На высоком левом берегу степной речки в зарослях терновника, словно выросший сам по себе на жирном черноземе гриб-моховик, притулилась старая бревенчатая хата-мазанка. Уже много десятков лет щурилась она на восход солнца подслеповатыми окошками. Её растрёпанная ветрами соломенная крыша протекала под любым мало-мальским дождичком, и тогда звонкая капель в подставленные тазы и плошки сопровождала нас круглые сутки. В это ветхое жилище наша многочисленная семья переехала, когда мне было два года; и была здесь прожита целая вечность - всё моё детство.
Мне исполнилось тринадцать лет, когда мы переселились в новый колхозный щитовой дом, отец же остался в старой хате. Он наотрез отказался жить на многолюдной новой улице из свежепостроенных "спичечных коробков", или "балалаек", как папа называл эти дома. Там, на отшибе, на берегу речки ему привычнее и спокойнее.
В последнее время отец бывал угрюм и нелюдим, часто недоволен собой, нами, обстоятельствами, хутором. Так уж случилось, что, прожив здесь дюжину лет, он не смог принять хуторского уклада, да и сами хуторяне не поняли этого молчаливого чужака, отца многочисленного семейства. Тем не менее односельчане часто обращались к Тимофеичу, как его здесь все называли, за советом. Он помогал всем - составлял письма, разные прошения и заявления, растолковывал новости, а иногда и рассказывал что-нибудь интересное из ранее прочитанного или им самим виденного. В местной библиотеке перечитал практически все книги, но особенно любимыми были Чехов, Бальзак и Золя.
Отец был талантливым художником, обладал острым и наблюдательным взглядом. Знал на слух множество симфонических произведений. Долгие годы по собственной методике преподавал в школе черчение и географию, владел информацией о любом уголке земного шара. И в это же время непостижимым образом ухитрялся не помнить добрую половину своих соседей. Односельчанок различал по цвету платка или юбки и, как человек совершенно непрактичный, выказывал полное равнодушие к обустройству быта.
Порой заливал свою хандру спиртным, по его собственному выражению - "заглядывал в горлышко ". В такие дни отец бывал особенно сентиментален, срывался до настоящих горьких слёз по своему зарытому в землю таланту и засушенным кистям. Смолил одну за другой самокрутку "козью ножку" и подолгу стоял на берегу, словно силясь что-то рассмотреть там, за поворотом неторопливой нашей реки.
Мама обычно оставалась с отцом, а мы с Сергеем приезжали в новый дом только на выходные и каникулы. Да вот ещё на практику приехали Таисия и ее муж Иван. Рядом с почти двухметровым кудрявым красавцем мужем наша беременная, с большим округлым животиком, сестра казалась ещё более хрупкой.
Новый 1979-й год мы встречали по-семейному весело. Приехали брат Дима с женой Аллой, мама с работы пришла чуть раньше, отец нарушил своё затворничество. Дружно налепили пельменей "с загадками на будущее", много шутили, отец в очередной раз планировал свои летние поездки в новые края. Он все рвался куда-то, прокладывал маршруты, рассчитывал по толстым справочникам и потрёпанным брошюркам стоимость и расписание движения транспорта. Лидия, его старшая сестра, как-то пошутила, что хорошо было бы сделать Евгению прививку от путешествий - такой уж он неисправимый мечтатель и романтик.
К утру разыгралась метель, намело сугробищи до крыши, засыпало напрочь дороги. Через пару дней отцу пришло письмо из Москвы от Игоря, моего единокровного брата. Он закончил журфак МГУ и публиковался в солидных изданиях. Отец очень гордился своим старшим сыном и во всем ставил его мне в пример. Меня же это просто бесило. Тоже мне, эталонный метр жизненных достижений. Я молча положила письмо на стол и ушла. Меня давила какая-то обида на отца.
Через день ветер стих, небо распахнулось бездонной синевой и ударили морозы. Солнце слепило миллиардами снежиночных отражений, снег под ногами не скрипел, скорее взвизгивал.
К ночи мороз еще более усилился, звёзды крупными ёлочными гирляндами перемигивались в туманной дымке. Высоко в небо струился колоннами дым из печных труб. Все притихло, затаилось, словно само безмолвие космоса опустилось на землю. Вся вселенная сжалась до одной маленькой точки - нашего хутора.
