчего я до сих пор покрываюсь тройным слоем мурашек, если случайно вспоминаю. В течение трёх с половиной минут, пока неуправляемый лайнер кружился в смертельном вальсе с вертикальной скоростью 80 метров в секунду, экипаж слёзно прощался с родными, крича горькие, надрывающие сердце слова: "Я люблю тебя дорогая, береги детей!", "Прости, что был груб с тобой перед отъездом и прощай!", "Мама не плачь, заботься о внуке!",  "Любимые мои шантропята, папа гордится вами!", "До свиданья, дорогие, родным передайте, передайте родным!". Мы слышали эти отчаянные мольбы, запечатлённые на магнитной ленте, обреченные голоса накладывались друг на друга, мешая разобрать отдельные слова. Несчастный экипаж пытался докричаться до земли, уже зная, что после неизбежного сокрушительного удара, который превратит их в пыль, кто-то найдет их останки и исполнит последнюю волю.  А желтые пески пустыни приближались всё быстрее и быстрее...

За две секунды до обрыва записи, а значит, до столкновения с землёй и до смерти, прозвучало недвусмысленное "Всё, ****ец!", раздался крик и лента щёлкнула. Я застыл, не в силах пошевелиться.
Невозможно забыть эти жалобные голоса, полные осознания приближающегося конца человеческой жизни. Годы спустя, когда я отслушал множество почти аналогичных записей, те прощальные фразы остались для меня самыми жуткими. Последние мгновения были разные: кто-то молился, кто-то орал "Не убивайте!", кто-то в крайней степени стресса визжал: "Спокойной ночи!", кто-то просто говорил: "Нам конец. Прощайте", но ту первую "похоронную" магнитную ленту мне не забыть никогда.
Нужно обязательно понять, что произошло! Мёртвые должны быть услышаны!
- Все думают о том же, о чём и я? - послышался спокойный голос дяди Жени.
Конечно же, уважаемый товарищ куратор, что за вопрос! Конечно же все чувствуют, разделяют этот ужас приближающейся гибели, соболезнуют лётчикам и обязательно исполнят их последнюю волю! Мы же люди, а не бесчувственные роботы! Мы фактически наблюдали, как падал переполненный самолёт! Господи, упокой души этих несчастных!
Все согласно закивали. Вот только дядя Женя говорил не о людях, соболезнованиях, человеческих качествах, действиях экипажа или предсмертных прощаниях. Я был слишком молод и впечатлителен. Я был слишком поглощен эмоциональной человеческой речью и шокирован звуками голосов беспомощных пилотов, я потерял способность аналитически мыслить. А вот все остальные, слышавшие ту же плёнку профессионалы, помимо необычного пилотирования на взлёте отметили две важнейшие нестыковки.
Во-первых, почему-то не сработал АУАСП - та самая сигнализация, предупреждающая об опасном угле атаки. Она должна была оповестить экипаж в тот момент, когда самолёт достиг максимальной высоты полёта, а угол атаки стал совсем уж большим. Но этого не произошло. А чуть погодя и вовсе началась тряска - верный признак начала срыва. В сложившейся ситуации действия экипажа по уменьшению мощности двигателей - "убавить режим", как они сами говорят, - оставались совершенно неподдающимися объяснению. Правильнее было бы опустить нос и, наоборот, повысить мощность. Короче говоря, здесь было, над чем подумать.

Мне стало стыдно, что я не заметил этого простейшего момента. В самом деле, современный самолёт без всякого предупреждения автоматики валится в штопор. Так не бывает. В момент зарождения авиации это могло случиться запросто, но уж точно не в эпоху реактивных двигателей. Что же случилось с АУАСП? Хорошо, что дядя Женя не спросил меня о моих наблюдениях после прослушивания, иначе я бы опозорился со своей сентиментальностью. Мне повезло.
А вот вторая нестыковка была куда более интересной, я бы даже сказал мистической. Её я также не заметил, но в отличие от первой, я поначалу даже не понял, о чём говорит дядя Женя. Его коллеги, в отличие от меня, заметили эту странность, но, судя по недоумению на их лицах, так же не могли сходу придумать разумного объяснения.

После взлёта Ту-154 и набора им высоты 5100 метров и до начала тряски в кабине пилотов царила гробовая тишина.

***

- Что думаешь, малёк? -  спросил меня сквозь зубы дядя Женя, закуривая сигарету красивым, но показушным образом, с изящным перебрасыванием спичечного коробка из руки в руку. Раздался приятный звук чиркающей спички. Мы стояли на улице, укрывшись от солнца под небольшим навесом. Прошло около двух часов после первичного анализа, дядя Женя попросил всех разойтись, договорившись сделать перерыв на несколько дней для формулирования и обработки версий.
Я никогда не мог терпеть сигаретный дым, особенно в те времена, когда табак был значительно вреднее, чем сейчас. Хотя, возможно, он был абсолютно таким же, но мне, некурящему человеку, он казался самым настоящим нервно-паралитическим газом, типа иприта. А вот дядя Женя и часа не мог  продержаться без сигареты. Он был харизматичной личностью, выглядел как настоящий сыщик, а его взгляд пронизывал собеседника насквозь, как бы говоря: утаить от меня ты ничего не сможешь, и забыть - тем более. Крепкие сигареты, которые он регулярно курил, только дополняли это ощущение.
- Да не молчи ты, - продолжил он, затянувшись, - я всё прекрасно понимаю, слушать такое в первый раз сложно. Потом привыкаешь и анализируешь на автомате. Но надо разобраться, малёк. В нашем небе летают сотни таких же полтинников. Нельзя допустить, чтобы их экипажи тоже залетели.
- Дядя Женя, вы уточните, - спросил я голосом не слишком прилежного ученика, почесывая затылок, - вы про АУАСП или про тишину?

Я никогда не любил подобных "отеческих" наставлений, но терпел их от дяди Жени. Он старый, умный, он долго меня учил, терпел оплошности, ему можно, позволительно. Дядя Женя сплюнул и, придерживая сигарету указательным и средним пальцем, ответил, жестикулируя обеими руками:
- Да что АУАСП. АУАСП - неинтересно. Оно могло быть обесточено, могла лампочка перегореть, динамик может туда галимый вставили. Они его могли просто забыть включить, хотя это уже маловероятно - перед взлетом они всё по инструкции проверяли, докладывая друг другу, сам слышал. И, если помнишь, прошлись по всем приборам, как в пинг-понг играли, только словесный.
- Не, малёк, - продолжил он, затянувшись, - с АУАСП мы разберёмся, и не такое раскапывали. А вот почему они молчали в тряпочку чуть ли не двадцать минут - это уже поинтереснее вопрос.
- Так тут тоже можно с десяток версий накидать, - поспешил возразить я. - Могли микрофоны выйти из строя, пилоты могли чересчур сосредоточенными быть, ночь как-никак. Пассажиров, опять же, больше положеного. Ну и, разумеется, самописец мог быть поврежден при падении именно в этом самом месте.
Дядя Женя усмехнулся, в очередной раз глубоко затянувшись. Сигаретный дым основательно заполонил пространство между нами и неприятно резал мне глаза. А запах какой… Чувствую, дядя Женя на пару с этой жуткой среднеазиатской жарой всё-таки угробят меня.
- Не обижайся, малёк, - сказал дядя Женя, ехидно улыбаясь, точно Чеширский Кот, - но сразу видно, что ты зожник. Поэтому тебе некоторые вещи и тяжело понимать. Может, покумекаешь на досуге не пора ли начать смолить?
- Простите? - в недоумении переспросил я.
- Да зожник, говорю. Здоровый образ жизни. Не пью, не курю, матом не ругаюсь, кофе вредно, чай полезно, пейте дети молоко - туалет недалеко, и всё такое. Не, это, конечно, хорошо, ты не подумай, что я против, - тут он резким движением руки отмахнул муху, кружившую около его поседевшей головы, - просто тебе невдомёк, что не все людишки твои чудесные взгляды разделяют. Сам посуди, пилот - он же тоже человек, и работает он на человеческой работе. Вредной работе, как шахтёр, лифтёр или ещё черти кто, - но именно работе. И раз он человек, потребности у него человеческие, опять же. Он, когда за приборами сидит, ему, конечно, сосредоточиться надо, это ты верно подметил, но когда ты в ночную смену работаешь, малёк, сосредотачиваться получается херовато. Лётчику кофе нужен, как керосин самолёту, - он снова затянулся, - а ещё он наверняка жрать захочет, опять же из-за нервного напряжения. Курицу у них там подают или ещё что... Короче, - он отбросил сигарету в сторону, завел руки за спину и посмотрел мне прямо в глаза, - подозрительно это, чтобы четыре взрослых мужика сидели, как статуи, в кабине и молчали в тряпочку. И чтоб ни один не заговорил о политике, футболе, хоккее, бабе или прочем говне? Да я в жизни не поверю! Хоть один бы кофе попросил, уж будь уверен. Полтинник - машина тяжелая в управлении, там надо уметь приборы в кучу собирать, без допинга никак. Что касается сломанных микрофонов, то это чушь, малёк. Они при взлете переговаривались и, как самолёт затрясло, вдруг заволновались и с диспетчером связались, и с родными прощались, как поняли, что помрут скоро. Да и тихий рокот работающих двигателей мы слышали, и ты слышал. Или не слышал? Не, микрофоны в порядке определенно. Скрипов и фантомных шумов мы в этом месте также не наблюдаем, значит, скорее всего и пленка целая, не монтировали мы там ничего. Жопа, короче, какая-то. А ещё ты считать только до трёх умеешь, до десяти - поучиться надо.
Сказать в ответ мне было, к сожалению, нечего. Я не мог по-настоящему обижаться на старого пса, да и не хотел - я уже долго общался с ним и привык к его язвительной манере отстаивать свою точку зрения. Я знал, что он любит меня как родного в глубине души.
- Вот что, малёк, - дядя Женя подошёл ко мне вплотную и положил руку на плечо, - поезжай-ка ты в Карши, откуда они взлетали. Посмотри на аэропорт, народ поспрашивай. У товарищей, конечно, все документы есть, они будут тебя отфутболивать, но ты прояви упорство. Своими глазами всё увидеть не помешает. Да и ушами послушать - тоже. Особенно, когда глаза и уши молодые. Мы пока с товарищами проведём экспериментик. Надо понять, можно ли было машину вывести из сваливания, правильные ли действия экипаж совершил или нет.
- Так понятно же, что неправильные, - возмутился я. - У них скорость ниже нормы в разы, угол атаки опасный, а они вместо опускания носа двигатели выключают. Самоубийцы какие-то.

- Да-да, складно звонишь, скорости, углы, действия - всё неправильно. Самоубийцы, - вот здесь ты преувеличил, брякнул, не подумав, в который раз. Ты документики же читал? Один пилот двадцать лет летает - орёл, понимаешь, второй - пятнадцать, штурман и бортинженер с командиром не разлей вода были, как у нас говорят "спетый экипаж". Полтинником они управлять уж наверняка умели и, что у него хвост тяжелый, знали не хуже нас с тобой. И метеосводку получили, знали что жара, что в жару самолёт набирает высоту медленнее. Нет, малёк, здесь что-то нечисто. Съезди, посмотри, поговори. Надо понять, почему опытный экипаж обосрался на ровном месте. Кроме нас ещё две сотни человек хотят это узнать. Части некоторых из них ты видел. Понравилось?
Поездка обещала быть не из приятных. Мне предстояло преодолеть путь более чем в 500 километров, и не было ни малейшего шанса спастись от жары. Служебный вертолёт мне, разумеется, не предоставили. Несколько утешала возможность воспользоваться служебной машиной, но ровно настолько, чтобы всё равно настраиваться не на поездку, а на жестокую пытку. Так и вышло. Я сидел на заднем сиденье. Водитель полностью открыл все окна, и я пытался поймать лицом сквозняк и прохладу, но безрезультатно. Зной оказался сильнее моего юного, так и не привыкшего к среднеазиатской погоде, организма. Я пытался заснуть, но тряска мешала принять удобное положение, к тому же подложить под голову было нечего. Так я и мотался из стороны в сторону все семь часов до самого порога аэропорта Карши.
Выйдя из машины перед главным входом, я остолбенел. Это и аэропортом можно было назвать с очень большой натяжкой. Аэровокзал есть, диспетчерская башня есть, одна взлетная полоса с парой "рулежек" есть. Больше похвастаться было нечем. Я походил вокруг да около, в ответ на сопутствующие вопросы со стороны охраны показывал удостоверение и сам завязывал разговор, благо по-русски почти все свободно говорили. Профилактория для экипажей нет, нормальной дороги от Карши нет, зал ожидания крохотный, о кондиционерах или вентиляторах, разумеется, говорить не приходилось. Зато есть общественные туалеты, грязные как подворотни, большинство из которых не работает. Пассажиры, работники аэропорта и члены экипажей болтались на жаре, мысленно проклиная все на свете. Мне удалось потолковать с некоторыми пилотами, поспрашивать их что да как. И выяснилось, что их отвозили на рейсы аж из Ташкента по той же дороге, по которой привезли и меня. Причём они настаивали на том, что подобное здесь - обычная практика.
Ну и дела!
Не без труда удалось пробиться в диспетчерскую, чтобы хоть что-то узнать о погибшем самолёте. Ничего нового или интересного мне, к сожалению, никто не сообщил. Ну, был такой борт, взлетал поздно вечером в 23:00. Ужасно загруженный - удивительно как все влезли, не иначе набивались как сардины в банку. Это ничему не противоречило - взлётный вес самолёта соответствовал всем требованиям. Ну, задержали рейс на 4 часа - так у нас, сами видели, всего одна взлётная полоса. Ну да, экипаж прибыл из Ташкента, а непосредственно в Ташкент он прилетел другим самолётом, в качестве пассажиров. Ну, так у нас принято, мы на логистику кадров влиять не в состоянии. А то, что общежития для экипажа и элементарных удобств для пассажиров у нас нет, - это вина не наша, аэропорт сдавали к годовщине Великой Октябрьской революции. Все необходимое у нас в наличии, остальное будет достраиваться в процессе. Разбился самолёт, говорите? Мы в курсе, не наша ответственность, экипаж выполнил осмотр борта, доложил, что всё в порядке, самочувствие пилотов удовлетворительное, местная медэксперт до полётов допустила. Все доклады выполнялись по расписанию, разве что в 23:45 сильно напугали каким-то "беспорядочным вращением самолёта". Мы не виноваты, мы свою работу делаем, не мешайте нам, пожалуйста, самолёты сажать!
Всё это я ещё на этапе анализа услышал и в документах прочитал. Но когда увидел своими глазами, конечно же, получил более "яркие" впечатления. Безалаберность сотрудников поражала. У них самолёт разбился, а они и в ус не дули. Возможно в том, что никто не воспринимал меня всерьёз, свою роль сыграл мой юный, на их взгляд, возраст. Нужно было доложить об этом дяде Жене, он умел общаться с такими людьми и быстро наводил порядок. Так или иначе, ловить в Карши было нечего. Я ещё пошатался по взлётному полю, заглянул во все места, куда пустили, несколько раз прошёл аэровокзал вдоль и поперёк, что было совершенно бесполезно, и не солоно хлебавши сел в машину и отправился обратно в Ташкент. Всего на поездку я потратил почти два дня, а ночевали мы с водителем в машине, скрючившись на неудобных жёстких сидениях.
По дороге обратно, несмотря на нечеловеческую усталость, мне не удалось поспать. Даже в сумерках и темноте я потел и задыхался, словно поросенок, запертый в душной парилке. На момент моего возвращения в Ташкент, я уже больше суток провёл на ногах и едва стоял на них от обезвоживания. Надо было попытаться поспать перед завтрашним разбором. Я надеялся, что опытным коллегам повезёт больше, поскольку мне не удалось разузнать ничего путного. Завтра всё должно было окончательно решиться.

