ОБЩАГА
(
( Записки в цвете и тональности )
ЮЖКА
О, эти танцы!!! Цветомузыка, собранная студентами-физиками, лёгкий запах портвейна - напитка студентов, медляки, быстрые, просто топтание в кругу, в куче, прижатость, все эти непионерские уже расстояния, музыка с катушечника, свои герои, в ДЖИНСЕ и ФИРМЕ, лениво выползающие после преферанса, очкарики-отличники, в клетчатых рубашках, и девочки по стеночкам, которые с области, робкие и румяные от волнения.
По выходным в общагах танцы.
Как ни крути - а джинса была все же таким пропуском, или удостоверением Знака Качества. Джинсы, джинсы, LEE, LEVIS, RIFLE, разной степени потёртости, с рук, с пятых, с десятых, и этот божественный цвет на коленках. Томные филологини, бледные, невыспавшиеся и загадочные, и простоватые девчонки - ГГФэшницы, в шлепках, или тапочках, и всем хотелось одного - быть замеченными. Когда на тебе"штаны", как говорили тогда, тебя быстрей заметят. Хотя, и тут, тоже, "бабушка надвое сказала", в пролёте между вторым и третьим этажом "восьмёрки"- мне "припечатали":
- Скромная!
И подытожили - "Скромность украшает, если больше украшать нечего" !
С этой пословицей - поговоркой я и шла по жизни, хоть и в джинсах.
На Южке ходили в "восьмерку", студенческая молва разнесла - там, и только там. Ну, или Ленина, 49, как говорили, Улица "Сорок Дев"...
Филфак, понятно.
Но вот музыкальное училище, моя alma mater , как-то стояло в стороне от студенческой университетской тусовки, и я все время это чувствовала, и даже страдала от этого.. ТАМ медики-экономисты загадочные! Физики-химики! Филологи!
А тут училище.. Не звучит даже, как-будто ПРОФТЕХОБРАЗОВАНИЕ...
Что мне не нравилось.
Встречаясь в общаге, или где нибудь, с медиком, или физиком, я просто теряла дар речи, думаю, (бесспорно), от уважения, и тихонько так, потупившись, и сгорая от стыда - отвечала робко, заранее покраснев - "В музыкальном училище"...
И после этого интерес ко мне пропадал, как мне казалось, хотя, вроде и внешностью обижена не была, и пальцы по клавиатуре хорошо бегали, могла и Slade забабахать, и Баха, но вот - не входили мы, училищные, в эту среду!
А как хотелось иногда блеснуть, вот взять да и спросить - "А знаете ли Вы, как разрешить уменьшенный вводный септаккорд через доминантовый квинт-секст в тоническое трезвучие"?? Или вообще - знаете ли Вы, что маленькая органная фуга номер восемь В- Dur- это маленькая Вселенная, уложенная великим Бахом в 24 такта??
Ещё я любила подбирать ко всему тональность.
О, как они отличаются, эти тональности! Вот до-диез минор, например, это, что называется, ложись и помирай.! А ми-бемоль мажор - аж звенит, лечить им можно... Я пока до училища шла - всему её подбирала, тональность, трамваю, траве, людям. А ещё у каждой тональности есть свой цвет. Вот наше училище - фи - о - ле - то - во - е! Почему? Не знаю!
Наши девчонки - четверокурсницы ходили на танцы в военно- медицинский. Хотели военных закадрить. Я раз была, из любопытства - стоят по стеночкам будущие руководители хоров и преподаватели сольфеджио, и не нравятся будущим военным хирургам и фельдшерам высшего разряда.
Они, двадцатилетние, вообще казались нам уже старенькими, и мы, первый курс, юные, только снявшие черно-белые фартуки, прелестно наивные, и жадные до новых впечатлений, жалели их.
Такое короткое студенческое СЧАСТЬЕ! Танцы, общаги, и где-то к курсу третьему-четвёртому, дотанцовывались, выходили замуж, и доучивались уже закупая пелёнки. Иногда тянуло, хотелось опять туда, в общагу, хоть посмотреть. Но Ответственность. Она как скромность, тоже украшает.
ИТАК, СИНИЙ, СВЕТЛО- СИНИЙ, НО НЕ ГОЛУБОЙ.. РЕ - МАЖОР. D- Dur.
