Зима 1966. Точно помню, что весь декабрь злобствовали морозы. Живём в бараке. Печи топили по три раза в сутки. Но, не смотря на это, шляпки гвоздей в половых досках покрывались куржаком. За ночь вода в ведре, стоящем на полу, покрывалось льдом. А стёкла в оконных рамах со стороны комнат покрылись толстым слоем наледи. Какие уж тут узоры от Деда Мороза.
Я учусь в третьем классе. Местное радио,к великой радости школьников младших классов, по утрам сообщало, что можно не ходить на занятия. Правда, решение по поводу посещения школы было не за мной. Решала мать! Я до сих пор не понимаю, зачем она гнала меня в мороз. А нас таких в нашем классе было человек шесть — семь. Да и то, это были ребята, которые жили рядом, не далее двух кварталов. Я же жил далековато.
— Хороший хозяин собаку в такой мороз на улицу не выгонит, — как-то возразил я маме.
Получил оплеуху. Спорить не стал.
Учитель наш, Елена Ивановна,конечно, была в школе. Мы рассаживались за парты, не снимая пальто. Она проводила с нами урок чтения или тренировались в сложении и вычитании, а со звонком с первого урока отпускала нас по домам. Не могла она на пороге школы разворачивать нас и отправлять обратно. За урок мы согревались, и уж только потом она отпускала нас. При этом подтверждала, что если утром радио сообщает, что можно на занятия не ходить,то и не ходите.
Но меня мать упорно гнала с утра в школу. И я плёлся, порой сопротивляясь ветру в лицо. И каждый раз возвращался часа через полтора домой. Растирал лицо и руки, забирался на дедовскую кровать, служащую, чем-то типа дивана, закутывался в дедовский охотничий тулуп и отпивался горячим чаем с малиной. Деда уже не было. Школьником он так и не увидел меня. А от тулупчика, похожего на бекешу, в каких показывали советских солдат в фильмах про войну, всё ещё пахло дедом. Сидя под ним, иногда засыпал.
Днём морозец немного отпускал, и ребятня вываливала на улицу. Играли в зимние игры, катались с ледяных горок, которые строили совместно с родителями.
Вот мать и упрекала, что вместо учёбы дома, всё равно будем торчать на улице до посинения.
Морозы крепчали. Однажды прозвучало, что и старшеклассники могут не посещать школу.
Но я, как мальчик Кай из Снежной Королевы. Морозоустойчивый. Герды только мне не хватало. Могла бы моя любимая подружка Люська претендовать, да жила она теперь в основном с родителями. А у нас в бараках появлялась у бабушки только в каникулы, да редко в воскресенье. И училась в другой школе. Похоже, родители её жили в Кольцово, ведь папа был лётчик, а мама - стюардесса. Я видел их в форме, когда они Люську приводили к бабушке. Сильно скучал я по своей подружке. Всё также жалел, что она не сестричка. Бывало зимой, ещё в дошкольные годы, извалявшись в снегу, да изрядно промёрзнув, я приглашал Люду к себе домой. Скинув обледенелую одёжку, валенки и рукавицы укладывали на горячий приступок печи, забирались на дедовскую кровать, служащую чем-то вроде дивана, и укрывались дедушкиным тулупом. Бабушка подавала нам по кружке тёплого молока или чаю с малиной. Иногда так и засыпали. А бабушка заботливо подкладывала нам подушку и накрывала тем же тулупом.Неописуемая идиллия.
Было, видимо, за тридцать. Я ещё не дошёл до школы, а у меня уже «отпадывали» ноги. В классе я был один. Снял валенки и стал оттирать ноги. Сел так на парту у окна, что упёрся ногами в батарею отопления, которая была еле тёплой.
За этим занятием и застала меня Елена Ивановна. В учительской она отпаивала меня горячим чаем.
Когда прозвенел по школе звонок, оповещая, что закончился второй урок, Елена Ивановна предложила довести меня до дома.