Я уже подходил к подъезду общежития, как вдруг услышал где-то сбоку бодрый возглас:
- Братан, огоньку не найдётся?
Я обернулся. Из тени ко мне вышел высокий мужчина крепкого телосложения, с добрыми карими глазами, большим носом, полными щёками и островатым подбородком. Хоть время и было позднее, но он всем своим видом излучал добро и безмятежность. А ещё он немного картавил.
- Я не курю, извините, - ответил я.
Тот махнул рукой и пристально уставился на меня.
- Секундочку! А я тебя знаю! - Выпалил он после непродолжительной паузы. Тут его глаза сузились и в них сверкнул недобрый огонёк. - Ты же вместе со столичной комиссией прибыл! В "почтовом ящике" работаешь?

Только грубого выяснения отношений мне и не хватало - как раз после того, как я проехал сотни километров и очень хотел принять горизонтальное положение.
- Мне запрещено разговаривать с вами. Всего доброго! - Я резко развернулся, давая понять, что наш разговор окончен.
Но здоровяк и не думал сдаваться. Он практически мгновенно сделал два шага, крепко схватил меня и развернул лицом к себе, как тряпичную куклу.
- Молодой, ты эти шутки брось со мной. Мы, лётчики, не любим таких, как ты. Ходите себе, разнюхиваете, выясняете, ищете, в чём бы нас обвинить, как бы нам жизнь испортить! Что, нравится тебе твоя работа, школяр? - Тут он начал медленно забываться в выражениях. - Нравится слушать предсмертные крики нашего брата с магнитных лент? Ничего у тебя внутри не ёкает?

Конечно ёкает. Тут у кого хочешь ёкнет, ночей потом спать спокойно не сможешь. Вот только ты, здоровая дылда – последний, перед кем мне хотелось бы отчитываться.
- Руки свои от меня убрал! - Я попытался вырваться из его цепких лап, но куда там!
- А мы потом от ваших решений крутимся как белки в колесе. Регламент - то, регламент - сё. Жрёте вы, лётчики, слишком много, летать ни хера не умеете, ошибаетесь, пассажиров гробите! Створки закрывать не смейте, а то намеченный курс не удержите! В солнце пяльтесь, ничего, не ослепнете! Врезать бы тебе, дебильскому отродью, да посадят меня! А ты гнида, ещё и прав окажешься!
Гнида, дебильское отродье - всё это было не страшно. Но вот про створки он зря сказал, ох, как зря! Со всей силы, со всей своей злобой на неудачный день и губительный климат я точно врезал ему справа, прямо в красивый, почти мальчишеский, карий глаз. Он охнул и отступил.
Я замер на несколько секунд, прикидывая ударит он меня в ответ или нет. Мой незадачливый собеседник стоял напротив, чуть наклонившись вперёд и сжав кулаки. Вполне возможно, он выжидал следующий шаг. А вообще я сильно сомневаюсь, ощутил ли он мой удар, ведь в сравнении с ним я был просто крошечным.
- Что, подраться любишь? - Наконец сказал он, оскаливаясь.
С меня хватит. Глядя прямо ему в глаза, не моргая, я заговорил  грозным, металлическим голосом.
- Слушай, дядя, мне плевать на тебя, твои оскорбления и твоё поведение. Но со створками ты перегнул палку. Мои родители погибли, потому что один чудак на букву "м", прямо такой же как ты, поспорил с другим чудаком на букву "м", что посадит самолёт вслепую по одним только показаниям приборов. И не тебе, дядя, судить меня за то, что я после этого поклялся сделать небо чуточку безопаснее. Катись к чёрту и дай мне пройти.
Он опешил. Я потёр слипающийся от усталости глаз запястьем, развернулся и медленно, не оборачиваясь, пошёл в сторону подъезда. Кто его знает, вдруг он за мной увяжется.
Всё-таки увязался! Только на этот раз он не стал меня разворачивать. Такими же быстрыми шагами он настиг меня прямо перед дверью в общежитие, заслонив проход своим корпусом. Путь к отступлению был отрезан.
- Парень ты... это... извини меня, - неожиданно сказал он, выставляя руки перед собой. - Я не знал, что твои близкие из неба не вернулись. Не в себе был маленько. Берега потерял.
Я ничего не ответил. Он спокойно сделал шаг вперед, и мне показалось, что его глаза снова стали спокойными и добрыми.
- Ты это... выпить хочешь?
- Не пью.
Он присвистнул.
- Не пьёшь, не куришь... Чёрт побери, зачем же тебе нужны деньги?
Нет, это уже слишком. Как бы нам снова не сцепиться.
- Наверное… - начал я раздраженно, потом выдохнул, сдерживая зевок, вдохнул и с новыми силами закончил, - наверное, это моё личное дело, правда, дядя?
Судя по взгляду, его это очень обидело.
- Парень, ну что ты обстановку накаляешь. Я ж несерьёзно. И не надо меня дядей погонять. Я Лёха. Лётчик Лёха.
 В ответ я представился.
- Очень приятно, - сказал он, по-дружески протянув мне руку. - Пойдем пополуночничаем, товарищ "почтовый ящик". Я с тобой харчами своими поделюсь, ты небось устал с дороги.
Руку пожать было приятнее, чем бить в глаз.

***
 
Я был голоден как волк и поужинал с большим аппетитом. Лёха сидел на стуле около окна и рассказывал мне о себе и о своих полётах. На дворе стояла глубокая ночь, но жара всё равно не спадала.
Лёха был из Красноярского края - части России, находившейся в самом сердце нашей необъятной родины. Мне доводилось многое слышать о красноярской лётной школе, о её человечных качествах и взаимоотношениях. Оно и понятно - в Сибири, с её суровым климатом было принято подставлять плечо друг другу. Сегодня я тебя выручу, завтра - ты меня. Красноярцам были чужды замкнутость и стукачество. Наверное, поэтому он не дал мне сдачи у подъезда.
И Лёха был самым настоящим сибиряком - добрым, общительным парнем. А взъелся он так, потому что желал выяснить, что же случилось с экипажем злополучного Ту-154. Но ещё больше он хотел чтобы его соратников - других таких же лётчиков - не обвиняли во всех смертных грехах. Я не мог рассказать ему о результатах анализов бортовых самописцев. Пришлось отовраться, что ещё ничего не понятно. Он наверняка заприметил фальшь в моих словах, но не подал виду.
- Летчик - это романтик, брат, - говорил он, делая небольшой глоток прозрачной огненной жидкости из граненого стакана. - Послезавтра я снова увижу небо. Знаешь, эта жара доконает любого. Мы с ребятами готовы уже куда угодно хоть сейчас, лишь бы убраться отсюда. Я в Ташкенте в третий раз. Представляешь, когда были тут впервые, так плохо спали, что на предполётном осмотре доложили: лететь не можем, мол, режим отдыха экипажа нарушен. А тётка-врач, гнида, отправила нас "отдыхать" - по инструкции обратно в этот гадюшник. Через 4 часа мы уже не рыпались, полетели, как миленькие. Завтра отсыпаться буду, намучен горьким опытом уже.
Я многозначительно промолчал. Лёха, судя по всему, любил философские монологи.  Или  может, у всех лётчиков такая манера общаться - с некоторым лирическим оттенком? Они же все без исключения романтики, раз Лёха сказал. Я был другой. Более сдержанный, молчаливый, лишенный такого драматизма. Мне нравилось меньше говорить и больше слушать.
- Ты не сердись на меня за то, что я на тебя набросился. Нам органы безопасности постоянно жизнь портят. Работа у нас тяжеленная, незавидная, кроме шуток. А платят гроши. Хотя забавно, знаешь, я именно из-за денег и пошёл в лётчики. Я, не поверишь, с детства хорошо рисовал и поступить хотел в художественное училище, причём лучшее в Союзе! Ну, в Риге которое, знаешь, где это, брат? Ну вот, приехал, значит, пошёл посмотреть что почём и случайно ректора у входа встретил! Тот меня увидел при параде - с мольбертом, альбомом, прочей лабудой и говорит: "Небось поступать идешь? Дай, гляну, умеешь ли рисовать". Я ему альбом даю, он посмотрел, полистал и молчит зараза, как воды в рот набрал. Потом головой покачал, улыбнулся, альбом вернул: "Ну ты, Микелянджело, -  говорит, - мы тебя без экзаменов берём! Зайди ко мне после обеда, зачислим тебя!". Не поверишь, так и было. Я на радостях аж запрыгал, забегал по двору, кричал от счастья. И тут вижу, студенты мимо проходят, идут куда-то. Я их остановил, говорю: "Мальчишки, как учиться здесь? Как стипуха?". А они на меня посмотрели, головой покачали и отвечают: "Общежитие переполнено, а комнату снять самую дешевую 50 рублей стоит. Стипуха тоже 50 рублей. Только не обижайся, говорят, но ты стипухи не получишь. Извини за прямоту". Вот так мечта моя и рухнула. - Его голос слышно было всё тише и тише. Я впадал в забытьё, всё глубже проваливаясь в вязкий сковывающий омут.
- Но знаешь, - раздалось где-то там наверху напоследок, - я в тот момент улыбнулся, махнул рукой и сказал: "Здорово! Летать буду!".
Летать… буду... Буду ли я летать..?
Чёрт возьми, я проспал! Не заметил, как наступило утро! Анализ вот-вот начнётся!
Я вскочил с кровати, споткнулся непонятно обо что и судорожно заметался по комнате. Чёрт, проклятье, как меня угораздило! Дядя Женя мне голову оторвёт! Я так хотел, так стремился стать специалистом по лётной безопасности и в первой же командировке проспал важнейшее совещание! Бегом, прочь отсюда! Лёха! Ты где? Где здесь выход?
Оглядевшись, я заметил, что Лёха мирно сопел, развалившись в кресле, неприметно расположенном в углу комнаты. За окном уже проснулось и беспощадно жарило утреннее солнце. В голове моей звенело, усталость так и не прошла, казалось, что я не проспал и часа. Хорошо хоть этой ночью я не видел во сне свой "первый полёт", иначе меня бы вдобавок трясло. Но надо спешить! Позабыв обо всём на свете кроме совещания, я стремглав ринулся к двери, схватился за ручку, резко повернул её и...
Матерь божья! Это же невозможно!
Я понял, что застыл с открытым нараспашку всем ветрам ртом, схватившись за дверную ручку обеими руками, и не могу заставить себя сделать ни шагу от дикой мысли, прогремевшей в моём мозгу. Мой разум отказывался в это верить. Любой здравомыслящий человек, услышав несусветную чушь, что взбрела мне в голову, усомнился бы в моей адекватности и посоветовал бы поскорее обратиться к врачу. Но, господи! Это же объясняет всё, абсолютно всё!
Так всегда бывает, когда ты осознаёшь первопричину. Почему несчастье всё-таки случилось. И в этот момент ты чувствуешь, как стены смыкаются, а пол предательски уходит из-под ног. Ты проваливаешься вниз, на самое дно ямы. И с каждым разом она становится всё глубже. Я тряхнул головой от досады. Объясните мне: как, каким образом и кто допустил, чтобы экипаж...
 Что это? Что за шум?
- Что ты? Что с тобой? Ты в порядке?
Это Лёха. Он увидел меня у двери и с беспокойным видом стоял посреди комнаты, протягивая мне непонятный предмет. Я поначалу не разглядел, что именно он сжимает в руке. А потом понял, что в спешке забыл очки.
Я подошел к нему, шатаясь точно пьяный, с выпученными глазами и открытым ртом. Увидев моё выражение лица, Лёха отступил назад, точно я был буйнопомешанный.
- Не-е-ет... - ответил я не своим от волнения голосом. Я заставил Лёху вздрогнуть от неожиданности, слишком быстро протянув руку за забытыми очками.
Нет, я ужасно далёк от того, чтобы быть в порядке...

