Зарисовки по ходу

                «Поезд шел «500 веселый»
На лыжных сборах, вечером, после тренировки устраивали танцы, песни пели.  Среди прочих песенка была на манер - «у попа была собака, он ее любил …». Песенка известная. Исполнять ее можно бесконечно. Эта, другая – «как у нас, как у нас поломался унитаз, все соседи в страшном горе…» - и тоже назойливая, и петь можно до бесконечности
Попели, посмеялись, повеселились, а на утро на тренировке «прикидка на тридцатник».        Только я оттолкнулся от старта, песенка эта двинулась за мной. И так …. до самого финиша не смог я от нее убежать. Что только не делал! И шаг менял, и палками толкался, и на подъемы карабкался, и особенно на тягуне, эта песенка резвилась, не отставала.
             Так недавно прицепилось - «Шел состав «500 – веселый», под горой котенок спал…», всего-то две строчки и помню. Песенка из времен эвакуации, из военных лет. Чтобы пластинку остановить, а мотивчик из головы выкинуть я стал думать, почему состав так называется?            
         Поспрашивал тех, кто еще помнили те времена.
         Пока спрашивал, котенок, что «спал под горой..», напомнил мне другие составы и эшелоны.
         Призывников осеннего призыва 1955 года, запихали в «телятники» (помниться, такие вагоны в свое время называли – «теплушки») и объявили, что через три дня будем на месте, не называя этого места, «в целях сохранения военной тайны». Объявили еще, что «вещей брать с собой соответственно на эти три дня». Эшелон сопровождала кухня в отдельном вагоне, два сержанта и лейтенант.
         Через две недели поезд дотащился до Новосибирска и стал напротив вокзала на самый дальний путь.
         Призывники выползли на дебаркадер, подставляя бока и спины необыкновенно теплому солнышку сентябрьского дня.
Дебаркадер – платформа, на которой разгружают товарные вагоны. Кто-то уже сбегал на вокзал, в буфет. Появились лоточники.
         И в это время с другой стороны дебаркадера стал пассажирский состав. В цельнометаллических вагонах азербайджанцы. Возвращаются с целинных работ. Бойкие, темнокожие южане, одетые в одинаковые синие спортивные костюмы, смешались с толпой призывников, проворно шныряя среди серых, остриженных наголо, уже «обрастающих» не то беспризорных, не то босяков. Кто у кого, что украл, было не понять, но разнесся клич – «наших бьют» и началась заваруха.
          Смешанная толпа в миг забурлила и зажатая между составами потекла сначала в одну сторону, потом в другую, разделяясь на две противостоящие стороны. В ход пошли ножи. Коля достал из кармана нож. Продавались тогда такие ножи. Складные. С деревянной ручкой. С лезвием из приличной стали. Удобные в хозяйстве, и стоили всего 60 копеек. Не торопливо он раскрыл нож и также спокойно сунул этот нож в спину в синем спортивном костюме.
          К дерущимся присоединялись выскакивающие из вагонов. Призывников было больше числом, но у противника в руках появилось оружие. Медные пруты из высоковольтных проводов метровой длины с рукояткой, плетенной из шести концов мягкой медной же проволоки. Размахивая ими, как саблями они стали загонять призывников в открытые двери вагонов. Призывники, скрывшись в вагонах, быстро  закрылись изнутри. Азербайджанцы кинулись под вагоны, чтобы атаковать тех, кто в этих вагонах, с другой стороны. Спрятавшиеся успели запастись камнями и кирпичами, и теперь били сверху тех, кто появлялся из- под вагонов.
Атака была отбита. Синие пробивались к своим вагонам. Но тут, со стороны поезда, который привез целинников, раздался ружейный выстрел. Стрелок прятался за колесом вагона. Толпа призывников бросилась к этому вагону и, в порыве, попыталась перевернуть его. Потом, оставив эту попытку начала крушить весь состав. В окна полетели камни, разбивая стекла. Камни пролетели насквозь, разбивая и противоположные стекла. В вагонах прятались женщины и дети.
           Прибежавший к месту свалки, военный комендант что-то кричал, размахивая пистолетом. Потом выстрелил в воздух. Из толпы, из кучи дерущихся, вывалился призывник, и размахивая телогрейкой, не выбирая слов, посоветовал коменданту не мешать.
         Все прекратилось, когда прицепили паровозы и составы растащили в разные стороны. Все бросились по своим вагонам, а к месту побоища, завывая, устремились машины скорой помощи.
         После Новосибирска состав с призывниками уже не задерживали и через неделю пригнали на Дальний Восток.