ОСТАНОВКА "ОКТЯБРЬ"
Я
Я когда к Кирова, к "Октябрю", подхожу, не переходя дороги, смотрю на эту розовую, выкрашенную четырехэтажную общагу, внутри которой я никогда не была, и, поэтому, наблюдаю только за её обновлениями, случающимися весной, как правило, в результате чего она становится все более розовой, ослепительно розовой, напоминающей бабушкин розовый наперник, или даже гламурно- розовой, как состарившаяся, и вечно подмолаживающаяся, Барби.
Но когда иду мимо, непременно вспоминаю один случай, верней, рассказ, от одного, мало знакомого мне тогда человека, и тепло разливается по телу, по жилкам, венам и малюсеньким капиллярчикам, километрами раскинувшимся, согласно Божьему промыслу, внутри человеческого тела.
Вот говорит он мне, этот человек-товарищ:
- Вот знаете вы, Марина, что такое счастье?
Так прямо и начал. Я замерла даже от таких откровений полунезнакомца...
- Счастье, это когда нам с женой в этой общаге дали комнату. Мы все по съемным, по "Черемошкам", с печками, помои-на вынос, алкаши-соседи... А тут зашли - лампочка, пол покрашен, блестит... Из мебели - ничего, пустая совсем. Но, главное - тепло! Жена села на чемодан и заплакала от счастья. Сидим, жмуримся от яркого света, от одной лампочки, болтающейся на шнуре, абсолютно счастливые!
И он зажмурился, мне тоже жарко стало от его рассказа, хотя на улице и мороз был. Всегда теперь, когда мимо прохожу - смотрю, представляя эту научную семью, счастливого мужа, с рулоном ватмана и транспортиром в руках, жену в цветастом халатике, которая почти летает, вытирая со лба капельки пота, потому, что жарко, и зовёт его есть суп. Мне казалось, что в общагах всегда готовят суп, с разварившейся картошкой, прозрачным рисом, и плавающими одежками от лука, но даже суп представлялся мне у них каким-то праздничным, и тоже счастливым.
Теперь малоизвестный мне человек живёт в Силиконовой долине.
А однажды зимой, когда я шла с работы, из окна розовой и счастливой общаги выпала черепаха. Она лежала на спине в огромном сугробе, сверху, и шевелила лапками. Я только не могла понять- зачем научные работники отворяют окно зимой? Неужели жарко даже черепахе? Я взяла её домой в деревню и назвала Зоя. Дело было под Новый Год, и мы украсили её золотинкой.
Зоя была своенравная девушка, как-то летом, она вышла на крыльцо, и долго о чем-то думала, глядя на высокие одуванчики. Наверное, ей у нас не понравилось - не выдержав несвободы, Зоя ушла в свою силиконовую долину, не оставив нам даже своей черепашьей записки.
Божий промысел!
Конечно, РОЗОВЫЙ. МИ - МАЖОР. E - DUR.
ТАНЦЫ ПОД КРЫШЕЙ
О, эти огромные окна, потолки, всякие барочные архитектурные достоинства, старого, правильно построенного ЗДАНИЯ, которыми богат наш город - тоже общага, не ремонтировавшаяся годами, наверное, из-за недостаточности средств в городской казне. Здание это, со следами былой красоты, невозмутимое и оскорбленное одновременно, стояло гордо, в самом центре города, смиренно принимая, свалившееся на него, тотальное равнодушие.
Я ходила мимо на работу целых девятнадцать лет, и, кажется, его и не трогали, ну может, разочек, подмазали-подкрасили перед приездом больших столичных начальников. А когда они приезжают, столичные начальники, в городе всегда оживление и движуха, меняют окна, сажают цветы зимой, просто весна начинается, даже полиция меняет цвет формы, и голубеет небо и влажные полицейские глаза.
Кстати, к приезду этих самых начальников исчезла двухэтажная деревяшка, рядом с моей Общагой, где был НАРКОПРИТОН, (так мы её, эту деревяшку называли), вместе с девочкой-цыганкой лет пяти, которая просила у меня закурить... (она прямо подошла и спросила, как будто у меня на лице какие-то никотиновые признаки). Я помню эту девочку, с глазами-маслинами, и позже, все же, увидела её курящей возле фруктового киоска, в кампании молодых людей, чуть старше её.
Так про дом. Иду я на работу, а дома - нет. Вот всегда был, вчера был, а сегодня нет! Зрение моё возмущается - не может быть! Но, оказывается, может - нет дома, только аккуратно посаженные берёзки, тоненькие, застенчивые, как девушки шестнадцатилетние, именно такие и нравятся, наверное, московским гостям.
- Ишь, забегали! Насадили, - проворчал какой-то дед, остановившись возле меня, зазевавшейся. Он грозил палкой в небо и заглядывал мне в глаза, ожидая ответа.
