Ключник.
Часть четвёртая.
Божен встретил княжну у дверей в горницу.
- Здравствуй, светлая госпожа Аго. Благодарю тебя за труд твой. Довелось тебе натерпеться видать.
- Здравствуй и ты, Жаворонок. Чего ж ты убежал-то?
- Да я не бегал, княжна. Почитай утро всё на гульбище[47] провёл.
Глядит княжна, и впрямь – рубаха-то другая, и пояс шит иначе…
- Утопление…
- И то, княжна – овечку жалко. Да всё одно, пастырями своими приготовлена на заклание. Таков удел всякой овцы, что в шерсти рождённой, что о двух ногах ходящей. Думает, неразумная, что от великой любви хранят её от волков, да только молоко и шерсть, да мясо и шкура – вот истинно к чему любовь пастырьская. Да уразуметь то овце не дано, что рогатой, что из человека сотворённой.
- А утопление…
- Не осерчай, госпожа моя, но стали вы с Хусдазадом воскресителями для овечки неразумной. Я же не ходил из терема. Пруточком тем, пособляла ты морок держать. Мне ходить туда было никак нельзя. Да и какое же из воды воскресение.
- От чего так?
- От того, что кресе – огонь значит. Тот, кто огонь истины для себя открыл, в нём дотла старым собой сгорает, да из того пепла и рождается существом обновлённым – оно и есть воскресение. А от чего мне туда ходить не гоже было, так от того, что рано мне открываться да с Сонирилом тягаться. Прими, светлая, мою благодарность, да дозволь отлучиться.
- Ох, многое мне ныне изведать желаемо. Стать тебе мне наставником. Да не смею держать тебя. Ступай же.
- Благодарствую, светлая госпожа. А ты поостерегись сегодня – не ходи из терема.
Поклонился Божен земно, да вышел вон.
На двор спустившись, пошёл в гридницу[48], десятникам передать наказ от конюшего Вячко. Гридница была устроена по старому стилю, по братскому. На четыре стороны отходили длинные срубы, съединяясь крестом. Центровая клеть была выше прочих. В ней же по центру был сложен большой очаг. Топилась гридня по чёрному – дым выходил в дымицы – волоковые оконца[49]. В стародавние времена вся гридня-дружина собиралась здесь с князем и прочим людом судить да рядить. Дабы образ Хорса – солнца светлого, порукой был, да от кривды в делах берёг, да самого Семаргла Сварожича, бога огненного призывали в свидетели слов своих да обетов даваемых.
У очага сидели северяне, да несколько из русичей, десятников княжеских. Стоял там и Андрей, красуясь в новом доспехе, подаренным Блудом самим. Золочёная чешуя, шишак с бармицей[50] сияли в неровном свете очага и масленых каганцев[64] зажжённых во множестве. В одной руке держал старший княжич чарку с брагою, другою, приосанившись, возложил на украшенное камнем навершие прямого меча. Пьяная улыбка блуждала по его устам. Едва покачиваясь, и плюя слюною, он громко хвастал великими делами своими.
- …добром говорили – примите святое утопление. И что? Да, что с них, собак немытых… Тогда Добрыня подошёл со слободы, а мы с Путятой по ночи терема запалили. Они, дурачьё, бежать, да на пики, они обратно - огонь да стрелы наши. Тут и взвыли поганые. Пощады да живота взмолили. Я бы всех бы и спалил, чтоб иным впредь не повадно было противиться, да Добрыня не дал. Всех провели чрез утопление. Кого за загривок сволокли. А некоторых, вот смех – течением отнесло на стремнину, утопли и так и не воскресли более.
Андрей икнув, засмеялся – будто барашек друзей окликнул.
- Потом оно, как по книге святой, ведунов всех, да ворожей богомерзких повыволокли да конями, кого порвали, кого так потоптали. Опосля пошли их идолища поганые рубить. Да самих заставили валить. Кто в отказ шёл, знать господа сердцем-то не принял, тех сразу порубили. Часть столбов, значит, в реку стащили, часть запалили, от смех-то – рыдать дураки стали, что над убиенными. Добрыня им так и говорит: «чего жалеете? Что проку вам от них, коль себе помочь не могут».
