Ключник.
Часть вторая.
Прошло дважды по семь да ещё два лета.
К лодочной переправе подошла крепкая старушка с рослым пареньком. И вроде складен паренёк был, да видно дурачок – глазками-то всё в бок смотрит, отвечает нескладно, да палочку баюкает. Да и было бы какое сокровище – орешника сухого ветка вся жучками изъеденная.
Переправились через Ситку - речку не широкую, да вошли во врата славного Выривца, города белокаменного. Старушка Бабура испросила дозволения князя видеть, да словом с ним с глазу на глаз перемолвиться. Всё рассказала поведала, как нашёл их Хусдазад поп, да как дитя она под мороком княжны прятала, как пошла горемыка неведомо куда, да как нашёл их Велимудр волхв Волком прозванный. Да как рос там сынок его скорбный. Опечалился князь Кирин, что сынок его дурачок, да принял к сердцу. А Бабура поклонилась, да в путь обратный отправилась
Князь позвал к себе близких своих: княжну новую Аго рода царей эгейских, Андрея - старшего сына, да Авделая – младшего. Быстро слух прошёл, что княжич новый объявился – ведьмы сын. Епископ Авдикий, да Хусдазад поп тут как тут.
- Почём знаешь,- Спрашивают - что сын твой.
- Кормилица, - Говорит - поведала, как дело было, как разродилась княжна, да померла в горячке.
- Что за кормилица, где такая?
– Да ушла уже.
- Что же так? Ведь родная почти. Отыскать надобно. Оказать почести.
(Да к слову, искали усердно служки поповские, да Бабура-то как в воду канула.)
- Ужель только на слово бабе поверил?
- Не только – Князь ответствовал – знак на нём есть родимый. На плече, как у Андрея – на коловрат похожий.
- Отметка бесовская! – прошипел епископ.
- Да леп княжич. Станом гибок. Ланиты румяны. Губы как смоквы. А что умом слаб, так на то видно воля господа нашего – из стана нечистого привести его в собрание праведников, ибо чист есть аки агнец господень. Невеста пречистая в ожидании суженого. – Хусдазад весьма изменился: бородёнка повылезла, фигурою более напоминал изрядно раздобревшую купчиху, в добавок взял себе привычку сурьмить брови.
Услышав это Андрей нахмурился. Красивые губы под небольшими усами презрительно опустились. – Имя-то есть у брата нашего, иль он и говорить не умеет?
Паренёк не ответствовал. Смотрел куда-то в угол, да палочку свою поглаживал.
- Как тебя зовут, дитя. – голос княгини Аго прозвучал нежной музыкой.
- Жаворонком кличут, светлая княжна, - сказал паренёк и земно поклонился.
- Имя-то у тебя есть, или только прозвища поганые языческие? – снова встрял епископ Авдикий.
- Боженом зовут, добрый человек – и снова поклонился.
Авдикий aж покраснел от гнева – Какой я тебе человек, червь!? Аз есмь святой отец Авдикий!
- Так бабка сказала отец вон тот, что на стуле? А какой человек, не ведаю. Вразуми дурака, не сочти за труд. – и Божен опять поклонился.
Авдикий покраснел ещё боле. Он уже только пучил глаза и шипел. Хусдазад смотрел умильно. Андрей хмурил брови, не зная как ещё выразить презрение. Авделай, хоть и был от природы добрее, во всём желал подражать старшему брату, от того хмурился и того больше. Лишь Аго улыбалась от сердца, хоть и не показывала это злобливому попу.
- Не сердись, епископ. Се есть ангел не вкусивший запретного плода. Не ведает хорошего и дурного, но помним, что таких есть царствие небесное. Если позволит светлый князь, я возьмусь научить его.
- Возьмись княжна – промолвил князь Кирин – позаботься.
- Помни! Помни, что говорил преподобный Варлаам Иерапольский: «Наказывай сына своего в юности его, и упокоит тебя в старости твоей, и придаст красоты душе твоей. И не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрет, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти. Любя же сына своего, учащай ему раны - и потом не нахвалишься им. Наказывай сына своего с юности и порадуешься за него в зрелости его, и среди недоброжелателей сможешь им похвалиться, и позавидуют тебе враги твои. Воспитай детей в запретах и найдешь в них покой и благословение. Понапрасну не смейся, играя с ним: в малом послабишь - в большом пострадаешь скорбя, и в будущем словно занозы вгонишь в душу свою. Так не дай ему воли в юности, но пройдись по ребрам его, пока он растет, и тогда, возмужав, не провинится перед тобой и не станет тебе досадой и болезнью души, и разорением дома, погибелью имущества, и укором соседей, и насмешкой врагов, и злою досадой.» Я пошлю весточку преподобному Амфилохию – выдохнул Авдикий и покинул палаты.