***

- Малёк, ты что от жары окончательно сбрендил?!
Когда я учился в школе, то состояние особого волнения, которое случалось иногда, мы с ребятами называли "мне лихо". "Мне лихо" - это когда ты забыл, как зовут учительницу, а она внезапно попросила тебя обратиться к ней по имени и отчеству. "Мне лихо" - это когда ты попался на глаза завучихе в начальной школе, рисуя человечка на стене. "Мне лихо" - это когда ты тянешь билет на устном экзамене по дифференциальному исчислению в университете, выучив, дай бог, пять билетов из сорока. "Мне лихо" - это когда ты немытый, не переодетый, потный, с засаленными падающими на лоб волосами, без очков, которые ты потерял пока бежал, стоишь перед дядей Женей и тремя другими экспертами по расследованиям и говоришь то, что пришло тебе в голову, когда ты очнулся в душной комнате лётного общежития после отключки. Реакция профессионалов оставалась неопределённой, а вот Дядя Женя всем своим видом давал понять - сейчас мне будет очень и очень лихо!
Остальных "инквизиторов" я называл про себя, в соответствии со зрительными ассоциациями: Тощий, Толстый и Дяденька С Бумагами. Последний даже не поднял головы, когда я влетел в комнату точно реактивный снаряд, распахнув дверь плечом с наскока. Нет, он оставался совершенно невозмутимым и сидел, уткнувшись в огромную кипу бумаг перед собой, читал, не отрываясь, не глядя по сторонам, и, как казалось, изредка вдыхая воздух.
- Давай-ка ещё раз с самого начала, - медленно заговорил дядя Женя. - Ты получил от меня задание съездить в Карши, осмотреть всё и доложить на сегодняшнем заседании. Что происходит вместо этого? Ты опаздываешь на анализ на сорок минут, влетаешь без стука неопрятный, воняющий как последний сукин сын, и с порога, даже не поздоровавшись, заявляешь нам, что экипаж уснул во время набора высоты? Я ничего не упустил?
Дяденька С Бумагами даже бровью не повёл, лишь отложил очередной лист в отдельную стопку и продолжил чтение. Тощий и Толстый уставились на меня, наклонив головы чуть вправо. Их лица были пугающе похожи друг на друга.
- Дядя... Женя, - я всё ещё задыхался от продолжительного бега и никак не мог связно заговорить, - дядя... Женя... могу... доказать... могу...
Только тут я понял, что от волнения, назвал его дядей Женей в присутствии коллег. Вот же я влип! Тощий и Толстый резко опустили взгляды вниз, наверняка они таким образом сдержали смех. Дяденька С Бумагами чуть заметно поправил очки, но от чтения не оторвался. Дядя Женя покраснел, подошёл ко мне вплотную и медленно, жёстко, чеканя каждое слово, заговорил с плохо скрываемым раздражением:
- Молодой человек. Я даю вам ровно пять секунд, чтобы объяснить мне, что с вами происходит. И две из них уже прошли.
Я положил руку на сердце, которое колотилось, как пулемёт. Этот звук отдавался у меня в ушах и мешал соображать на элементарном уровне. Да ещё и язык заплетался от страха. Из последних сил, чуть не плача, я пролепетал:
- Товарищи..! Не говорят же... во сне.
Повисла гробовая тишина. Я понял, что для меня всё кончено. Сию же минуту меня посадят на первый попавшийся самолёт, отправят домой и никогда больше не подпустят к расследованиям. Дядя Женя уже открыл было рот, чтобы скомандовать мне убираться, но вдруг неизвестный мне голос его окликнул:
- Дядя Женя!
Оказалось, Дяденька С Бумагами всё это время внимательно слушал нас и ничего не пропустил. Меня несколько удивило, что он допустил ту же фамильярность по отношению к куратору, что и я. Может, он так решил подшутить надо мной. Но дядя Женя почему-то сразу перестал меня отчитывать и развернулся в его сторону. Дяденька С Бумагами поднял голову и заговорил спокойным, монотонным голосом, действующим на окружающих как успокоительное.
- Господа… - он внезапно прервался, - то есть я хотел сказать "товарищи", - он опять на секунду осёкся, - да, впрочем, сейчас это совсем неважно. На первый взгляд утверждение молодого человека звучит совершенно абсурдно. Однако, если рассмотреть его более подробно, - он опять остановился, взял в руки большую кипу документов, пролистал её до середины, вытащил что-то и положил в сторону, - то оно покажется нам весьма занятным.
Он встал из-за стола и передал несколько найденных листов Тощему и Толстому. После чего произнес:
- А если его тщательным образом проанализировать и сопоставить с фактами, то оно предстанет как вполне логичное объяснение этого авиационного происшествия.
Я не поверил своим ушам. Тощий и Толстый никак не отреагировали на пространный монолог Дяденьки С Бумагами. Один лишь дядя Женя язвительно прокомментировал: "Ты по ходу дела, Сан Саныч, сам основательно пригорел на здешних курортах".
Вместо ответа Сан Саныч открыл очередной документ и, стоя над сидящими Тощим и Толстым, продолжил, держа в руках исписанные листы.
- Прежде чем рассмотреть предположение о нарушении режима отдыха экипажа, я предлагаю нам ещё раз обсудить результаты эксперимента, проведённого в Москве нашими товарищами, поскольку молодой человек опоздал, и у него не было возможности с ними ознакомиться. Вы садитесь, садитесь, молодой человек, - неожиданно обратился он ко мне. - Вы же бежали, запыхались, вам отдышаться нужно. Водичка у нас в графине есть, попейте. Не стесняйтесь, вы заслужили. Такую работу проделали!
Мне не понравился тон, в котором он со мной разговаривал, я почему-то посчитал его издевательским, но у меня не было выбора. Я решил сесть, а свободен был лишь один стул за столом – стул Сан Саныча. Я замер в нерешительности, но сразу же услышал:
- Да что вы в самом деле, молодой человек! Садитесь на моё место. Что вы стесняетесь, здесь все свои.
Пришлось повиноваться. Я сел за стол, стараясь не прикасаться своими вспотевшими ладонями к бумагам на столе. Неожиданно передо мной появилась рука со стаканом, это дядя Женя принёс мне воды. Мне даже показалось, что он улыбнулся мне. Я поблагодарил его, взял воду и начал аккуратно пить, стараясь не издавать ни звука. Сан Саныч подождал, пока я допью, кивнул головой и продолжил:
- Как я уже говорил, в Москве был проведен эксперимент на авиационном тренажёре, позволяющий оценить действия экипажа с точки зрения руководства по лётной эксплуатации. Была достигнута интенсивная тряска самолёта с критическим углом атаки и падением мощности на двигателях. После полной отдачи штурвала от себя самолёт свободно выходил из режима...
- Ну не совсем свободно, конечно, - аккуратно вмешался Толстый, - а с потерей высоты.
Сан Саныч согласился.
- Да, совершенно верно, с незначительной потерей высоты. Были выполнены две имитации с совершенно одинаковым результатом, что доказывает полное соответствие самолёта характеристикам, полученным на государственных испытаниях. Это даёт нам основание признать действия экипажа по сохранению пространственного положения самолёта грубым нарушением. Мы с товарищами согласовали мнения по результатам этого эксперимента, пока вас не было, молодой человек. Вы согласны с нашим заключением?
Я слушал очень внимательно, стараясь ничего не пропустить, но моё состояние всё ещё не позволяло мне адекватно воспринимать информацию. Я нашёл в себе силы только на неуверенное: "Ну да…". Дядя Женя покачал головой с беззлобной усмешкой. 
- Хорошо. Это очень важный момент, мы к нему обязательно вернёмся, - Сан Саныч неожиданно резко собрал исписанные листы в аккуратную стопку и отдал их дяде Жене, - а теперь поговорим о версии молодого человека. Если мы правильно вас поняли, вы утверждаете, что экипаж спал в кабине?
Все уставились на меня. От волнения я замямлил: "Ну... я... это". Дядя Женя подошёл к столу и уверенным голосом выпалил:
- Малёк, никто тебя здесь не съест. Вбегать в комнату, куда пускают только избранных, и орать с порога, что ты во всём разобрался - у нас это называется "женская логика". Выкладывай факты.
Я тряхнул головой и с закрытыми глазами заговорил:
- Ну, я съездил вчера в Карши, ничего нового там не выяснил и вернулся обратно. Ехал я долго. Пока я ехал, пытался поспать в машине, но из-за жары проболтался без сна аж до возвращения. Что делал, как вошёл в общежитие, не помню, но я скорее всего просто вырубился. С утра понял, что проспал, и кинулся к двери, и  меня вдруг осенило.
- То есть это только твои догадки? - одновременно спросили меня дядя Женя и Сан Саныч. Только Сан Саныч сказал "ваши" вместо "твои".
Я знал, я чувствовал, что это было так! Там, в общежитии, в спокойной обстановке, я бы привёл множество фактов, прямо подтверждающих это. Если бы тот же Лёха услышал мои объяснения, он бы наверняка воскликнул: "Да! Именно так всё и было, вне всякого сомнения!". Но здесь, в состоянии глубочайшей напряжённости, я только и смог ляпнуть:
- Вы же... вы же сами наверняка чувствуете что-то подобное...
- Да не так же, ну! - воскликнул Тощий.
Дядя Женя сел на краешек стола. Сан Саныч подошёл поближе ко мне с другого краю. Я почувствовал, что все они смотрят на меня. В этот момент я всеми нервами ощутил, что они согласны со мной и просто чего-то ждут.
- Нужны логические объяснения, - подсказал мне Толстый.
Но я не мог ничего внятно сформулировать. Тогда Тощий повернулся ко мне:
- Давайте я вам помогу. Как экипаж там оказался?
- Прилетел из Ленинграда. Пассажирским рейсом, - чуть не плача ответил я.
- Куда он прилетел?
- В Ташкент. Ой! - Тут я оживился и не дал Тощему задать следующий вопрос. - А из Ташкента их повезли в Карши. И там задержали рейс на четыре часа.
- Лететь из Ленинграда до Карши далековато, а они всё это время находились на ногах. Как долго? - спросил меня Толстый.
Я прикинул: "Не знаю. Больше суток."
Все утвердительно кивнули.
- Что произошло дальше? - спросил меня Тощий.
- Дальше они должны были осмотреть борт. Должны были пройти медкомиссию, на которой их обязательно спрашивали о самочувствии.
- И что они там сказали?
Я не знаю. Хотя, если подумать... разве у них был выбор.
- Они сказали, что готовы. Потому что отдыхать в аэропорту Карши было негде.
- А после этого мы имеем что?
- Экипаж, который долго мордовали на земле, который хочет одного - поскорее убраться из Карши восвояси.
- И весьма подозрительную тишину перед тряской в течение достаточно большого промежутка времени, - подытожил Толстый.
Дядя Женя закурил сигарету.
- Я всё-таки не верю, что экипаж всем составом мог просто так лечь баиньки в кабине, зная, что самолёт летит на автопилоте. Причём не просто летит, а находится во время набора высоты со всеми вытекающими.
- А никто и не говорит, что они легли спать, - уверенно парировал Тощий. - Молодой человек утверждает, что они уснули. Это немного разные вещи. Они были очень уставшие, без должного отдыха, протаскавшиеся по жаре целый день. Сморило от усталости...
- Хорошо, - дядя Женя не сдавался, - даже если так. Почему во время тряски они сохраняют высоту и убавляют режим, а не отдают штурвал от себя? Это же самоубийство!
На секунду воцарилась тишина. Но тут, неожиданно для себя, я выпалил:
- Потому что АУАСП не работал!
- Именно, - ласково прокомментировал Сан Саныч. - А они думали, что он работает. Из-за чего могли оценить причину тряски как-то по-другому. Как же?
- Черт его знает. Но нам известно, что верная на их взгляд мера - понижение мощности двигателей. Убрать режим.  Так обычно делают при помпаже, - ответил Толстый.
Дядя Женя неодобрительно фыркнул:
- Братцы, вы что? Какой помпаж? Помпаж - это срывной режим работы двигателя, от него трясёт так, как от ударов кувалдой по фюзеляжу с частотой два раза в секунду. Всё это заставляет срать кирпичами бортинженера. А тут лёгкая трясочка!
- Ну, это легко понять более-менее выспавшемуся человеку, который сидит на земле с сигаретой во рту. А там спросонья, наверное, это воспринимается совсем по-другому, - возразил ему Толстый. - К тому же они наверняка были уверены, что АУАСП работает. А раз сигнала опасного угла атаки нет, значит причина тряски на их взгляд была в другом, вот они эту причину и искали. Опять же, спросонья если... - тут он замолчал.
- Таким образом, дорогие товарищи, цепочка событий выглядит следующим образом. Мы склонны полагать, что экипаж с грубейшими нарушениями режима отдыха выполнял взлёт с включенным автопилотом и, не выдержав напряжения, уснул, - уверенно заговорил Сан Саныч.
- А дальше есть несколько нюансов, - подхватил дядя Женя. - Во-первых, самолёт был загружен по самое "не могу", что должно было учитываться при расчёте скорости и максимальной высоты полёта.
- Во-вторых, - заговорил за ним Тощий, - отметим, что температура на эшелоне вместо нормальных минус 55 градусов была всего минус 30, поэтому двигатели развивали меньшую тягу. Плотность горячего воздуха меньше, соответственно и подъёмная сила при той же скорости ниже. А вес самолёта - тот же.
- И, наконец, последнее. Автомат углов атаки, по неустановленным пока причинам, не работал, поэтому начавшаяся из-за нехватки скорости тряска была оценена проснувшимся экипажем как помпаж, а не начало срыва, - подытожил Толстый.
- В результате 191 пассажир и 9 членов экипажа в течение трёх с половиной минут кружились в вальсе с вертикальной скоростью 80 метров в секунду. С предсказуемым финалом, - дядя Женя докурил сигарету, почесал подбородок и неожиданно спросил, - что у нас с неработающим АУАСП? Есть идеи?
- Отключение АУАСП можно также списать на усталость экипажа, - тут же сказал Тощий, - забыли включить при взлёте.
- Позволю заметить, что мы прослушали переговоры экипажа, - вмешался Сан Саныч.
- Ага, я тоже помню, что бортинженер доложил о включении АУАСП, - поддержал дядя Женя. - Хотя он мог ответить и чисто для галочки. Если уж мы действительно склоняемся к тому, что экипаж был уставший.
- Я позволю себе напомнить об определенных сложностях...
- Да все мы о них знаем, Сан Саныч, - перебил его Тощий. - Есть у нас пара идей. Во время повторного осмотра обломков были найдены следы утечки химикатов из туалета, находящегося непосредственно за кабиной пилотов. Часть проводки пролегает как раз под этим туалетом. Таким образом, могло иметь место обесточивание.
- Это уже поинтереснее, - похвалил дядя Женя. - Нужно проверить эту версию.
Я совершенно не понял его оценки. "Поинтереснее" - это как-то непрофессионально звучит для людей, ставящих логические объяснения превыше всего. Но вмешиваться не стал.
- Получается, дорогие товарищи, что основная часть нашей работы сделана. Необходимо составить подробный отчёт о случившемся. Я возьму на себя эту задачу, - Сан Саныч тихо проговорил это и неожиданно замолчал. Замолчали и остальные. Через некоторое время я ощутил беспокойство, мне показалось, что сейчас я нахожусь не на своём месте, и молчат они только потому, что в комнате находится посторонний человек. Или даже проще - потому что они знают что-то, чего не знаю я.
- Я прошу меня извинить, но что будет дальше? - спросил я настолько вежливо, насколько мог, стараясь подражать манере Сан Саныча.
Дядя Женя тяжело вздохнул и вышел. Тощий и Толстый переглянулись, но ничего не сказали. Сан Саныч махнул им рукой и тихо-тихо заговорил:
- Вы извините нас, молодой человек. Мы бок о бок работаем уже много лет и прошли через огонь, воду и медные трубы. У лётчиков есть особое, крылатое, выражение - спетый экипаж. В каком-то смысле мы тоже экипаж. Спетый или нет, не знаю, но понимаем мы друг друга практически без слов. Вы - человек новый и, разумеется, вам пока не понятны наши опасения, связанные с результатами ваших умозаключений.
Он говорил очень сложно, используя затрудняющие понимание речевые обороты. Но я начинал догадываться, что его очередная вступительная речь не сулит ничего хорошего. А он между тем продолжал:
- Вы проявили блестящую гибкость воображения, выдвинув свою версию. Именно благодаря вам, мы смогли с наибольшей степенью вероятности воссоздать хронологию недавней трагедии. Будущие лётчики и пассажиры будут благодарны вам за всё. Однако к величайшему сожалению наш доклад скорее всего не будет принят.
- Что?! - не удержавшись вскричал я. Тощий и Толстый зашипели, прислонив указательные пальцы к губам, - дескать, слушай юнец, не перебивай! Сан Саныч поднял руку ладонью вперед, призывая меня к спокойствию:
- Я ожидал подобной реакции с вашей стороны. Понимаете, мы уже много лет живём с этим режимом и не позволим вам разрушить вашу жизнь и карьеру из-за нескольких слов, которые обязательно будут неверно интерпретированы. Через некоторое время после окончания составления отчета мы будем обязаны представить его на рассмотрение нашему начальству. Уверяю вас, молодой человек, говорю вам положа руку на сердце", - и он немедленно продемонстрировал этот театральный жест, - наш отчёт им очень и очень не понравится.
Меня поразил даже не смысл сказанного, а интонация, с которой он всё это произносил.
- Не понравится он им по достаточно банальной причине: экипаж злосчастного Ту-154 был поставлен в нечеловеческие условия работы и не справился. Однако вы, молодой человек, наверняка прекрасно понимаете, что на просторах нашей необъятной родины найдётся не один и не два экипажа, доведенных до такого же нечеловеческого состояния. Да что это я, вы же их видели, когда ездили в Карши. А о чём это говорит? Это говорит о том, что начальство обращается со своими работниками, мягко говоря, прескверно, отказывая им в элементарных человеческих потребностях и нормальных условиях труда. Скажите мне, молодой человек, какое начальство, находящееся в здравом уме, публично признает это перед лицом своих подчиненных?
Его слова убивали меня, они нещадно били по моему ещё молодому сердцу, оставляя на нём незаживающие рубцы. Я посмотрел на Сан Саныча исподлобья и прорычал:
- Но... это же подло...
- Конечно подло, - согласился Сан Саныч. - Более того, любой интеллигентный человек согласится с вами. Мы все с вами согласны. Мы лишь хотим донести до вас логику начальства. А оно и наше и ваше, молодой человек, раз уж вы с нами в одной комнате. В одном экипаже, если вам будет угодно. И более опытные члены этого экипажа, в лице меня, дяди Жени и наших дорогих товарищей, - он указал на Толстого и Тощего рукой, - уже не раз сталкивались и с более подлыми решениями и  бесчеловечными случаями. К сожалению, в отличие от вас, молодой человек, мы уже сейчас, находясь в этой комнате, прекрасно знаем, какие организационные выводы сделает начальство. Оно не привлечет к ответственности бездарных строителей аэропорта Карши за то, что они возят людей за 500 километров по жаре как скот. Они не изменят требований к медкомиссиям, профилакториям, аэровокзалам, к чему угодно. Они не заинтересованы, подчеркиваю, не заинтересованы в том, чтобы сделать жизнь лётчиков проще, во всяком случае сейчас, при нашем государственном строе. Всё, что они сделают - внесут одну-две мелкие поправки в правила эксплуатации Ту-154. Возможно, если нам повезет, они несколько изменят конструкцию самолёта, убрав, вы уж извините за мой французский, проводку из-под сортира. Но не более того. Им проще обвинить экипаж в том, что он свалил самолёт в штопор по своей собственной глупости. Вы же помните, как я обратил ваше внимание на эксперимент с опусканием носа, когда вы только присоединились к нам? Для объяснения произошедшего этого совершенно достаточно.
В горле у меня пересохло, я не нашел в себе сил хотя бы кивнуть в знак понимания. Еле-еле я выдавил из себя: "А как же переговоры экипажа?". Хотя и знал ответ на этот вопрос.
- Они скажут, что бортовой самописец был поврежден, а "сонная версия" - это всё ваши домыслы. И будут совершенно правы, - спокойно ответил Толстый. Сан Саныч грустно покачал головой.
- Да, именно так. Молодой человек, вам нужно отдохнуть. Пойдите в профилакторий, попытайтесь уснуть. И подумайте о том, что я вам только что сказал. А мы с дорогими товарищами закончим тут.
Я послушно встал и, с трудом сдерживая слёзы, поплёлся к двери. Но на полпути я остановился. Я не мог уйти и оставаться в неведении.
- Что же будет дальше? – спросил я.
- А ничего не будет, молодой человек. Я составлю отчёт, в котором будут отражены все отмеченные нами факты. Абсолютно все без исключения, в том числе и высказанные вами. Этот отчёт будет подписан четырьмя независимыми экспертами, то есть нами, и представлен к докладу в соответствующих органах в Москве. Разумеется, вашей подписи в нём не будет, - уточнил он. - Начальство ознакомится с докладом и сделает соответствующие выводы. Они почти наверняка будут такими, какими я их описал. Но наша и ваша совесть будут чисты.
Легче от этого мне не стало. Сан Саныч подошел ко мне, положил руку на плечо и проводил до двери.
- Знаете, молодой человек, - сказал он мне, - как и в любом экипаже, все мы здесь профессионалы своего дела. Но всегда должен быть человек, который принимает решения и несёт ответственность. Этот человек отстаивает убеждения экипажа, даже если это сулит неприятности. В нашем экипаже, разумеется, есть такой человек, и именно его мы из уважения называем дядя Женя. Напоследок скажу вам самое главное: теперь он может гордиться вами.
И он тихонько закрыл за мной дверь.