И опять, будто барашек заблеял. Тут увидел он Божена, стоящего поодаль.
- Эй, дурак, чего тебе здесь!?
Божен подошёл ближе. Поклонился.
- Добрым витязям Вячко слово послал, что время ныне коней ковать. Срок верный пришёл.
- Срок верный? Да не иначе Вячко ворожит, да сроки ведьмовские исчисляет! Нету сроков. Во все времена лишь только воля господа нашего! Лишь праведным рабам его награда на все времена, а погани всякой хоть уворожись… Да не ты ли сам…А ну, сказывай! Всё скажешь, доподлинно! Ты сын бесовский! Говори, пёс!
Андрей выхватил меч, и выставив его пред собою шагнул к Божену. Да запутался в ногах и растянулся на полу, меч-то выронив. Шагнул ближе молодой волхв. Одной рукою меч взял, другою упавшего под руку. Поднявши Андрея на ноги, ему отдал меч-то.
- О чём сказать тебе, княжич? О чём поведать?
Старший княжич, поджав губы, вперился в Божена мутным взглядом. В руке качался меч, что ковыль на ветру. Тут он заметил за поясом у брата пруток резной ореховый. Осклабился. Выхватил его, да в очаг бросил. Вспыхнул пруток голубым огнём. Что за диво – то не блики огня, не отблески каменьев, сам Божен покраснел как в бане, а по лицу и рукам его начали знаки, будто руны светиться да переливаться. Да пропало наваждение.
- И то верно. Давно надо было! – поклонился Божен земно – Благодарю тебя, княжич.
Потом наклонился ближе, да шепнул Андрею на ухо – а что привиделось с пьяного глаза, то позабыть лучше, не то решит преподобный, что одержим ты нечистым, а ведь оно не так вовсе. Знать померещилось.
Отпрянул от него Андрей, еле на ногах устоявши.
- Я!? Да ты кланяйся, кланяйся! Я, почитай, князь здесь! Я уже след добыл и преподобному отдал…
Захлопнул рот. Вытаращился, да бросился бегом к выходу.
Как пошёл Андрей на Божена с мечом-то, в гриднице тишина стояла, только сучья в очаге постреливали. Лишь теперь, вздох шорохом, что ветерок по листве прошёлся.
- Оно же чем меньше, оно значит и легче, а том оно глядишь и дальше. Да не уразуметь мне-то, дураку-то. Не осерчайте витязи, да время-то коней ковать. Вячко, значит, просит передать. Не осерчайте.
- Уразумели мы, Жаворонок. Благодарствуем. Ступай себе.
Поклонился Божен, да и вышел.
***
- Блуд торопит нового князя сажать. Много от Кирина препон творится. Не сердцем он с господом нашим.
- Да уж не долго осталось. Сегодня змеёныш-то и взбесится да придушит постылого. А коли не выйдет у ублюдка, след есть, да в придачу Андрей имя Кирина вызнал.
- Сокровенное?!
- Его.
- Так почитай нам Кирин и не указ более! А как вызнал-то?
- Умом от господа нашего наделён, не иначе. А дело, сказывает, так было: за слободой бабка жила – мамушка князева, кормилица значит. Пошла она за водою значит, а Андрей-то ей в колодец дурман травы зелье вылил. Вот бабку и стало бесами крючить. Стала она князя, что сынка звать на подмогу-то. Она и так слепа почти, а коль дурман травы напиться, так и сокол зайца с рыбой попутает. А Андрей стало быть, бороду нацепил, да к ней. Колыбельную напевает, что от отца слышал. Дура старая и нареки его по имени, за Кирина принявши. Уда звать его.
- А бабка не скажет кому?
- Бабка уж никому ничего не скажет –её тогда же скрючило, да отдала душу нечистому, ведьма старая.
-Добро! А след как? Не сказывал?
- Да уж сказывал. Кирин-то что смерд, пошёл с холопами сеть тянуть.
- Ну?! Тьфу ты! Что за князь?! Прости господи!
