СВАТОВСТВО БУРЫКИНА
Напряженно работал завод, выполняя государственное задание по оснащению армии отремонтированными автомобилями.
Война унесла много жизней, страна восстанавливала разрушенное хозяйство, укрепляла свою обороноспособность, поэтому каждый работник был на особом счету. На проходной завода висело объявление с перечнем специальностей, требующихся для производства, и кто бы ни приходил в отдел кадров, каждому было гарантировано рабочее место и соответствующая зарплата.
Сельский парень, по фамилии Бурыкин Николай, решил попытать счастья в городе и по совету знакомых пришел в отдел кадров. Это был молодой мужчина, лет тридцати, среднего роста, рыжий, с веснушчатым лицом, орлиным носом, свисающим над верхней губой и влажной капелькой, украшавшей его кончик, отвислым выдвинутым вперед подбородком. Рот его был постоянно открыт, из которого выглядывали большие желтые зубы, не знающие ни зубной щетки, ни зубного порошка. Он был одет в стеганную черную куртку, из-под воротника которой выглядывала ситцевая рубаха, застегнутая на все пуговицы, серые брюки, заправленные в кирзовые сапоги, обильно смазанные свиным салом. На голове красовалась кроличья шапка-ушанка, изрядно поношенная и потрепанная. Щетина на щеках давала основание думать, что лезвие бритвы касается её не чаще одного раза в неделю. Подойдя к двери отдела кадров, он снял шапку, постоял, переминаясь с одной ноги на другую, и робко постучал.
- Войдите! – услышал он резкий, строгий голос начальника отдела кадров Ульшина Семена Дмитриевича, отставного офицера, участника Великой Отечественной войны.
- Можна войтить! – просунув голову в дверную щель, робко спросил Бурыкин.
- Входите! Входите! – пригласил его Ульшин, опытным, оценивающим взглядом, рассматривая посетителя. – Слушаю Вас! – предложил он начать разговор.
- Я, энта, нашот работы! Соседка, Фроська, энта, насоветувала к вам, знашица, притить!
- А соседка, откуда знает о нашем предприятии? – задал вопрос Ульшин.
- А яё якись родыч работае у вас, токарит, знашица! – более уверенно ответил Бурыкин, выпрямился, расправил плечи, и гордо запрокинув голову, выпятил кадык и открыл рот.
- Паспорт, трудовая книжка при Вас?
- Пачпорт е, а энтой трудовой книги, знашица, нема. Замест её вот энта бумага. Голова колгоспу, знашица, нацарапав. – Бурыкин вынул из кармана штанины документы, сдунул с них на пол разные крошки и уложил на стол перед начальником отдела кадров.
- Так Вы, что пасли коров и работали подсобным рабочим в коровнике и только? – спросил Ульшин, просматривая предъявленные документы.
- А кем ще можна в колгоспе робыть? Наша работа, знашица, лопата, вилы и коровье гомно! – гордо ответил Бурыкин, при этом вытащил из штанины какую-то тряпку, смачно и шумно высморкался в неё, заставив при этом вздрогнуть секретаря, Марию Павловну, жену ответственного работника райисполкома.
- Ой, Боже мой! Какое невежество! – прошептала она, услышав неприятный звук, нервно дернув плечами.
- Какую же работу Вам предложить, даже и не знаю? – вслух рассуждал начальник отдела кадров, почесывая лоб и затылок лысой головы. Бурыкин молчал, ожидая конкретного предложения.
- О! Комплектовщиком на агрегатный участок пойдете? Там две женщины, и им требуется помощник, мужчина! – неожиданно выпалил созревшее предложение Ульшин. – Женщины порядочные, они Вам помогут и обучат.
- Колы наущат, пийду! Ведмедя в цирку на лисапеди навшили издеты, а я всёжа щеловек! – ответил Бурыкин, ввернув в ответ свою любимую поговорку насчет медведя.
Ульшин позвонил в цех, вызвал в отдел кадров мастера участка Малину, для ознакомления Бурыкина с характером работы и дал указание Марии Павловне выписать временный пропуск посетителю.
После коровника и чистого поля, цех по сборке отремонтированных автомобилей произвел на сельского мужичка неизгладимое впечатление, и он тут же дал согласие мастеру на трудоустройство.
Формальности по приему на работу прошли быстро, без проволочек в тот же день.
А на следующий день Бурыкин без опоздания прибыл на рабочее место. Бригада комплектовщиков состояла из трех человек: двоих женщин, Матрёны Ивановны Золотых, Екатерины Леонтьевны Соловьевой и в т.ч. вновь принятого на работу Николая Бурыкина.
Женщины до безумия были рады приходу на трудовую стезю молодого сельского мужичка, физически крепкого, приученного к труду. Они тут же простили ему внешние недостатки, решили взять над ним шефство и в кратчайшее время ввести в курс дела. В обеденный перерыв, они разложили содержимое своих авосек на столе в комплектовочной кладовой, пригласили Николая «заморить червяка» и повели с ним беседу.
- Коляша, ты не беспокойся, детка, работа у нас не сложная, у тебя всё получится. Главное, чтобы на каждое рабочее место были вовремя доставлены необходимые детали для сборки агрегатов. Их мы получаем с разборки, склада, раскладываем на стеллажах по группам, а потом заполняем сортовики и развозим по рабочим местам. – Мотя не поленилась, встала, показала Бурыкину сортовики и детали, уложенные на стеллажах в ячейки, которых было бесчисленное множество, от чего у Николая зарябило в глазах. – Мы будем наполнять сортовики деталями, а ты будешь развозить их на рабочие места вот на такой тележке. А на рабочем месте, сынок, сортовик будешь снимать крановой балочкой. Посмотри – вот пульт, здесь шесть кнопочек, - она взяла в руки пульт, - смотри, детка: красная – черная, красная – черная, красная – черная. Две верхних: поднять – опустить, две средних: вперед – назад, две нижних: вправо – влево. Понял? Ничего сложного!