- Да. - ответила я.
Надо сказать, тогда все на ушах стояли. Общагу срочно выкрасили, с утра уже висели маляры с вёдрами на лесах. У нас в Культурном Центре, тоже все выскоблили, занятия отменили - "Попробуйте только, появитесь", - пальчиком пригрозили, ну, мы все равно приходили, кто тетрадь забыл, кто в туалет забежать, кто просто без работы не мог, или приходил по привычке, из любопытства, в надежде "глянуть".
Но ОНИ ПРИШЛИ ВНЕЗАПНО, на две часа раньше запланированного, аж администраторша побледнела, в окошко увидела, и как крикнет, - "Идут! Идут!", - и мы врассыпную, как тараканы, кто-куда, только сердце стучало...
Я спряталась за администраторскую стойку и просидела там минуты три, на корточках, пока они не поднялись по парадной лестнице.
Это были шаги особенные, шаги Небожителей.
(Потом, позже, меня познакомили с самим Струве, он тогда тоже поднимался по нашей лестнице).
Все хотела я в эту общагу зайти, просто, посмотреть. В высокие двери, тяжёлые, наверное, "дубовые", которые "скрипели и щёлкали", как пели мы в песне. Там жил когда-то один мальчик из моего народного ансамбля, Коля, стеснительный, он никогда не брал яблоко, когда его угощали, или бутерброд. Мама у него ходила с палочкой, в джинсовом комбинезоне и с длинными распущенными, седыми волосами, а папа калымил на старых "Жигулях", и по верху машины вечно были привязаны какие-то мопеды, носилки, или лопаты.
У Коли был братик, младший, и все они жили в одной комнате, где не было потолка, а вместо него были доски. Сквозь доски просвечивало небо, синее, и пробивался луч. Меня угощали чаем, пирогом, а я все поглядывала в эту щель, где небо, куда тонкой струйкой уходил пар, поднимаясь над красивой, вытащенной по случаю из серванта, чайной парой....
Зато Коля выделывал такие коленца в танцах!! Он изгибал руку в запястье с каким-то взрослым шиком, очень серьёзно выкидывал ноги одну за другой и делал прыжок вверх, как бы выкручиваясь.. Однажды зашла мама, уставшая, села и стала смотреть как Коля пляшет - и вдруг, заплакала. Она сказала, что Колька пляшет как дед Ефим, а я улыбнулась, и сказала, что это здорово, что Колька перенял от деда, что так и должно быть, что так и учатся, что это и есть "традиция", (ну понесло меня), а мама посмотрела на меня, моргнув мокрыми ресницами, и сказала:
- Так он деда и не видел, он позже родился... Папа давно умер. -
И она на какое-то мгновение стала похожа на девочку.
Мне нравилась эта семья, сидящие рядком за столом, они напоминали мне каку-то картину, виновато улыбчивые, напряженные, принимающие жизнь с абсолютно прямыми спинами, (наверное, так сидел дед Ефим!), но автора к картине я так и не подобрала.
Я все же зашла раз, спросила про Колю, назвала фамилию, но никто не знал. Высоченные окна, консервные банки с едой для кошек, и запах сырости, смешанный с запахом табака, еды, и ещё какой-то субстанции, характерной для мест общего проживания людей, не опьянял, а вывалившаяся из двери собачка смотрела мне прямо в глаза, и хотела ухватить за пятку.
Я поняла, что чужая, что нарушила особый этот общежитский покой, порядок, и, просто, принесла чуждый запах, поэтому маленькая злючка, мокрая от старости, и хотела меня тяпнуть.
Я пошла на работу. И думала, что сейчас наверное, у Коли хороший потолок, и на нем красивая люстра с хрустальными висюльками.
СВЕТЛО - РОЗОВЫЙ, БЛИЖЕ К АБРИКОСОВОМУ, думаю, СИ - МИНОР. H - moll.
СВОБОДА, СИГАРЕТА, И РОЖКИ С КАБАЧКОВОЙ ИКРОЙ
Нет, все таки общага - это свобода! Нам, городским, при бабушкиных -то котлетках и отутюженных юбочках - вдвойне!