- Ага, так и есть, сапоги скинул да пошел, значит. А там бережок то мягкий. Вот Андрейка-то подождал немного, чтоб солнышком присохло, а потом глиной-то мягкой и замазал значит. К вечеру вернулся да вынул. Всё по чести.
- И слово сказал?
- Говорит сказал. Да не мог спутать, он святое писание сызмальства назубок знает.
- Да, славный будет князь новый – вот истинно опора церкви святой нашей.
- И Блуду он мил. Вон как подарками одаривает.
- А как будет, что бес в змеёныша вселился после утопления-то святого. Толки пойдут.
- Не пойдут. О том не думай отец Хусдазад – кто из овец мыслить может. Как скажем – одержим ибо от чрева поганого ведьмовского, так знать и будут толковать.
- И то правда, твоё святейшество. Идём же. Полуночь близится. Верк уж заждался поди.
Таясь в ночи, подошли попы к терему, что над капищем старым построен был. Отворили двери. На возвышении у стола суетился Верк Калодот. На высоких подставках мерцали восковые свечи. Шитые золотом покровы, коими укрыт был мертвяк, лежащий на столе, казалось, светились и переливались красным огнём в сём колеблющемся свете.
- Принёс? – хриплым шёпотом спросил Авдикий.
Верк, который стоял на коленях и раздувал на жаровне угли, не оборачиваясь, похлопал по кожаной фляге висящей на поясе и сказал – Хвала брату кудеснику! С его порошком она жидкая сколь надо[51].
- Да, но я бы предпочёл по старинке – из горла сразу. Всё тихо?
- Тихо.
- Не найдут?
- Не должны. Река унесёт. А вынесет где, так и какой спрос – кругом люди лихие.
- Чистая?
- Я не трогал. А для прочих мала больно. Кто бы сподобился.
- Хвала господу.
- Начнёмте.
Авдикий взял у Верка флягу и встал в голове мертвеца. Верк с Хусдазадом сняли золотые покрывала и перевернув расстелили неподалёку от стола. На обратной стороне покровов начертаны были странные знаки – звёзды и символы. В центр одной звезды поставил Хусдазад жаровню. Авдикий откупорил флягу, Хусдазад взял светианскую книгу света, Верк чашу с окроплёнными кровью волосами Божена, срезанными на обряде утопления, по утру сего дня.
- О праведный – забасил Авдикий – Плоть от плоти господа нашего. Ставший вместилищем духа господа дасуни. Истинно явленный человекам господь живой! Умертвивший сорок тысяч грешников. Ты, чьё имя благословенно для праведников и повергает в ужас врагов наших. Услышь нас!
Авдикий наклонил флягу надо лбом мертвеца и несколько тягучих капель вылилось на тёмный пергамент высохшей кожи. Кровь впиталась без остатка, лишь легкий дымок повис над челом.
Далее вступил Хусдазад.
- Я топтал точило один, и из народов никого не было со мною; и я топтал их во гневе моем и попирал их в ярости моей; кровь их брызгала на ризы мои, и я запятнал все одеяние свое; ибо день мщения — в сердце моем, и год моих искупленных настал. Я смотрел, и не было помощника; дивился, что не было поддерживающего; но помогла мне мышца моя, и ярость моя — она поддержала меня: и попрал я народы во гневе моем, и сокрушил их в ярости моей, и вылил на землю кровь их.
Авдикий опорожнял флягу – он окропил глаза, руки и грудь мертвеца, окропил стопы и под конец чтения вылил большее в разверстый рот его. Всякий раз с дымком кровь всасывалась в мёртвое тело не оставляя никаких следов того. По жертвенному терему прошёл ветерок. Колыхнулось пламя свечей. Что-то похожее ни то на стон, ни то на хрип почудилось пребывавшим там. В сей же миг, Верк вынул из чаши волосы и бросил их на жаровню. Они зашипели, сгорая и сворачиваясь и смрадно дымя.
- Вот раб твой Мариав – продолжал Хусдазад – прими тело его! Возьми тело его. Владей телом и разумом раба твоего Мариава. На волю твою предаём мы раба сего. Иди, убей Кирина! Иди же, задуши отступника! Растопчи отворотившегося от истинного господа нашего! Твори святое мщение! Убей грешников града сего!