Бурыкин молчал, наморщил лоб, сосредоточенно слушал советы пожилой женщины, медленно пережевывая корочку хлеба. За свою жизнь он не получал столько много информации и за такое короткое время. Он уже начал сомневаться в своих способностях и в своём решении поменять характер работы и жизненный уклад.
- Однако, дурак я, что послухав тварину суседку Фроську, мать её, и приихав на энтот завод. То ли дело летом: коровы, поле, кнут, да милашка Боксёр (такая кличка была у собаки). Лежи на травушке в кущах у тенёчку, да поглядывай за стадом, а Боксёр свою работу сделае, не даст неслухнянным коровам напакостить. А зимой: – почистил стойла от гомна, дал сена, соломы коровам, хлябнув молочка, да пошупав доярок – вот и уся заботушка! – думал он. Но мужское самолюбие не давало ему возможность дать «задний ход», а ласковый голос Моти убеждал, что он принял правильное решение, а производственную науку быстро одолеет.
- Ладнодь, потярплю трохи! Медведя на лисапеде навшилы издеты, так и я навчусь! – шептал Бурыкин, а от напряженных дум пот выступил на его лице.
Екатерина Соловьева, более молодая и смышленая женщина, почувствовала, что новый работник в замешательстве и перевила разговор на другую тему.
- Коляша, а ты женат?
- Неа! Девки ноне якись не таки – уси в город бегуть, а на сэли не хотят робыть. Им духи, пудру, помаду подавай, а с такой вонью к коровушкам не подходи, молока не буде. А, иде грошь взяты на энту гадость?
- А среди доярок, Что не было холостячек?
- Ни! Уси замужни! – ответил Николай.
- Ты прав, Коляша! Какие заработки в селе – одни трудодни! А в семью нужно денежку приносить. На заводе зарплату платят исправно. Накопишь денежек, тогда и жениться можно, и свадьбу сыграть. А с работой ты справишься, не переживай, и мы поможем.
Николай был немногословен, относился к категории молчунов. Предыдущий образ жизни не научил его ораторскому мастерству. Основными слушателями его были коровы, свиньи, куры, да собаки. Сельский быт не наполнил его память словарным запасом, не научил элементарным манерам поведения в обществе, но с избытком насытил каждое предложение крутыми словами, которые он вставлял при разговоре как бы для связки слов. Поэтому в беседах он не был многословным, боялся, что может запустить такое слово, предназначенное только для непослушных коров.
Шло время, постепенно Бурыкин освоил свои обязанности и добросовестно выполнял их. С рабочими он не заводил дружбы и был для них загадкой. Скудные биографические сведения о нём коллектив цеха получал от Моти и Катерины.
Полученную спецовку Бурыкин отнес домой, а ходил на работе в потертом пиджачке, стареньких брюках и неизменно в кирзовых сапогах. Раздевалкой он не пользовался и в этой же одежде возвращался домой, пугая пассажиров в электричке. Через месяц его одёжки стали блестеть, как лаковые, от соприкосновения с промасленными деталями, но это его не смущало и не заставляло, что-либо изменить в своём внешнем виде.
Рабочие воспринимали Николая, как сельского простачка, и, на первых порах, частенько подшучивали над ним. Как-то раз, проявляя любопытство, он задержался на посту по сборке задних мостов, рабочий Бакшеев Иван незаметно подкрался к нему и прилепил к голенищу сапога большой комок солидола. В процессе ходьбы Бурыкин растер этот комок до матьни и недоумевал, где мог влезть в смазку.
- Ой, Коляша! Ой, сынок! Где же это ты влез в солидол! – ойкала Мотя, подавая ему ветошь, чтобы тот вытер обильное количество смазки со штанин. – И как же ты поедешь теперь в электричке!? Ой, Боже мой, милостивый! И штанишек подходящих здесь нет для тебя! Ты бы привез из дома какие-нибудь штанишки – вот бы сейчас и пригодились.
- Доиду як небудь! – ворчал Николай, тщательно вытирая штаны и отпуская в свой адрес жгучие слова.
Матрёна и Катерина, наблюдая за этой процедурой, делали вид, что сочувствуют бедолаге, но в душе хихикали, зная причину такой неприятности, которая обязательно случалась с новичками.
- Ты, что, Бурыкин, яйца смазываешь, чтобы легче бегать по цеху? Правильно делаешь! Шары должны блестеть и быть всегда в хорошей смазке, иначе им каюк – быстро заржавеют и износятся! – подшучивал над ним рабочий Василий Волошин.
Женщины, слыша такие подначки, отворачивались и не могли сдерживать улыбок и смеха. А рабочие были довольны, что ритуал посвящения прошел удачно и вызвал бурю веселья, но, при встрече с новичком, никто не показывал вида. Зная большой запас горячих слов у сельского парня, на участке иногда раздавался выкрик, вслед, удаляющемуся комплектовщику: «Бурыкин, давай саридору!» (так он коверкал слово «солидол»). «Саридор у бочке!» - звучал ответ, и тирада непристойных слов сотрясала участок.
Такие отношения продолжались некоторое время, потом прекратились, и работа шла своим чередом. В дни зарплаты, которые на заводе назывались «днями автомобилистов», рабочие приглашали Николая на лужок, отметить это торжество, но он всегда отказывался от этих мероприятий и уезжал в свою деревню. Постепенно все к такому поведению комплектовщика привыкли и не стали придавать значения его замкнутости и нелюдимости. Мотя и Катя видели в Николае хорошего работника, помогали ему советами, но больше всего их мучил вопрос, что мужику уже под 30, а он не женат.
