Чтобы печатать текст, я бегаю на улицу, сижу на лавке и считаю окошки моего дома. Когда ветру надоедает колыхать мою голову в картузе на стебле туловища, я опять спешу в дом, чтобы записать все, что насчитал. Я имею шерстяную жилетку, которую отобрал у одной бабушки и подшил порывы. Обновка делает меня защищенным от безвкусицы и колючего ворса покрывала. Когда у воображения кончаются мускулы, я выпиваю несколько стаканов облепихового сока и приседаю, выпрямив руки. Вот после такого желтого и бывает благодать! Еще одна важная вещь для сочинительства - борода. Я ее имею много лет. Длинной она быть не хочет. Она скатывается об подушку и растекается на две полубороды. Выяснено с достоверностью, борода тайно заставляет меня шагать на литературные изощрения. Бородные отрывки я складываю в трехлитровую банку, потому что не известно, что в будущем пригодится.
Слова я набираю с клавиатуры. А квадрат экрана поглащает буквы с клавиш. Трубки проводов несут их на гнездо самиздата. Там писанина валяется даже если я сплю, ем йогурт с облепиховым салом, и забываю, что искусство существует в пространстве и времени.
У меня столько друзей, что можно ими устелить путь от Москвы до Петербурга, особенно если города эти расставить рядом дома на полу. Все расставленные считают мое занятие неконъюктурным, чем и поддерживают пыл моей творческой традиции. У меня была девушка. Под ней была лодка. Под лодкой имелся целый океан. Все эти понятия тоже влияют на набор текста с клавиатуры.
Я не знаю, что такое быть злым, как впрочем, и что такое любовь. Пороки корысти, интриганства, манипуляций, тяги к пошлости - мне категорически не знакомы, как и многие добродетели. Я не знаю, чем увлечены люди. И в каких реальных кучах они возятся. Я просто печатаю. Мои тексты прочитал только один человек - я. Однако, скромная аудитория меня не останавливает. Ведь я ценю каждого человека.