Весь город словно обезумел – в каждом дворе завыли собаки. Овцы, коровы, свиньи, все заголосили, что есть мочи. Лошади метались в конюшнях, брыкались и бились грудью о стены. Стаявшие на страже выхватили мечи, но мечи дрожали в руках, а воины в ужасе вжались в стены. Лежавшие же в опочивальнях, свернулись там укрывшись с головою. Ужас. Ужас пал на город. Читавшие светианские книги уверовали – вот он, конец всего света!
Всё закончилось также неожиданно, как и началось. Собаки перестали выть. Звери метаться, хоть и продолжали дрожать всем телом. Только холодный липкий пот, и дрожь в членах напоминали людям, что за кошмар они пережили только что.
- Свершилось! Ныне ступай Верк в терем. Возьми топор. Справишься?
- С дурачком-то – Верк усмехнулся.
- Ты сам дурак Холодот! Дурачок ныне великим духом одержим.
Улыбка сползла с лица убийцы.
- А княжна? Ты обещал.
- Если змеёныш не удавит её сегодня. Лучше бы удавил. Рано не суйся. Пусть задавит поболее.
Авдикий вытряхнул остатки крови из фляги в золочёную чашу. Оную подняв на головою, подошёл к кащеевой руне, что на стене была. Бормотал что-то. Потом, обернувшись, поставил чашу на грудь мертвяка и осенил себя кащеевым знаком. Верк подошёл и встал на колени пред Авдикием. Тот, продолжая бормотание, опуская пальцы в чашу, нанёс преклонённому на лоб кащеев знак, после отпить дал из неё. Верк поцеловал чашу и руки епископа, осенил себя знаком кащеевым также, и терем покинул. Накрыв мертвеца золотым покрывалом, Авдикий и Хусдазад вышли следом.
Жертвенный терем стоял на взгорке, на обрыве речки Ситки. До палат княжеских полверсты по малой тропе, да с версту, коли через город идти. Верк напрямки двинул, а попы кругом.
Ночь безлунная, да вдобавок хмарь на небе. Верк шёл не спеша, едва не ощупью. Вдруг запнулся о что-то лежащёё поперёк и растянулся на земле.
- Да, чтоб тебя леший подрал! – поднимаясь на ноги, он вляпался рукою в лужу. Тёплое ещё, липкое, густое… Кто-кто, а Калодот, ничто так не любивший в жизни, как умертвлять что человеков, что зверьё разное, мог распознать кровь что на ощупь, что на вкус, что на запах. Кровь. В луже крови, поперёк тропы лежало что-то, о что он споткнулся. Верк ощупал руками – шерсть густая. Псиной разит. Горло вырвано.
- Это что ж это?!
Верк схватил за темляк[52] и вытянул засапожник[53] - нож кривой о четырёх гранях. Говорили - даже в бане при себе держал рядом.
- А ну кась! – пригнувшись, сжимая в руке нож он двинулся снова.
Подуло. Разнесло немного хмарь. В звёздном свете различимы стали силуэты. Далее на малом пастбище разглядел светлые пятна - с десяток овец подранных в клочья валялись в тёмных лужах. Куски шкур были во множестве. Какие висели на плетнях даже.
Впереди сверкнула пара глаз. Верк собрался. Перехватил нож по удобнее. Изготовился встретиться с волком.
- Ну, давай, серый!
Растянуло небо белее прежнего. Перед ним стоял небольшой барашек. Верк огляделся по сторонам. Никого более. Расслабился, в рост встал.
- Свезло тебе, значит…пока. – улыбнулся – скоро гулять будем на поминках по князюшке. За одним столом с тобой встретимся. – рассмеялся хрипло.