Причина замерзания ног была банально проста. Стали малы валенки, я не мог их одевать с шерстяными носками. Когда-то они мне были велики. Но я рос, а валенки, наоборот, «сбегались». Протёрлась дырка. Бабушка отдала их мастеровитому соседу, и он подшил к ним подошву. Валенки перестали промерзать со стороны ступни. А тут они просто стали малы.
Елена Ивановна забрала у меня портфель и довела меня до дома. Зашла следом за мной. Они попили с бабушкой чай. Вскоре, Елена Ивановна попросила проводить её. Бабушка оделась, прихватила два пустых ведра и коромысло и вышла с ней. Видимо, на улице они о чём-то говорили.
Бабушка принесла питьевой воды с колонки. Разделась и сразу предложила мне слазить на полати и подать ей коробку с белыми валенками. Я мигом оказался там — любил туда залазить. Интересно было созерцать с высоты комнату. Подал коробку с белыми валенками. Хотел посидеть ещё наверху — там теплее, чем внизу. Но бабушка попросила спуститься и примерить валенки.
— Виталька, а ты чё молчишь-то, что валенки малы стали? — спросила озабоченно бабушка.
— А ты откуда знаешь? — спросил я.
— Елена Ивановна сказала. Видела она, как ты ноги грел. Мерзнет и молчит. Вот дурак-то, ей богу. Меряй-ка эти.
Эту процедуру я проходил ещё в начале зимы. Но сочли, что эти валенки мне ещё велики. Может через год будут впору с шерстяными носками.
Как мне не нравились эти валенки! Я пятой точкой чувствовал, что стоит мне их немного запачкать, укоров буду огребать сполна. Опять начнутся «инструктажи» на тему: «Тут ходи, а тут обойди, а туда и носа не суй»
Валенки эти были моей тётки Риты. Но она их не хотела носить. Ибо работала на заводе и говорила, что она их там только испачкает об грязные замасленные полы.
Так и отложили их мне «на вырост».
Валенки были, видимо, дорогие. И совершенно новые. Рита ни разу не выходила в них на улицу. Модные. Бабушка говорила, что они фетровые, а не войлочные. Какой-то специальной выделки. И правда, смотрелись они как-то фасонно, точно девичьи. Но боже упаси, заставить было на меня напялить «девчачью» одёжку. Это, кстати, была главная причина моего негативного отношение к этой обувке.
Но я примерил их. Велики. Не бамбук ведь я, что бы за три месяца отрастить ступню до 35 размера. Ножка у моей тётушки была, как у Золушки.
В ход пошли шерстяные носки. Дело кончилось тем, что надев обычный тонкий носок, ещё средней толщины и ещё толстый шерстяной носок, ступня как-то зафиксировалась в валенке, и, когда я поднимал ногу, чтобы сделать шаг, валенок следовал за ногой, а не оставался ещё некоторое время стоять на полу.
Часть проблемы как бы решилась. Но валенок был слишком высоким, и это мешало сгибать ногу в колене.
— Это «щас» поправим, — оптимистично заявила бабуся.
Она достала из инструментального дедовского ящика специальный нож, складную линейку и принесла портняжное лекало. Замеряла у меня на ноге валенки.
— Вот на этом месте и «оттяпаем», — деловито прищурясь, сказала бабуся, — скидывай оба.
Вскоре валенки были укорочены, и даже верх голенища бабушка подогнула, как это было на старых валенках. Да ещё получился мысик спереди валенка.
Это пипец!!! Как же я теперь предстану во дворе перед пацанами? Опять станут обзывать стилягой. Уже был такой случай. Мать купила мне зауженные брючки перед поездкой прошлым летом в Арзамас. Да тут ещё дядька Толя выпендрился! Сшил себе зауженные брюки. Свои я категорически отказывался одевать. Но вмешался Толя.