- Позвольте и нам идти отец.
- Ступайте. – Авделай и Андрей сдержанно поклонились и вышли следом.
- Светлая княжна, приведи его скорее к святому причастию, ознакомь с основами святой веры нашей, дабы можно было скорее дать ему утопление - вывести из мрака языческого и спасти от геенны огненной. – пропел Хусдазад и спешно отправился за Андреем следом.
- Больно мне видеть его, Аго. Куда пристроить? Как не изломать душу его в этом вертепе разбойничьем? Позаботься о нём. – и Кирин вышел.
- С радостью, мой князь.
Княжна Аго обняла Жаворонка за плечи – Пойдём княжич, я покажу тебе лики чудовищ. Ну и покормлю конечно. – Она улыбнулась и совсем по матерински повела его прочь.
Тем временем Хусдазад догнал Андрея и схватил того за руку
- Огорчил я тебя, мой светлый витязь? Горестно мне видеть печаль на светлом лике твоём – он погладил княжича по щеке – Прости коли обидел. Позволь искупить. Нет греха, что не прощается покаянному. Накажи меня сегодня вечером – и поп поцеловал руку Андрея, что прижимал до сих пор к груди.
Андрей улыбнулся – Ой смотри, накажу! Ой накажу! Взвоешь! - Отнял руку и зашагал прочь. Хусдазад закусил губу и улыбнулся.
***
Худо-бедно объяснялся Божен с княгинею Аго. В тягость было бы жить во светлицах княжеских. Потому испросил дозволения жить с людьми дворовыми. Старший конюший Вячко - человек старый, давно отдавший замуж дочерей своих, не будучи благословлен сыновьями , жил со старою же своею женою один. С ними Божен и поселился. Да и столовался там – неловко было ему за княжеским столом. А по хозяйству в подмогу был весьма сподручен. Кони слушались его на диво. Или когда подоить надо - всё легко. Да и силён не по годам – когда воды принести, али дров нарубить. Нарадоваться не могли старики на внучонка такого. Потом в пастушки напросился. Боялись сперва – дурачок ведь, того и гляди, сам заплутает, дорогу позабудет, ан нет – и сам придёт до зари и всех приведёт, ни один не потерялся. И скотинка с ним - все сыты, довольны, напоены да лаской напитаны.
На заутрене выходит на улицу, на жалеечке дудит, а коровы да овцы уж сами в ворота стучат – отворяйте мол. Приходит на лужок да палочку свою ореховую из-за пояса достаёт. А то не жучками древоточцами кора поедена, то руны чудесные по ней нарезаны. Нащупает Велеса-скотьего бога руну, пальцем оглаживает, да приговаривает:
Пригляди за барашками с козами
Посмотри за бычками да тёлками
За козлятами и за ягнятами
За телятами - малыми ребятами.
Чтоб наелися и напилися
Чтоб с крута бережка не свалилися
Чтоб в лесу бы да не заблудилися.
Да лесным бы зверям не досталися.
Сам сядет в тенёк, палочку свою воткнёт перед собой, да глядит на неё. Так и сидит весь день. Даже воды не пьёт. Иной пройдёт кто, посмотрит, да вздохнёт: вот дурачок бедолага, одна забава на ветку глядеть, так жалеючи и пойдёт дальше. А у Божена на палочке-то руны светиться начинают, огнями переливаются, друг с другом переговариваются. И ясно уж – как сочетаются, да как в ряд встают, да какую силу имеют. А к полудню солнце поднимется, так и вовсе – то ли Божен на руны глядит, то ли те на него. И быть того не может, а только так знаки те исконную волшбу свою открывают – видишь после, что волна в реке начертала, что стая птичья вычертила, о чём сучья в огне вещают.
А свечереет, опять на жалеечке погудит, всё стадо за ним домой бредёт.
Дважды в седьмицу у княжны урок учил. Как обещалась Аго, наставляла того в грамоте, да законах житейских.
- Азъ Буки Веде Глаголь Добро Есте Живите Зело Земля И Иже Како Люди Мыслите Нашь Онъ Покои Рцы Слово Твердо Укъ Фърътъ Херъ Цы Черве Шта Ъра Юсь Яти [23]
- Добро Божен! Превелика радость моя, что разум твой скорбный доселе, светом озарятся способен. Повтори теперь, что прочёл.