Ещё раз сверкнули глаза, будто искра прошла. Вдруг барашек вперёд бросился. Никогда ещё Калодот не видел, чтоб что-то двигалось столь быстро. Не успел ни отступить, ни закрыться. Рогатая голова камнем ударила в причинное место. Человек согнулся с хриплым выдохом. Тварь подпрыгнула, зубами вцепившись в горло вырвала кусок. Верк завалился на бок. Пульсируя, густые потоки полились на тропу. Человек дёрнулся ещё раз пять и замер, уставившись в небо стекленеющими глазами, и сжимая в руке бесполезный нож. Барашек наклонил голову на бок и поглядел на него. Промекал. И помахивая хвостиком, стал лакать тёплую кровь.
Авдикий с Хусдазадом ещё издали услышали шум переполоха и увидели отсветы факелов от княжеского терема.
- Готово, поди…
- Хвала господу всего сущего.
Они двинулись скорее. Однако увиденное… На дворе стояло с дюжину гридей – дружинников княжеских. Трое лежало недвижимы – у одного горло вырвано, у других двух ноги поломаны. Из тех, кто стоял, кто укрылся щитом сам и закрывал лучников, кто держал факела, кто мечи обнажил, кто алебарды длинные сжал. По двору метался барашек. Скорость его была невиданной. Он пытался пробиться в терем. Ударяя в щиты, валил человеков, но тут же отскакивал от алебард и мечей и факелов, коими пытались достать его ратники. Лучники не могли попасть в него – всякий раз оказывался он уже в месте ином, а стрела вонзалась в землю. Стоящий на крыльце поймал на прыжке - и стрела пронзила твари ляжку. Барашек остановился на миг. Откусил стрелу. Разбежался и подпрыгнув на пару саженей[57] пробежал по стене, оказавшись у стрелявшего рядом. Там вырвал зубами лучнику щёку, сбил с крыльца другого воина, но чтоб не оказаться под алебардой, спрыгнул наземь. Кто-то заметил попов:
- Святые отцы! Святые отцы! Не иначе нечистый… Спасайте святые отцы!
Авдикий оказался смышлёнее – покуда Хусдазад пялился на творимое, приподнял полы рясы да бросился бежать. Хусдазад, вцепившись в кащеев знак пытался отступить в темноту.
- Господь, господь мой Игава спаси раба своего. Спаси от…
Тут одержимая тварь со всего маху ударила того под живот, в промежное место. Хусдазад завопивши, бросился было бежать, да запутался в юбках, упал на грудь. Баран вскочил тому на спину, да спрыгнул скоро, остерегаясь стрелы пролетевшей.
С иной стороны вышел к свету Божен.
- Куда, дурак?! Беги! Прячься! – крикнул кто-то из витязей княжеских.
Божен подошёл ближе. Безумная тварь обернулась и бросилась на новую жертву. Баран летел на него, но будто разумом наделённый, делал порою скачки, берегясь стрел летевших. Божен стоял не шелохнувшись. Лишь когда оставалось менее локтя, повернулся едва, пропуская зверя за спиною, да наклонившись ухватил за рог. Провернув над головою бросил в стену терема. Баран ударился боком. Упавши на землю сломал заднюю ногу. Кость белая торчала наружу. Но встрепенувшись, на трёх ногах снова бросился на княжича. Тем же манером Божен пропустил того мимо и ухватил за рог. Опять же крутанув над головою, ударил о землю, что было мочи, сверху сел да голову провернул. Поднялся княжич со зверя-то. Тот лежит мешком. Да вдруг подниматься начал. Кости наружу торчат. Голова рогами вниз мордой кверху повёрнута, а зашагал. Онемели все. Ни кто ни шагу ступить, ни оружие поднять, ни слова молвить. Тогда схватил Божен зверя за шею-то, прижал к земле, придавил сверху коленом, да зашептал:
Законом от Рода
Всякому место
На алатыре священном отмечено.
Сварогом с Ладою
Тебя заклинаю
Изыди пустынный дух!
На веки веков нет тебе места в Яви
Отсылаю тебя в твоё царство пекельное.
Отныне навек там теперь запечатан ты.
Не являться тебе более.
Да вход на веки вечные затворяю я
Да печатью Семаргловой
Запечатаю. Рарогу соколу[73]
Плоть сию отдаю я на очищение.