- Ты знаешь, Катюша, - завела разговор Мотя, - Коля хороший человек. Не пьёт, не курит, не швыряется деньгами, как некоторые наши мужики, а вот не женат! Может он, как мужик слаб?
- Не слаб! Деревенские парни не пьющие, не курящие слабыми не бывают! – ответила Катерина.
- А может, он болен, или чем-то страдает?
- Страдает тем, что агрегат у него большой!
- А ты откуда знаешь?
- Мужики рассказывали, что видели его однажды в душевой, а я подслушала их разговор.
- Да он никогда в душевую-то не ходит!
- Видно когда-то был, коль мужики об этом говорят!
- Вот это да! Помилуй меня Господи! – воскликнула от удивления Мотя и перекрестилась. – Теперь всё понятно, он боится замордовать девку своим аппаратом!
- Может и боится! – ответила Катерина.
Так между собой разговаривали комплектовщицы, распаляя своё любопытство и сочувствуя Бурыкину.
После этого разговора и новости, которую поведала Катерина, Матрена Ивановна стала более внимательно присматриваться к Николаю. Любопытство раздирало пожилую женщину, а через короткое время, о своих наблюдениях она поведала Катерине.
- Ты знаешь, Катенька, детонька моя! Ты была права! Я присмотрелась и вижу, что наш Коляша прячет в штанах что-то огромное! Посмотри он рыжий, да и нос у него огого! А это верная примета! – шептала Мотя.
-А я думаю, что девки от него шарахаются из-за его неряшливости. Посмотри, он и зимой и летом ходит в сапогах, не бритый, не аккуратный. Пришел к нам, от него навозом несло, а сейчас весь промасленный, пахнет от него бензином маслами, в душевую, может быть, за всё время один раз и сходил. А, как-то летом, он снял в комплектовке сапоги, так я чуть не вырвала. Я бы с ним никогда в постель не легла!
- А если б женился, может, жена и приучила бы его к порядку и аккуратности! – предположила Матрена. – Я своего покойного Митьку, царствие ему небесное, долго к этому приучала, но своего добилась! Бывало, придет с работы грязный, потный, да ещё пьяный и лезет ко мне с любовью. Я ему такую любовь показывала, что он две – три недели о любви забывал. А вообще, Катюша, детка моя, все мужики свиньи. У них одна забота: пожрать, напиться, поспать, да потрахаться! Господи, прости мою душу грешную! А, Кольке надо помочь и найти ему невесту!
Так в беседах между собой Мотя и Катя решили заняться воспитанием Бурыкина и заполнить этот пробел в его поведении. В один из обеденных перерывов они незаметно перевели разговор в нужное русло. В беседах, как всегда, лидерство принадлежало Матрене Ивановне. Она была старше и опытнее Катерины и могла дать дельный совет в вопросах любви.
В это время Бурыкин смачно уминал большой ломоть хлеба с салом и закусывал луком. Женщины пили ароматный чай с бутербродами и белыми сухариками.
- Коляша, сынок! Ты бы попил чайку! Тепленький, сладенький, а какой пахучий и ароматный! Давай кружечку, я тебе налью! – начала разговор Мотя.
- Неа! Я таке не пью! Мое питье молоко, да вода. Молоко во! – он достал из авоськи литровую бутыль молока и поставил на стол, - а воды я напьюся из-под крану!
- Коля, да от такой пищи ты испортишь себе желудок! – вставила словечко Катерина.
- Не спорчу! – уверенно ответил Бурыкин. – Работае, знашица, як чаши и по утрам, - он помолчал и для убедительности добавил, - за сараем в кущах!
- Ой! Коля, детка моя, жениться бы тебе надо, а то без жены загнёшься! – страдальческим, сладким голоском запела Матрёна, подчеркивая этим прелесть семейной бытия. - И кушаешь, детка, что попало, неряшливый, в душевую не ходишь, а после такого количества лука, как тебя в электричку-то пускают!
- Пускат! А комусь смердит, пущай не нюхае, али пишки ходе! – ответил Николай, и женщинам показалось, что он улыбнулся, широко открыв рот и смахнув традиционную капельку с кончика носа.
- Детонька, а почему ты в заводскую баньку не ходишь, может, чего-то стесняешься? Признайся нам! Мы с Катюшей тебе кое-что и присоветуем! – конкретизировала разговор Матрена Ивановна, направляя его в нужное русло. Катерина молчала и изредка поддакивала своей старшей напарнице.
- А чаго мени стеснятыся! У мени усе у порядку! Я бреюсь и моюсь по субботним дням у своей хате, у тазику, - ответил Николай, дав понять женщинам, что человеческий облик он не потерял и соблюдает гигиену.
- Да разве, детка, в тазике помоешься, как следует, да ещё один раз в неделю!?
- А мени хватае! – ответил Бурыкин, смачно сделав откус от большой луковицы и показав женщинам, что разговор на эту тему не желателен.
Оставшись наедине, Мотя и Катя решили, что Бурыкин стесняется ходить в заводскую душевую из-за большого агрегата, скрываемого штанами. Своими сомнениями кто-то из них поделился с другими работницами завода, и эта любопытная весть захватила сознание всего коллектива. Пересказывая, услышанное, каждый увеличивал, интересуемый, предмет до неописуемых размеров и, в конце концов, Бурыкин превратился в супер-мужика. Где бы он не появился, любопытные устремляли свои взоры в область матьни. Женщины переглядывались между собой, хихикали и многозначительно подмигивали друг другу.
