Почему так смешно выглядят молодые солдатики, даже если они одетые в самую что ни на есть «нарядную» пограничную форму? С зелёными погонами, такого же цвета фуражку, но всё равно смешные. Тыкают друг в друга пальцами, хохочут. А сержанты пытаются выглядеть строго, пряча улыбку, но глаза их выдают.
Мы смотрим друг на друга, не узнавая вчерашних своих друзей, которых поезд привёз в этот приграничный город. Сегодня же нас хорошенько вымыли в бане, некоторым удалось даже веником помахать. Остригли тут же, в предбаннике (тех, кому удалось проскочить незамеченными на «угрешке»). Лопухи вместо ушей торчат из под фуражки, козырёк надвинут на глаза, из огромной прорези гимнастёрки торчит тоненькая лебединая шея и, только один из наших сотоварищей выглядит вполне солидно и достойно – на его размер не оказалось подходящего «костюма – пш», поэтому грудь торчит колесом, как у заправского вояки, воротник еле – еле сходится на шее, и только новенькие яловые сапоги и фуражка с огромным козырьком выдают в нём неоперившегося бойца.
- Равняйсь! Сми-и-рна! Напра – во! В колонну по двое, шагом ма – а - рш! – мы пытаемся справиться с нашими ногами, наступаем друг другу на пятки. Кто – то хихикает, тыкает своего впередиидущего соседа кулаком.
- Отставить смешки и разговоры! – бравый плечистый сержант ведёт нашу колонну к «дому», - теперь он на некоторое время станет нам «родным отцом», а дом – нашей «альма матерью».
…Мы сегодня утром выгрузились на Московском вокзале, неизвестно сколько времени проведя в пути, пили, горланили песни, знакомились. С больной ещё головой и красными глазами увидели северную столицу. Да что там за столица? Вокзал как вокзал, чем он лучше Ленинградского в Москве? На подозрительную разношерстную группу, ведомую широкоплечим высоким сержантом в зелёной фуражке люди поглядывали с нескрываемым интересом.
- Пограничники, призывники… молодежь, - слышу я шушуканье обывателей, в предпраздничные дни выстроившихся вдоль перрона, невольно расступаясь, освобождая нам проход. Какой - то дедушка подошел к нашему сопровождающему, похлопал его по плечу, что – то горячо стал говорить.
«Да, дачный сезон уже начался, - подумалось мне, - а какой же день недели? – я пытался сосчитать, но так и не смог этого сделать, - наверное, всё же суббота, если народа на перроне полно.»
А нам всё равно, нам ещё весело, мы вспоминаем поездку, где некоторым из нас удалось – таки обмануть бдительность провожатых и протащить в вагон бутылку – другую водки. Ну, сами понимаете, угрешка – угрешкой, а хозяйственный человек, даже и восемнадцатилетний, водочку всегда сумеет раздобыть, а уж пронести её в вагон – это уже другое дело. И как – то само собой сложилось, с самого сборного пункта определились компании, которые в поезде конечно же оказались в одном купе - блоке плацкартного вагона. А вагон – то особый, долго нас возили по Москве, затем прицепили к хвосту пассажирского поезда, следовавшего из одной столицы в другую... То есть в ту, которая к границе ближе. Да а нам то что? Лишь бы водка до конечного пути не перевелась. А там хоть трава не гори или не расти. Какая - то шальная удаль, словно на войну ехали… а ведь я точно сказал, почему – то так и ощущалось. Мне, по крайней мере. Потом я спрашивал своих друзей, они мне подтвердили эту мысль. Чем отличается война от службы на границе? Да почти ничем. Кто знает об этом, подтвердят, ну, или промолчат, по крайней мене. А кто не знает, возмутится, конечно же…
Мы топаем, пытаясь попадать в ногу, строем по двое.
- И раз, и раз, и раз, два, три… - словно боевая музыка, - желторотые бойцы – пограничники маршируют к своему дому…
- Разойдись! Оправиться! – некоторым из нас до сих пор смешно, а у большинства на лицах явно проскальзывает страдание. У меня тоже нет – нет, да и пробежит по лицу судорога – что – то не то с обувью. Как – то непривычно, саднит, словно жжет.