- Азъ буки веде. Глаголъ добро есте. Живите зело, земля, и, иже како люди, мыслите наше оне покои. Рцы слово твердо — ук фереть херь. Цы, черве, шта эра юсь яти.
- Разумеешь ли заповедь?
- Письмо это достояние, ибо открывает путь к знанию, что есть сокровище богами данное. Се знание откроет, как постичь устройство мира сего. Однако трудится для того, придётся изрядно. Несите знание, дабы множился свет в мире.
- Сладостна доля наставника, коль ум ученика прилежного, подобен сосуду чистому пустому и прорех не имеющему.
-Ужели, светлая княжна, всякий, кто грамоте научен, уже подобен светочу станет?
- Ах если бы! Да только буквица только черпало, а из какой реки напьёшься тому и подобен будешь. Что осталось нынче? Книга света? Да только света в ней и днём с огнём не сыщешь.
- Не ясны для меня слова твои, светлая госпожа.
- Не думай о том. Радуйся. Поверь мне, многое что скорбью видится, на деле радость дарит. Так и скорбность ума твоего стоит завесой пред мерзостями мира сего. Да, заговорилась я. Ступай ныне.
***
- Отец Авдикий! Отец Авдикий! – Диакон Фавст колотил в епископскую дверь, что было мочи, но при том хрипло сипел имя епископа – Отец Авдикий!
Дверь резко отворилась, едва не сбросив с лестницы посетителя. Проём заполнила туша отца Авдикия. Почёсывая чресла, он щурил в темноту маленькие глазки. Его огромные губы, выпячивающиеся даже из под густых усов, как всегда скривлины в крайнем недовольстве – Ну чего шумишь, дурак!? - прогремел в ночи бас, едва Авдикий разглядел пришедшего.
- Ответ пришёл от преподобного Амфилохия. – прошипел Фавст согнувшись.
- Так чего ж ты тут шепчеш, дурачина! – Авдикий тоже перешёл на шёпот – Срочно ко мне гонца, обоих Калодотов и отца Хусдазада!
***
- Вот оно как – произнёс Суимвл Калодот, разобрав значки тайнописи принятой у верхних чинов светианской церкви и переписав всё на свежий пергамент.
- Ну что там? – полушёпотом спросил епископ, хмуря мохнатые брови.
Суимвл огладил усы и бородку – Преподобный наказует, живота змеёныша до времени не лишать. У его святейшества есть на него планы. В скорости будут доставлены мощи святейшего Сонирила. На новую луну следует провести обряд утопления. Преподобный намекает, что время выпустить зверя. Дабы рабы уверовали в силу святой церкви после победы ея над оным. Змеёныш послужит святому делу господа дасуни.
- Не люблю я эти долгие планы… – просипел Верк Калодот.
- Добро отцы! – перебил его Авдикий - Так и сделаем. Накажите светлой княжне готовить отродье к утоплению. Сама пусть пойдёт матушкой воскресительнецей, ты Хусдазад пойдёшь отцом. Всё. Петухи скоро. Почивать идёмте.
***
В иной день пошёл Божен на лужок свой. Разбрелись по полю далёко коровушки да овцы. И изготовился, как повелось, к постиженью тайн рунических, вдруг слышит, плачет кто-то. Да не голосом плачет – сердце рыдает. Вскочил. В лес побежал на голос. Немного прошло вот и голос живой слышно – медведица, что человек плачет. Подошёл ближе. Видит, стоят княжичи Андрей Вайда да Авделай. Поймали медведицу молодую. Лапа её в бревне зажата, а княжичи стоят поодаль, да стрелы в неё пускают. И не так, чтоб зверя добить – веселятся. Ревёт бедная, а эти хохочут.
Натянул Андрей лук да ещё стрелу пустил. Коснулся Божен руны стрибожьей – откуда ни возьмись ветерок подул, да ушла стрела. Авделай попробовал, да всё одно. Ещё по три стрелы пустили братья – не попасть никак..
Опустели колчаны. Последняя у Андрея осталась. Гневится старший. Губы аж побелели и пена от злости, что попасть не может.
- Не иначе леший шутит!
- Дурак ты, Авделай! Какой леший, когда на нас знаки господа нашего. Пойду всажу ему в пузо. - И пошёл в распадок к медведице-то. Вдруг, откуда только взялся, Божен-дурачок выходит.
- По что, братья зверя тираните?