- Вот бы провести ночку с этим мужичком! – как-то высказала своё желание кладовщица, незамужняя Шурка.
- Да, ты что!? Я бы побоялась! Вон у него какой бугор между ног! Да и неряшливый какой-то этот мужик! – ответила Лидка, её напарница.
- А мне его неряшливость до лампочки! Главное, чтобы был крепкий мужик! – сказала Шурка.
- Был бы он не крепким! Мотька говорит, что жрет черный хлеб с салом, лук и запивает молоком, не пьёт, не курит! Нажрется лука, что от него за километр смрад идет. Нет, Шура, меня эти прелести не привлекают! – съязвила Лидка.
- А я бы ради любопытства! Правду ли болтает народ, или врет! – ответила Шурка.
Такие пересуды происходили в женских коллективах, а их фантазии и пересказы, сделали образ Бурыкина загадочным.
Некоторые женщины, как бы случайно, забегали в комплектовочную кладовую, но неизменно спрашивали у Моти или Кати о правдивости слухов, ходящих по заводу об их коллеге.
- А я откуда знаю! Что я с ним спала! Тебе интересно, так пойди и спроси, или расстегни ему ширинку! – возмущалась Матрена Ивановна. – Может, Катя видела, так спроси у неё! – Как бы в шутку добавила она эту фразу, которая обидела Катерину.
- А причем тут Катя! Причем тут Катя! Ты не переводи пластинку на меня! Тебя спрашивают, ты и отвечай! – возмутилась Катерина Леонтьевна, а на щеках зарделся румянец, как будто её уличили в воровстве.
Такие моменты вызывали у комплектовщиц обиды друг на друга, но они скоро проходили, стирались производственными заботами, а в свободное время опять возвращались к теме о Бурыкине.
- Как мне надоели эти расспросы! Куда деваться от них! – жаловалась Мотя. – Куда не придёшь, везде одно и тоже. Хоть бы нашлась на заводе баба и совратила этого тюленя, да развеяла слухи!
- Да как, и кто его совратит, если он ни с кем не общается, а после работы, как угорелый, бежит на электричку, о себе ничего никому не рассказывает! – ответила Катерина.
- Наверное, у него в деревне какое-то хозяйство – вот он и спешит к нему! Ведь хозяйство, моя дорогуша, требует ухода и внимания. А свои мужские потребности удовлетворяет с какой-нибудь деревенской девкой, ведь не может мужик без бабы.
- А ты забыла, что он рассказывал о деревенских девках?
- А я думаю, молодые девки на него не смотрят, а он, паразит, доярок топчет. Не может мужик без бабы – вот и всё!
- Ох! Грамотная ты, Мотя, в этих делах!
- Будешь грамотной, когда поживешь с моё! Жизнь всему научит, Катенька! – Мотя помолчала и добавила, - Тут у меня на примете есть одна дивчинка, ей уже за 20, скромная, не красавица, но и наш герой не Иван-царевич. Закончила ПТУ, работает в какой-то организации, знает только работу и дом. Родители боятся, чтобы не осталась в девках, ищут порядочного парня, а где взять порядочного – всё пьянь какая-то! А Коляшку побрить, помыть, да приодеть, так был бы мужик и ничего! Но как его, идола, приобщить к порядку? Упрямый, как бык! Но ничего мы тебя всё равно захомутаем, голубочек ты наш!
- А ты не боишься, что о нём болтают? – спросила Катерина.
- Да, я думаю, всё это враки! Но как это проверить? Не залезешь к нему в штаны! Ой! Боже мой, и смех, и грех! О чем мы только с тобой не болтаем! – смеясь, ответила Матрена, но в этом разговоре у неё созрел конкретный план действия. – Подожди, паразит, от нас ты никуда не уйдёшь! Всё равно тебя мы захомутаем! – решила она.
По поводу поведения и внешнего облика мужика у неё не было сомнения, что этот недостаток исправим, а вот орган любви вызывал у неё вопросы. Она боялась попасть впросак перед девушкой, которую звали Глашей, и её родителями. И чтобы завести с ними разговор о сватовстве, Мотя решила во что бы то ни стало выяснить правду о Бурыкине. Она незамедлительно пошла в медпункт, к врачу, Людмиле Павловне, которая наверняка должна была знать всю подноготную о заводских мужчинах, которые поголовно были подвергнуты медицинскому осмотру.
- Что случилось, Матрёна Ивановна? – спросила врач.
- Ой, коточек! Ой, Людмила Павловна! Что-то, последнее время в груди побаливает, бессонница замучила, и голова кружится! – робко, издалека начала разговор Мотя, ссылаясь на здоровье.
Врач тут же измерила пульс, давление и температуру, предложила посетительнице раздеться и лечь на топчан. Она добросовестно и внимательно простучала грудную клетку, бока и спину, прослушала работу сердца и легких.
- Одевайтесь! – наконец, скомандовала она. – Вы знаете, у Вас я ничего не нахожу. Думаю, что недомогания от нервной усталости и физического переутомления. Я выпишу Вам успокаивающих таблеточек, и походите к нам на кислородную ингаляцию.
Натягивая на себя одежки, Матрена Ивановна обдумывала начало разговора по главному, интересующему её вопросу. Она не хотела выглядеть смехотворной в глазах врача, но любопытство победило.
- Ой, коточек! Ой, Людмила Павловна! Не знаю с чего начать, но у меня к Вам есть ещё вопрос. Ой, Боже мой! Ой, Боже праведный!