— «Сыропт», — так в шутку звал меня дядька, — надевай штаны, они такие же по фасону, как у меня. И пошли в баню.
Дядьке я отказать не смог. Напялил. Пошли в баню.
Взглядами, полными недоумёнными улыбками, нас сопроводили пацаны с нашего двора. Они сидели в тени на поленнице. Пройти мимо них незамеченными было не возможно.
Вечером, в этих брючках, я вышел к ребятам. Ржали надо мной всем двором. Даже кое — кто валялся на траве, дрыгал ногами, показывая всем, что умирает от смеха.
И тут кто-то из острословов во всё горло заорал позорнейшее слово.
- Стиляга! Парни, смотрите — Виталька стиляга… га..га, — закатился уж совсем нездоровым смехом парень из соседнего барака.
— Виталька, ты с дядькой себе ляжки и задницы намыливаете, чтобы штаны на себя натянуть?
Ржал весь двор. Я с позором, по улюлюканье пацанов, а надо сказать были они старше меня, под общий «ржач», и вдогонку летящим словечком «стиляга», скрылся за калиткой нашего дворика.
Не успел я на крыльце сдёрнуть с себя ненавистные штаны, в калитку забежала Люська. Она была свидетельницей моего позорного бегства. Люська запрыгнула на крыльцо, взяла меня за руки, мешая мне снять штаны.
— Виталь, ты что? На этих дураков смотришь? Они ходят в рванье, в заплатах и завидуют. И ты, дурачок, их слушаешь, — пыталась успокоить меня любимая подружка, - ты такой красивый в этих штанах, стройный.
Хотелось нагрубить ей. Но ведь она решила пожалеть меня, поддержать. Личико у Люськи выражало настоящее сочувствие. И я сдержал себя.
Я так и стоял на крыльце со снятой одной штаниной. Штаны-то и правда сидели в обтяжку. Просто так и не снимешь.
Люська спрыгнула с крыльца, отошла шага на четыре.
— Виталь, у меня тоже новая одёжда. Папа купил. Девки тоже смеялись сперва. Смотри, зато теперь трусики не видно, — важно заявила Люська и приподняла до пояса платьице.
На Люське, и правда, не было традиционных для того времени чулков с подтяжками. На ней было нечто вроде чулков, объединённых с трусиками. Это были колготки.
Конечно, Люда меня успокоила. Но больше уговорить меня надеть эти штаны не мог никто, даже Толя.
Того же теперь я ожидал от белых валенок. Ни у кого в округе мне видеть таких не доводилось. Даже на девочках.
На следующий день я проснулся и испугался. Меня не разбудили. Я ночью слышал, что вставала бабушка и растапливала печь. Я вышел из комнаты. Было натоплено. Бабушка пила чай. Заледеневшее окно было светлым.
— Выспался? Я не стала тебя будить. Совсем мороз разгулялся. Опять вода с коркой льда в вёдрах.
Я остался дома. И больше в ту зиму меня не гоняли в школу, если это рекомендовало наше местное радио.
Я, как всегда, отвлёкся от темы.
А как же белые фетровые валенки? Пятая, самая чувствительная точка, меня не подвела. Стоило мне вступить на крыльцо школы, тут же был осмеян парнями из четвёртого класса.
А когда пошёл домой, получил и от своих. Дело дошло до небольшой потасовки. На «стилягу» в мой адрес, я наотмашь врезал обидчику в ухо. Завязалась драка.
Я посчитал тогда себя проигравшим. Из-за этих долбаных валенок я стоял не устойчиво. Они, всё же, были велики для моей ноги. Из-за этого я при ходьбе-то спотыкался. Да ещё несформировавшаяся подошва оставалась округлой. Ноги вихляли, как на коньках. Была напрочь потеряна устойчивость. Какая уж тут драка!