- Не у тебя ли, дурака спрашивать?
- Так ведь как есть душа живая.
- Так есть только, что напрасно матушка на тебя время тратит – как был дураком не учёным так и помрёшь им. Зверьё есть твари без души, для забавы и пропитания нашего господом нашим сотворённые. Понял теперь? – Авделай поучает.
- Да как ведь? Ведь одного рода и мы с ними-то!
- Это ты, дурак, зверёныш языческий, с ними одного рода племени. Как и все вы, животные не познавшие святого утопления и воскресения. И себя со мной не ровняй, ты грязь подкаблучная, а я княжич законный.
- Он дурачок, конечно, но тоже княжич, выходит, коль у вас и отец и мать общие.
Обернулся Андрей к Авделаю. Зубы свело его, аж скрежещут. Кровь от щёк отлила. Пена на губах. Трясётся. Развернулся плечом, да что есть духу, ударил в лицо брата. Упал Авделай, кровь по лицу растирает.
-Ты…Ты…Ты… Не те мне отец и мать, что в грехе меня зачинали, не те мне братья, что от блуда того же нарождённые, но единственно святая светианская церковь мать моя, единственный отец – господь дасуни вседержитель, и единственно те братья, что в свете господа моего ходят и волю вершат его!
Совсем перекосился Андрей лицом. Выхватил последнюю стрелу, наложил на тетиву, вскинул лук, да Божену в грудь метит. А тот, что взять с него – дурак дураком – стоит, смотрит, не бежит, не молит. Сплюнул старший княжич. Бросил стрелу, да чуть не бегом к коню бросился, вскочил в седло, да в галоп с места.
Подошёл Божен ближе. Помог Авделаю подняться. Да и тот к коню бросился, слова не сказав. Вскочил в седло, оглянулся, сопли кровавые по лицу рукавом размазал, и за старшим помчал.
Обернулся Божен к медведице. Подходить стал. Ощерилась. Слёзы из глаз ручьём льют, с кровью мешаются. Близко подошёл совсем. Попробовала зарычать, да только стон вышел. Шерсть на загривке торчком, зубы скалит.
- Не бойся меня сестрица. Не страшись.
Воздел Божен руку, ближе шагнул, руку на грудь звериную возложил. Запел тихонько.
Зазвучала песня ветерком, зашумела листьями, запахла молоком да валежником, травой прелой. Закрылись глазки медвежьи. Отыскал человек камушек да сучок. Сучок в щель вбил – освободил лапу. Опустилась медведица на земь, ровненько засопела. Словно медвежонок клубочком у мамы под боком. Стал Божен стрелы-то вытаскивать – на счастье простые наконечники охотничьи, листом кованые. Стал стрелы вытаскивать, да кровь заговаривать – оно для всякого, что кровь тепла, один заговор, что зверь, что человек будь:
Едет человек стар,
Под ним конь карь
По дорогам, по путям,
По долам, по горам
Кровь рудная, жильная - остановись!
Остановись да назад воротись!
Стар человек тебя согревает,
Да назад отправляет.
Стань, остановись,
Назад воротись!
Как нет коню чем во поле напиться,
Так тебе надо, кровь, остановится!
Гой!
Лапа… хвала богам, кости целы. Намаялась только. Натерпелась, бедная.
Оставил медведицу отдыхать, сходил молока надоил в туесок берестяной. От разных коровок надоил – хозяевам не в убыток. Как шёл обратно корешков подкопал. Разбудил ласково. Дал молочка попить да корешков пожевать целебных. Солнце к вечеру клонится.
- Сберёг ты меня, старший братец. – сказала ему медведица - Прими в благодарность слово медвежье. Словом тем позовёшь, кто из племени нашего рядом окажется, придут на выручку.
Наклонилась, шепнула на ухо слово заветное. В щёку лизнула. Да пошла неспешно.
- Ступай сестрица. Да хранят тебя светлые боги.
Ко времени в город вернулся. Хоть и просторна изба была у конюшего, да выпросил Боженко под крышей жить. Любо говорит к птицам ближе, да к небушку. Хозяин не стал перечить. Вот и ныне, вернулся Божен домой-то, горячего есть не стал, краюху хлеба взял, да к себе поднялся.
Последние уж птицы умолкли. Стучится кто-то в дверь избы. Отворил Вячко – на пороге княжна Аго.
- Светлейшая княжна! Как же… Не осерчай… Как же сама-то? Прости, уж не погневайся…
- Успокойся, Вячко. Не винись понапрасну. Довольно поклоны бить. Надобно увидеть мне Божена, внучка твоего названного. Дело важное.