- Говорите! Говорите, Матрена Ивановна, не стесняйтесь! – ответила врач, чувствуя, что женщина пришла к ней с каким-то важным вопросом.
Матрена покраснела, закашлялась, достала носовой платок, вытерла вспотевший лоб и нос. Язык парализовало, она попросила воды и, сделав несколько глотков, полушепотом заговорила.
- Да, я по поводу нашего комплектовщика, Бурыкина Николая! Я хочу его сосватать и женить на дочери моих знакомых. Но болтают о нём разное!? – она сделала паузу, обдумывая подходящее слово для названия органа любви. Назвать же его простонародным выражением, она не могла. Пауза затянулась.
Людмила Павловна пришла ей на помощь.
- Вы имеете в виду его половой член, о котором ходят по заводу слухи?
- Да! Да, мой коточек! – радостно залепетала Мотя.
- Член у него большой, но к колену его он не привязывает! Нормальный для семейных отношений! – улыбаясь ответила врач. - Какие ещё у вас вопросы?
- Это всё! Это всё! Храни Вас Бог, Людмила Павловна! – радостно защебетала Мотя, удовлетворённая полученной информацией, которая давала возможность посетить соседей и вступить в переговорный процесс.
- Ну, подожди, паразит! Ну, подожди, паразит! От нас ты не уйдёшь! – бежала она в цех и шептала угрозы в адрес, ничего не подозревающего Бурыкина. – Я за тебя возьмусь, грязнуля, несчастная! Я тебе покажу мыться «у тазику», пастух деревенский! А что трошки большой, то это и хорошо! Глаша не будет мучиться, как я с любовью Митьки и его пипеткой!
Тучи над холостяком сгущались и оставляли всё меньше и меньше шансов его свободе и холостяцкой жизни. Усиленная обработка началась со следующего дня.
- Коляша! Детка моя! – ласковым, певучим голоском, в обеденный перерыв, начала Матрена Ивановна воспитательный обстрел Бурыкина. – Ну, почему, сынок, ты не бреешься! Над тобой уже на заводе все смеются! Мне уже и в отделе кадров и в профсоюзном комитете выговаривали! А куда ты дел спецовку, почему не носишь её на работе? Почему в грязной одежде ездишь в электричке? А девчата из бухгалтерии просили, чтобы ты к ним больше не заходил, их тошнит от твоего вида. Я чуть не сгорела от стыда! – выговаривала Матрёна Ивановна, привлекая для поддержки Катерину, – жениться тебе, коточек, надо! Может быть, ты боишься девок, так скажи, мы с Катюшей поможем тебе советом!
- Мотя, это девки бояться его! Какой дуре нужен этот грязнуля!? – вставила слово Катерина. – От него воняет, как от козла!
- Катюша, ну зачем ты так грубо! Коля хороший хлопец, хороший работник, а всё остальное поправимо! – похвалила Бурыкина Матрёна Ивановна, давая ему возможность подумать и не терять надежду на исправление.
Бурыкин молчал, как всегда, поедая хлеб, сало и лук, запивая молоком, обдумывая справедливые слова напарниц.
- Жанилка не выросла! – вдруг выпалил он. – И нашто мени энта обуза! – с иронией ответил Николай, смахнул со стола крошки, грязной рукой вытер рот и удалился на участок.
Женщины недоуменно посмотрели друг на друга, они не ожидали такого ответа.
- Мотя, не старайся! Свинья, она и есть свинья! – разочарованно сказала Катя вслед, удаляющемуся Бурыкину.
- Жанилка не выросла! – передразнила Николая Мотя. – Знаем! Всё знаем! Жеребец деревенский! – возмущалась Мотя.
Но на следующее утро Бурыкин явился на работу побритым, в чистом пиджачке и брюках, заправленных в сапоги. За стеллажом он переоделся в комбинезон и, не говоря ни слова, приступил к работе. Рабочие опешили, увидев его в новой спецовке.
- Бурыкин, у тебя именины, или жениться собрался? – спросил Огоньков, проходящего мимо Николая.
- Нет, Витюха, наш Коля сегодня идет в кино с какой-то кралей! – пояснил Иван Смыцков.
- Бурыкин, ты бы снял сапоги. В театр в кирзочах не пускают! – выкрикнул Тимофеев.
- Коля! А ты наелся лука для аромата? – громко спросил Волошин.
Николай молча проходил по участку, заглядывал в сортовики, определяя наличие деталей в них, не обращая внимания на подначки, к которым он уже привык. Вслед за Николаем на участок вышла Матрена Ивановна. Слыша подначки, ухмылки и откровенный смех рабочих, она, как родная мать, выступила на защиту своего коллеги.
- Вам, дуракам, что делать нечего! Жеребцы несчастные! Человек пришел по нормальному, так всем стало смешно! – ругала рабочих Матрена, боясь, что своими издевательствами они могут свести на нет весь воспитательный процесс. А, в обеденный перерыв, она сделала комплимент Николаю и откровенно пожурила зубоскалов.
- Ты, сынок, не обращай внимания на этих дураков! Им только зубоскалить! Ишь, как их задело, что ты пришел на работу в чистом! Вот и ходи всегда так, чтобы они завидовать тебе стали.
Видя, что воспитательный процесс пошел, Матрена Ивановна посетила соседей и провела с ними предварительную дипломатическую беседу по поводу сватовства Бурыкина и Глаши. Обладая даром, выгодно продать товар, она без труда уговорила соседей дать согласие на сватовство, а Глаше она так охарактеризовала Николая, что у девушки из уст невольно вырвалось: «Да!». Теперь перед ней стояла задача: уговорить Бурыкина жениться и совершить обряд сватовства.