- Вот вам первый солдатский урок, бойцы! Снять обувь! – все с огромным удовольствием, усевшись кто на зеленеющую травку, кто на парапет перед пятиэтажным строгим зданием, стягивают непривычную обувку. У меня вместе с голой ногой выползает из кожаного сапога какое то подобие влажного скомканного кухонного полотенца. - У кого портянки не сбились, поднимите руку, - старший сержант осматривает своих подопечных. Я тоже гляжу на своих новых товарищей. Поднялось две руки.
- Фамилия?
- Питерский я, Гена, из под Орла, - крепыш с тёмными глазами явно знаком с этой обувной продукцией по прозвищу «сапоги».
- Молодец! Так, а ты?
- Покровский. Геннадий, - худощавый подросток, совершенно бесцветный, невзрачного вида тоже знаком с портянками.
Остальные, похоже, москвичи или люди, до этого никогда в жизни не нуждавшиеся в такого вида обмундировании.
- Да, товарищи пограничники… - задумался старший сержант, - тяжело вам будет, если мой сегодняшний урок не зарубите себе на носу, - это мы только два километра прошагали. Понимаете? Прошагали! А когда марш – бросок в двадцать пять, да ещё и в полной боевой?
- А что такое в «полной боевой»? – пискнул откуда то сбоку знакомый голос. Я поленился поворачивать голову.
- Ну… - хотел расшифровать это словосочетание сержант, передумал, - узнаете после присяги. А теперь смотрите за мной! – он тоже снял один из своих сапогов. И, здесь я поразился тому, как из мягкого, словно по ноге пошитого армейского ярко начищенного сапога показалась белоснежная обёртка, по форме напомнившая мне человеческую голень и ступню. Он покрутил ногой, словно делая акробатические или гимнастические упражнения, - даже после марш – броска, а тем более во время… нога, а это самое наше главное преимущество, - совсем уже по - деревенски стал объяснять старший сержант, - всегда должна быть сухой, твёрдой и… - о чём – то словно задумавшись, добавил, - уверенной. Неправильно или лениво намотал портянки – и ты погиб, и друг твой, - совсем уже патетически закончил он…
Все молчали, наверное, так же как и я поразившись тому, как это в сапоге может жить такая странная вещь, как портянка. И почему она не сбивается, даже после двадцати пятикилометрового пробега (сколько – сколько? Я не ослышался? Бежать в сапогах двадцать пять километров? Да нет, наверное он с «разрядом» перепутал. Три, от силы пять с половиной, скорее всего. Голова, ещё немного тяжёлая с похмелья, не очень хорошо воспринимала подобную информацию… «Друг погиб, ты погиб, - ерунда какая то. Что, у них (почему – то слово граница и «я» не воспринималась вовсе) каждый день кто – то гибнет? Ну конечно, а наша советская пресса замалчивает».
…-Вот так, правильно, - похваливает кого – то сержант, - ещё раз показываю, последний! Потом не плачьте. Я вам не мамка и не нянька. Пузырями кровавыми будете исходить. А климат здесь такой, что если загноится что, – считай ты не боец и не пограничник. По полгода будет затягиваться. Так что учитесь сейчас, - вот молодец! – это он уже ко мне, видна сноровка (да какая на фиг сноровка – учил меня отец – офицер наматывать солдатские портянки? Не могу такого припомнить). – Вот так, хорошо, сверху подсунь поплотнее, - моему соседу, - отлично! Завтра проверим на плацу…
– В колонну по двое становись! – теперь наша «команда» двигалась в сторону столовой. Нас уже разбили по взводам и отделениям. Как–то так получилось, что наше содружество вагонного купе – блока словно специально рассортировали по разным подразделениям. Эх, жаль, конечно же, только – только успели подружиться, спиться – спеться, а тут…
…- Что это такое? Это съедобно? – почти все морщат свои носы, ковыряя вилками в явно не ресторанном блюде. Я тоже подковыривая, без особого аппетита, поедаю ненавистную с детства перловку, – «надо же было в наш день приезда угостить новобранцев такой вот пищей. Из романа историка - публициста помню, что на каком–то крейсере чуть ли не революция началась из – за такого вот угощения. Правда, там была несколько другая история. Люди трудились весь день, а вместо макарон по – флотски, им была выдана ненавистная крупа… вот такая. Кто пробовал её не в солянке, хорошо разваренной, пахучей, может быть со мною и согласится…
- Встать! На выход! – командир нашего отделения, невысокий темноволосый сержант не считает нужным дать нам чуточку времени, чтобы допить компот, словно не замечает того, что перед некоторыми из нас на тарелках осталось больше половины недоеденной каши. Мы нехотя поднимаемся с деревянных скамеек. – Живее, живее, на выход! Чего уставились, пирожки мамкины ещё не переварились? – Наше отделение не торопясь (лиха беда начало), вразвалочку направляется на выход, некоторые достают и закуривают сигареты.