Задёргался под рукой его одержимый. Засучили по земле ножки. Заскребли косточки белые. Затрясся весь. Раздулось брюхо, да изо рта дым пошёл. Глаза ввалились да высохли. Рёв раздался из пасти отверстой. Обратился на шее шнурок кожаный в пепел, да руна кащеева, что висела на нём, оловянною каплей на землю упала. Обмяк в тот же миг. Поднялся Божен на ноги.
- Хвала богам и духам предков – прохрипел кто-то из воинов.
Зашевелились. Кто-то подошёл к павшим. Их подняли и понесли в гридницу. Кто-то подошёл к Хусдазаду, провалявшемуся всё время, уткнувшись мордою в землю, да закрывши руками голову. Его подняли на ноги. Остальные обступили Жаворонка, не зная, что и сказать. Был средь них сотник Смага. Он земно поклонился Божену.
- Благодарствую…княжич – впервые так обратился старый воин. Развернулся и зашагал в гридницу, выкрикивая на ходу – Хижа, вино грей! Жуяга, лубки тащи, проворнее! Годун, ступай к князю, доложись да проведай!
- Истинно, истинно господь послал тебя избавителем! Очищенный святым утоплением! Так даровал тебе вседержитель ум и силу на избавление! Восславим господа нашего, господа дасуни. – Хусдазад немного хрипел. Немного заикался. На лице застыло дурковатое. Брёл к Божену. Занёс руку – осенить того знаком кащеевым, да что-то в спине щелкнуло, руку как есть свело.
- Не иначе твоими молитвами, отец Хусдазад. – Божен коротко поклонился и ушёл следом за Смагой, пособить…
***
Авдикий с Хусдазадом пялились на то, что осталось от мертвяка Сонирила. На столе, под нетронутыми покровами, оказалась лишь кучка серого пепла да опалённый череп. Правду сказать и череп от чего-то вытянуло, и стал он более походить на овечий.
- Амфилохий с нас живьём шкуру спустит.
- Свалим на змеёныша.
- Ты дурак, Хусдазад. Если скажем, что волхва проглядели, то… Лучше не говорить.
- Тогда либо, чтоб с теремом сгорели, либо лихие люди святые мощи покрали, да неведомо куда дели.
- Это дело уже. Да без Верка… Его люди никого более слушать не станут, да поди найди их.
- Тогда, знать лиходеи, из необращённых терем святой спалили. На дыбе-то скажут. Тут сам Кирин поперёк не пойдёт.
- Да, это уже ладно. Так и поступим. Да и на счёт Кирина… Посылай за пресвятым Дисаном. Хотя так долго выйдет. Бери след да сам к нему езжай. Сонирила я схороню пока. Потом как Кирин занедужит, так всё на волхвов поганых и спишем и Кирина и терем с мощами.
- Вот за что ты у нас и отцом зовёшься! Поспешим.
- Да ты зато… Ублюдка теперь не прижмёшь. Так распелся ты о силе святого утопления, что… Да и дружина теперь за него встанет… Тяжело нам без Верка будет.
- Может старший Калодот и без Дисана управится? Он тоже книгочей знатный.
- Было б любо. Пусть делает. Времени нет у нас. До снега надобно мощи вернуть, знать и лиходеям нашим поторопиться следует. Пусть Суимвл след берёт, да, чтоб не тянул. Месяц ему чтоб Кирина извести.
***
Отошёл ревун месяц. Листопад наступил[54]. Повинился Божен перед князем за притворство своё. Открылся, как есть. Не серчал Кирин на сына. Оно и понятно к чему всё было надобно.
Многое Аго узнала. Светлый ум к учению тянется. Полюбилось ей учение старое, наука ворожеев русичей.
-… так и выходит, что волхв-то он и не то, что человек почти. Потому как волхвом только воскреснуть можно. То есть старое всё, что думал, что ведал сгорает в пламени истины, а из пепла-то уже иной возрождается. А тот, кем он возрождается, уже суть свою божественную ведает, да законы по коим мир вертится воочию зрит.
- Хочешь сказать, он становится равным богам?