***

За дверью то и дело слышались крики, периодически перерастающие в самый отборный мат. Я думал, что так виртуозно сквернословить может только дядя Женя, но голоса за дверью звучали самые разные. Мы - я, Сан Саныч, Толстый и Тощий - толпились в коридоре, ожидая окончательного решения комиссии. Только что я узнал, что авиационное происшествие под Учкудуком стало крупнейшей по количеству жертв авиакатастрофой за всю историю СССР. И что-то мне подсказывало, что решение комиссии мне не понравится.
- Я не смогу после этого спокойно спать, - сказал я, опустив глаза.
Толстый и Тощий даже не шелохнулись. Сан Саныч, напротив, улыбнулся.
- Знаете, молодой человек, был такой великий ученый, его звали Янош фон Нейман. Американцы называли его на свой манер Джоном. Он был одним из тех великих ученых, кто работал над первой в истории человечества атомной бомбой. После бомбардировок Хиросимы и Нагасаки многие спрашивали его, может ли он спокойно спать по ночам. На что он отвечал, что вовсе необязательно быть ответственным за мир, в котором ты живёшь. Результатом этих неймановских взглядов явилось активное распространение позиции социальной безответственности.
- Но ведь погибло 200 человек, - холодно возразил я.
- Это ужасная трагедия, но вы не виноваты в том, что большинство людей настолько глупы, что не в состоянии сделать из этого соответствующие выводы. Вы блестяще справились с вашей задачей. Что касается результатов, они обязательно будут востребованы. Просто не сейчас. Много позже о них обязательно вспомнят. Возможно у нас, возможно в другой стране, но об этом тяжелом авиационном происшествии обязательно заговорят на самом высоком уровне. К величайшему сожалению, поводом для этого послужит гибель людей в аналогичной ситуации. Мир так устроен, люди практически никогда не понимают с первого раза. И ошибкой будет полагать, что так бывает исключительно у нас. Как говорила моя покойная матушка: "Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!".
Я слушал его вполуха, потому что мне было тошно и противно. Но, как показало время, мудрый Сан Саныч ни в чем не ошибся.
После авиационного происшествия под Учкудуком всем пилотам гражданской авиации было выдано соответствующее указание: запрещается набор высоты на автопилоте. Типа, крути руками, так не уснешь.
Через несколько лет, уже после развала Советского Союза, очень похожий случай произошёл в Иркутске. Снова Ту-154, снова сваливание на низкой скорости (правда по другой причине), те же слова экипажа непосредственно перед столкновением с землей и отсутствие выживших. Тогда про случай под Учкудуком вспомнили. После необходимых разбирательств этот запрет тихо убрали и ограничили полётный вес лайнеров на больших высотах, чтобы был запас по сваливанию.

05:45:44
 
Я перебираю бумаги, опасаясь что-либо упустить. Устав искать причину гибели А330 в небе, я спустился на землю. Может здесь есть ненайденные нарушения?
Комната, комната... Я по-прежнему в комнате. За окном по-прежнему ночь. И ответов на мои вопросы по-прежнему нет.
Есть отчеты о стоянке А330 в аэропорту Рио-де-Жанейро. Судя по ним, он простоял 20 дней на открытом воздухе, из которых 12 дней за самолётом никто не следил. Дождей не было, сильного ветра тоже. Есть фотографии самолёта на стоянке - ничего подозрительного. Конечно, 12 дней без осмотра говорят о полнейшей безалаберности, но как это могло повлиять на полёт? Может как-то и могло, но самолёт спокойно летел три часа, пока ни с того ни с сего не упала приборная скорость. Нет, это решительно ни о чём не говорит. Времени всё меньше и меньше. Я не успею в одиночку разобраться. Нужно встать, походить по комнате, размять свои онемевшие конечности.
Уже в десятый раз за ночь я встал из-за стола, потянулся и обошёл стол вокруг. Что делать теперь, вернуться на место? Но что я найду там? Может, стоило более внимательно изучить сведения о пилотах? Не было ли у кого-то из них психических отклонений? Может кто-то из них преднамеренно... Нет, это невозможно. В кабине было два человека, один бы заметил.
И тут зазвонил телефон. Номер был незнакомый, но я всегда отвечаю. Вот только желания держать телефон у уха у меня сейчас нет. Я включил громкую связь и положил телефон на стопку отчетов о плановом техническом обслуживании.
Ох, зря я ответил на этот звонок!
- Привет, Ботаник 747, - послышался в трубке до отвращения знакомый голос.
Он снова нашёл меня! Я уже трижды менял номер, но этот отвратительный бессердечный человек, обожающий рыться в грязном и окровавленном белье, каким-то непостижимым образом умудряется меня находить. Мне захотелось наброситься на телефон и вышвырнуть его в окно, лишь бы никогда больше не слышать этот голос. Но у меня не осталось ни сил ни воли для резких движений. В полном отчаянии от собственного бессилия я сел возле стены, обхватив руками колени и положив на них свою отяжелевшую голову. Стол возвышался надо мной, как башня, и где-то там на её вершине слышался тот, кого я ненавидел больше всех на свете.
- Ну что, как твои дела? Удалось разузнать что-то новое? Вы с вашими мозгами уже три года кормите общественность пустыми обещаниями. Не пора ли честно признать, что вы облажались?
Не тебе указывать, что и как мне делать.
- Ладно, не хочешь говорить, молчи. Мне так проще. Я всё равно знаю, что ты скажешь. Начнёшь всё подробно объяснять, как ты любишь это делать. Почему нельзя хоть раз в жизни отказаться от вашей тупой манеры и не сказать прямо: виноват Иван Иваныч, накажите Иван Иваныча, посадите Иван Иваныча в тюрьму.
Ага. Особенно, если Иван Иваныч мёртв. Если бы всё было так просто, ни один самолёт не поднялся бы в воздух. Но тебе это бесполезно объяснять, потому что...
- Потому что это справедливо. Есть такая вещь – правда. Ботаник, люди хотят знать правду. А ты со своими речами водишь их за нос, вот они тебя и недолюбливают.
Здесь ты чертовски ошибаешься. Люди в большинстве своём не хотят знать никакой правды. Они не хотят разобраться сами. Они хотят, чтобы им объяснили. И тебе они верят больше, потому что твои объяснения проще. Их можно слушать, читать, повторять, передавать из уст в уста, совершенно ничего в этом не понимая. Самолёт упал, потому что тяжелее воздуха. Большинство твоих утверждений недалеко ушли от этого.
- Слушай, ну ответь ты мне, наконец. Я понимаю, что ты злишься на меня. Но ведь прошло столько лет! Мы могли бы забыть старые обиды, встретиться, выпить по бокалу Мартини в уютном ресторанчике, разглядывая непогоду за окном. Ты потерял вкус к жизни, дорогой Ботаник. Тебе надо встряхнуться. Наверняка ты совершенно одинок, и никому в целом мире нет до тебя никакого дела.
Ты - последний человек в этом мире, с которым бы мне хотелось иметь дело. Ты и подобные тебе уничтожают всё то, что я пытаюсь донести до людей мало знакомых с авиацией. Ты любишь их пугать, это выгодно тебе, ведь им читать о страшных вещах и ужасах гораздо интереснее, чем о чём-то хорошем. Пугать, внушать людям, как страшно на самом деле жить - это твой хлеб.
Я не хочу больше слышать тебя ни секунды. Ты противен мне, я хочу, чтобы ты навсегда исчез из моей жизни.
Я должен встать, должен выключить телефон.
- Слушай, мне всегда было интересно... после случившегося... ты слышишь детский плач по ночам?
Ах ты бессердечный мерзавец...

-49043:50:23
 
Тогда, несколько лет назад, ещё до авиакатастрофы над Атлантикой, я вышел из метро на станции Пушкинская. Стояли солнечные майские деньки и на бульварном кольце на деревьях уже начали распускаться листья. Я мог доехать до здания ТАСС на такси, но мне захотелось пройтись перед пресс-конференцией. Нужно было почувствовать что-то приятное, пока это ещё было возможно.
Я прошёл мимо Макдоналдса, затем фонтана, перешёл дорогу и, стараясь не торопиться, медленно зашагал по дороге в сквере, усыпанной гравием. По вспомогательным дорожкам слева и справа от меня то и дело проносились дети, люди выгуливали собак, кто-то сидел на скамейке, переговариваясь, прихлёбывая из спрятанных в пакеты бутылок. Жизнь проносилась мимо меня, и мне очень хотелось быть вместе с ней. Хотелось искренне, всеми фибрами моей души.
Был риск, что меня узнают, и этот риск пугал меня. Я подозревал, какой эффект произвел отчёт, опубликованный при моём непосредственном участии. Средства массовой информации не стеснялись в своих характеристиках, причём "бессердечный" было самым мягким из употребляемых ими выражений. Если бы кто-то из родителей, играющих с детьми неподалеку от меня, подошёл бы и плюнул мне в лицо, это было бы... предсказуемо, что ли. Но вполне возможно, что я излишне драматизировал. Вместо этого мне надо было отвлечься, пройти хотя бы это крошечное расстояние без негативных мыслей и ожидания неизбежного неприятного выступления. Как я ни старался, ничего хорошего в голову мне не приходило. Зря я сунулся в сквер. С другой стороны, меня мог узнать и таксист…
Прямо перед собой я заметил мальчика, ехавшего на самокате. Он ещё не освоился с управлением и ехал, всё время глядя вперед, крепко вцепившись обеими руками в руль. Неожиданно, чуть в стороне, показался другой мальчик, ехавший на велосипеде. Он всё время смотрел куда-то в сторону, на машины, мелькавшие за железной оградой. Естественно, через несколько секунд они столкнулись. Послышались детский плач и слёзы, вдруг возникли две матери, начали устраивать разборки между собой. Я ускорил шаг, меньше всего мне хотелось наблюдать, как кто-то в кого-то врезался. До здания ТАСС оставалось идти недолго.
Серое неприятное здание, как будто сложенное из объективов телекамер, - чья-то гениальная архитектурная задумка. Земной глобус тёмного цвета, подвешенный под аркой в форме буквы "П", буквы в больших кубиках под ним - вот он вход. Мне осталось только предъявить пропуск, войти в лифт, подняться наверх и пройти по коридору в комнату. Мне следовало бы чуть-чуть "опоздать", из принципа самосохранения, - в комнате до начала конференции будет негде спрятаться от их взглядов. Трусость ли это? Вряд ли, я так или иначе войду туда.  Это не более чем тактический ход.
Я посмотрел вверх, на небо. Облака, солнечные лучи, пролетающие птицы, несколько инверсионных следов от самолётов. Пора.

***

Дядя Женя учил меня, что любая аудитория условно делится на три группы. Впереди сидят "лошади", они за всех пашут. В середине сидят бездельники, они занимаются понятно чем. Позади сидит пресса, она ждёт сенсаций. Сегодня всё было по-другому.
Впереди, лицом к зрителям, сидящим в удобных креслах, расположенных полукругом, за белоснежным столом в точно таком же удобном кресле сидел я. Рядом, конечно же, сидели и другие специалисты - представители ответственных авиакомпаний, представители МАК, представители министерства транспорта, представители чего угодно... но отдувался за всех один я. Так что, впереди по сути было одно единственное место.
В середине, непосредственно передо мной, сидели репортеры, направившие на меня свои диктофоны, как заряженные пистолеты. Больше всего вопросов мне задавал один человек в синем пиджаке, белой рубашке и с волосами и бородой пепельного цвета, из-за чего все остальные журналисты слились для меня в его образ. Можно сказать, что он там был один. И хоть вопросов было действительно много, их содержание не отличалось от речи недобросовестного шестиклассника. Ну, это как всегда.
А вот сзади сидели они. Мужчины и женщины. Молодые, старые, самые разные, но все с пустыми, навсегда угасшими глазами. Женщины тихо плакали, когда звучал очередной бездарно сформулированный вопрос, мужчины мрачнели или закрывали лицо руками. Это были не просто родственники погибших. Это были их родители.