          Началась служба. И получилось так, что в декабре следующего года, я ехал по той же железной дороге, в обратном направлении, в Москву! В отпуск!
          Через год службы очередные общевойсковые учения с участием флота и авиации.            
             Боеспособность армии оценивается отметкой. Роте, по ходу учений предстояли ночные стрельбы. И было известно, что если рота выполнит упражнение с положительной оценкой, то и полк получает положительную оценку, а если полк получает положительную отметку, то, следовательно, и вся армия, проводящая учения, удостоиться положительной оценки.
          Рота стреляла из траншеи с возвышенности по мишеням, которые показывались из блиндажей, солдатами. Мишени подсвечивались кострами.

         Наконец из блиндажей пришло сообщение, что поражено мишеней на 98 целых и 5 десятых процента. Генерал, проверяющий, поседевший в двух войнах вдруг неожиданно для окружающих перекрестился. И покинув сопровождавших его полковников, сел в виллис и уехал. Было уже три часа утра. Капитан целовал солдат, а оставленный полковник зачитывал благодарности и тут же объявлял, чуть ли не через одного отпуск (на родину).
        Торжественная часть закончилась, подтянулись те, кто сидел в блиндажах и показывал мишени, и сопровождавшие их офицеры сказали, что они расстреляли все патроны своих пистолетов, делая дырки в мишенях, дабы обеспечить победный процент.   
       Стрельбами закончились летние учения, а в декабре полк участвовал в зимних учениях. Зимние учения проводились на Барановских полигонах (территория  Барановских полигонов позволяла проводить испытания дальнобойных орудий).
        Солдаты жили в палатках, офицеры в балках, установленных на автомашинах. Обогревались буржуйками. Пожар случился ночью. Загорелся балок, в котором жили два лейтенанта и сержант ремонтной роты. Качегарили они печку паяльной лампой и пролили бензин на пол. Когда дневальные подняли полк среди ночи, пламя уже разгорелось. Набежавшие солдаты, на руках сумели вытолкнуть машину из ряда и откатить ее, шестами приподнять и сдвинуть к краю кузова полыхающий балок. Лихой капитан наш заскочил в образовавшуюся щель, спиной уперся в борт машины, ногами в стенку балка, и еще подвинул балок к краю кузова. Совместными усилиями капитана и солдат с шестами горящий балок удалось сбросить на землю. Ночь звездная, мороз напоминал о себе. Солдаты, теперь зрители стояли кругом, глядя на огнь. Почитай, горела изба. Тут же полуодетые погорельцы.
          Вдруг в ночной тишине, что-то взорвалось. В первый момент я ничего не понял и не почувствовал, но, озираясь, увидел, что стою один, а все сзади меня в темноте рассвета и балок начал разваливаться.  Оказалось, что в огне пожара сгорел переносной генератор от кинопередвижки, бачек генератора взорвался, и отлетевшее дно бачка угодило мне в кисть руки, перебив пальцы. Руку замотали, и меня отправили в госпиталь, где рану перебинтовали, так, что солдатскую перчатку уже не натянуть.
          Из госпиталя я тут же сбежал, благо машина ожидала, но в лагере, когда прибыли, посчитали, что с такой культяпкой ты не боец. Вспомнили про обещанные отпуска, и капитан приказал «исчезнуть».
          Приказы не обсуждаются!
           Убывали мы вдвоем. Второй Толя Крючков, у него что-то стряслось дома. В пустом гарнизоне отыскали штабного писаря и он, понимая ответственность момента, мгновенно слепил все необходимые бумаги. На кухне свой повар снабдил нас котелком маргарина и еще чем-то, что было под рукой и единственное, в чем нам повезло меньше, в полковой кассе не оказалось денег, а в гарнизоне не нашлось ни одного знакомого офицера. Наскребли мы несчастные двести рублей. Да, что говорить! Я шел и пел. Толик семенил рядом.
           - Как клешня? 
           - Ничего. Нет худа без добра. Ноет – перестанет. У краба так и новая вырастает.
           - Холодно - пожаловался мой попутчик.
           - Ты пой. Человек поет, значит жив. Ты другое прикидывай – если мы сегодня сядем в поезд Владивосток – Москва, то в Москве будем днем тридцать первого, а если нет, то на Новый Год опоздаем.
.          Добрались мы от гарнизонной станции Смоляниново до станции Угольная, в обиходе – Угловая. Это уже на линии, что на Москву, и бросились к кассе.
             Странное дело! В помещении станции народу много. Сидят на узлах, дети чумазые ползают. Касса открыта, а очереди в кассу нет. И кассирша на месте. Но стоило нам произнести - «Девушка, нам…», касса захлопнулась и девушка прокричала, «нет билетов».
Свет померк. Ах. Как мы запели, заныли, законючили. И ответ последовал.
         – Идите к начальнику.
         Эх, Россия – долог путь… Трижды мы ходили от начальника к «девушке», и наконец начальник толи сдался, толи на хитрость пошел. Доплачивайте, говорит, по пятьдесят рублей за билет…Мы в затылках почесали, но не отступили. Ни мы, ни начальник станции. Такой ценой билеты до Москвы были у нас в руках. Остальное значения не имело.
          К станции на третий путь подходил с виду обычный пассажирский поезд и жидкая толпа бросилась через пути к вагонам. Мы подбежали к своему вагону, растолкали редкую толпу, которая, как мусор, поднятый ветром, кружила на месте, желая попасть в вагон. Я отстранил плечом мужика в телогрейке, успел заметить, что таких было четверо и, что один из них одноглазый. Одноглазый был приземист, плотен и глаз его смотрел цепко и твердо.
          - Так, вы куда?
          - А, мы сюда.
            Я обернулся уже стоя на ступеньке вагона и глядя ему прямо в глаз. Двое, что были с одноглазым протягивали руки в мою сторону, как вдруг одноглазый вынул руку из кармана..
            - «Пускай проходят. Они такие же, как и мы. Только в форме, а мы без формы.
             Уже из тамбура я услышал :– «Бабуля, а ты куда?»....- «Мне, сыночки»…..- «Иди, иди бабуля, отсюда»…
             Воздух в вагоне был такой, какой бывает под утро в казарме, где койки установлены в три яруса и в четыре ряда. Мы пробрались по вагону, обходя и пригибаясь, чтобы не задевать свисающих рук и торчащих с полок ног в носках или босых. Полки, указанные в наших билетах оказались не занятыми, и мы разместились на них, постелив шинели и бросив в голова солдатские мешки.