- Отставить курить! В шеренгу по двое ста-а-новись! – мы с сожалением бросаем прямо под ноги почти целые сигареты, недовольно ворчим. – Разговорчики в строю. Ра-а-вняйсь! Смирно!
Теперь мы отправляемся к серому мрачному пятиэтажному строению. А сверху на нас поглядывают с улыбками те, кто уже служит здесь, наверное, не первый день. В моём отделении нет ни одного из моих прежних знакомых по московскому сборному пункту и по «путешествию» из Москвы. Рядом со мной вышагивают какие-то незнакомые лица, которых я бы не запомнил даже на сборном пункте, хотя нас там продержали почти трое суток.
- Ты откуда? – шепчу я соседу слева, как раз тому, которого похвалили за правильно намотанные портянки.
- Я то? – таращит он на меня свои глазища на худеньком белобрысом, без ресничек лице.
- Ну ты, а кто же? Что-то я тебя не помню по сборному пункту в Москве.
- А, - облегченно вздыхает он, - так из Орла мы, не московские.
- И много вас таких… орлов? – скаламбурил я, но мой сосед шутки не понял, даже не улыбнулся, просто как-то странно посмотрел на меня, но ответить не успел – мы подошли к «боковому» входу мрачного здания.
- Разойдись! Теперь можете покурить, - бравый высокий сержант, которого я запомнил ещё в Москве указал нам на беседку недалеко от входа.
А я бегом направился к своим московским знакомцам, с которыми знаком уже (шутка ли сказать) целых пять дней и столько же ночей. Нам весело, мы дурачимся, смеёмся друг над другом. Особенно над торчащими «лопухами» из-под фуражек. Ещё сегодня я их помнил длинноволосыми долговязыми подростками, а теперь еле узнал…
Мы не успели вдоволь накуриться. Снова раздалась строгая команда к построению и мы гуськом стали подниматься на пятый этаж.
- Это школа сержантского состава, а вы теперь курсанты! Вопросы есть? Вопросов нет, - как будто бы он не с нами, а сам с собой разговаривал, высокий (тот, которого я запомнил ещё по Москве) сержант внезапно подтянулся и громко подал команду: - ро-о-та! Смирно! Равнение нап-раво! – какие сложные команды, я о таких уже давным-давно забыл. Из противоположных дверей длинного широкого коридора вышел невысокий стройный офицер. «Старший лейтенант – успел я разглядеть погоны на форменной рубашке».
Он прошелся перед строем, чему-то улыбаясь, вглядываясь в наши лица и я очень хорошо запомнил его глаза. Темные, с хитринкой, но в них лучилось столько тепла, что этим теплом я был обласкан, словно мягким летним солнцем.
- Вольно! – мы наконец-то услышали «доброе» слово. Голос у нашего командира оказался необыкновенно звонким и глубоким. Он ещё раз прошелся вдоль строя, когда началась перекличка. А после без патетики и громких слов рассказал нам, что мы теперь пограничники. Да не простые пограничники, а служить нам придётся на контрольно-пропускных пунктах. Служба почетная, тяжелая, опасная. Не каждому такое доверят. Ещё при первом знакомстве я удивился тому, что у сержанта - срочника форма совсем не похожа на солдатскую, – офицерские хромовые сапоги, на рубашке погоны. Да и выправка была заметна издалека – на «обычного» солдата, которых я навидался за свою жизнь, он вовсе не походил. А мы стояли между тем в нашей новенькой форме, непривычной обувке, опоясанные кожаными ремнями, ещё без погон (их предстояло нам пришить самостоятельно), зелёных фуражках и таращились на нашего нового командира во все глаза, внимая каждому его слову.