Около двух лет назад для 52 детей одной элитной гимназии города Казани была организована поездка в Испанию в качестве поощрения за отличные успехи в учёбе. Это были прекрасные умные дети - победители олимпиад, участники спортивных состязаний, будущие художники, танцоры и учёные. Их отвезли в Москву, но они опоздали на свой самый важный в жизни рейс. Тогда, чтобы всё у них было хорошо, чтобы их отдых не был омрачен этой неприятной ситуацией, авиакомпания согласилась организовать специально для них дополнительный рейс.
Чем это в итоге кончилось, знает весь цивилизованный мир. И нам пришлось разбираться, искать ответ на вопрос, который задавал каждый: почему?
Вот только всё оказалось очень неоднозначно, очень глупо и невыносимо кошмарно. Когда наша работа была уже практически завершена, один из убитых горем родителей линчевал диспетчера. Это произошло практически одновременно с публикацией отчёта. Убийство подняло ещё больший шум и вынудило организовать дополнительную пресс-конференцию, на которой мне пришлось присутствовать.
Я бы очень хотел, чтобы диспетчер был виноват. Совершенно искренне я впервые пожелал человеку чего-то нехорошего во время этого расследования. Он не проявлял совершенно никаких признаков раскаяния, а напротив, вел себя с высокомерием и презрением. Вина этого человека всё сильно упрощала, а последовавшее за этим убийство выглядело как закономерный финал. Красиво, поэтично, пусть и незаконно, но именно так, как всем и нужно, а в первую очередь несчастным родителям. У меня только-только родился сын, и мне было страшно представить, что они чувствуют. Но факты говорили... А интересовали ли эти факты кого-то кроме меня?
Массовую истерию вызвало несоответствие окончательного отчёта и ожиданий убитых горем родителей. Правильнее было бы сказать, что реальность оказалась страшнее поэтической истории с убийством из чувства мести. И сомнительная честь расхлёбывать эту кашу выпала мне.
В ярком свете ламп окружившие меня журналисты походили на судей, палачами были родители. Где-то там, у дальней стены, стояли летчик Лёха, Тощий, Толстый и Сан Саныч. Дядя Женя не дожил до того дня, очень скоро после командировки в Узбекистан его отстранили от работы, он начал сильно пить и не выбрался. Помочь мне никто из них не мог. А ещё по углам стояли 4 камеры. Пытка началась.
- Вы участвовали в составлении окончательного отчёта? - спросил меня журналист. Меня удивило, насколько неприятным может быть голос человека, хотя тон его был предельно вежлив и уважителен, что в дальнейшем изменилось.
- Да, я с коллегами принимал непосредственное участие в расследовании столкновения Боинг-757 с Ту-154, произошедшего...
- Вы имеете в виду… - перебил он меня. От неожиданности я растерялся и прослушал окончание фразы, в которой журналист использовал какое-то красивое название из тех, что обычно придумывают для авиационных происшествий.
- Я стараюсь выражаться как можно более точно. Надеюсь, мы говорим с вами об одном и том же, - закончил я.
- Расскажите, как именно проходило расследование?
- Мы работали совместно с нашими испанскими коллегами. Окончательный отчёт расследования, в котором тщательнейшим образом описаны наши действия, находится в открытом доступе. Непосредственно расследование заняло у нас около двух лет.
- Отчего так долго? Ведь "черные ящики" были найдены на следующий же день после катастрофы, - парировал журналист.
Я насторожился.
- Содержимое бортовых самописцев необходимо было тщательно проанализировать. После завершения анализа нами были найдены подозрительные противоречия, исследование которых заняло у нас огромное количество времени. Эти данные также отражены в опубликованном отчёте.
Я старался вилять, чтобы выиграть время и оттянуть самый неприятный и волнующих всех собравшихся вопрос. Это было глупое решение, и мои попытки вызывали у присутствующих раздражение.
- О каких противоречиях идёт речь?
- Мы обнаружили противоречия в инструкциях и руководствах по эксплуатации у...
- Позвольте, о чём вы говорите? - снова перебил меня журналист. - Ведь на расшифровке переговоров слышно, как диспетчер даёт указание Ту-154 снижаться прямо на летящий пересекающимся курсом Боинг! При чём здесь какие-то инструкции?
Ничего в переговорах не шифруют. И слышно там совсем не это. Я вспомнил, как слушал и даже читал переговоры Ту-154. Я выписал их на отдельный лист, для удобства указав в скобках время до столкновения:
(-50 сек.) Ту-154, автоматическая система TCAS: Конфликтный борт, конфликтный борт.
(-45 сек.) Диспетчер: Ту-154… снижайтесь, эшелон полета… 350, ускорьте, у меня пересекающий борт.
(-40 сек.) Ту-154, кто-то из экипажа: Снижаемся.
(-38 сек.) Боинг 747, автоматическая система TCAS: Снижайся, снижайся!
(-35 сек.) Ту-154, автоматическая система TCAS: Набрать высоту, набрать высоту!
(-34 сек.) Ту-154, второй пилот: Командир, система набирать говорит!
(-32 сек.) Ту-154, кто-то из экипажа: Снижайся, ****ь!
(-30 сек.) Диспетчер: Ту-154, снижайтесь, эшелон полета 350, ускорьте снижение.
(-25 сек.) Ту-154: Ускоряю снижение до эшелона 350, как слышите.
(-20 сек.) Диспетчер: Да, у нас борт, вам под два часа, сейчас на 360.
(-19 сек.) Боинг 747, автоматическая система TCAS: Ускорить снижение, ускорить снижение!
(-13,3 сек.) Боинг 747, экипаж диспетчеру: Выполняем снижение согласно TCAS.
(-11 сек.) Ту-154, кто-то из экипажа: ****ь, где он?
(-9,5 сек.) Ту-154, автоматическая система TCAS: Ускорить набор высоты, ускорить набор высоты!
(-5,3 сек.) Ту-154, кто-то из экипажа: Да система вверх говорит!
(-3,8 сек.) Боинг 747, кто-то из экипажа: Ругань (неразборчиво).
(-1,8 сек.) Ту-154, кто-то из экипажа: Крик.
(0 сек.) — 1 час 35 минут 55 секунд московского времени. Столкновение. Ту-154 догнал Боинг и врезался сверху почти под прямым углом.
Я много раз перечитывал эти сообщения, объяснял их содержимое своим коллегам. Диспетчер, как ни странно, интересовал меня в последнюю очередь. Куда больше беспокоил вой системы предупреждения столкновения самолётов в воздухе. Реакция экипажей на эти сообщения и была тем самым злополучным противоречием. Нужно было как-то объяснить это непосвященным людям, да к тому же безнадежно убитым горем. А это была совсем непростая задача, учитывая помехи со стороны журналиста.
- Хотелось бы вам напомнить, что помимо якобы неправомерных указаний диспетчера, на последних секундах полёта отчётливо слышны предупреждения автоматической системы...
- Мы с вами топчемся на одном месте. В опубликованном отчёте присутствуют требования диспетчера снижаться, чётко и ясно адресованные Ту-154. Это однозначно указывает на его вину в случившемся. Как вы можете защищать его, находясь в одном помещении с родственниками погибших? - Снова перебил меня журналист. Впервые в его голосе прозвучали нотки злорадства. Если я сейчас начну оправдываться, мне конец. Нужно предельно аккуратно прояснить свою позицию.
- Диспетчер не был осведомлён о намерениях экипажа Боинга-747 продолжать снижение согласно указаниям системы...
- Но это же ложь! Экипаж Боинга прямо доложил об этом приблизительно за тринадцать секунд до столкновения!
- Это сообщение не было получено диспетчером, поскольку одновременно с ним на связь вышел другой самолёт на той же частоте.
- Послушайте, вы отрицаете очевидные факты. То, что диспетчер не может принять сообщение, свидетельствует о его преступной халатности и только подтверждает его вину в произошедшем.
- Нет, это говорит о безобразной организации работы в частной компании "СтарФордж", осуществляющей управление воздушным движением в том секторе. - Произнеся эти слова, я схватил стакан воды, стоящий на столе прямо передо мной, и быстрыми глотками осушил его. Я находился в состоянии повышенного стресса и постоянной борьбы с самим собой. Всё из-за того, что я был вынужден защищать человека, который был мне противен. Я общался с ним лично, с его руководством, и эти разговоры в своё время не принесли мне ничего, кроме испорченного настроения. А между тем диспетчер был совершенно ни при чём!
Но у журналиста и окружающих было на этот счёт диаметрально противоположное мнение.
- Какое отношение имеет "СтарФордж" к случившейся катастрофе в конкретном месте в конкретный момент, связанной с вполне конкретными действиями одного конкретного человека, по вине которого погибло столько детей? - последние слова журналист произнёс резко повышенным тоном.
За его спиной я видел пылающие от ненависти глаза матерей и отцов, которые неотрывно смотрели на меня. Они были готовы растерзать меня на месте и сделали бы это, стоило мне ещё раз аппелировать к одной единственной детали. Нужно было менять тактику. Рассказать всё от начала до конца. Я бы сделал это в самом начале, но внезапные вопросы помешали мне.
- Вы совершаете непростительную ошибку, возводя в абсолют один из фактов авиационного происшествия, пусть он и кажется вам наиболее значимым, - я начал говорить медленно, но настойчиво, чеканя каждое слово. Я наклонился вперёд, стараясь заглянуть в глаза журналисту и родственникам жертв, положив руки перед собой на стол ладонями вниз. - Между тем любая... катастрофа, как вы говорите, является суперпозицией нескольких ошибок, зачастую совершенно идиотских. Мне бы хотелось...
- То есть указание диспетчера снижаться - досадная и идиотская ошибка, а сам он - белый и пушистый?
- Вы искажаете мои слова и не даёте мне договорить. Мне бы хотелось, глядя в глаза вам, уважаемые родители, - я провёл глазами по рядам, стараясь выглядеть настолько театрально, насколько мог, - рассказать, как всё было от начала до конца. Я прошу вас, - обратился я к журналисту, - дать мне возможность полностью выговориться. После этого я отвечу на ваши вопросы, если они возникнут.
Это несколько разрядило обстановку. Хотя в глазах людей по-прежнему отчётливо просматривалась ненависть.
- Всё началось в Японии, приблизительно за полтора года до… - я хотел сказать "столкновения", но, ощущая на себе озлобленные взгляды, закончил "авиакатастрофы".
- Какое отношение имеет... - снова попытался перебить меня журналист. Но в этот раз вместо меня на него начали злиться родители: они зашикали, потребовали замолчать, слышались даже грубые выражения. Я подождал, пока наконец восстановится тишина, и продолжил:
- Тогда активно вводилась в обращение система, предназначенная для уменьшения риска столкновения воздушных судов. Аббревиатура английских слов звучит как "TCAS". Коротко говоря, система обозревает пространство вокруг воздушного судна, обнаруживая другие борты, оборудованные ответчиком TCAS. В случае возникновения риска столкновения система предупреждает об этом пилотов.
Я сделал небольшую паузу, ожидая что меня перебьют. Но этого не случилось. Казалось, что количество диктофонов в аудитории увеличилось. Нужно было продолжать. Монолог обещал быть длинным.
- Как я уже сказал, за полтора года до постигших нас трагических событий в небе над японским заливом Сурага находились два самолёта, оборудованные системой TCAS. В какой-то момент возникла ситуация опасного сближения. Диспетчеры, дежурившие в тот день, осознали всю катастрофичность ситуации и предприняли необходимые меры. Однако их команды противоречили указаниям TCAS. Ситуация осложнилась тем, что ни один из экипажей сближающихся самолётов не проинформировал диспетчеров о возникших противоречиях. Более того, командир одного воздушного судна посчитал указания диспетчеров приоритетнее указаний автоматической системы, в то время как другой командир принял решение действовать с точностью до наоборот. В результате самолёты чуть не врезались друг в друга, разойдясь на расстоянии менее 100 метров.
Меня слушали уже внимательнее, поскольку на подсознательном уровне начали появляться некоторые ассоциации. Нужно было продолжать. В конце концов, какое им дело до какой-то Японии?
- Такие случаи в авиации называются серьёзными авиационными инцидентами - когда катастрофа должна была произойти, но не произошла, потому что невероятно повезло. Наши зарубежные коллеги тщательно изучили показания пилотов, диспетчеров и составителей нормативных документов и пришли к следующим выводам. Во время интеграции TCAS в авиационную среду, инструкции по её использованию были описаны недостаточно чётко, а именно не уточнялось, чьи команды приоритетнее - автоматической системы или авиадиспетчера. Вдобавок авиадиспетчеры не получали данных об указаниях TCAS. Результаты этого расследования, - я тяжело вздохнул, - обсуждались, но крайне неохотно. Дальше разговоров в стиле "да, надо бы усилить систему" никто не пошёл.
И вот наступил переломный момент. Я увидел, как родители напряглись, вытянулись вперёд, стараясь не пропустить ни единого слова. Они уже догадывались, о чём я буду говорить дальше.
- К огромному сожалению, дважды в одной и той же ситуации счастливого финала не бывает. В ту роковую ночь как назло в "СкайФордж" проводились регламентные работы, поэтому отсутствовала внутренняя связь "интерком" у диспетчера. Радар работал в режиме ограниченной функциональности и не предупреждал об опасном сближении. К тому же вместо двух авиадиспетчеров в испанском центре "СкайФордж", отвественном за сектор, дежурил лишь один: его напарник ушел на перерыв. Стыдно признаться, но такие нарушения допускались регулярно: руководство "СкайФордж" закрывало глаза на то, что ночью лишь один диспетчер управляет воздушным движением. В общем, человек находился в сложнейшей ситуации - один за двумя терминалами, лишённый возможности оповещения об опасном сближении и, по сути, связи со смежными секторами. Ему была выделена резервная линия связи, но и она оказалась неисправной. Положение, мягко говоря, незавидное. Я говорю это не для того, чтобы вы прониклись сочувствием к нему. Вся эта информация необходима, чтобы оценить его действия с правовой точки зрения.
Последнюю фразу я быстро произнёс, чтобы пресечь неверное толкование. Не дай бог, они посчитают, что я симпатизирую убитому диспетчеру. Журналист еле удержался, чтобы не перебить меня.
- И вот за 45 секунд до столкновения диспетчер вдруг обращает внимание, что у него два самолёта летят совсем рядом и пересекающимся курсом. Он незамедлительно даёт экипажу Ту-154 указание снизиться, чтобы предотвратить столкновение. Если бы экипаж Ту-154 выполнил эту команду в одностороннем порядке, без каких-либо ответных действий со стороны Боинг-747, мы бы с вами здесь не сидели, - тут я понял, что надо было выразиться по-другому, мягче, но нужно было продолжать!
- Данное указание авиадиспетчера абсолютно адекватно сложившейся аварийной ситуации и соответствует всем без исключения требованиям и инструкциям, - я злобно посмотрел на журналиста.
- В том числе и тем, за которые предусмотрена уголовная ответственность. Он отдал команду и получил от экипажа подтверждение о её выполнении.
Журналист посмотрел на меня с вызовом, сложив руки на груди. Всем своим видом он давал понять, что наше противостояние не будет окончено после моих разъяснений.
- Однако в то же самое время автоматическая система TCAS дает экипажам прямо противоположные команды: Ту-154 набирать высоту, а Боинг-747 снижаться. Обращаю внимание всех на важнейший момент - ни одно сообщение о противоречиях в указаниях автоматики диспетчером не было получено. Экипаж Ту-154 об этом умолчал, а сообщение Боинг-747 "Снижаемся согласно требованиям TCAS", отправленное за 13 секунд до столкновения, не было получено диспетчером, поскольку он отвлёкся на передачу другого самолёта смежному сектору. Если бы работала внутренняя связь, он услышал бы. - Я не выдержал и потянулся за стаканом с водой. Но он был пуст. Кажется, все понимали, что самые главные слова будут сказаны именно сейчас.
- Из-за того, что расследование японского инцидента не было должным образом обработано, возникла схожая ситуация: Ту-154 стал добросовестно выполнять команду диспетчера, а Боинг-747 - указания автоматики, в результате чего оба самолёта стали снижаться. В довершение этого за 20 секунд до столкновения авиадиспетчер сделал ошибку, запутав экипаж Ту-154 сообщением о том, что Боинг якобы приближается справа, хотя на самом деле он приближался слева.
Сейчас будет самое отвратительное. Мне нужно собрать все свои душевные силы, чтобы произнести следующие страшные слова. Перед ними.
- В итоге через 50 секунд после начала развития аварийной ситуации Ту-154 был разрезан вертикальным хвостовым стабилизатором Боинг-747 на несколько частей, а сам Боинг-747 по сути потерял хвостовое оперение. Ту-154 взорвался в воздухе, а Боинг-747 потерял управление и рухнул на землю. Все погибли.
Я закончил говорить. Матери тихо плакали, уткнувшись в плечи отцов. На лицах моих коллег застыло каменное выражение, некоторые из них смотрели в стол, боясь поднять голову и встретиться взглядом с родителями. На мгновение я закрыл глаза. Передо мной возникли образы погибших детей, смотрящих на меня беззлобно живыми светящимися глазами. Они тянули ко мне свои руки. Они смеялись. Они должны были жить, радоваться, влюбляться, становиться великими, делать новых людей.
Но вместо этого они плыли по небу. И я должен был сделать так, чтобы этого больше ни с кем не произошло. Я просто обязан! Я встал, снял очки, потёр вспотевшей ладонью своё измученное, дрожащее от напряжения лицо и произнёс:
- Мы, работники авиационной безопасности, должны были полтора года назад обратить внимание на произошедшее в Японии. Мы должны были изучить противоречия в указаниях авиадиспетчеров и автоматических систем самолётов. Мы должны были своевременно внести изменения в инструкции, чтобы исключить непонимание пилотов и чётко расставить приоритеты. Мы не должны закрывать глаза на то, что в ночную смену лишь один диспетчер управляет воздушным движением, тем более если он лишен элементарной возможности связаться с соседями. Мы не должны закрывать глаза на разгильдяйскую организацию работы в "СкайФордж". Из-за нашей лени и недальновидности погибли ваши дети. И мы, работники авиационной безопасности, просим у вас за это прощения. Простите меня!
Из моих глаз всё-таки полились слёзы. Я мог бы рассказать ещё многое. Например то, что бортовые самописцы функционировали на обоих самолётах до столкновения с землёй, что я своими ушами слышал, какие муки испытывали пилоты Ту-154, задыхаясь в разряженном воздухе, и как экипаж Боинг-747 до последней секунды боролся за жизнь, пытаясь обуздать лишившуюся управления машину. Но, боюсь, это никому не было бы интересно. Кому в целом мире кроме меня есть дело до страданий экипажей?
Никакого сентиментального момента не получилось. Смекнув, что мне больше нечего сказать, журналист вновь атаковал:

