ЧЕМОДАН, ВОКЗАЛ... ЛЕНА
Как объяснить это чувство, щемящее, где-то промеж рёбер, оно конкретно, я его чувствую ? - это боль, жалость, радость, смятение, удивление, и бесконечные вопросы - Почему?? Эти "почему?" бунтуют, стучат кулаками изнутри, и я с ними строго, но они не слушаются.
О, эта мрачная суетливость!
Москвичи и гости столицы, улыбнитесь же! Я так привыкла к улыбкам!
Куда бежите, люди-пассажиры?.
В окне вагона между Красными воротами и Комсомольской я вижу женщину, и я изучаю её; она немолода, глаза её грустны, и не счастливы, она о чем-то мучительно думает, возможно, муж её ушёл к другой, молодой, и я её понимаю, и уже сочувствую, и вдруг я узнаю эту женщину, да я её даже знаю! Это я...
О, эти возвращения! Нелегко они мне даются! Нелегко.
Ну, вот и они, мои любимо-белёные Московские своды с лепниной, кажется, Кольцевая. Нет, отвыкла я от такой роскоши. От этой помпезности, так не вяжущейся с "мрачной суетливостью москвичей и гостей столицы".
Я не спешу, я иду чуть медленнее, чем другие.
А эскалатор бежит так быстро, что люди-пассажиры выскакивают как пирожки, а может кто-то и забавляется так, ну, вот сидит себе тетя, лимитчица-какая, в аккуратной стеклянной будке, (или кто сейчас, с маленькой зарплатой), в голубку рубашечке с нашивкой "М", и балдеет над нами: "Сделаю-ко я чуть побыстрее", - думает Тетя и двигает, улыбаясь, рычажок". Я к своему приземлению заранее готовлюсь, ногу приготавливаю, просчитываю и приземляюсь виртуозно и очень естественно.
Сзадистоящие и не замечают ничего.
************
Привокзальная площадь быстро поставила на место. Все упало, улетело, опустилось - планки, восторги. Узбеки продавали симкарты, тетки на ящиках и табуретках разложили предпраздничные пилотки, (рядом с другим сопутствующим товаром - было седьмое мая), одинокие непохмелившиеся растерянно бродили, шарились в карманах, сбивались в стайки.
Ненарядная толпа спешила, спешила, спешила...
Люди в чёрном охраняют эту толпу. "Черный Охранник с дубинкой" - явление особое в Новейшей. Этих охранников тысячи, и столько же дубинок по России. Я вот их боюсь, охранников, лица у них - очень спицефические. К ним бы каждому ещё по охраннику, ну это, как говорится, ИМХО, может, я пугливая такая, да вообще, не должен охранник отвечать моему чисто эстетическому вкусу. Но они кругом, в высоких, черных, зашнурованных ботинках.
Зато встречаются умные! Слышала, какой один рассуждал , что в раннем христианстве была реинкарнация, и что Христос тоже.. Что "Христос тоже" - не расслышала. Ещё Энштейн - "и не учёный совсем", до него "наши все сделали", а он "тупо списал". Так рассуждал охранник, охранявший мои вещи в камере хранения.
Но - "Багаж сдан - багаж принят"! В Москву! Меня ждут мои дома, архитектура, и улицы, по которым гуляли любимые писатели и композиторы, а если успею - в Третьяковку, как настоящий провинциал.
Однако, вернулась в камеру - забыла фотоаппарат.
- Плати по новой! - сказали мне.
- Фигу! - ответила я.
Я смотрю на мою Москву, глазами шестилетней девочки, именно тогда бабушка везла меня "смотреть столицу", в плацкарте Томск-Москва. Эти барокко, модерн, золотые купола - и синее, набрякшее небо, сквозь которое пробивается солнце, весеннее и очень сильное, волнуют меня меня до сих пор.
Я прогуляла часа два, но не увидела прогуливающихся, неторопливых пожилых людей "за ручку", нежных влюблённых, с рюкзачками, ступающих как по волнам, с сияющими, растерянными от нахлынувшего чувства, глазами. А где любовь? Куда она подевались? Возле Часовни кидали монетки и прыгали, их подбирая, какие-то бабки, шустрые и с хорошей реакцией. Я пристроилась к немецкой делегации, и какое-то время, ходила, слушая знакомую мне немецкую речь, и наблюдая восторженные взгляды и горящие глаза интуристов.