- Поздравляю вас, товарищи пограничники с высокой честью послужить нашей Родине на самом ответственном направлении – на Севера – Западном рубеже, - закончил он.
Мы все невольно подтянулись, переваривая слова нашего командира. А некоторые, я в том числе, задумавшись, даже не услышали следующей команды «разойтись», которую несколько раз пришлось повторить высокому сержанту.
Мы получили на складе новенькие шинели, вещевые мешки, сменные вещи и нательное белоснежное бельё. Пока для нас всё это было в новинку и больше походило на какую-ту игру. Даже ещё не взрослую, а что-то вроде зарницы. Вечером нас сводили на ужин. Вот ужин мне всё же запомнился, потому что в этот раз повара постарались на славу и некоторые из нас, кто не был особенно избалован изысканной кухней, получил настоящее удовольствие. Этим же вечером для нас «крутили» фильм о границе.
За один день такое количество ощущений и трансформаций, что спать бы нам всем без «задних ног», но заснуть после команды «отбой» никак не удавалось. Командиры отделений куда-то исчезли и в спальном двухъярусном помещении стал нарастать приглушенный гул, словно тысячи пчел собрались для обсуждения своих насущных дел. Да и окна на пятом этаже нашей школы, которые выходили на финский залив и на запад, были ничем не завешаны, а солнце словно бы и не собиралось за горизонт – и после десяти его яркий оранжевый диск освещал нашу противоположную стену.
Вот здесь я обнаружил, что мне крупно повезло – голова к голове на втором ярусе расположился один из моих «старых» московских друзей, с которым я познакомился на сборном пункте в Москве буквально в первый же день, с которым мы ехали в одном купе и с кем было выпито больше, чем с любым другим. Правда, ему повезло немногим меньше – солнце светило ему прямо в глаза. Тогда мы ещё не думали о том, что солнца много не бывает. Несколько ночей оно нас беспокоило, а потом мы… ну, не буду забегать вперёд.
- Серёга, дружище! – я был несказанно рад такому соседству, хотя он и оказался в другом отделении, но спать ложились мы голова к голове! Можете такое себе представить? Можно даже разговаривать настолько тихо, что командиры отделений, койки которых стояли прямо под нами, не могли ничего расслышать. А мы, чуть услышав скрип нижней кровати, мгновенно притворялись спящими.
Он тоже очень обрадовался такому соседству, тем более, что и в его отделении не оказалось ни одного из наших прежних товарищей.
В эту ночь мы с ним проговорили почти до рассвета, хотя рассвет можно было назвать чисто условным – солнце вообще не собиралось скрываться. Небольшой его оранжевый кусочек так и не зашел за горизонт, но сон нас всё же сморил. Да такой, что утром я не услышал команды к подъёму и меня тормошило всё наше отделение.
Мой командир отделения, всего на год старше нашего призыва, или просто «дедушка», оказался вполне достойным командиром. В меру строгим, в меру требовательным. Без всяких «заскоков» и капризов, которыми отличался низкорослый командир соседнего отделения, куда угораздило попасть моего друга и соседа по койке. В этом мне сильно повезло и, наоборот, очень сильно не повезло Сергею – ему приходилось выполнять совершенно несуразные и абсурдные команды и поручения настолько часто, насколько на его лице появлялось любое выражение недовольства. А низкорослый сержант, глядя снизу вверх на высоченного новобранца, словно ждал этого и, только заметив некую тень недовольства на лице своего подчинённого, посылал его туда, куда «Макар телят не гонял». И это было совсем не смешно, когда я видел своего друга чаще всех других драившего кусочками обломанного лезвия и зубной щеткой и без того уже идеально чистые белоснежные унитазы. Сергей обещал, что обязательно после армии найдёт этого «коротышку» и закатит ему хорошую трёпку. И просто здорово, что у него характер оказался не в пример моему – отходчивый и не злопамятный. А после армии мы ещё долго над этим посмеивались…