- Это очень трогательно, но вы сами сказали, что авиадиспетчер допустил ошибку, запутав экипаж нашего самолёта, неверно сориентировав его в пространстве. Неужели вам не очевидна его вина в сложившейся ситуации?
Совсем не опасный аргумент. Мне было несложно его оспорить:
- Эта ошибка блекнет в сравнении с нарушениями, допущенными работниками авиационной безопасности. Вы также могли бы сказать, что авиадиспетчер не обеспечил безопасное расхождение самолётов, отдав команду на снижение слишком поздно. Но, если бы в своё время инструкции TCAS были чётко расписаны, эта ошибка не сыграла бы вообще никакой роли. И самолёты бы не столкнулись.
- Скажите прямо. Вам жаль диспетчера? Вы ведь в курсе, что он был убит?
Этот вопрос ничего общего не имел с прямотой. Жаль не жаль, какое это имеет значение? Симпатий я к нему никаких не испытывал. Но он был невиновен.
- Я не считаю себя вправе давать какие-либо комментарии, касающиеся моего личного отношения к сложившейся ситуации. Что касается юридической ответственности авиадиспетчера, то он был признан невиновным в трёх различных судебных процессах.
- То есть вы считаете, что его убийство - преступление?
Конечно да, это же самосуд!
- Без комментариев.
Журналист злорадно улыбнулся:
- Вам не стыдно это говорить перед 52 семьями, потерявшими самое дорогое, что может быть - детей?
Я мог ответить на этот вопрос. Другое дело, что мне этого совершенно не хотелось. Но мне не дали. Помощь пришла совершенно с неожиданной стороны:
- Слушайте вы, не знаю как вас там… - послышался голос лётчика Лёхи. - Это вас надо спросить, не стыдно ли вам выступать перед родственниками погибших. Родители человека, которого вы так азартно допрашиваете, погибли в авиакатастрофе. И пилот, который несёт за это персональную ответственность, досрочно вышел из тюрьмы, причём утащил он на тот свет куда больше народу, чем погибло здесь. Его почему-то никто убивать не стремится.
- Да, но этот пилот, судя по вашим словам, сидел в тюрьме. А этот авиадиспетчер гулял на свободе благодаря самому гуманному правосудию в мире. Ваши слова вообще делают из него мученика и жертву обстоятельств.
- А ваши слова разрушают жизни, пугают людей без причины не хуже самых оголтелых наших политиков, - это уже разгневанный Сан Саныч пришёл на подмогу. - Вы, репортёры, не разбираясь в ситуации, не потрудившись прочитать ни одной самой простецкой книжки про самолёты, внушаете людям, что причиной их невыносимых страданий являются вполне конкретные люди. Вы никогда не пишете о приятных вещах, это слишком просто, неинтересно. Тем лучше, чем хуже и страшнее - вот ваш лозунг! Это вам плевать на родителей, которые сидят здесь, в этой комнате, желая узнать одну-единственную вещь - как погибли их дети. Вам нужна эта история с плохим диспетчером и хорошим, но несчастным отцом, в состоянии тяжелейшего аффекта совершившим убийство. А то, что с таким подходом в аналогичной ситуации погибнет ещё несколько самолётов, - это выше вашего понимания! Зато история получилась нарочно не придумаешь!
Я не слышал их дальнейшей перепалки. Мои глаза закрылись. Я не мог больше слышать всё это, видеть и чувствовать на себе взгляды пустых, потерявших всякий интерес к жизни глаз.
Я очнулся, когда все разошлись. Я остался один на своём месте и совершенно не помнил, каким образом завершился этот ужасный процесс и день, ставший моим личным судным днём. Мне было нечего больше здесь делать.
Я шёл по коридору, эхо моих шагов опережало меня, и я чувствовал крайнюю степень одиночества. Снова лифт, снова проходная, сдать пропуск. И передо мной - опустевшая улица.
Я стоял, вдыхая грязный московский воздух, пытаясь вернуть ощущение жизни. Но у меня не получалось. Я видел глаза погибших детей, и мне негде было укрыться от них. Наверное, они так и будут смотреть на меня всю мою оставшуюся жизнь.
- Спасибо вам, - внезапно раздался незнакомый голос.
Передо мной из ниоткуда возник мужчина с седой бородой, оттопыренными ушами, крупным носом и небольшими залысинами на седой голове. Это был человек, постаревший не по времени.
- Спасибо вам за вашу честность, - повторил он. - Теперь я знаю, почему погибла моя маленькая звёздочка.

07:39:36
 
Прошла уже половина ночи, а я по-прежнему в комнате, и перспектива выйти отсюда с жизнеспособной версией более чем туманная. Проспект за окном практически затих, лишь изредка одинокая машина проносилась за окном с бешеной скоростью. Город ждал начала нового дня.
Я яростно стучал пальцами по клавиатуре компьютера, постоянно переключаясь между Интернетом, отчётами и компьютерной реконструкцией. Часы на комоде безжалостно отсчитывали минуты и часы, приближая момент принятия окончательного решения. Поспать этой ночью мне не удастся при всём моём желании. Рядом с компьютером лежал телефон, из которого я вытащил аккумулятор, - ещё одного звонка от журналиста мой истерзанный рассудок не выдержит. Все мои коллеги были онлайн, а начальство скорее всего спало безмятежным сном, - не им ведь надо искать первопричину. Я ничем не рисковал, действительно важные звонки начнутся ближе к девяти утра. Вот тогда я и вставлю аккумулятор обратно.
Я соображал уже гораздо хуже, чем несколько часов назад, мои глаза слепли от мерцания монитора, стены и потолок, казалось, хотели раздавить меня, из-за чего я периодически тряс головой. Все чаще я чувствовал головокружение, тогда я цеплялся руками за край стола и опускал взгляд вниз, на пол. Именно в такие моменты я считал свою работу невыносимой, мне хотелось провалиться, испариться, исчезнуть, выйти из комнаты, лишь бы никогда не видеть монитор, отчёты, документы, показания. Мне нужны были ответы, но я был слишком глуп или слишком ленив, чтобы правильно сформулировать вопросы. Я не знал, где искать и блуждал впотьмах.
Почему упал самолёт? Потому что пилоты свалили его. Почему они его свалили? Потому что приборная скорость ни с того ни с сего упала, на что "мудрый" бортовой компьютер отреагировал отключением автопилота. Почему упала скорость? Потому что. Так повелел господь бог. Так было предначертано судьбой. Так сложились звезды. Просто так получилось. Не для твоего ума задача.
В воздухе зацепок нет. На земле зацепок нет. Пилоты профессионалы высшего класса. Самолёт технически исправен. Взлётный вес в норме. Показания приборов ничем не отличаются от тех, что наблюдаются на сотне точно таких же Эйрбасов. Никакие эксперименты на авиатренажерах не смогли сымитировать аналогичной ситуации. Ничего. Пусто.
Дядя Женя учил меня проверять всё по десять раз. Не может человек делать всё сходу верно, без ошибок. Я проверил уже больше сотни раз и не нашёл ошибок.
Сан Саныч учил меня правильно расставлять приоритеты. Все причины происшествий можно классифицировать в порядке убывания вероятности их возникновения, рассказывал он мне, - ошибки пилотов, ошибки диспетчеров, ошибки персонала по наземному обслуживанию, работы техники и пилотов на износ из-за решений авиационных менеджеров, меткие стрельбы отважных зенитчиков, давление на пилотов со стороны какого-то авторитетного лица, ошибки инженеров, крупные представители пернатых, терроризм. Нужно только понять, на что похожа причина твоего происшествия. Я пытался понять. Но падение приборной скорости всё равно объяснить не мог.
Тощий учил меня, что нужно быть предельно аккуратным при обработке версий. Аккуратным, как прилежный ученик, чтобы твои аргументы мог понять человек в десять раз глупее тебя. Всё можно объяснить простыми словами. И я мог объяснить абсолютно всё в мельчайших подробностях так, что меня и ребёнок бы понял. Всё, кроме падения приборной скорости. Этого я объяснить не мог.
Толстый считал, что новые, нестандартные причины падения самолётов уже сложно найти. Их уже столько упало! Поэтому нужно искать похожие случаи, произошедшие до того, как тебе выпало сомнительное удовольствие заняться собственным расследованием. Я нашёл эти случаи. На Эйрбасах могли обледенеть датчики скорости, находившиеся снаружи, за бортом. Из-за этого было даже несколько авиационных проишествий, - точно такое жа падение скорости и отключение автопилота. Но... эти конструктивные недостатки нашли, устранили, доработали и написали отчёт. Упавший в воду Эйрбас уже был с измененной конструкцией датчика и был лишён этих недостатков. И здесь тупик.
Что бы я ни делал, где бы ни искал - везде я слышу, как мой внутренний голос говорит: это не влечёт падения приборной скорости!
Нет, определенно дело в датчиках! Иначе просто быть не может. Я начал лихорадочно искать на столе их техническое описание. Они по-прежнему лежат на дне моря? Но их осматривали перед вылетом! И самолёт летел спокойно до попадания в мертвую зону, если бы что-то с ними было не так, неприятности начались бы ещё при взлёте.
О нет. Только не это. Только не тот ужасный вечер. Зря я последовал совету Толстого - вспоминать похожие случаи. На свою беду вспомнил.
Где-то там, в самом далёком уголке жесткого диска я отыскал нашу с Лёхой фотографию, где мы стоим на фоне Ниагарского водопада. Я летал туда с семьёй в отпуск, а он тоже летал, потому что был лётчиком. Мы стоим, обняв друг друга за плечи - он слева, я справа. Наши свободные руки подняты вверх, в моей руке - какой-то блестящий камень, в его - бокал с каким-то напитком.
Лучшие друзья - лётчик и работник МАКа. Это так нетипично, обычно представители наших профессий молча недолюбливают друг друга. А мы вот дружили, советовались, ходили друг к другу в гости. Как бы я хотел, чтобы он был сейчас здесь, рядом со мной, в этой проклятой комнате. Он бы, как опытный лётчик, посмотрел бы на проблему под другим углом, высказал бы неожиданно новые идеи, интересные предположения. Ведь он летал и на таких самолётах. Он бы наверняка разобрался быстрее меня!
Но с ним проблема, как и со всеми остальными...

-2102:19:43
 
Лёха был герой, каких поискать. Истинный романтик, как все настоящие лётчики, с огромной человеческой харизмой, широтой кругозора и этой редкой чертой, которая так нравится женщинам: внешняя сдержанность, исполненная внутренней силы. Лишь один раз в своей жизни я видел его взбудораженным - в день нашего знакомства. После завершения того расследования, мы стали настоящими друзьями. И так продолжалось много лет.
На подсознательном уровне я боялся, что когда-нибудь в МАК придёт "молния" - разбился самолёт, которым управлял лётчик Лёха. Я понимал, что вероятность этого микроскопически мала. Но я всё равно боялся. Мысль о возможном появлении этого сообщения заставляла меня срочно искать темы для отвлечения.
Сначала у каждого из нас поочередно появились жены, затем родились дети, мы старались видеться семьями, вместе ездить в отпуск, совершать всё то, что присуще близким людям. При этом мы всячески старались избегать разговоров о небе, хоть Лёхе иногда и было трудно удержаться. Он любил его больше всего на свете, как и все лётчики. А я вот испытывал к нему скорее научный интерес. Но это не мешало нам оставаться хорошими друзьями.
В тот день Лёха возвращался домой из Лимы. Возвращался, разумеется, в качестве пилота. Он позвонил мне перед вылетом. Они уже начинали загрузку пассажиров. Он много шутил, говорил что купил в подарок моему сыну настоящую перуанскую кепку. Делился впечатлениями от Лимы, говорил что мы не ценим нашего счастья, - дескать, у перуанцев все прилично выглядящие дома обнесены забором с электрической проволокой - чтобы не ограбили. Я в тот день вернулся с работы уставший и вяло пожелал ему удачного полёта. Я надеялся более обстоятельно поговорить с ним через пару дней.
Лететь предстояло ночью на Боинг-757, Лёха вот уже пять лет как переучился управлять этим самолётом. Полёт обещал быть долгим, с двумя пересадками, но в самолёте находился запасной экипаж, и через 12 часов полёта Лёху бы обязательно сменили. К тому же перед рейсом он отлично выспался, прекрасно себя чувствовал и очень сильно хотел домой к жене и дочери. Лёха осмотрел борт, никаких отклонений не обнаружил и доложил, что готов к полёту. Никаких задержек не было, самолёт был практически пуст, и многие пассажиры легли спать, заняв 2-3 кресла. Проверка приборов происходила в штатном режиме, пилоты проверяли друг друга, даже с некоторым азартом. В этом заключается философия компании Боинг: при выполнении любого действия пилоты неустанно проверяют друг друга, задавая вопросы, со стороны это чем-то напоминает игру в пинг-понг. Но у Лёхи всё было в порядке, без отклонений.