- Ты знаешь, Катюша, вчера встретилась мне Глаша Пономаренко, - в обеденный перерыв начала разговор Матрена Ивановна с Катериной, но так чтобы его слышал Николай.
- А кто такая Глаша? – спросила Катерина, как бы не зная о ком идет речь.
- Ты что забыла? Её батько работал на заводе плотником. Что делает время! Глаша так изменилась! Такая стала взрослая и красивая! Поздоровалась со мной, а я, её сразу и не узнала!
- Лет пять назад я её встречала. Она была очень худенькая и какая-то угловатая, - вставила фразу Катерина.
- Что ты! Что ты, детка! Сейчас Глаша - просто кровь с молоком: и стройная, и аккуратная, как пышечка! Красавица и только! Не красится, не мажется, работает! Да, работает и не замужем! – выпалила Мотя похвалу в адрес Глаши, акцентируя внимание, что девушка не замужем. – Я осмелилась и спросила: есть ли у неё парень? Сказала, что нет! Сказала, что сейчас все парни пъяницы, грубияны, курят, а она этого терпеть не может! Вот такая Глаша Пономаренко!
Бурыкин молча уминал свою еду, в которой стал отсутствовать лук и невольно слушать беседу двух женщин. Неожиданно Матрена наклонилась к уху Катерины и стала её что-то нашептывать:
- Вот бы за Кольку засватать Глашу! Какая была бы пара-а!
- Это точно! – ответила также шепотом Катерина. – Вот если бы он следил за собой, чтобы не стыдно было с ним!
- Да! Да, дитеночек, ты мой! Помоги ему, Господи!
Женщины шептались, но так, чтоб их шепот достиг слуха Николая. Бурыкин быстро закончил еду и, ничего не сказав, удалился из кладовой на производственный участок поболеть за игроков в «козла». Стук косточек о стол и эпитеты болельщиков и игроков сотрясали обеденную тишину производственного помещения. Информация, полученная от баб запала в душу Николая и не стала давать ему покоя.
- Подожди, коточек, от нас ты никуда не уйдёшь! – подмигнув Катерине, высказалась Мотя вслед, уходящему Бурыкину. – Путы на твои сапожки мы всё равно накинем! Жеребчик ты наш, необъезженный!
Такие разговоры начали повторяться всё чаще и чаще. Иногда напарницы расхваливали Бурыкина, вселяя в него уверенность в себе. Иногда речь заходила опять о Глаше, о её порядочности и красоте, о её свободе, и какая была бы она замечательная хозяюшка, выйдя замуж за порядочного человека.
- Вот счастье кому-то достанется! – говорила Матрена, обращаясь к Катерине, но эта фраза была предназначена Николаю.
- Это точно! Но где они порядочные? – отвечала Катерина.
Психологическая обработка деревенского мужика продолжалась в течение нескольких недель. И всё сводилось к тому, что лучшей пары для Глаши чем Николай, не сыскать в целом свете. Он стал более опрятно приходить на работу, стал посещать душевую, в моменты, когда там не было народа, перестал употреблять в своём рационе лук, но неизменно ходил в кирзовых сапогах, в которые заправлял штанины брюк. Он не видел Глашу, но постоянные разговоры о ней, сделали её олицетворением женской красоты, которую представлял в своих мечтах Бурыкин. Напроситься у своих коллег на организацию знакомства с ней он не мог из-за деревенской скромности. В душе он был уже готов к такому предложению, и если заходил разговор о Глаше, Николай внимательно вникал в его содержание, не убегал, но и не подавал вида, что этот вопрос его интересует. Скрыть же свои желания и настроение от женского опытного взгляда он не мог.
И вот, наконец, настал момент, когда обе женщины были убеждены, что фрукт созрел и его можно спокойно употребить в пищу.
- Коляша, детка моя! Может быть, посватать тебя с Глашей! Сколько тебе холостяковать-то! Пора бы и деток своих заводить! Как без деток жить? А старость придет, что тогда? Кого будешь просить хлебушка и водички поднести? К кому головушку будешь клонить? А годы, детка, так быстро летят! Глазом моргнуть не успеешь, а старость уже на плечах сидит! Эх-хе-хе-хе! Где моя молодость? Куда она делась? – вздохнула Матрена Ивановна, смахнула со щеки слезу и запела, - «…а молодость не верница, не верница вона!».
От неожиданности Бурыкин растерялся и не мог найти в своём словарном запасе подходящие слова, чтобы ответить ей. Он покраснел, пот выступил на лбу, челюсть сильно выдвинулась вперед, открыв рот.
- Ну, что ты молчишь? – не выдержала, затянувшейся, паузы Катерина.
- А, що казать! – только и смог ответить Николай.
- Согласен, али нет? Ответь нам, коточек! Не стесняйся! Не стесняйся сынок! – по-матерински, ласково прошептала Мотя.
- А, вона согласна буде житы у деревне? – задал вопрос Бурыкин, становясь на ступеньку конструктивного разговора.
- А, это уж как вы решите! Сейчас главное, сынок, не упустить дивчину! Засватать её нужно, а потом всё остальное! – более настойчиво повела разговор Матрена Ивановна, видя, что лёд тронулся.
Понимая, что дальнейшие разговоры не выдавят из деревенского мужика слово: «Да!», женщины взяли инициативу в свои руки. Тут же была назначена дата сватовства и необходимая подготовка к ней. Бурыкин находился в состоянии гипноза и не мог выйти из этого состояния, или не хотел, положившись на судьбу.
- Коляша, у тебя костюмчик приличный есть? А то как-то неудобно идти на такое мероприятие и плохо выглядеть! – задала вопрос Матрена.