Вспоминаю далёкие годы с той долей тепла, какую мне подарило это почти что беззаботное время. Почему-то мне в армии было настолько комфортно, если этому периоду можно подобрать подобное слово, что многие просто диву давались и завидовали, словно я парил по жизни, а она, будто бы мягкий ковёр, стелилась мне под ноги. У меня всё получалось как то само собой. И служба, и дружба, и командиры, и даже приключения. Такого количества их, вряд - ли довелось испытать кому то другому из моего призыва. Я успел побывать в госпитале, поработать на «народнохозяйственных» объектах: овощной базе, мясном заводе, молочном, на пилораме, на разгрузке свежих овощей и фруктов, каждый раз привозя с собой в боевое подразделение, в которое я попал, не закончив школу сержантского состава фрукты, овощи, колбасы, сыры. Никогда не жадничал и не забывал о том, что такие деликатесы, как финская колбаса «салями», добротные сыры, виноград, арбузы, мои сослуживцы давно уже не пробовали. А если и пробовали, то и вкус позабыли. Несколько раз побывал в Ленинграде. А в конце первого года службы мне даже удалось на несколько недель вырваться домой. Но, то уже совсем другая история…
Начатое хочу продолжить. О чем это я писал ранее? Сам уже подзабыл, потому, что начало рассказа было положено более пяти лет назад, да и настроение тогда было совсем другим. Не скажу, лучше оно было или хуже, но другим…
Перечитал написанное и понял, что может быть так гладко и красиво больше не получится написать, но я попробую. Ну, если же вам кому – то интересно будет прочитать продолжение повествования. Ведь я описал только самое – самое начало нашей нелегкой службы. А все мои хозяйственные заботы и работы были (как я позже узнал) до времени окончания моими одно призывниками школы сержантского состава и, как пламенный аккорд окончания его – парад в Ленинграде. Парад по случаю всем советским гражданам хорошо известного праздника - "дня революции". Пишу специально с маленьких, а не заглавных букв, потому, что давно уже не верю в справедливость тех событий. Жаль, конечно же, что я не принимал участия в параде, а занимался совсем другой, совсем не армейской, и даже не пограничной «ерундой» - работой на народнохозяйственных объектах, но, наверное, как пели любимые мои исполнители «oh, I Me Mine», в грубом переводе: «дай мне моё, ну или каждому своё». Вот такая мне досталась славная служба на одном из участков границы. Я сейчас вспомнил рассказы наших старослужащих, которые участвовали или были участниками событий «Олимпиада – 80». Тогда к нам на ОКПП на «усиление» прислали несколько сотен человек – пограничников из соседнего отряда. В большинстве из них ребята были «выдернуты» с линейных застав, из «спокойной и размеренной» пограничной жизни. Несчастные солдатики после своей «каторги» тех давних событий спрашивали нас, ОКПП - шников: - как вы можете такую службу нести, не умерли, живы до сих пор? Мне смешно. Да, действительно, как не умерли под палящим солнцем летом, как не замерзли в дозоре в 35-ти градусный мороз зимой, как умудрялись находить нарушителей границы в самых неожиданных местах и тайниках, как в наблюдении не отморозили конечностей, а марш – броски по нескольку десятков километров при «полной боевой»? Два раза в неделю (12-16 кг. навешано на тебе, не буду описывать всей амуниции, тот кто служил в ПВ, прекрасно меня поймет) в сапогах, при автомате и всей необходимой «атрибутике». Очень хорошо помню своего отца – офицера, прибывшего взглянуть на своё чадо, да прямо из Афганистана. Ему дозволили взглянуть на наши тренировки. – Да, - сказал замполит десантного батальона, - наших так не тренируют. Я тогда не очень хорошо понял его слова, но после дембеля он мне их разъяснил.
И было дело, поздравил я как – то с праздником бывших сослуживцев своего отца. Узнав, что я пограничник, парни в полосатых майках и голубых беретах пригласили меня за свой стол. Я очень уважаю ребят, прошедших суровую школу ВДВ, но тут не удержался, произнес тост – поминание. В тот момент ребята поминали своих друзей, не вернувшихся домой. Не удержался я, в поминальном тосте напомнил каждому из них разницу в нашей службе и задачах. Если сейчас не ошибусь, сказал приблизительно следующее, да впрочем, может быть даже и не мои это слова, а моего родителя, но я их немного переиначил. Отец сказал мне тогда, пишу почти дословно: «нас учили красиво умирать, а вас защищаться до последнего и… выжить любой ценой». Приблизительно таким и было моё слово на празднике голубых беретов. Задумались парни, и… многие согласились со мной…