***

Около часа ночи загруженный и готовый к взлёту лайнер выехал на стартовую позицию взлётно-посадочной полосы. Мерцающие огни посадочных огней освещали его путь, где-то там впереди его ждало небо, которое Лёха любил, наверное, больше, чем собственную дочь. Для всех остальных, там начиналась кромешная чернильная темнота.
- Башня Лима, Папа Альфа. Полоса 15. К взлёту готовы, - доложил Лёха. Он слегка покосился направо. Второй пилот заблаговременно положил правую руку на рычаг управления мощностью двигателей. Смешной у него всё-таки позывной - "Папа Альфа". Ответ пришёл через долгих три секунды:
- Папа Альфа, используйте ослабление шума, ветер слабый, разрешаю взлёт с полосы 15, - спокойным, немного сонным голосом отозвался диспетчер.
- Режим взлётный, - скомандовал Лёха. Второй пилот послушно потянул вперёд ручку газа. Нужно было делать это как можно более плавно, поскольку  для взлёта требовалось развить особый, можно сказать непотребный, режим. Лёха внимательно следил за скоростью, а второй пилот последовательно докладывал:
- Сто. Сто сорок. Сто восемьдесят. Скорость принятия решения.
Лёха промолчал. Значит, взлёт должен быть продолжен. Теперь, что бы ни случилось, остановиться у них не получится, - самолёт просто не сможет затормозить в пределах полосы. Они обязаны взлететь.
- Двести. Двести двадцать. Двести шестьдесят. Отрыв!
Передняя стойка шасси оторвалась от бетона. Лёха плавно потянул штурвал на себя. Самолёт послушно оторвался от земли и начал от неё отдаляться. Сейчас нужно сконцентрироваться, доложить, что взлёт осуществлен, достичь необходимомго эшелона...
Но этого всего не произойдёт…
Неожиданно второй пилот доложил взволнованным голосом:
- Высотометры зависли... Не могу определить точную высоту...
Он не успел договорить, как его трижды прервал сигнал "Сдвиг ветра". Лёха напрягся, но, будучи сконцентрированным на управлении, не мог убрать взгляда от непроглядной мглы, раскинувшейся перед ним.
- Да, я понял, - сказал он слегка раздраженным голосом. Неожиданно сигнал замолчал.
- Э-э-э... всё... - в недоумении произнёс второй пилот.
Лёха чуть прикусил верхнюю губу, по его щеке скользнула капля холодного пота:
- Это что-то новое. Держи на 10 километров выше скорости взлёта.
Второй пилот быстро взял управление на себя. Но неожиданно прозвучали сигналы тревоги низкой скорости и высоты. Лёхины глаза бешено забегали по сигнальной панели. Второй пилот изо всех сил пытался удержать самолёт на курсе, но из-за ревущей сигнализации давалось ему это с большим трудом. Не успел Лёха и слова вымолвить, как к уже работавшим сигналам тревоги добавился сигнал о повышенном отклонении руля направления. За ним, как сговорившись, зазвучал сигнал о несоответствующем скорости положении стабилизатора. Что за чертовщина? Лёха сходу не мог придумать логического объяснения такому непонятному сочетанию сигналов неисправности. Можно конечно было открыть специальную книгу, строго расписывающую порядок действий при любой из озвученных автоматикой проблем. Но все они настойчиво ревели одновременно...
Щёлк! И в кабине раздался очередной сигнал тревоги. Щёлк! И спустя несколько секунд сработал сигнал аварийной тревоги. Это ещё больше запутало пилотов.
- Командир... мне кажется, у нас отказала вся автоматика, - охрипшим от волнения голосом сказал второй пилот.
Да, очень похоже. Нужно было срочно связаться с диспетчерской вышкой. Лёха говорил чётким, спокойным голосом, стараясь не проявить ни капли нерешительности:
- Башня Лима, Папа Альфа.
Земля не заставила себя долго ждать:
- Папа Альфа, Башня Лима, говорите, - всё тот же сонный голос прозвучал у Лёхи в наушниках.
Не успел Лёха и слова вымолвить, как завыли ещё три сигнализации: отключение автомата тяги, повышенного отклонения угла направления и достижения максимальной скорости. Диспетчер судя по всему услышал эти сигналы, во всяком случае сонливость в его голосе мгновенно исчезла.
- Папа Альфа, доложите обстановку. У вас всё в порядке?
- Мы объявляем чрезвычайное положение, так как у нас нет основных приборов. Ни высотометров, ни скорости, ничего. Мы объявляем о черезвычайном положении, - сказав это, Лёха переглянулся со вторым пилотом. Положение становилось очень и очень опасным.
- Понял вас. Высота?
- Мы не знаем точно, но около тысячи метров.
- Понял вас, тысяча метров. Папа Альфа, подтвердите, если сможете перейти на частоту 119,7 для получения инструкций от радиолокационного контроля.
Второй пилот кивнул в знак согласия.
- Переходим на 119,7. Ждём дальнейших указаний. - Лёха всё ещё пытался понять, почему автоматика ни с того ни с сего взбесилась. Может, нужно снизить нагрузку?
- Попробуй автопилот! - скомандовал он.
- Автопилот активирован, - моментально доложил второй пилот. Но буквально тут же прозвучала сигнализация его отключения.
- Слишком сильная разница в показаниях между нашими с тобой приборами, - с досадой прорычал Лёха.
Нужно было возвращаться, любой ценой!
- Башня Лима, Папа Альфа. Запрашиваем разрешение на посадку на полосу номер 15, просим помощи в навигации, - вновь заговорил в микрофон Лёха.
- Папа Альфа, Башня Лима. Следуйте курсом 330 в направлении маяка Салинос, сохраняйте высоту 1200 метров.
- Мы не можем сохранять высоту, самолёт всё время поднимается, - ответил Лёха, вглядываясь вдаль в отчаянной попытке обнаружить хоть малейший источник света, но тщетно -  впереди раскинулся безбрежный Тихий океан.
- Командир, у нас проблемы с управлением, - в голосе второго пилота послышались панические нотки. Лёха не мог этого допустить - паника гарантировано их погубит. Он уже открыл рот, чтобы прикрикнуть, но тут второй пилот воскликнул:
- Э-э-э... командир... высотометры вновь заработали... показывают увеличение высоты...
- Чёртовы железки, - пробубнил Лёха сквозь зубы. Развлекуха что надо - лететь над Тихим океаном на ревущей неукротимой режущей воздух на инверсионный след машине со свихнувшейся автоматикой и семью десятками пассажиров. Адреналиновый кайф, круче которого ничего не придумаешь!
- Папа Альфа, сейчас вы на высоте 2100 метров, э-э-э… - диспетчер сделал паузу, в наушниках послышался громкий, почти оглушительный шорох. Казалось, весь международный аэропорт Лимы столпился за его спиной и следил за Лёхиным самолётом. - Какой у вас сейчас курс?
- Курс два ноль опять, - доложил Лёха, всё ещё надеясь разобраться в причинах жуткого воя сигнализации. Только бы выбраться!
- Подтверждаю. Вы делаете медленный правый разворот, верно?
Какое там!
- Нет, мы держим курс по удалению от берега. Видимость нулевая, приборы не работают!
Лёха посмотрел на показания скорости и остолбенел. Она почти в полтора раза превышала максимальную. Впервые с начала полётов по Лёхиной спине пробежал страх, холодный и мерзкий. Он затуманивал разум, мешая рассуждать. Самолёт может развалиться в любой момент!
- Я тоже вижу это, - прошептал второй пилот, заметив Лёхину реакцию, - так уже несколько минут.
Нужно срочно снизить скорость! Разум начинал уступать животному инстинкту самосохранения.
- Башня Лима, Папа Альфа. Сообщите нам скорость воздушного судна.
- Папа Альфа, Башня Лима. По нашим данным - приблизительно 590 километров в час.
Но у Лёхи перед глазами пугающе мерцали чудовищно высокие значения - аж 900!
- Выпустить спойлеры!
Ничего. Даже хуже: раздался очередной сигнал о превышении максимальной скорости.
- Убавь режим!
Двигатели загудели чуть тише, Лёха почувствовал лёгкость под ногами. Но скорость не изменилась ни на йоту, а худшее было впереди. Наблюдая пугающие 900 километров в час на своих приборах, меньше чем через минуту Лёха услышал новую самую жуткую сигнализацию: холодный, искусственный голос возвестил о чрезмерном снижении скорости и опасности сваливания.
Это уже было слишком.
- Верни режим! - уже не своим голосом, лишенным всякого спокойствия, скомандовал Лёха. Потом начал лихорадочно связываться с диспетчером:
- Башя Лима, ситуация критическая. Подскажите, есть ли какой-нибудь самолёт, который мог бы спасти нас?
Наступившее на несколько секунд молчание показалось пилотам вечностью.
- Понял вас. Мы немедленно координируем, уже координируем...
- Какой-нибудь самолёт, который мог бы вывести нас... какой-нибудь... - шептал второй пилот, точно пьяный. Весь его разум, всё его тело подчинил себе жуткий, поистине первобытный страх. Страх человека, попавшего в смертельно опасную безвыходную ситуацию.
- А ну, соберись! Мы выберемся! - рявкнул Лёха, сам в глубине души испытывающий те же чувства.
- Внимание, у нас есть рейс, вылетающий в Пудауэль, - вновь энергично заговорил диспетчер. - Мы скажем ему! Он будет готов вылететь через 15 минут.
"А у нас время идёт уже на секунды": подумал Лёха. Нет, надо рулить до последнего, до возвращения, до касания земли. Он дал слово дочери, что настоящие летчики всегда возвращаются.
- Вы на высоте 2000, скорость около 400 километров в час. До Лимы 59 километров, - прозвучал доклад диспетчера.
Низко! Под нами вода! Нужно было увеличить тягу двигателя!
"Впереди земля! Тяни вверх!": завыла очередная сирена. Она звучала почти минуту.
- Башня Лима, доложите скорость! - Лёха чуть не сорвался на крик, не зная каким показаниям верить.
- Папа Альфа, около 370 и продолжает снижаться... Срочно примите меры!
"Ещё немного и мы упадем...": Лёха ещё сильнее увеличил мощность двигателей. Самолёт ревел, несясь в неизвестном направлении. Через некоторое время сигнализация о близости земли выключилась. "Вероятно это был очередной сбой системы": облегченно вздохнул Лёха. Надо было во что бы то ни стало посадить самолёт. Пусть и со врущими приборами.
- Выпустить закрылки! - скомандовал Лёха. Второй пилот послушно исполнил. Лёха почувствовал приятное увеличение подъёмной силы, как будто его самолёт залетел в мощный восходящий поток.
- Башня Лима, сообщите мне, пожалуйста, нашу высоту, у нас похоже завышение, - Лёхе хотелось убедиться в своём точном местоположении перед заходом на посадку.
- Согласно показаниям, сохраняется 2000, - тут же ответил диспетчер. - Как у вас дела?
Интересно, как они могут быть? Наверное, почти ужасно.
- Точно 2000 метров? Вы уверены?
- Да, верно. Такую высоту показывает наш радар. У вас есть визуальные ориентиры?
 "Впереди земля! Тяни вверх!": снова раздалось в кабине. Сигнал звучал непрерывно, Лёхе показалось, что голос звучит ещё настойчивее, чем раньше.
- Но у нас сигнал опасного сближения с землёй, - в недоумении произнес Лёха, - Вы уверены, что высота 2000 метров?
В наушниках снова послышался шорох, затем отдаленные звуки разговора. Наконец, диспетчер снова вышел на связь:
- Папа Альфа, у нас есть...
Но договорить он не успел. Раздался оглушительный звук, напоминающий всплеск от падения крупного предмета в воду, только он был в разы громче, массивнее и страшнее. Началась ужасная тряска, вся кабина буквально заходила ходуном. Лёха понял, что всё кончено - левое крыло самолёта коснулось воды. За дверью за спинами пилотов раздался душераздирающий крик пассажиров.
- Мы задеваем воду! - закричал второй пилот.
- Поднимайтесь! Поднимайтесь! Папа Альфа, если вы так говорите, тяните вверх! Папа Альфа! Как слышите меня?
Но Лёха уже не слушал диспетчера. Из последних сил он тянул штурвал на себя, стараясь набрать высоту, уйти от смерти прочь и спасти людей,  метавшихся в ужасе по салону. Но в левый двигатель уже попала вода. Самолёт сотрясла серия страшных ударов, словно кто-то что есть силы лупил по фюзеляжу огромной кувалдой - Лёха понял, что начался помпаж двигателя.
- Нам конец. Прощайте! - крикнул он что есть силы. Впереди он увидел рябь на мерцающей воде. А дальше ничего уже не было.

***

Я шёл по коридору, мои шаги отдавались эхом, пугая людей, стоящих у стен и смотревших в мою сторону. Меня словно окатили ведром ледяной воды с ног до головы. В моей голове не укладывалось, что такое могло произойти не просто с моим близким другом, а вообще, в принципе в этой вселенной, с присущими именно ей законами физики. Я бы скорее поверил, что самолёт погубила чёрная магия, джинн в ручной клади одного из пассажиров или великан Голиаф со своей супругой Годзиллой. Но к сожалению, всё вышло гораздо страшнее.
Когда я примчался, сорвался за 8000 километров на другой конец света, первичные поиски уже были завершены. Погибший самолёт нашли достаточно быстро - он лежал на сравнительно небольшой глубине, разломанный на две части, и к нему без каких-либо проблем спустились водолазы. Они и сделали ту серию фотографий, которая попала мне в руки как только я переступил порог очередной комнаты для совещаний. Мои коллеги вручили мне их вместо приветствия, и ни один из них не нашёл в себе силы посмотреть мне в глаза. Пока я их осматривал, все молча сидели, лишь некоторые тяжело вздыхали или закрывали лица руками.
Зрелище было поистине страшным. Снимки демонстрировали обшивку упавшего самолёта, дополнительно освещенную подводными фонарями для чёткости. Нос самолёта практически не пострадал и его удалось достаточно подробно исследовать. Я боялся увидеть изуродованное Лёхино тело, но вместо этого мой взгляд сразу привлек какой-то блестящий кусок непонятной ткани, чётко просматриваемый на одной из фотографий. Я не поверил своим глазам, зажмурился, осмотрел фотографию под разными углами, чуть ли не попробовал её на зуб, но это оказалось именно то, о чём я сразу и подумал. Это была серебристая изоляционная лента.
Её наличие на снимках можно легко объяснить. Когда самолёт находится на хранении, его обязательно моют для поддержания чистоты. Чтобы избежать попадания воды в приёмники воздушного давления - специальные датчики, с помощью которых определяются горизонтальная и вертикальная скорости, а также высота полёта воздушного судна, причём данные с них поступают непосредственно в бортовой компьютер - во время мытья их заклеивают лентой. Внешне приёмники воздушного давления похожи на горловину небольшой трубки. Лёхин самолёт не был исключением. За ним тоже следили и его тоже мыли. Перед последней мойкой датчики на этом несчастном самолёте так же заклеили лентой. Только снять её забыли! Более того, как показал детальный осмотр обломков, проклятая лента заблокировала датчики именно с Лёхиной стороны, а со стороны второго пилота её после мойки добросовестно содрали. 
Вот только авиация настолько точная деятельность, что даже процедура мойки самолёта расписана по шагам и регулируется соответствующими документами. В этих документах чёрным по белому написано, что заклеивание всех внешних датчиков должно производиться лентой яркого цвета, чтобы она не сливалась с поверхностью самолёта и её после окончания работ можно было легко заметить. Серебристая лента на Лёхином самолёте в месте расположения злополучных датчиков потерялась на фоне обшивки и стала практически незаметной для невооруженного глаза, особенно в темноте. Чтобы её заметить при осмотре самолёта, нужно было вооружиться очень мощным фонарём и подобраться практически вплотную. Это и было неосознанно сделано водолазами. Лёха осматривал самолёт ночью непосредственно перед вылетом, пусть и с фонариком, но ленту на свою беду не заметил. Дальнейшее описание события не нуждалось ни в каких уточнениях - из-за ленты датчики при взлёте начали выдавать ложные показания. Так как на другой стороне самолёта датчики исправно работали, то в системе возник сбой из-за разности показаний, что и привело к аномальным показаниям приборов в кабине и множеству ложных срабатываний датчиков, что повлекло ложные сигналы тревоги. В возникшей столь внезапно критической ситуации пилоты не смогли сориентироваться, что в принципе было невозможно. Так погиб мой близкий друг.
Я шёл по коридору, чтобы позвонить куда следует со вполне конкретным вопросом. Нужно было узнать, кто мыл самолёт в тот вечер. Что-то мне подсказывало...
Ну да, естественно, так и вышло. Мойщик работал на подмене внезапно уволившегося сотрудника и, разумеется, не знал ничего ни о датчиках, ни о цвете ленты. Поэтому попросту не заметил её после всех технических процедур и забыл снять.
Дальнейшие разбирательства напоминали игру в футбол: все старались перекинуть ответственность на кого-то другого. Это случилось потому, что нам удалось доказать, что пассажиры погибли не мгновенно от удара об воду, они умирали долго и мучительно. Сначала во всём обвинили компанию "Боинг". Те заявили, что ответственности за случившееся не несут никакой, и вообще вина лежит на командире, это он самолёт осматривал перед вылетом и не заметил заклеенные датчики. В ответ на это, следователи наглядно продемонстрировали, что в темноте с земли ленту невозможно увидеть, тем более если она такого же цвета как обшивка и наклеена на высоте около четырёх метров. Тогда все накинулись на вполне конкретного рабочего, но он, к сожалению, ничего не смог сказать в свою защиту, поскольку повесился через неделю после трагедии. Авиакомпания балансировала на грани банкротства. 
Всё это было уже не важно. Потому что лётчика Лёхи больше не было.