- Да, шось е! – ответил Николай.
- Вот и добре, сынок! В пятницу после работы пойдем засватаем Глашу. Приходи на работу в этом костюмчике, да не забудь побриться и в душевую сходить! – подытожила Мотя.
Бурыкину казалось, что он попал в водоворот бурной реки, не мог ему противиться, плыл в объятиях её течения и полностью положился на судьбу. Он ждал развязки и, как можно, скорее.
Женщины тактически прекратили разговоры о сватовстве, но часто вспоминали сказочные истории из семейной жизни, как божьем даре и райском моменте. Они не донимали Бурыкина расспросами и советами и дали ему возможность побыть наедине с самим с собой и подготовить свою душу и сердце к этому испытанию.
В пятницу было по-осеннему ещё тепло, светило солнце, с деревьев начала осыпаться листва, птичьи стаи суетились, готовились покинуть родину и улететь на зимовку в теплые края. Природа затаилась, ожидая приближения зимы. В этот день Бурыкин пришел на работу в свежем сером пиджачке, темной рубашке с помятым воротничком и серых брюках, заправленных в кирзовые сапоги, начищенные и смазанные салом. На голове красовалась чёрная кепка, контрастно выделяя рыжий цвет волос и веснушки на щеках.
- Коляша, сынок! А, что у тебя нет каких-либо туфелек? – с упрёком спросила Мотя.
- А я их николы не носив! – гордо ответил Николай.
-Ой, Боже мой! Ой, Боже мой, праведный! Стыд-то какой! – прошептала Мотя, но что-либо изменить не было уже никакой возможности.
Катерина успокоила напарницу, сказав, что пусть всё остается так, как есть.
В назначенное время бригада комплектовщиков направилась к усадьбе невесты. Впереди шла Матрёна Ивановна, за ней Бурыкин и замыкала шествие Катерина. Создавалось впечатление, что женщины под конвоем ведут мужичка на эшафот и боятся, чтобы тот не смог улизнуть от них.
Бурыкин, понурив голову, покорно следовал навстречу своей судьбе, подчёркивая всем своим видом согласие с предстоящей неизбежностью.
Хозяева ждали гостей. Калитка и двери в дом не были заперты. Мотя постучала и смело вошла в дом, приглашая за собой Бурыкина и Катерину. Чета Пономаренко сидела за столом, который был украшен выпивкой и закуской. Глаша находилась в соседней комнате. Бедная девушка нервничала в ожидании предстоящего события. Она не была готова к нему, но, по настоянию родителей, согласилась на этот шаг.
- Ой, хозяйка! Ой, хозяин!
А с чего начать не знаем.
Горло сохнет, деренчить,
Его треба промочить! – неожиданно для всех запела Матрёна Ивановна. Бурыкин опешил. Он стоял с открытым ртом и был в полном недоумении.
Хозяин тут же поднёс ей стопку самогонки и огурец. Осушив стопку первача, смачно крякнув и закусив огурцом, Мотя продолжила петь:
- И прошу Вас не лекайтесь,
К разговору собирайтесь,
На стол ставьте всё, что есть,
Будем мы считать за честь! – она перевила дыхание и на высокой ноте продолжила:
- Привела я к Вам купца –
Вот такого молодца,
Может он товар купить,
Иль на хрюшку обменить! – Мотя указала на смущенного Бурыкина, сделала круг в переплясе и в той же тональности продолжила:
- Ваш товар, а наш купец,
В этом деле парень - спец,
Он и статен и опрятен,
Биография ж без пятен! И-их! – завопила Матрена Ивановна, продолжая кружиться, приплясывать и притоптывать.
Бурыкин, услышав такие слова, втянул шею и открыл рот, обнажив желтые зубы.
- Разбираться же в товаре
Он научился на базаре,
Предложенье там большое,
Видела своей душою,
От которого знобит,
А в глазах парней рябит! И-их!
К звездочётам обратились,
С их советом к вам явились.
Покажите нам товар,
Чтобы был он свеж, не стар,
Чтоб на полке не слежался,
Чтоб народ им любовался,
Чтоб товар ваш был без брака,
В нетерпенье мы, однако,
На товар ваш посмотреть,
Торг свершить и песню спеть!
Сделку тотчас же обмыть,
Как иначе может быть! И-их!
И приданное какое.
С ней придет в хозяйство Коле?
Говорите, не стесняйтесь
И продать товар решайтесь! И-их! – притоптывая и прихлопывая, пела Матрена Ивановна, внеся в общение непринужденную обстановку.
- Дорогие гости, проходите! Милости просим! - наперебой заговорили хозяева, приглашая всех к столу. Когда гости расселись, мать Глаши не осталась в долгу перед ними и запричитала:
- Показать товар за так
Может только лишь дурак!
Коль хотите посмотреть,
Деньги мы должны узреть!
Наш товар не залежался
И на полках не валялся,
Он красив, всегда прекрасен,
Как хрусталик чист и ясен!
Матрена Ивановна полезла в сумку, достала бутылку водки, палку колбасы и парадно выставила всё на стол.
- Коляша, детка! А ты выложи денежку хозяевам! – дала она команду Бурыкину. Тот долго рылся в карманах, достал помятые десять рублей и положил на стол.
- Вот теперь мы можем смело
Обсудить любое дело!
А с отцом имеем думку,
За знакомство поднять рюмку! – пропела хозяйка и скомандовала: - отец, наливай! Глаша, иди к столу! Познакомься с дорогими гостинёчками!
Растерянная и смущенная, из соседней комнаты вышла Глаша. Щеки её меняли окраску – то краснели, то бледнели, руки дрожали, голос сел, и она с трудом выдавила из себя слово: «Здрасте!».