- Нет, княжна. Равным можно назвать то, что отдельно друг от друга. А здесь ты понимаешь, что ты и есть и Род и Сварог, и Лада и Макошь. От того для себя ведуны и обрядов не творят, за ненадобностью.
- И ты, ужели в краю сём дивном пребываешь?
- Нет, госпожа моя. Я лишь на тропе стою с коробом знаков, да боюсь, как бы луну с перстом не перепутать.
- Как так можно? – улыбнулась Аго.
- Да проще простого. Скажет наставник: «вон луна, гляди», да перстом-то на неё и укажет. А дурак возьми и подумай что перст луна и есть. Это о том я, что всё что услышать от кого можно, всё что знаками записать, будь то буки, будь резы только персты есть, что на истину указывают. Да в направлении том самому шагать надобно. А как дойдёшь, то всё что ведал и сгорит в том пламени-то. Тогда волхвом и назовёшься. А иной бывало, так персты эти любит, что и идти не хочет, чтоб не случилось с ними чего, оберегает, да проверять не решается. Во как!
Зачастили дожди. Промозгло стало по утру. Развезло дороги, да леса почитай обнажились вовсе. Занедужил Кирин. Странная болезнь свалила князя в одночасье. На заре началось. Сперва только жаром горел. Жаром сухим. Потом же кости ломать стало – локти, бёдра, колени, да голову будто клещами давил кто. Сильный был муж Кирин Князь, да стонал, а порою и в крик орал. Заходил Авдикий, говаривал – знать любезен ты господу нашему, что шлёт тебе муки сии. Молиться наказывал усерднее. Улыбался в бороду. До полудня Аго, пыталась беречь сама, лоб охладить, маковым напоить отваром – боль снять. Да к полудню и вовсе страшно стало: кожа обвисла складками, по телу пятна пошли бляшками. С пятен тех волосья повыпали, а сами они запали глубоко. Носом кровь пошла. Лицо застыло маской мученической, глаза помутнели бельмами, да закрываться перестали, Потом суставы набухли да почернели, да куски плоти отходить стали – персты отделяться.
Споро послала княжна Божена разыскать.
- Скорбная болезнь[55]. Да только не бывает так, что за един светлый день ... Если только не навёл кто. Но то надо истинное имя знать, или на след сворожить… На след сворожить… Он же так и сказал - след добыл, а я-то[56] … Я вот что, светлая госпожа ... Поздно послала за мною, да что теперь жалеть о минувшем. Я его святым зерцалом – заклинанием накрою, от того ворожба чёрная на колдуна обратно перейдёт, да только чтоб князя к прежней жизни вернуть, тут вода нужна чудесная.
- Делай! Делай, витязь мой! Молю тебя! Спаси его! Ты единственная надёжа моя. Где? Где той воды взять? Куда послать? Как распознать её научи! Сама хоть за тридевять земель поскачу, хоть ползком отправлюсь! Научи, господин мой!
- Вода нужна живая и мёртвая. Где достать её и сам доподлинно не знаю пока. Да сыскать её мне сподручнее. Ныне же оставь меня. Добрый конь мне надобен. Ты пойди снаряди его. Я же с отцом побуду, да ворожбу отгоню лиходейную.
Как повелела княжна, снарядил Вячко коня княжьего , богатырского – косая сажень в холке.
Крутился рядом Андрей пасынок её – узнать, куда отец сбирается, да отослала его Аго прочь. Разобиделся княжич, отошёл, да схоронился неподалёку. Глядит – дурачок идёт, а ему коня отцовского подводят. Ну думает влетит Вячко за самоволье такое – дурака да на княжеском коне катать. После видит, обнялся Божен с конюшим, туесок взял заплечный. С княжной друг другу поклонились земно. Вскочил Божен в седло.
- Добудь, друг мой, добудь той воды живой и мёртвой, спаси суженого моего. Спаси светлого князя.
- Живота не пожалею, добрая госпожа, добуду воды. – погладил коня по шее ласково, тот вскачь с места.
- Воды живой и мёртвой? Что ещё за напасть колдовская? – прошептал Андрей, выбрался тихонько со двора, да бегом к Авдикию.