- А это знаменитый "Большой"! - говорил гид и немецкая группы выдавала коллективный возглас удивления и восторга.
Потом я отстала и заблудилась.
На Никольской я увидела девушку, худенькую, и спросила - как выйти на... Девушка с радостью ответила, и, кажется, хотела, чтобы я ещё что-то у неё спросила, я и спросила. Я сказала, что не могу понять Москву.
- А расскажите, какая она для вас?
Мы стояли под куполами. Я поняла, что Бог опять подкинул мне человечка.
Я даже не сомневалась. И даже засмеялась и спросила - ты кто по профессии? ;
"Я теоретик-музыковед". Ну, вот, говорю, коллеги.
- Я знаю, - сказала Лена, просто так ничего не бывает. Это на Троицу Господь ускоряет. До пятидесятого дня нас собирает.
Лена было девочка-старушка. Типичная, рано состарившаяся, теоретичка.
В очочках на кончике носа. Типаж. Как будто из одного кокона. Я даже в Томске таких знаю. Похожи даже внешне, как с одной ветки. И стареют по одному типу. У Лены уже нет зубов, и она специалист по Перголези, вела концерты и писала книги, но была выброшена за обочину.
- Москвы нет больше. Ты посмотри на людей. Глаз нет, посмотри.
Лена вещала, не говорила. Почему из тысяч к ней подошла? Я вяло спрашивала у себя. И уже не удивлялась.
Лена ещё рисует и живёт частниками, чтобы держать квартиру. Она просто прилипла ко мне, мы ужи шли под ручку, в толпе странных, непонятных мне гуляющих людей. Нам подмигивал Сталин и строил глазки Иван Грозный. Екатерина, в театральном платье, с мушкой на груди, приставала к мужчинам и была похожа на выпрыгнувшую, прямо со сцены, со второго акта исторической пьесы, актерку.
- Скоро все кончится. Посмотри. Ещё немного. Меня сейчас священник прогнал, - говорит Лена, и кивает на собор, - иди, говорит, и молись, всем тяжело... Зачем я ему? - и Лена прижимается ко мне, как воробей.
- Я очень чуткий, человек, - говорит она, я давно уверовала, все катится, катится... Это последние дни.
Она смотрит в небо, смешно улыбается и беззубый рот ее смешно растягивается на гладком, почти девичьем лице.
- Пойдём попьём чаю, - говорю я.
Лена сигает от меня резко в сторону, я успеваю схватить её за куртку.
Мы сидим в центре Москвы, в каком-то праздничном ярмарочном скверике и едим сладкий пирог с чаем. Горячий чай хорош. Лена розовеет. Ей хорошо.
Она заворачивает кусочек пирога в салфетку, и кладёт в рюкзак.
- Я никому не нужна, - улыбается она.
- Я мимо всего и всех. Профессор не звонит. Она показывает пальцы. - Подагра. Как будто Перголези и мои пальцы несовместимы. Я же не могу стоять как эти бабушки! (бабушки, просящие подаяния, в самом деле, стояли через каждые 20 метров).
- Я все поняла и приняла..
Мощный колокольный звон накрыл нас, небо раскрылось, наконец, и пошёл ливень. Лена смотрела мне прямо в глаза и смеялась.
До метро мы бежали молча, за руки, как сестры, потом, уже у поезда, обменялись телефонами. Проходившие мимо, холёный мужчина, и молодая девушка, неожиданно развернулись, подошли к нам, и слегка поклонились.
- Лена.. ты кто? - спросила я тихо.
- Я не знаю, - ответила она.
Я вернулась в свой вокзал. В центре вокзала стоял зачехлённый рояль.
Лена не отпускала меня. Я представила, как мы с ней скидываем огромный дерматиновый чехол, садимся, и улыбнувшись, с лёгким кивком, начинаем мой любимый ре-мажорный концерт Гайдна. Но рояль перевязан крепким канатом, основательно, морским узлом, наверное, от таких любителей, как я и Лена.
И Лена уходит, навсегда, с улыбкой, семеня маленькими ножками в больших нелепых кедах.