- Что же не послали-то? Я мигом. Сейчас схожу. Уж не знаю где милее тебе – в избе обождать или…
- Позволь я сама к нему схожу. Где он?
- Дак, ведь выдумал под крышей таиться. Мы уж ему предлагали… Всё говорит к небушку ближе. Уж не прогневал ли чем? Сейчас позову его.
- Довольно мельтешить, Вячко. Не в гневе я. И на княжича молодого зла не держу. Любо мне взглянуть на житьё его. Укажи дорогу, большего не прошу от тебя.
- Как же, сама-то?! А так-то вот по лесенке этой. Светится что-то ещё, знать малюет опять.
- Малюет?
- Да вот, красок натёр[24] – малевать принялся. Он, наверное, что кровь-то княжича, вот и любо ему красот-то навести. Он печь в доме нашем…
- Довольно, Вячко. Ступай. Благодарю тебя.
Поднялась Аго по лесенке. Постучала. Нет ответа. Отворила дверь. Что за диво? – светло, а ни лучины ни свечей не теплится. За окном темень а в чердаке словно днём в оконца свет дневной льётся. Да ни камелька, ни лучины в светице[25]. Будто стены сами светятся. А на одной-то двери намалёваны, и будто лозой оплетёны, камнями да цветами изукрашены, а по верху птицы сидят дивные – с грудями да ликами девичьими[26]. Да до того искусно всё – кажется, будто листики на лозах шевелятся, камни, что самоцветы сияют, а цветы распускаются.
Подивилась княжна, да села на лавку, от малеваний оборотившись.
- Летает Жаворонок птицей вольною, да уж готовы путы хищников, готовы клети тёмные. Зубы свои тьма ощерила. О, великий Абрасакс[27], сколь долго ещё терпеть власть демонов Ялдабаофа, что держат человеков в плену этого злого мира, закрыв путь в плерому?! Когда же светлые эоны вернут нам гносис ,что позволит вернуться к изначальному, покинув эту обитель печали.
- Светлая госпожа – голос Божена раздался за спиной Аго – кто этот злой Ялдабаоф? Не он ли зовётся у светиан Игавой? И не в нём ли к утоплению, ты пришла готовить меня?
Княжна вскочила, прижавшись к двери воззрилась на Божена. На лице её отразились страх и смятение.
- Не страшись, светлая. Я не демон и не дух. Здесь был, за дверью – Божен кивнул головой на нарисованные врата.- объясню, после, коли любо будет.
Аго долго смотрела на своего ученика. Тот смотрел ей прямо в глаза и взгляд его был спокоен. Не косили глаза, не бегали, да светился в них ум и сила неведомая.
- Так ты и не дурачок вовсе. – словно себе, сказала княжна помолчав долго.
- Дурачок, кто дурное вершит, да по кривде живёт. Ужель провинился в том? А что до личины… Ты прости меня, госпожа моя Аго, что таился пред тобою. Да и сама, да по себе знаешь - есть тайное, что до времени не откроешь. А дурака личина, что лучше есть - оно же на виду да мелко, никто и копать не станет.
- И сколь много ещё в притворстве твоём.
- Не серчай княжна, прошу тебя. А всё, что узнал от тебя, внове было. Руницу, глаголицу, резы да старое письмо знал ранее, а буквицу[28] от тебя узнал. Наставник мой так и предрекал, когда научить просил. О положениях в мире княжеском, да о доме твоём тёплом – всё от тебя. И моя тебе великая в том благодарность. Но много более за приятие и любовь твою, что сирому не пожалела.
Успокоилась княжна немного. На лавку села.
- Как узнал, что к утоплению тебя готовят?
- То мне Гамаюн[29] поведала. Наставник говорил – вот ключи тебе, вот врата, учится самому надобно. Если знать как войти, окажешься у птицы Гамаюн, что от сотворения мира живёт. У неё всё узнать можно.
- И что будет тоже?
- Нет, что было только. Что будет, творим мы делами своими. От того мы сотворцы мира этого. От того и ответ держать за дела свои не менее чем богам самим.
- И вправду вхож ты за двери малеванные? И вправду птица эта твоя всё на свете ведает?