          Поезд шел в Москву. Мы огляделись и поняли куда попали.

        В сентябре 1956 года была объявлена «Большая амнистия» (хрущевская).
         Этот поезд вез очередную партию амнистированных, бывших обитателей лагерей, что на «Второй речке», что под городом Владивосток.
        На всем пути до Москвы, а этот путь, согласно школьному учебнику, составляет двенадцать тысяч километров, и по времени занимал около двух недель, так вот за все это время мы находились как бы в изоляции. Никто к нам не приставал, никто с нами не заговаривал. Нас как бы не замечали. Надо понимать так, что нас охраняло слово главного. В вагоне был главный, и слово главного было - закон.
        Вагон жил своей жизнью.
        В одну из последовавших ночей этого путешествия меня разбудили голоса. На нижнюю полку компания, что гудела вторые сутки, укладывала одного из собутыльников. Он матерился. Потом раздались слова «….сердце…стакан…Босой сделай чифирь». Появился чифирь. Того, что укладывали, напоили из стакана, как лекарством и он перестал сопротивляться, лег и продолжал бормотать, как будто бредил. Все перешли в соседний отсек. Я под стук колес уснул, не обращая внимания на ор и пьяные голоса вагона. На утро наш новый сосед продолжал спать и пролежал так два дня. В соседнем купе «гужевали». Стол был завален кругами колбасы и уставлен бутылками с водкой. Компания вела себя так, как – будто вчерашний их сотоварищ вообще не существовал. На остановке я купил у торговок какую то еду. Вдвоем с Толиком выходить мы остерегались.
           Я тронул его за плечо:- «Вставай. Пожуем». Он резко повернулся на спину и уставился на меня белками выпуклых глаз…. и смутился – «Нет. Не хочу.» Я не стал его слушать. «Хватит валяться». Он сел. Мы тут же убрали плащ, на котором он лежал, и разложили столик. Говорить что – либо и ему и мне было уже глупо и мы втроем стали поглощать вокзальную снедь. Компания по соседству оживилась, демонстративно пожирая колбасу и водку.
        - Я очень люблю изюм - сказал он.
       - Как тебя зовут?- сказал я.
       - Ленька Коршун. Слыхал?
       - Нет. Не слышал.

       Поезд продолжал свое движение, и жизнь этого поезда шла своим калейдоскопическим путем. Кто - то появлялся в вагоне, кто то исчезал, кого то били и изгоняли в другие вагоны, куда то отправлялись несколько человек и после возвращались и видно было, что это были далеко не тихие беседы.

