Донбасс… И сердце всколыхнётся. Какое звучное и ёмкое слово! Звучит, словно самый большой колокол в огромном храме. Дон-басс. Дон-басс… И в ушах звенит-поёт торжественная мелодия. Как будто фанфары гремят при шествии пред триумфальной аркой. Дон-басс. Дон-басс… И всё это неудивительно. Ибо сюда, в Донбасс, съехались смелые, напористые, чего греха таить – иной раз до безрассудства, люди из разных стран и краёв. Особенно с той поры, когда в Донецком кряже нашли уголь и стали усиленно его добывать. Это как в северной Америке, куда съехался предприимчивый народ со всего света. Донбасс, образно выражаясь, – украинская Америка, то есть Американские Штаты. И это не просто громкие слова, славословие, потому как это – факт. К чему я об этом говорю? А вот к чему.
В нашем городе, на его северо-восточной окраине, давно обустроился довольно обширный дачный массив. У моей семьи там тоже небольшая дачка. Естественно, частенько там бываю. Тружусь потихоньку в меру сил пенсионного возраста. Без этого никак нельзя, потому что в противном случае всё зарастёт бурьяном. А посему – трудятся дачники-огородники. Кто не трудится, у того соответственно и результат – дача бурьянами красуется. Как, например, одна из соседних с нашим участком. Долго она пустовала, пока наконец нашёлся на неё хозяин. Мужчина лет сорока пяти. Говорили, из Донецкого края. Переселился оттуда или, как нынче принято говорить, беженец. Без семьи. Купил он, по слухам, почти за бесценок, эту дачу с небольшим домиком, в котором, к немалому удивлению наших дачников, и поселился. То есть стал там постоянно жить. Пошептались, пошептались дачники-соседи да и перестали, привыкли к такому событию. А беженец кое-как ковырялся на своём участке, поскольку как может хозяйничать на огороде мужчина сам, без женского ока. По этой причине он всё больше грелся на солнцепёке под окном своего домишка да, как все думали, спал, потому как двери среди белого дня видели запертыми. Но, как оказалось, это было не совсем так.
Довелось мне однажды заглянуть к нему, лестницу попросить подлиннее. У меня такой не было, а у него, видел, стояла под глухой стеной без дела. Подхожу к калитке, вижу, дверь наружная раскрыта, а внутренняя, в коридорчике, закрыта. Хозяин, значит, в домике. Захожу в дворик, окликнул – никого, но внутри слышится какой-то шум. Подхожу к двери. Прислушался. И что вы думаете? Изнутри слышно пение. В домике кто-то поёт. Притом, эдаким зычным баритоном. «Во даёт! – думаю. – На песни потянуло». Постучал в дверь. Пение затихло. Вышел хозяин.
– Поёшь? – говорю.
– Да… от скуки, – говорит, усмехаясь.
Так мы познакомились. Стали похаживать друг к другу, на дачах наших то есть. Ну и, как водится промеж мужиками, распили мы как-то бутылочку у него в беседке. Разговорились. Я знал, что он из Донбасса, но подробностей не знал, не ведал.
– Что тебя сюда привело? – спрашиваю. – Драпанул, наверное, от беды подальше?
– В общем-то, так… Но всё не так просто…
И он, Костей его звали, поведал вкратце о себе.
– Жил я там, – рассказывал Костя, то и дело перекатывая желваки, – где Алёшка Стаханов когда-то уголёк рубил. Работал на коксохимзаводе, слесарил. Жена швейничала в ателье мод. Сынок уже вот-вот школу заканчивал. Жили в собственном доме с огородом, на краю города, поблизости от моего завода. Короче, жили не тужили. И вдруг… начался чертополох. Шахты позакрывали. Коксохим остался без угля, то есть без дела. Тут тебе зачастили к нам на завод какие-то дельцы, всё высматривали, вынюхивали. Кончилось тем, что завод растащили, раздерибанили. Остался я без работы. А как жить без заработка? Жена кое-как тянула лямку – и на работе, и дома. Думал в Россию податься на заработки. Пока думал, раздумывал, нагрянула эта клоунада: с одной стороны – бунт, с другой – АТО.
– А ты на чьей стороне был?
– Знаешь, что я тебе скажу? На пустом месте бунта не бывает. Скажем, вот эта операция с шахтами, в результате чего я оказался безработным. Разве это не повод для бунта? Конечно, не вмешайся сюда политики, думаю, кризис как-то размочился бы. Но… не про нас думали эти политики, а больше о себе… Я сначала присматривался, в драку не влезал. Но драка сама на меня наскочила. Майским цветущим днём. Рыскал я по городу в поисках работы либо хоть какого-нибудь случайного заработка. Внезапно началась стрельба. Сначала трах-тах, а потом из тяжёлого оружия. Я поспешил домой. Прихожу – мать честная! Дом разбомбили, одни головешки обгорелые. Жена и сын… под окном трупы их на рядне. Что пережил! Рехнуться можно…
– Кто ж разбомбил, с чьей стороны снаряд прилетел? Кто-то видел?
– А мне что от того, с какой стороны снаряд этот прилетел? Главное, остался я один как перст… Похоронил своих. Недели две пил. Беспробудно. Но… матушка моя взялась за меня. Она у меня ещё жива, живёт в том же городе. Отец умер…Езжай, говорит маманя, куда-нибудь, подальше от этой суматохи. Иначе или в бунт ввяжешься, или в АТО загремишь, если не сопьёшься. Послушался я матушку, и вот… в вашем городе очутился.
– Да… дела Твои, Господи… А дальше что? Новой семьёй обзавестись не хочешь?
– Нет, не хочу. Душа омертвела.
– И всё же… на даче долго не проживёшь. Придёт осень, потом зима.
– Не знаю… Пока не думал об этом... Может, в краю моём родном поутихнет. Тогда… видно будет. Хотя, судя по всему, не скоро это станется.
– А поёшь ты, Костик, здорово, – говорю ему, чтобы сбить его с горемычного настроения. – Небось где-то пел?
– В хоре заводском. Запевалой был… А теперь – ни завода, ни хора.
После разговора этого стал я относиться к Косте, как к человеку, потерпевшему жизненное кораблекрушение. Проходя мимо его домика, невольно прислушивался, когда дверь в коридорчике была закрыта. Часто слышал Костино пение. Песни он пел старые, но хорошие.
Спустя месяц, глубокой осенью, песни стихли. И сам Костя исчез. Не видать его было ни на огороде, ни на дачной улочке – нигде. Я как-то не поленился, зашёл в его дачный дворик. Подёргал за дверную ручку. Заперто. Прошёл к беседке. Там на столике увидел надпись мелом: «Полетели гуси на Донбасс. Лечу и я за ними. Костя –донбассяр».