Когда Найда поселилась в общежитии по улице Фрунзе... В рабочее общежитие. А рабочая общага в отличие от студенческой намного более тяжкая вещь. Я потом объясню, почему. ...У неё в комнате, в большой огромной комнате. Метров квадратных сорок, наверное. Комната была. Если не пятьдесят. Ну, здоровая такая комната. Здание сталинской застройки, изначально под общагу спроектированное. Я до сих пор такие строения узнаю по одному признаку - отсутствию балконов. Их сразу строили для мучения живущих там людей то есть. Там, в этой комнате стояло. [Припоминая]: - Один, два, три? Четыре. Четыре койки. И жили ещё, не считая Ленслю, три девочки.
Там. Она. Была эта комната разгорожена двумя шкафами на приёмную зону, типа предбанника, где стоял обеденный стол, висели шкапики с кухонной утварью, ограничивали это пространство поставленные поперек комнаты два шкафа плательных, и дальше, в жилой зоне, по углам находились четыре койки. В центре - ещё один стол. Для других целей. Для занятий что ли. Может, кому-то нужно газету почитать там или. Одежду погладить. Комбинированное такое назначение у него было. Культурно-бытовое. В добавок культурно-бытовой стол заслонял круговой обзор, служа такой себе типа низкой ширмой. Хоть как-то обозначая. Личные зоны участников. И вот три койки занимали старые. Ну как старые? Давно там живущие девушки. Которые давно забили большой болт на все правила приличия и.
Они что? Они работали на стройке. Малярами, штукатурами, каменщицами. Иии.
Девки-то все были молодые. И им всем было как бы по барабану. Нет, им, конечно, всем далеко не по барабану было. Все были правильно воспитаны. Да. Они прекрасно понимали, что такое хорошо и что такое плохо. Но так как они в силу своего низкого социального положения и происхождения были поставлены в такие бытовые условия. В своём двадцатилетнем или двадцати двух летнем возрасте. Не важно, в каком именно. Для гормонального статуса плюс – минус десять лет не имеют значения, хочу сказать, что всем жиличкам до климакса было ещё очень далеко. Ну, от двадцати и дальше всем было. И им всем приходилось жить вместе и не иметь никакого личного пространства.
Естественно, из этой противоестественной ситуации должен был каким-то образом образоваться выход, естественно, он образовывался. Девушки, презрев приличия, водили к себе парней. «Молодых людей», так сказать.
Кому-то это давалось легко, кому-то не очень, всё было сложно, но в конце концов все пришли к такому консенсусу, что по умолчанию Мдас. В субботу, в пятницу. В воскресенье. Когда начинались выходные дни. Они там все тяжко трудились всю
неделю. И. Вот. Пятница вечер. Суббота. Воскресенье. Девочки должны отдыхать. То у одной то у другой, а чаще – у всех троих одновременно. Эээ. В субботу там с утра или ближе к вечеру появляются визитёры. «Мальчики». Парни. Ухажёры. Или как ещё их назвать? Хахали? Гендерные партнёры? А Найда. Найда же совсем по-другому была воспитана. И. Для неё это было дико.
Она же там жила, в этом общежитии, только первый год. И. Даже если бы она там прожила миллион лет. Она бы всё равно бы. Никогда бы в жизни. Ну, она совсем другая. Она тонкая. Она сложная. Она вот. Книги умные читала в детстве. Она ведь художница. Она рисовать хотела. Я не знаю, почему. Ну, в общем. Она. Как это? Как у бесприданницы. В чём трагедия бесприданницы? Её трагедия в том, что она была воспитана, как леди. Не по Сеньке шапка. Или. Сеньке не досталась его шапка.
Повторюсь - её воспитывали, как леди, а обстоятельства жизни сложились так, что она была вынуждена жить, как батрачка. Ну и. Вот и всё. Мечты о прекрасном, о садах других возможностей, амбиции, претензии - дело доброе, но они должны иметь материальный фундамент в виде крепкой денежной базы. А если её нет. Возникает довольно противная ситуация. Какой-то писатель. Флобер, кажется. Сказал: "Если у художника нет ренты, художник околевает с голоду".
А ещё как-то великий и страшный Виктюк, помню, в каком-то интервью выдал: "Талант - он как говно. Он везде выплывет, Даже в соляной кислоте". Вот нас и швыряют вниз головой в соляную кислоту. Выплыл - значит, талант. Растворился - туда тебе и дорога. Неправильный у тебя был, значит, талант.
А что делать? Вот. Найда. Она что делала? Конечно же, она к себе никого не водила. Она просто каждую пятницу начинала сильно нервничать и когда девушки приводили своих парней и после этого с наступлением ночи гасили свет и в трёх из четырёх углах этой комнаты начиналась семейная жизнь по-общежитски. И во время, отведённое для сна оттуда со всех коек начинали доноситься ритмичные поскрипывания, постукивания и повизгивания, чередующиеся прочими звуковыми эффектами физиологического происхождения. Не думаю, чтобы они там дико лютовали, просто сама ситуация была невероятно гнусной и противной.
И Найду эта как бы "норамальная" бытовая ситуация. Ну настолько доставала. И она рассказывала. Говорила. Я выбегаю в ночь. И бегаю по нашему проспекту Фрунзе туда-сюда час, другой. А там у них, когда выходишь из общежития, поворачиваешь нелево, потом направо, там госстрах находился. И вверху на крыше здания - рекламная вывеска мигающими огнями. Здо-рО-вые такие буквы. Великанские. По фасаду. И они мигают. И вот в морозную ночь. В декабрьскую. Холодную. Промозглую погоду. В двенадцать часов. Там. Или в два часа ночи.
Не выдержав всех этих посапываний, постанываний, похрюкиваний и постукиваний. Ну, я думаю, они там ещё и выпивали. Так что всё это, используя политкорректную терминологию, выглядело. Эээ. "Несколько неблагородно". Скотство всё это было, вот что. К чёрту политкорректность. Она не выдерживала. Выбегала. И бегала из конца в конец по улице Фрунзе. И пробегая то туда то сюда вдоль по этому вот проспекту. Она видела, как у неё в глазах. Отблески. Ну, блики этого. "Госстраха". Прыгают. Иду, говорит, а у меня в глазах рябит и в мозгах отдаётся: "Гор. Страх. Трах! Трах! Трах!". Мигающая надпись там была. Буквы то включались, то гасли.
Ну, в общем, она мне это рассказала, посмеиваясь. Типа юмористически. Но я понимаю, что там, за этим "ха-ха" было. Довольно. Чудовищное состояние. Каково это - нежной, тонкой барышне, которая была не рассчитана на подобные психические нагрузки. Оказаться. В безвыходной. Вот в такой ситуации?
Я не знаю. Ну. Можно задать вопрос. На засыпку. Почему нельзя спать в одной комнате с людьми, которые трахаются? Ну, господи. А ты попробуй. Гм. Поспать. И у тебя все вопросы отпадут. Это хорошо? Да? Типа. Нормально?
Ничего нормального в этой ситуации нету. А. Собственно, всё сводится к тому, что размножаться должны. Как это? "Привилегированные классы". Мы - обслуживающая высшее сословие скотина. Нас загнали в эти общежития. В общаги. И - как хочешь, так и выкручивайся со своим размножением. Двадцать тебе лет. Пятьдесят. Знай своё место. Всяк сверчок знай свой шесток. Вот родился там. В Житомире своём вонючем. Приехал оттуда зарабатывать деньги. Или что там? Искать счастья. Припадать к культуре. В большой город. Значит - терпи. Всё. Ты раб. Ты лимита. Ты никто. Ты ниже плинтуса.
Сложная духовная организация - твоё персональное горе. Принцессам не следует приезжать туда, где им предлагают спать на тридцати трёх перинах, набитых железной дробью крупного калибра. С одним пёрышком под самой нижней. Если ты принцесса - попробуй его почувствовать. Вот где испытание для настоящей принцессы. Горошину любая прошмандовка вычислит. А ты пёрышко. Пёрышко через железо ощути. Если такая восприимчивая.
Никто не спрашивает о твоих планах на будущее. Этому прекрасному городу и вообще, этой системе глубоко плевать на твои замечательные человеческие, душевные там качества. Или амбициозные устремления. Дарования. Ему нужно от тебя одно. Тебе дали. Тебя осчастливили - тебя пустили жить в общежитие. Будь добр - отрабатывай. Тяжёлым физическим трудом отрабатывай допуск к другим возможностям. И всё остальное уже на твоё усмотрение. Как ты там устроишься. Или не устроишься. Как ты - родишь, не родишь. Зачнёшь - не зачнёшь, в каких условиях ты зачнёшь, в каких условиях не зачнёшь - это никого не интересует. Жизнь - штука суровая. Где родился - там и пригодился. Захотел поменять социальный статус - терпи. И.
...Неси свой крест и веруй.
///\\\///\\\///\\\///\\\///\\\
Фото из архива автора, "Ленсля на моей днюхе", март 1987 г. Слева обзор перекрыт фрагментом спины и попы Седлаченки. Это мы отмечаем моё двадцатилетие.
Карточка сделана в комнате общежитя по ул.Блохина 15. Да-да, той самой легендарной "Камчатке", где именно в эти годы истопником работал Витя Цой. Мы с ним ни разу не виделись, но вот другая девочка из нашей группы, Оксана Л., редкая красавица, вышла замуж за одного его лучшего друга, редкой некрасивости мальчика, наделённого - с Оксанкиных слов - редкими по прекрасности душевными качествами. Последняя инфа об этой паре (двадцатипятилетней давности): родился сын, живут хорошо.
А на стене, между прочим, подлинник Нади Рушевой. На ней некая лирическая героиня - это, конечно, автопортрет - принимает из рук жены главного русского поэта, (угадывйте с трёх раз его имя), Натальи Гончаровой какой-то свиток.
Предположительно, личное письмо. Гончарова узнаётся по характерной причёске с висячими вдоль щёк буклями и платью с открытыми по моде восемнадцатого века плечами. Себя Рушева одела в тёмное платьице а-ля Наташа Ростова со светлым бантом, перехватывающим фигуру выше талии. В нижней части стоит подпись и какая-то надпись. Что именно там было написано, сейчас уже не вспомнить.
Пурпек этот рисунок притащила (честно упи*здив его со стены над столом в кабинете администратора) из Ленинградского Дворца Молодёжи. Кража носила характер секундной импровизации; они с Мигунец, ещё одной девочкой из нашей общаги, просто пришли на какое-то культурное мероприятие, просто проходили мимо кабинета, просто заглянули в приоткрытую щель и увидели, что внутри никого нет. Пурпек среагировала мгновенно. "Стой на стрёме" - это к Мигунец. Сама просочилась в кабинет, делово высвободила рисунок и паспарту из рамы, свернула бумагу в трубку, высочилась обратно, затолкала трубку приятельнице под свитер, и всё.
Врождённая склонность к асоциальным поступкам у неё наличествовала в огромной мере. Такое часто случается с умными и одарёнными людьми. Криминальный талант как следствие общей одарённости. Мигунец, конечно, сама никогда бы. Хотя она тоже была авантюристой завзятой. ...То-то, наверное, удивился легкомысленный чиновник, вышедший на на секундочку в туалет и по возвращении не заставший Рушеву на месте.
Об феноменальном даре этой рано ушедшей из жизни талантливой художницы пущена следующая молва: Надя все линии проводила без поправок и сразу набело. Неправда. Красивая сказка. На этом рисунке внизу был вырезан и доставлен треугольный кусок бумаги, закрывающий неудачно положенную черту возле колена девочки.
Так что не верьте всему, что пишут о Рушевой. Она, кончено, из ряда вон выдающаяся девочка была, и о ней такая хорошая книжка написана. "Девочка и олень" называется, я в художке ею зачитывалась. Её трогательные, наивно-мудрые и чистые письма публиковались в журнале "Юность", их я тоже конечно, читала, и они, конечно, производили потрясающее впечатление. Надя была удивительная девочка. Но легенда - это всего лишь легенда. Легенду нужно делить надвое и вычитать восемнадцать. Таких удивительных девочек в то время было много. Вот мы, например. Все трое. Или четверо, если включить Пурпек. Или даже пятеро. Если добавить Вегу. А Вегу нужно добавить обязательно.
Жалко, что этот таким нестандартным (гм) способом добытый артефакт ушедшей эпохи пришлось оставить на Блохе. Пурпек мне его подарила, но он не помещался в багаж. Да что там. Я килограммов пять своих хороших рисунков там оставила или раздарила. Накопление материально-культурных ценностей предполагает оседлую жизнь, или, по-простому, наличие постоянного жилья. Не будешь же таскать за собой при постоянных переездах телегу разных накопленных жизнедеятельностью предметов, включая десять папок, набитых графикой. Что самотужки сможешь унести в чемодане - то и твоё. Остальное рассеивается в пространстве.
А своё постоянное жильё более-менее обозначилось лишь по достижении сорокалетнего возраста. Жалко, что мои не-ведающие-что-творят родственники приложили руку к рассеиванию в пространстве разных милых и трогательных свидетельств моего детства и юности, оставленных на хранение в родительской квартире. Но это уже специфика нашей *изданутой [зачёркнуто] странной семьи, где основной тон задавала наша вполне безумная родительница, царство ей небесное. Это отдельная и очень невесёлая тема. Сейчас не об этом. Речь зашла о Наде Рушевой.
О ней и о книге "Девочка и олень" Пашнева в Живом Журнале Александра Павленко есть публикация, которая в своё время меня просто потрясла. Там открываются истинные причины ранней смерти талантливой девочки. Оказывается, Надя подвергалась травле со стороны одноклассников. Сейчас это явление называется "буллингом" и приковывает пристальное внимание прогрессивной педагогической общественности.
А тогда, во времена расцвета социализма, никаких таких негативных явлений в подростковой среде официально не признавали. В стране победившего пролетариата все дети были абсолютно счастливы и всё свободное от учёбы время благодарили коммунистическую партию Советского Союза и лично генерального её секретаря за своё счастливое детство, свидетельством чему были развешанные на всех детсадовско-школьно-пионерлагерных стенах плакаты.
В общем, понятно. Надя терпела и помалкивала, она вообще была девочка негромкая. И родители проглядели беду. В подобных случаях - инфа для тех, кто сталкивается с похожей проблемой - нужно срочно вмешиваться и переводить ребёнка в другую школу. Этого не произошло.
Предоставляю слово Aleksander-Pavl из «Живого Журнала»:
///\\\///\\\///\\\///\\\///\\\
"Жила-была девочка, которая так и не стала взрослой. Она в самом деле жила, это не метафора и не пересказ литературного сюжета. Это не сказка. Всё гораздо хуже – девочка умерла от опухоли в мозгу, которую просмотрели врачи, а родители слишком мало интересовались её самочувствием, чтобы встревожиться её головными болями.
«От этого не умирают» – бодро отвечали окружающие на жалобы девочки.
История, в общем, банальная, если бы не одна деталь. Девочка была художницей, умершей как раз на пороге расцвета своего таланта. Талант так и не расцвёл, девочка умерла. Ну да, я говорю о Наде Рушевой.
Я впервые увидел её рисунки в журнале «Юность», это были рисунки пером к повести Эдуарда Пашнева «Яблоко Ньютона», нормальной советской повести о первой любви. Написано было искренне, даже не без элегантности – напоминало меланхоличные киносценарии Александрова, типа «Сто дней после детства» и «Голубой портрет». Иллюстрации оказались обаятельными, слегка инфантильными, как бы неумелыми (впрочем, неумелыми без всякого «как бы», потому что Наде в момент создания рисунков было тринадцать лет, возраст прекрасного дилетантизма). На меня они никак не повлияли, потому что я уже тогда ценил графику такую, чтобы было непонятно как сделано, а тут – подчёркнутая небрежная рукотворность. Этакие маргинальные наброски на память.
Позже мне неоднократно попадались репродукции рисунков Нади, уже более позднего периода её творчества. И ещё позже я прочитал роман всё того же Эдуарда Пашнева «Девочка и олень» о жизни, любви и смерти юной художницы.
Публикация романа вызвала скандал, потому что стрежнем, вокруг которого вращался сюжет, стала любовь советской пионерки ко взрослому и даже женатому мужчине. Этот человек был довольно заметен, его сразу же опознали в герое романа и такое опознание принесло ему немало проблем. Называть его имя я не хочу, потому что знаком с ним лично, считаю его личностью незаурядной и полагаю, что история с Надей Рушевой не была центральным событием в его жизни. Но что делать – она оказалась самым главным в короткой жизни Нади.
Роман Пашнева ( сейчас я говорю о литературе, а не о том, как дышит почва и судьба) написан в подчёркнуто традиционной для советской подростковой беллетристики суховато-сентиментальной манере, доведённой до изумительной гладкости Анатолием Алексиным. Но от бесчисленного множества «повестей о первой любви» он отличается нескрываемой эротикой чувств. Надя в «Девочке и олене» в самом деле влюблена, томится своим чувством и не знает, как надо вести себя влюблённой.
Растерянность перед лицом любви – это Пашнев даёт сильно и убедительно, парадоксально оставаясь в рамках бесполой стилистики советских повестей и рассказов. Это даже усливает эффект: у девочки нет слов, чтобы хотя бы осознать происходящее . «Улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать». Девочка может только рисовать, чтобы танцем линий на бумаге, как жестами языка глухонемых, очертить границы своих чувств.
А вокруг Нади кружится хоровод тех, кто видит в ней «звезду», художницу, вундеркинда, и спешат, спешат выжать из юного чуда выставки, публикации, а кто-то завидует, а кто-то издевается и нарочно подставляет ножку, и Пашнев глухо намекает, что здоровье Нади пострадало главным образом после того как её несколько раз избили одноклассницы – били по голове.
Впрочем, когда я говорил о последовательности автора, избегающего прямого показа чувственности, я слегка погрешил против истины. В «Девочке и олене» имеется единственная в советской литературе сцена ночной мастурбации Нади, данная под покровом метафор и поэтических строк. Пашнев как опавшей листвой засыпал эту сцену литературными аллюзиями, сделав её переносимой для советских читателей.
И всё же главное достоинство романа – показ мира художника изнутри. Пашнев был знаком с Надей – он даже появляется на страницах своего романа в качестве третьестепенного персонажа – и смог убедительно показать связь прогрессирующей близорукости девочки с её непрерывно возрастающей виртуозностью в рисунке.
Мир яркий шумный и пестрый становится линейным, резким, цвета как бы сходятся ослепительным светом, но и линии начинают расплываться и надо сосредоточиться, отвлечься от всего случайного, чтобы уловить их и зафиксировать на бумаге. И мир вокруг Нади становится листом, на котором она рисует иероглифы своей внутренней речи. Никто не может прочитать их, но самое страшное (автор романа не фиксируется на этом, но не забывает отметить) – никто и не пытается их прочесть. В сущности, на протяжении всего романа общительная, открытая Надя учится одиночеству, учится быть несчастной.
От талантливой полудетской ерунды Надя стремительно уходила в настоящее, не «вундеркиндовское» искусство. Ещё совсем немного – и она поднялась бы на уровень высокого мастерства. Наверно, она стала бы великим художником. Но вместо этого однажды просто упала на пол в коридоре родительской квартиры и перестала быть".
@https://alexander-pavl.livejournal.com/39733.html
///\\\///\\\///\\\///\\\///\\\
©Моя сестра Жаба