         Соседнее купе продолжало  пиршество и даже делало попытки пригласить нашего нового знакомого в их компанию, на что он довольно резко отказался. Эти заигрывания закончились, когда от их стола отлепился малый и предложил нашему новому знакомому «выйти». Когда они выходили в тамбур, я придержал ногой дверь, что бы не терять из глаз происходящее. В узком тамбуре, когда они стояли друг против друга, каждый как бы защищал свою спину. О чем был разговор я узнал потом. Пока мне было видно сутулая фигура малого и стройная, тонкая и гибкая  осанка Леньки Коршуна. Разговор был недолог. Я увидел, что тот, кто вызывал на переговоры, полез в карман.. Дальше последовала реакция. Коршун стоял абсолютно прямо с вытянутыми вдоль тела руками и прижатыми к бокам локтями и казался беззащитным, но как только малый достал нож, последовали два быстрых движения. Не отнимая от тела прижатых локтей, Коршун правой ударил в туловище. Я не понял, куда пришелся удар, но когда малого согнуло и ноги его уже не держали, второй столь же резкий удар пришелся в голову, кажется в висок. Малый упал. Коршун постоял над ним, что - то спросил, на что лежащий только мотнул головой, не делая попыток подняться.
          После этого происшествия пир в соседнем купе быстро сошел на нет.
          Коршун так объяснил ситуацию. Его кореша хотели, что бы он продолжа «щипать» по дороге. Он отказался. « Доеду до дома, мать повидаю..». Тогда, устроив пьянку в первую же ночь в поезде, напоив, обобрали до рубля, заставляя таким образом воровать. 
         Теперь как бы втроем продолжили мы движение на запад, и беседы, какие не какие, продолжились. И решил я, что пора и побриться. Надлежит солдату внешний вид блюсти. Событие не стоило бы и упоминания, но завалялся в моем мешке пузырек мужского одеколона «Шипр». Я только, что встряхнул мешком, как попутчик наш встрепенулся, услыхал.
        - Разольем?
Он сел и руки его напряглись и как бы спрятались.
        - Гадость. Не стоит.
         Глаза его тянулись к флакону. Он повел на меня глазами, не отрывая в тоже время взгляда от моих рук, держащих одеколон.
        - На зоне это идет за коньяк.
         Я понял, что уступлю, но сам пить не буду. Расстался с «Шипром» я без сожаления, но этот пузырек, как добрый алкоголь оживил и продолжил беседу. В те годы я еще не умел оценить всей прелести такого напитка.
          - Сейчас приедешь, что делать будешь?
         - Не знаю. Огляжусь. Нужно мать повидать, а потом опять уйду на зону.
            ??
         - И там люди живут. Это у меня третья отсидка.
         - Сколько же тебе лет?
         - Двадцать три.
         - А, мать, где работает?
         - У меня мать директор ресторана.
         - А кем бы тебе хотелось быть.
         - Я хотел бы играть в оркестре.
         - Бросай воровать.
        - Я артист…. Я весь дрожу, когда вижу, что можно «разбить скулу», а момента нет. Я когда иду, я ничего при себе не имею, а двое меня сопровождают. У них мои деньги.
        Он казался поникшим, но глаза! Глаза были ледяные.

            - Придешь к матери в ресторан. Все тебя знают. У официантки вытащил деньги – она не заметила. Я, конечно верну. Хочешь, я тебе покажу, как надо воровать?.
           - Не стоит. И ты слово себе дал.
           - Нет, я тебе покажу.
            « Шипр» действовал.
           - Я возьму, а потом выброшу.
           На остановке, когда мы выскочили на вокзал за газетами, он продемонстрировал мне свое умение. Он ввинтился в толпу у газетного ларька, притерся к только, что купившему газету и полученную сдачу, сунувшему себе в карман, запустил в этот карман два пальца и отлепившись, оказался с другой стороны, толпящихся у ларька. Выскочил и протягивая руку, показал мне десятку. Деньги он не бросил. Когда я напомнил ему, что он хотел бы добраться до дома и повидать мать, он как бы не слышал моих слов.
          -Теперь хуже стало, руки дрожат. Раньше был совершенно спокоен».

           Уже не в первый раз приходилось мне пересекать Россию с Запада на Восток и с Востока на Запад. Приходилось мне по этой дороге проезжать, тогда, когда шла она после Иркутска по берегу Байкала, и придется не раз проехать, когда паровозная тяга смениться на электрическую. А пока паровоз дымил по заснеженным просторам бесконечных полей и далей. И настроение вагона можно было определить по уровню и характеру шума голосов его обитателей.
           - