Попутный воздушный поток помогал мне набирать огромную скорость. Я мог несколько секунд не делать ни одного взмаха своими огромными по сравнению с телом крыльями, но при этом не только не терять скорости, а даже лететь быстрее. Я просто купался в струях воздуха, с удовольствием ловя восходящие потоки более теплых воздушных масс, поднимаясь вместе с ними и иногда проваливаясь в неожиданно возникающие тут и там турбулентные завихрения, как яхта, мчащаяся под натянутым ветром парусом, где-то на безбрежных просторах Средиземного моря, постоянно то, взмывая над водой, то падая с переднего пенящегося склона волны.
Я – молодой, но уже налетавший не одну сотню тысяч километров стриж. Мне всего полтора года. Это немного даже по меркам стрижей. Сородичи зовут меня, за необычную яркость пятен на моём оперении – Крап.
А про Средиземное море я знаю не понаслышке, так как в прошлом году пролетал над ним вместе со своей многочисленной роднёй, по дороге в Центральную Африку и обратно, где поколение за поколением проводят холодное время года все стрижи из наших мест.
Для меня тот перелёт, как и для других молодых стрижей, был как экзамен на право жить в этом ярком мире. Тогда я только несколько дней как вылетел из гнезда, где не знал забот. Родители кормили меня так, что я не успевал проголодаться. А тут, вылетев в первый раз, я сразу же стал предоставленным самому себе. Мама с папой в тот момент потеряли всякий интерес к моей дальнейшей судьбе и не потому, что они были нерадивыми, а просто у нас так принято. Вылетел из гнезда, значит – вырос.
После, хотя и родных, но довольно однообразных европейских пейзажей, африканская природа это как взрыв фейерверка на скучном торжестве. По берегам реки Конго, куда мы прилетели, настолько ярче и контрастнее вокруг всё окружение, как будто после грозового свинца неба, вышло солнце и прорисовало с неба до земли, через мельчайшие призмы капель, оставшиеся в воздухе от прошедшего ливня – радугу. Нескончаемое разнообразие всего живого. Величественные, недоступные длинноногие розовые фламинго и кричащие как цветом, так и голосом попугаи. Неуклюжие на вид пеликаны с огромными кожаными мешками под клювами, в каждом из которых может поместиться мой годовой продовольственный запас. Озорные чибисы со смешными хохолками и аристократичные нектарницы, переливающиеся своим окрасом, словно нарядившиеся к вечернему рауту дамы. Строптивые чёрно-белые зебры и похожие на ожившие подъёмные краны – жирафы, поедающие, недоступную для других «наземных» травоядных, зелень акаций на уровне второго этажа. Бегемоты, размером с небольшой автобус и живые мясорубки – крокодилы, предки которых жили на Земле ещё при динозаврах, а один из их потомков чуть не проглотил меня, когда я пролетая над самой водой, засмотрелся на гороподобных слонов, пришедших на водопой.
В день своего вылета из гнезда я в последний раз ощущал под лапами относительно твёрдый настил гнезда. И вот я уже второй год беспрерывно нахожусь в воздухе. Нет, я никакая там особенная суперптица. У нас, у стрижей, это естественно. Мы живём в воздухе. На лету – едим, раскрывая широко огромный рот и как сачком вылавливая за день тысячи мелких летающих насекомых, которые без нас всё просто бы заполонили. И также пьём, пролетая над каким-нибудь водоёмом, скользя над поверхностью, зачерпываем воду, слегка разрезая клювом водную гладь, как будто открывая застёжку-молнию на воде, отчего брызги летят в разные стороны, как от винта быстроходного катера. На лету спим, делая несколько быстрых взмахов крыльями, погружаясь на несколько секунд в сон, затем резко просыпаясь, и цикл повторяется.
Даже занимаемся любовью – тоже на лету! Но, мне об этом думать ещё рано, хотя и приглянулась одна стрижиха, моя ровесница, с симпатичными светлыми окантовочками по краям хвостовых перьев. И она тоже посматривает на меня с симпатией. (Или мне так только кажется?) Надеюсь, что у нас с ней на следующий год сложится хорошая семья. Обычно мы создаём семьи не раньше третьего года жизни и в отличие от других представителей животного мира нашей планеты, считающих, что они созданы по образу и подобию Создателя, мы соединяемся в крепкие семьи, не меняя партнёров. И только, если кто-то погибает, тогда создаём новые пары, да и то не всегда.
А погибаем мы во взрослом возрасте обычно из-за того, что летаем на недоступных для большинства птиц скоростях. Если в горизонтальном полёте мы разгоняемся до чуть более ста километров час, то в пике, набираем до двухсот пятидесяти! Конечно, сам по себе столь стремительный полёт не может стать причиной гибели, но на такой скорости врезаться в высоковольтные провода, всё равно, что на спорткаре в отбойник. Или когда перед дождём, вся летающая мошкара начинает кружить у самой земли. Конечно же мы начинаем ловить её там и гибнем, разбиваясь о лобовые стёкла, мчащихся по трассе автомобилей.
Но сегодня прекрасный, ясный июньский день в самом разгаре. Сотни, если не тысячи стрижей кружат вместе со мной, над серыми кубиками городских многоэтажек, очищая небо от разных мошек и утоляя свой голод. В основном все летали невысоко, чуть выше крыш домов, а иногда даже спускались ниже – на уровень верхних этажей.