Раз мы привели на Ленина-49, в филфаковскую общагу, попика, прямо с Петропавловского Собора. Захаживали мы в с подружкой в церковь, не как все, на Пасху потусоваться, частенько ходили, нравилось нам, интересно было, диковинно, и вели мы себя там хорошо, не дурачились, слушали хор, даже познакомились с регентом и приглашали его в КОЧЕГАРКУ, которую сторожил Ю. - мой будущий муж. ("Сторожить" - был самый популярный в то время приработок для студентов, сторожили кафе, детские садики, домовые кухни, один вообще в прокуратуре ночами сидел).
Кочегарка отапливала несколько студенческих общаг, и от Ю. зависело, будут ли девчонки ходить вечером в лёгких халатиках или полезут под кровать за чемоданами, доставать тёплые кофты. Ю. открывал двери своего заведения ровно в восемь, приняв смену от вечно пьяного кочегара который, кроме того, что был всегда пьян, был ещё жутко страшен... Он был настолько страшен, что вновь пришедшие пугались, вскрикивали и отказывались заходить. Однажды кочегар уснул прямо на входе, и юные, в коротких юбочках, студентки, охая, и бледнея, с ужасом перепрыгивали через разметавшееся на пороге черно-татуированное тело.
АНТРАЦИТ - КРАСИВО ТАК МЫ НАЗЫВАЛИ НАШУ КОЧЕГАРОЧКУ
В кочегарке собиралось интересное общество, и читались стихи на огромной куче угля. Гора угля была навалена возле печи, и было страшно романтично - ну так нам казалось. Особенно Маяковский был хорош, с горы этой, а огонь из топки, как аккомпанемент, прищелкивая, распалял революционный дух. Подруга залезала наверх и читала оттуда, жестикулируя одной рукой, а другой держала дымившуюся болгарскую родопину. Было жарко. Думаю, Маяковский снял бы свой твидовый пиджак...
С трубкой в большой ладони, он гремел сверху:
Былыми свадьбами
Ночь ряди!
Из тела в тело
Веселье лейте!
Пусть не забудется
Ночь никем...
Я сегодня буду
Играть на флейте...!
Регент тоже был в пиджаке, и курил тонкие сигареты.
- Люблю Владимира Владимировича, - говорила подруга, спускаясь. - Он недооценён.
И регент подавал ей свою руку, тоже тонкую, с мягкими, ухоженными пальчиками.
В облезлой вонючей бытовушке мы делали БАР, (выбор был небольшой - "Яблочное", или "Портвейн"- напитки студентов) и отмывали мылом, захватанные чужими пальцами, стаканы, а в алюминиевой кастрюле без ручек - мешали рожки с кабачковой икрой.
- Даёшь стране УГЛЯ! - кричали хором разомлевшие и хлебнувшие горячего портвейна юные филологи, музыканты и медработники.
- Хоть мелкого, но до ... !! - визжала придурковатая, прибившаяся к нашей компании Н, она училась в профтехучилище, на швею, но была "продвинутая", как она считала, и бегала за нами, как хвостик. Когда она шила?? Правда вскоре нас "накрыли", пришли две женщины, одна в белом халате, другая - молчаливая, с поджатыми губами, с папкой под мышкой. Белый халат был неприлично бел, он горел как бельмо в нашем антрацитовом будуаре, и мы стояли в ряд, растерянные и не понимали - что за кипеш? Из-за чего нас ругают? - и гордо, по-одному покидали наше революционно-богемное убежище.
Ю. же предупредили", чтобы "ни-ни", но удвоили сторожевую нагрузку, потому что уволили страшного кочегара, и "Антрацит" задымил на всю катушку!
А попика, точнее, дьякона, мы привели в общагу прямо после службы.
Он сидел возле батареи, подняв воротник у пальто, из-под которого спускалось до пола шерстяное поповское платье и выглядывали старые ботинки. Он был русый, с растрёпанными кудрями, заплетенными в косичку, и совсем молоденький, поэтому так хотелось его пожалеть. У маленькой плиточки хлопотали тонкие, начитанные филологини, в коротких ситцевых халатиках, с полотенцами на головах, и грела спираль.
Мы крутили ему Deep Purple, и заглядывали в глаза - нам так хотелось, чтобы ему понравилось... Но юный дьякон смущался, и как-то беспокоился.
К тому же, коленки и короткие халатики, в общем, мы поняли, что затея - "не очень".
Была осень. Большие жёлтые листья падали и прилипали к асфальту. Было грустно. Мы провожали его до самой церкви, читали ему стихи, а он все просил прощения у Господа, крестился, и тяжело вздыхал. А нам было интересно, мы хихикали, или, наоборот, задумывались, и корили себя.