Добежал до горницы епископской. Дверь отворена. А там Хусдазад кричит почти:
- …да, и смрад! Смрад значит! Зайду думаю, ага. Там смрад, что сто покойников! Захожу в келейку-то, там жижа. Жижа чёрная! В ней кости значит, в жиже-то. Кости! Книга святая и след глиняный крошевом! И смрад! Ага, кости Суимвла-то! Только кости от Калодота осталися! Так в жиже чёрной и лежат, значит! И смрад остался ещё, ага!
- До коли же нам терпеть бесовское отродье!? Давай северян, пусть притащат! Тебе чего?- Авдикий заметил Андрея.
- Ускакал змеёныш. На батюшкином коне. Говорил за водою живой и мёртвой.
- Ужели и вправду есть чудо это?! Пусть его пока! Собирайся Андрей в дорогу. Добудь это чудо чудное и диво дивное! Слыхал я, воистину чудеса творит… Церкви святой это чудо надобно! Собирайся, следом скачи, проследи за змеёнышем, добудь мне воду эту, к вящей славе господа нашего. Скачи! Добудешь – будешь не только князем, но причислен к лику святых угодников господа дасуни!
Вот старое лесное капище. Огнём пожженное, столбы повалены. Да силы там копилось лет так тысяч пять – не избыть её всю за десяток лет. Спешился молодой волхв, достал из туеска хлеба и соли, что Вячко ему снарядил. Поклонился хозяевам места, и духам лесным, и предкам родичам. Хлеба поднёс с солью. Сел, да птицу призвал белую. Птицу матушку.
Прилетела как есть, вопросила, о чём мол печалишься. Навели, говорит, на отца болезнь скорбную. Без воды живой да мёртвой, не обратить того заклятия.
- Воду найти ту не сложно – текут те ручьи с камня Алатырь. Да с той поры как Китаврас стену построил вкруг, смешались потоки. У брата моего названного Искреня, дочь есть Весея. Он от рода самого Велеса. А в ней сила крови прабабкиной возродилась. Она способна потоки разделить, да воду живую отделить от мёртвой. Ищи Искреня Зиму. – промолвила и упорхнула.
Расчистил Жаворонок поляну. Очертил круг. Начертал в круге том знаки – руны чудесные. Коня привёл.
- Конь чудесный, конь богатырский. Конь быстроногий. Верно ты служил князю батюшке, сослужи и мне службишку. А как вернёмся отпущу тебя гулять в рощи Ирия. На молочных берегах гулять с коровой Земун.
- Тебе, молодому волхву, заветы Рода хранившему, утробу плотию живых не набивавшему готов служить.
Поклонился коню Божен. Поднёс ему хлеба с солью. В центр круга поставил. Да выкрикнул слово рунного волка, что открыл ему Велимудр Волк. Зашумели деревья. Травы всколыхнулись. Словно облако коня-то окутало, или сам он стал этим облачком. Засветилось в нём что-то, будто радуга брызнула. Да радуга та будто светлячками обратилася, а светлячки-то те, вместе собравшись, явили зверя. Стоит в круге волк огромный – в два аршина[58] ростом, лапы необъятные да пасть двухфутовая. И вроде серой масти, да порой словно искра пробегает.
- Послужу тебе Божен, молодой волхв, правдой по уговору нашему. Говори, чего надобно.
- Любо мне отыскать Зиму Искреня, брата названного Буданы матушки, отца Весеи дочери.
- Садись на меня, молодой волхв. Поедем, отыщем твоего Зиму Искреня.
Сел на волка Божен. Вцепился в мех серый длинный. Напружинились лапы звериные. Хвост стрелою. Прыгнул, стало быть, да выше дерев. Так по небу и помчался, только мелькают внизу поля и дубравы, озёра да реки.
А на ту пору, как садился на волка Божен, к той полянке Андрей тайно выбрался. Видел всё. А как ускакал в небе серый зверь, плюнул в сердцах
- Вот ведь как, отродье бесовское.
Да поехал обратно в город Выривец. О новых напастях Авдикия уведомить.
.