И вот я лечу в пике вниз, совсем близко от окон панельного дома, набирая на ходу всяких вкусных букашек широко открытым ртом, и замечаю неплохую добычу – жирного сверчка или может кузнечика. (Их часто заносит ветром на несколько десятков метров от земли). Пытаюсь схватить, но очередным воздушным потоком его относит в сторону чуть приоткрытого окна. Я успеваю поймать свою добычу, но уже перелетев границу окна. Стукнувшись о мягкую штору, немного прогнувшуюся от столкновения со мной, я свалился на жесткий подоконник.
Наши лапы не предусмотрены для того, чтобы на них стоять и тем более ходить или оттолкнуться ими от земли. На каждой из них всего по четыре пальца с острыми когтями, но все они направлены в одну сторону и поэтому при попытке встать на лапы, мы просто неуклюже заваливаемся назад и можем сидеть лишь уперевшись раскрытыми крыльями. Наши лапы предназначены только, чтобы можно было зацепиться за отвесную стену. Мы можем взлететь оттолкнувшись от твёрдой и ровной поверхности своими длинными, натренированными крыльями, в каждом из которых по десять маховых перьев, но ведь нужно место для манёвра. Мы же не стрекозы с вертикальным взлётом. А между откинутым вертикально стеклом и шторой совсем было мало пространства и к тому же щель, через которую я пролетел, была на самом верху.
Я понял, что попал в ловушку. Причём – сам. Никто меня не ловил. Подвела уверенность в то, что смогу совершить любой вираж и что мой опыт полёта не может подвести. Уже начал думать, что мне недолго осталось, так как без еды и воды если и проживу больше одного дня, то сил на полёт у меня уже не будет и этот белоснежный подоконник станет мне последним пристанищем. А ведь мы живём обычно по семь-восемь лет, а некоторые из нас доживает и до двадцатилетнего возраста! Двадцать раз слетать в Африку и обратно – интересная жизнь не только для стрижа. А я вот тут сгину из-за собственной глупости и апломба.
Тут я услышал, за шторой неторопливые шаги человека и начал во весь голос молиться всем нашим стрижиным богам, которых только вспомнил, что НИКОГДА не подлечу даже близко к окнам, если останусь жив. Молился я и тому богу, который будучи обычным стрижом, увидел ночью на фоне Луны какую-то сказочную птицу, с двумя парами крыльев, зовущую его к себе и полетел к ней. По нашим стрижиным преданиям, он облетел Луну и от её света стал совершенно белым и прожил он потом целых сто лет, а потом, на свой сотый день рождения – растворился в лунном свете.
Молился я и тому нашему богу, который защищая гнездо, с птенцами других стрижей, которое было под крышей дома, от как-то добравшегося туда кота, налетел сам на пушистого хищника и тем самым спас птенцов, ценою своей жизни. У нас есть много разных историй про наших богов, впрочем, как и у других представителей фауны. Кто-то верит в какого-то одного, а кто-то – во всех сразу или не верит совсем. Пожилые стрижи рассказывали, что даже у людей есть свои боги, но в это поверить очень трудно. Кто-нибудь видел даже очень голодного стрижа, который за еду убивает другого стрижа? Или может какой-то стриж вырывал у другого более красивое перо? Разве люди жили бы так, если бы у них были бы боги? Этого просто не может быть!
Между тем, человек услышав мои молитвы, но вряд ли, их поняв, всё же подошёл и резко отодвинул штору. К моему удивлению, это была очень худенькая самка человека. (Я их различаю по тем лапам, на месте которых должны расти крылья. У самцов эти лапы – большие, грубые, а у их самок – тонкие, изящные. А крылья, видно Создатель, не решился дать людям.) Про возраст мне судить трудно, непонятно как люди его сами определяют, впрочем, мне до этого совсем нет дела. Для меня сейчас главное, что сделает со мной этот человек. Ведь я слышал, что они едят птиц. Хоть бы не живьём…
Самка, удивлённо ахнув, на несколько секунд застыла, но потом всё же преодолела свою неуверенность и протянула свою изящную лапу ко мне, осторожно дотронувшись до верха моей головы. Немного поводила пальцем вперёд-назад, что-то негромко щебеча на своём тарабарском языке. Затем нежно взяла меня всего своей лапой и я, повиновавшись её движениям, сложил свои крылья за спиной.
Свободной лапой, каким-то непонятным для меня образом, она всего одним движением распахнула окно настежь, откуда меня сразу же обдуло свежим потоком воздуха. Вытянув из окна лапу вместе со мной, ОНА распрямила пальцы и я, почувствовав своим оперением привычный для меня порыв ветра. Раскрыв свои, получившие неожиданный отдых крылья, соскользнул с лапы своей спасительницы и спланировав несколько метров вниз, начал с жадностью работать крыльями, набирая высоту и поравнялся с тем самым злополучным окном.
ОНА стояла и смотрела на меня, как мне показалось – улыбалась. (Хотя, мне трудно судить о выражении лиц людей. У них же может человек как будто улыбаться и делать гадость.) Я тоже улыбнулся ей в ответ, но не знаю, поняла ли ОНА меня.
Я полетел прочь. И я сдержал своё обещание – никогда не подлетать к окнам людей. Хотя, может у них не так всё и плохо, если я сейчас лечу.
***
ОНА иногда подходила к окну и подолгу смотрела на кричащую стаю неугомонных стрижей. Если её спрашивали, кого она высматривает в окне, ОНА отвечала: «Друга»,– и улыбаясь, продолжала смотреть на птиц.