Стволы деревьев трескались, не выдерживая перепадов температуры, не вынесло такой нагрузки и сердце отца. Нитроглицерин, на котором он жил последние годы, оказался бессилен. В четверть третьего ночи папино сердце остановилось.
Ещё целый час мама билась за его жизнь, как понимала и как могла... А потом, оставив лежащим на полу уже остывающее тело отца, она бежала к нам по ночному, занесённому снегом и окоченевшему от мороза спящему хутору. Что переживала она? Что творилось в её душе? О чём она думала?
-Вставайте, дети! Отец умер...Только ты, Тася, не переживай, тебе нельзя.
Мама на ходу включала в комнатах свет. Громко стучали по полу её резиновые сапоги, закостеневшие от сорокаградусного мороза, тоненький платочек сбился на затылок, а наспех наброшенная телогрейка даже не застегнута ...
Утром Иван и Сережка на колхозном бортовом грузовике повезли тело отца в райцентр, в морг на вскрытие. Таковы правила. Путь в двадцать с лишним километров Иван ехал рядом с телом отца в кузове - посадить двоих в кабину водитель не мог. Иван в кирзовых сапогах и телогрейке "на рыбьем меху", да и Сережка одет был не лучше.
День 5-е января выдался необыкновенно ясным, солнечным и невероятно морозным. Мы с Таисией отправились на почту, я старалась не оставлять её наедине с этой бедой. И полетели в разные концы страны срочные телеграммы с одинаковым текстом. "Умер отец тчк срочно приезжай ".
А к ночи снова завьюжило. Утром, пытаясь хоть как-то спастись от горестных мыслей, я вызвалась съездить в райцентр. Нужно было купить там необходимые похоронные принадлежности. Пробежала по полупустым магазинам, доехала на попутке до станицы. И там ничего... Зашла к своей однокласснице.
-Наташ, мой папка умер...
Наташка от неожиданности всхлипнула, прикрыла кончиками пальцев свои пухлые губы и, как-то сжавшись в комочек, опустилась на пол.
- Что теперь делать будешь?
-Пока не знаю. Скорей всего брошу школу. Маму одну не могу оставить. Мы же с ней теперь вдвоем. А сейчас мне в Киквидзе нужно. Я еще не все купила.
-Погоди, я с тобой.
Не раздумывая долго, Наташа натянула клетчатые расклешённые брючки, сунула ноги в тряпочные сапожки-бурочки, повязала голову платочком и накинула видавшее виды пальтишко. Нам повезло, и до соседнего райцентра мы быстро доехали в относительно тёплом рейсовом ПАЗике.
Там, в магазине "Промтовары", фортуна улыбнулась нам еще раз. Правда, из-под прилавка.
Пробежав глазами по моему списку, молоденькая рыжеволосая продавщица пожала плечами:
- И где мы вам это всё возьмем? Это заранее покупать нужно, готовиться.
И передала мой уже потрепанный листочек напарнице постарше с контрабасоподобной фигурой и пышным шиньонным домиком на голове.
- Так они ж девчонки совсем, где ж им к такому готовиться- то? Им ещё в куклы играть, а тут...Ххосподи, горе-то какое! Сейчас, подождите.
И скрылась в дверях подсобки. Минут через десять она вышла оттуда с тугим свертком, обернутым серо-коричневой бумагой, пощёлкала костяшками счётов, назвала сумму.
-Тут всё по списку. А теперь бегите домой, вон-темнеет уже.
На улице и впрямь смеркалось. И время было по-зимнему позднее, и метель закрутила свою круговерть с новой силой.
Транспорта никакого - ни автобуса, ни попутки. Наташе до станицы тридцать два километра, мне же до хутора чуть поближе - двадцать. Дорога прямой стрелой пронзала ровную, укрытую белоснежным саваном степь. Ни одного хутора рядом, ни одного огонёчка в окошках, ни одной живой души на много километров вокруг. Только я и Наташа.