Мы всегда дрались по-честному. Один на один. Это был наш, Химмашевский принцип. Конечно, случались и групповые потасовки, но это с другими дворами, чаще с ребятами из благоустроенных домов. А нас барачных боялись. Боялись за крепкую дружбу и взаимовыручку. Хотя между нами пацанами тоже случались драки.
Как только морозы сошли на минус двадцать, я больше не стал надевать эти валенки.
Ещё в ноябре, невдалеке от наших бараков появились странные рабочие. Они таскали на треноге какой-то прибор. Один смотрел в него на мужика с длиннющей складной линейкой. Этот мужик перемещался в разные места, ставил эту линейку вертикально. Мужик, глядя в прибор, крутил какие-то ручки и выкрикивал какие числа. Третий мужик писал в тетради. А ещё вбили колья из арматуры. Больше их не видели.
После нового года, уже после каникул, проходя мимо это места, я увидел бульдозер, который разгребал снег на площадке отмеченной кольями. А уже вечером пытался врезаться ковшом в землю. Но получалось плохо.
Через пару дней там уже стоял не то кран, не то экскаватор.
Толя сказал мне, что будут рыхлить замёрзшую землю. Вечером пошли с ним смотреть. Этот кран поднимал здоровенную, заострённую, как бомбу, цилиндрическую железяку, и потом она летела вниз, врезаясь в землю. Толя сказал, что эта бомба называется баба копра. Я ржал над этим названием, свалившись в снег.
Толку от этой бабы копры было не больше, чем от бульдозера. Грунт не поддавался.
Пришли домой. Я с восхищением рассказывал об увиденном бабушке. Бабуся у меня была не из худеньких. Решил подсмеяться над ней:
— Ба, а ты похожа на бабу копру!!! — и ржал над своей выдумкой.
Получил предупредительный шлепок по заднице.
Февральские морозы ещё крепче сковали открытую от снега землю. На площадке стали жечь костры. Навезли отходов с резиновой свалки, которая находилась недалеко от Химмаша. Поставили будку с печкой и там круглосуточно дежурили два солдатика из стройбата. Их часть находилась не далеко от нашего барака.
Солдатики умело приспособились нас «эксплуатировать»: мы с удовольствием подкидывали в огонь резину. Среди резины были и огромные мотки чёрной изоленты. Мы закатывали эти диски в огонь. Солдатики, дав нам задание, заваливались спать в своей каморке.
Мы целыми вечерами проводили на этом кострище. Домой я приходил прокопчённый, вся морда в саже. Но ничего со мной ни мать, ни бабушка сделать не могли. Всех пацанов тянуло на огонёк, как мотыльков на свет.
Сучилось, что валенки мои старые не просушили. Пришлось надеть ненавистные, белые. Парни уж перестали смеяться. А бабушка на пороге сказала:
— Виталька, ты уж на кострище-то в белых-то валенках не лезь!!! — звучало умоляюще.
Но…. Я пришёл домой. Валенки были чёрно-серые. Это был последний выход белых фетровых валенок в «люди»!!!
Бабушка, спасая их, решила постирать и покрасить. Говорила про какую-то краску. По моему, анилиновую. Постирала. Сушила. «Видуха» у них стала, как сейчас говорят, отстойная.
— Виталька, примерь-ка!!! — с опаской предложила мне бабушка.
Я одел. Пальцы упёрлись в носок. Они стали теснее старых.
Ура! Я «сделал» стиляжные валенки!
Вот «судьба» у валенок! Лежали несколько лет, ждали меня. Но будучи надеты всего раза четыре — пять, в одночасье стали малы.
Приговор был для них тот же:
— Чё, покрашу в чёрный цвет, да пусть лежат. Там и Игорёшка подрастёт. Пусть на вырост ему будут, — утешила себя бабушка. А братику моему двоюродному было только два года.
«И засыпав нафталином» уложила бабушка валенки в сундук. Больше я их никогда не видел.
Екатеринбург, 2017