****************
Я споткнулась о ступеньку в журнальном киоске, так, что чуть не врезалась лбом в противоположную витрину. Продавец с рыбьими глазами не сказала мне "Осторожней, женщина!", или что-нибудь в этом роде. Я, честно, испугалась, было бы здорово ещё разбиться! Сердце моё стучало.
Я купила газету.
Уселась в кресло в полупустом зале.
Два часа ожидания и полная неподготовленность! Отложенную специально для поездки книгу Вадима М, в последний момент оставила на диване.
Я раскрыла газету. АИФ писали:" Так называемая либеральная общественность".
Я закрыла газету.
Играла "Смуглянка".
Рядом сидел дед, наверное, фронтовик, из-под рубашки виднелись провода и трубки. Напротив - красные и татуированные особи дули пиво, пряча его в пакете и отламывали батон.
Я смотрела на деда, на его суровое лицо.
Я спросила у него время. Он не сразу ответил.
- Девять ноль пять, - сказал он, подумав. Он о чем-то подумал. Он помедлил. О чем он думал?
У меня было ещё два часа . Интересно, кем он был на войне? И так же ли он молчал, как и мой дед?
Продавец кофе, в навороченном по последней модели, крошечном кафетерии, с ярко-жёлтыми стильными креслами, обслуживал молча, сосредоточенно, он меня не видел, а я ждала, заглядывала, даже ловила его взгляд, но приняла латте как чек в похоронном агенстве.
Я вообще была невидимкой!
В магазине запуталась в ценниках, и сонные ЛОЛА и ЛАРИСА, в продуктовых кокошниках и с бейджиками на развитой груди, опершись о сырки, молча "не видели", как я нервничаю и путаюсь.
Купила "Доширак "за 175 р, и два яйца "вкрутую".
- Привокзальная торговля, что вы хотите, - сказали мне кассирша, уже не в кокошнике, а почти в короне, в центре которой была витиевато уложена Георгиевская ленточка.
Побродив, и замерзнув, я вернулась на свой второй этаж. Время тянулось.
В туалете, на кассе, утопающая в искусственной зелени, сидела и ела корейскую морковку Смотрительница. Клиентки, рассчитавшись, проходили сквозь вертушку. Какая-то бабуся "подозрительно" крутилась рядом.
Пела Валерия. Я представила, как бьются, застревают в этих вертушках, немолодые женщины, захотевшие "прошмыгнуть бесплатно". (Может у них нету тридцати рублей?!!) Их стыдят, вызывают черного охранника с палкой, и вот я уже вступаюсь за одну из женщин...
- Женщина, возьмите сдачу, - это уже мне.
Мне дают сдачу жирными оранжевыми пальцами.
************
А потом я увидела мальчика! Хорошенького мальчишечку, лет пяти, и маму, няньчившую крошечную девочку в розовом, и мой мальчик ей помогал.
И тепло и радость, разлились по моему сердцу.
Это Троица, думала я.
Оставшийся час я любовалась ими. А в конце, подошла к маме и сказала:
- Какие у вас красивые дети! Сколько вашему мальчику?
- Мне пять лет и четыре месяца! - опередил мальчонка.
Прекрасная мама и дети удалились, улыбнувшись мне.
Я смотрела вслед уходящим ангелам.
- Десять ноль пять, - сказал мне мой дед с проводами, хотя я и не спрашивала, и улыбнулся.
*******************
Почему-то именно возле моего вагона не было ни одного пассажира, когда в другие стояли длинные чемоданные очереди.
Я одна плясала на страшном, пронизывающем ветру.
Проводница, в модном прикиде, со шляпкой, показала мне моё место.
В моем "пятом плацкартном" было тепло и ярко. Играла " Смуглянка", и я села.
Поезд тронулся. Больше никого не было.
Господь оставил меня на Троицу одну.
За окном замелькали берёзы. Я достала два сваренные вкрутую яйца, и вдруг все поняла, и засмеялась. Все шло так, как и должно идти. Я вспомнила своего деда. Как он выпивал в День Победы одну рюмку, один, без всяких гостей.
Я сделала погромче музыку. В десятый раз играли "Смуглянку".
Я ела яйцо, без соли, и оно было такое вкусное !
Здравствуй, Родина, как я ждала этого момента, как я ждала...