- Знакомьтесь, это наша доченька, Глаша! – пропела хозяйка. – Присаживайся, родненькая! – она указала место за столом, напротив жениха.
Бурыкин расправил плечи, поднял голову, выпятив кадык и закинул ногу на ногу, сверкая, начищенными и смазанными салом, кирзачами. Он кивнул Глаше и исподлобья стал наблюдать за ней. Она же опустила голову и устремила свои взоры в тарелку.
Выпив по рюмке крепкого первача, у хозяев и гостей развязались языки. Хозяева нахваливали свою дочь, старались подчеркнуть самые лучшие черты в поведении и характере Глаши – Мотя и Катя вели разговор о Бурыкине. Виновники торжества молчали, как будто «набрав в рот воды».
На помощь пришла Матрена Ивановна.
- Ой, дорогие хозяева! Давайте уйдем в другую комнату и дадим возможность молодым побыть одним! Ей Богу! Пусть наши голубочки поворкуют друг с дружкой!
Все дружно поднялись и, вслед за хозяйкой, удалились на кухню.
Оставшись одни, Бурыкин и Глаша молчали. Николай понимал, что он мужик, и ему первому надо начинать разговор. А с чего начать, какие слова подобрать для этого начала, какую тему затронуть - он не знал. Предыдущий деревенский образ жизни, работа на заводе, не добавили в голове извилин, не научили его ораторскому мастерству. В памяти проносились картинки сельского быта: коровы, свиньи, куры, да собаки. Бурыкин молчал, напрягал мозги, морщил лоб, от волнения зевал, широко открывая рот, но подходящих слов не мог подобрать. В душе он проклинал себя, что согласился на такое испытание и хотел, было встать, и покинуть этот гостеприимный дом, но его что-то удерживало. Наконец, в голову пришло маленькое прозрение, он зевнул, расправил плечи, и задал вопрос:
- Ну, ты корову доиты вмиешь?
- Ни! – послышался робкий ответ.
Наступила пауза с одной и другой стороны. Бурыкин достал носовой платок, громко высморкался, заполняя неприятным звуком эту паузу, и продолжил:
- А исты готовить вмиешь?
- Ни! – послышался такой же ответ.
- Гмы-ы! – вырвался звук изо рта Николая, как бы выражая недовольство такими ответами.
Глаша покраснела, опустила голову, потеряв надежду на положительный исход сватовства. Бурыкин же ощутил своё превосходство над девушкой, помолчал, и чтобы та не потеряла уверенность в себе, произнес своё любимое выражение:
- Ну, ничёго! Видмедя в цирку навчилы издеты на лисопеде, а исты готовить и корову доиты я тобя навчу!
Глаша потеряла чувство реальности. У неё от таких вопросов, такого экзамена закружилась голова, потемнело в глазах. Она не ожидала, что знакомство с этим мужиком, с которым ей предстоит создать семейный очаг, будет грубым и невежественным.
- Зачем! Зачем всё это! Зачем мне нужен этот мужлан – грубый и неотёсанный! Откуда он свалился на мою голову, со своими коровами, медведями? Что придумали мои родители? – думала девушка. – Что такое любовь? Где она? Почему мне не встретился рыцарь моего сердца, о котором я мечтала в школьные годы? Почему? Почему? Почему? – слёзы покатились из глаз.
Бурыкин, увидев это, несколько смутился, а чтобы как-то успокоить девушку и развеселить её он начал говорить о своём хозяйстве.
- А в мене, ента, е собака, кличуть Боксёр! Дюже умнай кобель! Я, ента, колы пас коров, он мени дюжа помогав! Бывало, корова от стада отобьется, он ея за ляшки, за ляшки! Знай, мол, порядок и не шали! А с котом, кличуть яго, ента, Черчилль, дюжа дружат, спят, ента, в одной будке!
- А, почему кота зовут Черчель? – вытирая слезу, спросила Глаша.
- А того, шо пузатай, как энтот Черчилль и такий жа хитрай! – ответил Николай и улыбнулся.
Глаша взглянула на Бурыкина, его рассказы несколько развеселили её, и гость стал казаться ей несколько иным. Она понимала, что сельский быт наложил на этого мужичка свой отпечаток, который вошел в его поведение, в кровь и плоть. Бурыкин же почувствовав, что девушка проявила интерес, начал рассказывать о своем хозяйстве: и о том, сколько поросят принесла ему свинья Сонька, и как кастрировал он кабанчиков, и сколько в хозяйстве курочек, и как топчет их петух, и что в хозяйстве была корова, которую продали из-за его работы в городе, и, как на заводе, он влез в солидол и вымазал брюки до самой матьни.
А в этот момент из кухни начали доноситься песни: и о тонкой рябине, и о бродяге и о синеньком скромном платочке. Ближе к полуночи, в обнимку в комнату ввалились Матрена Ивановна и мать Глаши.
- Ну, что, голубочки, наворковались? – спросила Мотя, вытирая пот с лица. – Мы всё обговорили! – торжественно объявила она.
- Зятюшка, ты мой дорогой! Зятюшка, наш ненаглядный! Свадьбу сыграем в октябре! А жить ты будешь у нас! – выпалила будущая тёща, поцеловала его и запела: «…Хороша я, хороша, да плохо одета! Никто замуж не берёт девушку за это!». Она подхватила Матрёну Ивановну, и они весело стали кружить по комнате, притоптывая и прихлопывая.
Натиск хозяйки сразил Бурыкина. Он широко открыл рот, и как рыба пойманная на крючок и брошенная на землю, с жадностью глотал воздух.
22.01.2009 года.