На прощание он позвал нас на службу, мы пообещали прийти, и кажется, пришли... выстояли, и даже купили в лавке иконки. Дома я долго смотрела на иконку, прислушивалась, искала в себе изменения, и пыталась молиться.
Один раз даже встала на колени..
ЖЁЛТЫЙ. ОХРА. ШАФРАНОВЫЙ. СИ - БЕМОЛЬ МАЖОР. B - DUR.
ПОЭМА В КАМНЕ
Пятихатка стояла рядом с нашим деревянным домом, в любимом, (называемом нами Тихий Центр), районе, куда мы переехали из ПАРИЖА, что на Опытном поле, удивив этим поступком друзей и знакомых. В Париже остались друзья, и было много слез. Но в пятнадцать лет все очень быстро проходит, к тому же, оказалось, от нового дома очень близко до школы, и вообще, ЦЕНТР.
Здесь начиналась и наша с мужем семейная жизнь, под трамвайные звоны и не очень стройное пение солдат по утрам - рядом было Военное Училище.
Черёмуха, сирень, тополиный пух - все цвело в положенное природой время, и мы, девятнадцатилетние супруги, любили сидеть, растворив окно, и, пожалуй, это были самые яркие мгновения юности. А если проще - это было счастье.
А наискосок, в Пятихатке, жили научные работники, старшие друзья мужа, вернее, друзья старшего мужниного брата, в крошечных комнатках, с детьми и собаками. Куча великов были нежно прижаты, чуть наклонившись, к крашеным, зелёным стенам и разноцветным клеёнчатым дверям, и мультикультурные запахи ..
Здесь писались диссеры, кандидатские, и даже докторские, а их авторы ходили по коридорам, бородатые или выбритые, в старых трико и растянутых носках. А я разглядывала жён. Жены научных работников были невзрачны, терпеливы и верны, занимались хозяйством, и вечерами, уложив детей, все собирались пить чай и пели под гитару, проникновенно и фальшиво.
Ну, по крайней мере, я так себе представляла...
"Где без тепла и света , забытые в веках
Атланты держат небо на каменных руках..."
"Атланты!" - думала я , представляя тусклые пятихаточные коридоры и верных, грустных от ожидания Пенелоп. А перемещения будущих светил от науки по этажам, в разных направлениях, остановки на лестницах, разговоры, беготня с кастрюльками, детские игры в длинных коридорах, даже вынос велосипеда, все это носило какой-то организованный, даже философский, казалось мне, характер...
Как Божий промысел.
Иногда мы сталкивались с выходящим из пятихатки знакомыми, и тогда они с мужем обменивались фразами, которые казались мне очень интересными:
- Ну что, когда ??
- Да, думаю к весне...
И они пожимали друг другу руки.
Или:
- Ну че, двигается?
- Да двигается по-маленьку..
И тоже пожимали.
Но иногда было по- другому..
- Ну! Когда??
- Да вот, в мае ... - тогда оба они издавали радостный возглас , обнимались, и хлопали друг друга по спине. И я понимала, вот оно! Свершилось что-то великое и долгожданное, и возможно, придёт конец вытянутым носкам и котлеткам в кастрюльках, и придёт Счастье.
Слово это помню с детства. Пятихатка, значит, "пять хаток", а значит, "пять этажей",- рассуждали мы, подсчитав. А почему так назвали - до сих пор не знаю. Пятихатка да пятихатка. Как и РОЗОЧКА. Никто ж не вспоминает революционерку! Я вот, розочку и представляю, темно-красную, близкую по цвету к старому дореволюционному кирпичу.
А тополя повымахали. Уже пообрезали их, пообрубали, а они опять выросли.
И училища Связи уже нет. Трагедия унесла жизни молодых солдатиков.
Такой вот Божий промысел..
Мы тоже уже давно съехали со своего любимого Тихого Центра, десять раз переехали, уехали жить в деревню, а она все стоит, зелененькая такая, или желтенькая.. Пятихаточка. До сих пор слово Общага имеет надо мой какую-то власть, держит воспоминаниями, разливается теплом по венам, жилкам и капиллярчикам, но главное... стоит же! Все оттепели, застои, перестройки - а ей пофиг! Потому что общага наша - это ПОЭМА В КАМНЕ... Как-то так...
Хотя, подкрасить к весне не мешало бы...
Или к приезду Небожителей.
БЕЗУСЛОВНО, СВЕТЛО- ЗЕЛЁНЫЙ, ЦВЕТ ПРОБУЖДАЮЩЕЙСЯ ПОЧКИ...
ФА- МАЖОР. F- Dur.