10:25:59
 
Шёпот мертвых не давал мне уснуть...
Я тряхнул головой, стараясь избавиться от ощущения песка в глазах. За окном уже вовсю светило солнце. Его лучи проникали в комнату, скользя по обоям, мебели и столу, заваленному бумагами. Солнечные лучи манили за собой, предлагая покинуть эту обитель отчаяния и выйти, наконец, на улицу. Утро наступило совершенно незаметно для меня и моих вопросов, остававшихся без ответа.
Лёха не давал мне сойти с ума все эти годы, после той пресс-конференции по поводу гибели детей в небе над Испанией. Теперь без него я не знал, как мне держаться.
Новые мысли о причине крушения Эйрбаса-А330 в моей голове больше не рождались. Я больше не мог думать. Всё, на что я был способен, - это перепроверять свои старые версии. Но теперь мне мешала мысль о Лёхиной гибели.
Приёмники статического давления... Это же с их помощью определяется горизонтальная скорость воздушного судна...
Ну определяется, и что? Мы это уже проверяли. Это была самая первая версия и, наверное, самая правдоподобная. Дескать, датчик этот - просто трубка с манометром, на высоте она обледенела с одной стороны, а дальше как у Лёхи - разница в показаниях приборов у пилотов, на что "умный" бортовой компьютер отреагировал отключением автопилота. А дальше два пилота не поняли, что же произошло, и свалили самолёт. Блестящая версия. Но не та самая. Эти датчики на Эйрбасах начали в какой-то момент отказывать - виной всему попадание влаги и обледенение - из-за чего их стали оснащать мощным средством электроподогрева. В датчиках Эйрбаса, упавшего в Атлантический океан, электроподогрев тоже был, и он работал. Мы проверяли трижды. А отчего ещё может возникнуть ошибка в процессе определения горизонтальной скорости? От плотности среды? От изменения угла набегающего потока? От коэффициента сопротивления материала? Действительно, может сама трубка была поврежденной или бракованной?

Нет, это нелепо. Он же спокойно летал до этого, пока не простоял в аэропорту Рио-де-Жанейро. За ним плохо следили, вот что-то и случилось. Но почему он тогда поначалу спокойно летел? Я уже в десятый раз за сегодняшнюю ночь задаю сам себе эту цепочку вопросов. И снова, уже в десятый раз осознаю, что не знаю. Не могу объяснить, и всё. Приборная скорость упала по непонятным мне причинам.
Вздохнув, я посмотрел на часы. Половина девятого утра. Надо собираться. Я стараюсь приходить на работу заранее. Я начал неспешно складывать на столе необходимые документы, выравнивая их в аккуратную стопку. Три года, миллионы долларов, сотни опрошенных людей, десятки бессонных ночей в изолированных от внешнего мира комнатах, вроде этой - и всё впустую. Через полтора часа я разведу перед начальством руками. За время моей деятельности в МАКе такого не случалось никогда. Вся надежда на моих более удачливых коллег. Но я с трудом верил, что кто-то из них раскопал нечто заслуживающее внимания. Мне бы позвонили. А чёрт, я же несколько часов, как недоступный абонент!
Я вставил аккумулятор в телефон и сильно надавил на кнопку включения. Аппарат какое-то время "просыпался", неспешно зажигая небольшой экранчик в знак приветствия. Пропущенных звонков нет. Теперь точно, никаких версий. Начальство этому не обрадуется.
Да и ладно. Пусть будет так, раз по другому не выходит. Раньше, когда я был помоложе, я бы этого так не оставил. Я бы не сдался и продолжил, несмотря ни на что. Но сейчас мне впервые со дня смерти моих родителей стало как-то легче на душе. Я впервые отступил и не почувствовал никаких угрызений совести. Наверное, всё из-за возраста. Дядя Женя шутил, наблюдая за тем, как я изучаю самолёты, что я долго не протяну, батарейка сядет. Он часто говорил, что от фанатизма устают, и на одной неутомимости нельзя добиться действительно серьёзных результатов. Ещё нужны мозги. Что ж по результату этой завершающей расследование ночи именно мозгов мне и не хватило. В этот момент больше всего мне захотелось узнать, всё ли в порядке с моей семьей, а не почему упала... Нет, не хочу задавать этот вопрос в одиннадцатый раз.
Я прошёлся вокруг стола, ещё раз проверил все бумаги и убрал их в массивную картонную папку. Это важный набор, существующий в таком виде в единственном экземпляре. Беречь его следовало как зеницу ока. Так, теперь нужно найти мой пиджак и галстук. Где же они? Дурацкая всё-таки эта привычка - разбрасывать вещи.
Насилу нашёл. Пришлось использовать монитор компьютера в качестве зеркала. Мои руки дрожали от недосыпа, завязать галстук аккуратно с первого раза не получилось. Так, очки на месте, галстук на месте, пиджак на месте, документы сложены. Лицо моё наверняка должно производить отталкивающее впечатление: всё оттёкшее, с синяками под глазами, сухими губами, с печатью дикой усталости. Как бы не заснуть по дороге на работу. Я знаю себя, это вполне может случиться. Теперь, когда я собран, можно и позвонить. Они наверняка уже встали.
Мне даже не нужно открывать список контактов - телефон своей супруги я знаю наизусть. Сказать по правде, мне доставляет несказанное удовольствие набирать его вручную. Это как некая форма нежности в веке бездушных гаджетов и цифровых технологий. Наверняка будет много гудков - иначе не бывает. Она, я почти уверен, будет сначала искать свою сумку, а потом - перетряхивать всё её содержимое. Да и мелкий где-то рядом будет отвлекать её. Так и есть - она не подходит, и я спокойно нажимаю на кнопку с красной трубочкой. Я знаю, что не позже чем через десять секунд она перезвонит мне. Вот и звонок.
- Привет, дорогой! Прости, кормлю мелкого, не сразу услышала.
Я улыбнулся, хотя думал, что позабыл за ночь, как это делается.
- Как ты? Как твои дела? Как расследование?
- Это неважно. Важно, что мы скоро увидимся. Я очень скучаю по тебе и сыну!
- Ну зачем ты постоянно уезжаешь и запираешься чёрте где, как отшельник! Ты бы мог остаться дома, с нами! - этот упрёк я слышу постоянно. Ну не обижаться же, в самом деле.
- Солнце, мы это уже обсуждали. Вам незачем видеть то, чем я занимаюсь. И то, в каком состоянии я при этом нахожусь.
- Ну так тем более, я бы тебя пожалела. Я тебе много раз говорила, это очень страшная работа, дорогой! Ты никогда не думал найти себе что-нибудь попроще? Мелкий постоянно спрашивает: кем работает мой папа, он что, лётчик, как дядя Лёша? Он до сих пор не знает. Представляешь, я так и не смогла ему сказать.
- Может это и к лучшему. Как он? В садике всё хорошо?
- Ой, солнце, его кто-то покусал на днях.
- Что, прости? - от неожиданности переспросил я.
- Да воспитательница сдала его, красавца, мне на руки с огромным волдырём на плече. Говорит, Битнером его обработала. Он не колется, откуда укус. Может, у тебя получится выяснить?
- "Ну, он кушает пока, как с тобой договорим, дашь его мне. Ты чем занимаешься?
- "Ой, вывезла наконец-то мусор. Главное, мне дворник оставил в двери записку со своим номером. Знала бы, что так будет, - заплатила бы ему, чтоб он всё вынес. Ещё надо отремонтировать наши джинсы, мои туфли, перестирать всё. Ещё хочу в секонд-хенд зайти, у нас рядом есть два, посмотреть их условия и отдать одежду, которая стала мала. Что-то хоть заработаю. В пятницу иду к косметологу. Моя мечта! Ты когда приедешь?
- Сегодня вечером. И больше не уеду надолго, - сегодня всё должно закончиться. Ты не представляешь, как мне всё это надоело.
- Ура! Сынок, ты слышал? Папа приедет сегодня вечером!
В трубке послышалось радостное гудение. Я так долго не слышал голоса сына!
- Солнце, дай мне мелкого.
- Давай! Люблю тебя!
- Я тебя тоже!
Ждать долго мне не пришлось, судя по звукам, доносившимся из трубки, он был совсем рядом.
- Привет, папа! - раздался в трубке смешной детский голос. Он что-то дожевывал, поэтому нечетко выговаривал слова.
- Привет сын! Ну, рассказывай! Мама говорит, ты теперь как раненый солдат.
- Ничего я не раненый. Мама, наверное, пошутила.
- В самом деле? - я и не заметил, как развеселился.
- Да вообще это полная ерунда, папа! Мы с ребятами играли в салочки на прогулке. Я медленно бегаю, поэтому спрятался под лестницу.
- Какую ещё лестницу, сынок?
- Да там горка есть на детской площадке. Там лестница. Я под неё и спрятался.
- Ну хорошо. Покусал-то тебя кто?
В трубке послышалось сопение.
- Пап, да никто меня не покусал! Я под лестницей сидел, не высовывался. Там, под одной из ступенек дырочка была. Трещинка. Я взял палочку, начал её ковырять. Вдруг там хрустнуло что-то и из дырочки оса вылезла, за ней ещё несколько. Я испугался и из-под горки ка-а-ак...
Но я не дослушал. В моей голове что-то щёлкнуло, по спине пробежал холодок, глаза полезли на лоб, словно пытались выпрыгнуть прочь из глазниц. Я разжал пальцы, телефон, вращаясь вокруг своей оси, упал на пол и развалился на части. А я продолжал стоять, держа руку около уха, боясь пошевелиться и спугнуть ту сумасшедшую, невероятную мысль, которая материализовалась и приобрела очертания благодаря помощи с совершенно неожиданной стороны.
Времени нет! Стоять нельзя! Нужно действовать!
Я бросился к компьютеру и начал лихорадочно нажимать на кнопки. Идиот, ты же выключил его! Господи, как много воды утечёт, пока он вернётся к жизни. На совещание мне теперь не успеть. Но я просто обязан это проверить!
Сначала чёрный экран, потом белые буквы, значок загрузки операционной системы. Давай, ну же! Почему так медленно? За это время я бы в библиотеку сбегать успел! Отчёты, всё что я читал - они сейчас мне не помогут, там про самолёты. Мне сейчас не нужно про самолёты! Ну, скорее, почему ты так медленно реагируешь на щёлканье по ярлыкам?!
Так. Интернет работает. Ура! Браузер загружается. Быстрее, быстрее, пожалуйста! Так, вот и поисковик. Я же точно понимаю, что я ищу? На секунду я постарался посмотреть на всё со стороны, без фанатизма, на секунду взявшего надо мной верх. Нет, всё в порядке. Всё, конечно, не обязательно будет так, как я думаю, но проверить нужно обязательно. Я даже не знаю, как их правильно называть. Но ничего, мне хватит и помощи Википедии.
Минут двадцать я изучал информацию в интернете. Всё, что удалось найти. Пришлось даже скачать учебник по биологии. И с каждой новой строчкой во мне прибавлялось уверенности, что всё было именно так. Потом ещё минут десять я сопоставлял свои новые знания с фактами. Ведь я помнил, что на земле за самолётом никто не следил! Фотографии ангара, опять же, всё наглядно иллюстрировали: там и стены-то не везде были, ведь самое главное - крыша! В Бразилии же солнце почти круглый год, что там может случиться...
Наконец я узнал достаточно. До сдачи отчёта оставалось полчаса. Я не успею, даже если полечу на самолёте. Я сел на диван, стараясь привести все свои догадки к общему знаменателю. Но ещё больше я думал о семье. Сегодня вечером я увижу их несмотря ни на что. Ради этого мне придётся проторчать лишних несколько часов в комнате, я решил отсюда связаться по Скайпу с руководством и коллегами. Я не побегу к ним на встречу с результатом нашей трёхлетней работы, чтобы опоздать и получить возможность высказаться в самом конце, когда все решения будут уже приняты. В таком случае меня просто не станут слушать. А вот если поразить их в самом начале, вот тогда...
Пятнадцать минут до начала. Десять. Пять. Я неподвижно сидел на диване, разогревая в себе нужный настрой. Разговор будет продуктивным. Я уверен, что меня сходу поддержат по меньшей мере трое человек. Уж слишком неожиданная и красивая получается версия.
Часы на комоде отсчитывали последние секунды. Где-то там за пределами комнаты все очкарики уже наверняка собрались. Время звонить!
Я спокойно сел за компьютер и написал в Скайпе приветствие всем коллегам, которые находились в режиме онлайн. Ответы пришли почти сразу, и разнообразием они не отличались: "Где ты? Почему ты опаздываешь? Где отчёт?".
Я выдавил из себя улыбку: "Выведите меня на групповую связь. Срочно!".
Ждать долго не пришлось.
- Доброе утро. Меня хорошо слышно? -  сказал я как можно увереннее.
В ответ прозвучало множество голосов с плохо скрываемым раздражением. Пора было с этим кончать.
- У меня есть все основания полагать, что причиной падения горизонтальной приборной скорости стала блокировка приёмника воздушного давления гнездом песчаных ос, сделанным из песка и  воска и имеющим цилиндрическую форму. В процессе полёта оно было расплавлено электроподогревом трубки. Впоследствии остатки песка были вымыты из трубки приёмника морской водой. Следует провести тщательную экспериментальную проверку.

12:02:59 Конец Записи.