Заледеневшие деревья хрустели голыми ветками в редких лесопосадках по окраинам полей. Позёмка прожорливой змеёй заглатывала наши следы на заметённом асфальте. Снег, словно липкая паутина, окутал всё вокруг и за этой пеленой чудились неясные тени.
Пытаясь согреться, бежали наперегонки, дыхание сбивалось через несколько шагов. Хотелось спрятаться от вымораживающего ветра в нечастых автобусных остановках - хоть чуточку передохнуть и отдышаться. И тогда страх навсегда остаться в этих грязных обледеневших кирпичных закутках с еще большей силой гнал нас вперед. Тонкой ниточкой пульсировала мысль: " Дойти. Домой. К маме ".
Уже в полной темноте мы прошли больше семнадцати километров, когда за пеленой метели мелькнули фары и остановился единственный за все время попутный грузовик.
- Вы это куда, красавицы? Я ж вас час назад чуть не раздавил, вы мне навстречу попались! Так и идёте?
- Дядечка, нам домой нужно! Мне до хутора, а подружке до станицы. Довезете?
Кто был он, тот наш спаситель? Ехал ли он попутно или же специально развернулся, чтобы довезти двух замерзающих и совсем выбившихся из сил девчонок? Теперь уже и не узнаешь...Наташу он довез до станицы, прямо до дома, а я покинула такую уютную, пропахшую бензиновым теплом горячего двигателя кабину чуть раньше, на повороте к хутору и уже одна добиралась с грейдера,* по колено утопая в снегу. Села на крылечке, сил зайти в дом не было. Там меня и нашла мама.
К ночи собралась вся семья. Ира приехала одна, Люся - с мужем и годовалой дочкой. И маленькая Наташа, словно ангел, скрасила своим присутствием тот печальный вечер.
Мама, сосредоточенная и внешне спокойная, привычно организовывала все домашние дела, и только выражение её глаз выдавало тот душевный труд, с каким ей это спокойствие давалось.
Дмитрий чистил от снега дорожки, время от времени задумчиво останавливался и покачивал головой, отгоняя от себя дурные мысли.
Валя с Таисией на кухне готовили поминальный обед и вполголоса говорили о чём-то. Им помогала Алла. Сережка приносил из колодца воду, топил печку.
Никто не заметил, как приехала Лариса - она тенью проскользнула в комнату и тихонько плакала, сидя у гроба отца.
Игорь сильно болел в эти дни и приехать на похороны не мог, он прислал нам телеграмму.
Хоронили папу в Рождество. Метель была чудовищная. С утра бульдозер прочистил дорогу до кладбища, прорыв туннель в рост человека, а к обеду его уже занесло до половины. Ветер крутил снег со всех сторон, и казалось, что Землю окунули в снежную кашу.
Проститься с отцом пришли многие. Люди заходили в дом молча, смахивали с одежды налипший снег, хлюпали с мороза носами и, как будто бы виновато потоптавшись у гроба, выходили на веранду. Только две чужие тётки, пристроившись в уголочке на табуретках, дежурно подвывали в плаче и о чём- то перешептывались, стреляя по сторонам сухими глазами, как шпионы в стане противника.
До меня, оглушённой, раздавленной внезапно нахлынувшей и осознанной потерей долетел обрывок их разговора. Сплетничали о нас: о маме, об отце и неприехавшем Игоре. Взяла за рукав одну из них и выпроводила прочь. Никто из родных не остановил меня. Или все со мной были согласны?
Права ли я была в тот момент? Не знаю. Но там, у гроба лучшего в мире человека, я не могла позволить кому бы то ни было смешивать с грязью добрые имена мамы, отца и всей нашей семьи.
К погосту наша похоронная процессия пробиралась медленно, гроб установили на пароконке. Лошади вязли в глубоком снегу, мужчины подталкивали телегу сзади. Невольно всплывали в памяти картины Перова...
А ночью пошел дождь.
И потекли ручьи из оседающих сугробов, будто сама природа оплакивала неугомонного путешественника, навсегда ушедшего в волшебную обетованную землю, о которой он так часто мечтал и в существование которой верил, и моё замёрзшее в эти дни детство...
*Грейдер (здесь) — просторечное название дороги, построенной при помощи дорожной машины вида (типа) грейдер
Графика Алексей Чивилёв