- Птица она… Ведает, конечно, только… Ну это не совсем и птица-то. Мне так удобнее, чтоб птица была. Но иначе бывает. Это как книга мира. Знаки там есть, что все события отмечают. А птица… Ну вот гляди, можно чертами на древе записать, можно буквицей на пергаменте накарябать, можно и рунами по камню высечь – всё одно будет, коли знаки разумеешь - доска али береста то без различия. А в птицу эту книгу я сам превращаю. Так, как-то. А за двери-то… Нет. Я пока не умею. Наставники-то они куда хочешь переместиться могут. А я только морок навожу.
- Это как значит?
- Значит коли терем загорится, то и я погорю. Я-то здесь остаюсь. Просто не видят меня.
- Ты становишься прозрачным?
- Нет, я как обычно, но меня не видят. Это как бывает – ищешь в светёлке чего, и найти не можешь, хоть и на виду лежит. Ходишь вокруг да около. А взгляд не обращаешь.
- Это говорят – глаза отвести?
- Да, и так можно сказать. Да оно, пожалуй, и вернее будет. Морок-то он разный бывает. Можно спрятаться или явить чего нет, или личину напялить.
- И в зверя обернуться можешь.
- Могу зверем обратиться, но силы иметь не буду. Буду медведем казаться, а слаб как человек останусь. Или змеёй явлюсь, да в щель не пролезу. Чтобы истинно зверем обернуться нужно слово заслужить. Его тебе даже наставник не скажет, да и проку тебе в том не будет. Надо самому заслужить пред родом звериным, тогда тебе зверь слово рода своего скажет, тогда и обращаться сможешь.
- А призвать?
- То же дело. Слово призыва это будет. Тогда любого из рода их на подмогу призовёшь. Да это слово тоже самому заслужить надобно. Иначе никак.
- Это и есть ворожба ваша? Колдовство значит? Магия?
- Магия… Магия это воля. Это умение приложить свою волю. Надо только понять, как соткана ткань явления-то, да понять какой узелок ключевой будет. Вот к тому узелку волю и приложить. Для того и учит наставник видеть всеединство ткани мира, чтоб наобум нитки не рвать, да не дёргать.
- Расскажи, какой он, наставник твой?
- Он добрый, потому вызывает ужас у тех, кто его не любит.
- От чего так?
- От того, что это не понятно. Обычный человек считает, что добрый это тот, кто противостоит злым. А злые это те, кто думает не как мы. И коли добрый, должен злых убивать значит. А он живёт совсем иначе. Не бьёт никого. Ни с кем не борется. Даже не ругает и во врагах не значит. От того и не понятен вовсе. А всё непонятное вызывает ужас. Правда, у тех лишь, кто не хочет учиться.
- И что же, ты тоже не хочешь бороться? Не хочешь мстить за поруганные капища, за погубленных родичей.
- Хотел ранее. Да и сейчас порою ещё… Мне было лет десять, когда спросил Волка, наставника моего, от чего не использовать его силу, его знания, чтоб сбросить нововерцев – рабов кащеевых? Он сказал : «Истинно, кто в лета младые не жаждал переделать мир, тот не имеет сердца. Но тот, кто убелён сединами, но не постиг красоты порядка управляющего миром, тот вовсе не имеет ума». Он говорил, что хворь, это не зло. Хворь только знак нарушения порядка. От того не хворь надо лечить, но хворому возвращать порядок. Так же народы да страны хворать могут. Так же нужно порядок сути возвращать, а не лишаи смолой замарывать. Оно замажешь, а суть кривая останется, другой хворобой вылезет.
Прости, госпожа моя Аго, заболтались мы. А ведь дело у тебя ко мне. Знаю, назначен для меня на завтра день утопления и воскресения в Игаве, боге дасуни. Тебя же просят быть мне матушкой воскресительницей. Так ли?
- Ой, так всё! Велика сила черпающего из чистого логоса[30]. Так всё. Уготовили мне участь эту. Поведу тебя завтра аки агнца на заклание. Да что делать? Может бежать тебе? Боязно мне. Мертвяка Сонирила привезли. Говорят силы невиданной. Раньше боялась за душу твою чистую невинную только. Ныне страшно пресечь путь твой и учение твоё. Чем помочь тебе? Сделать что?
- Не страшись, княжна. Ступай завтра смело. Буду сам тебя ожидать по утру у светлицы твоей. Одно только, вот – Божен развязал пояс, вынул от туда тоненький прутик и протянул Аго – возьми это. Как почудится тебе странное что в повадке моей, али ещё в чём, ты меня пруточком этим да стегани тихонько. Сделаешь?
- Не велика забота.
- Благодарю за то, светлая княжна. Увидимся по утру.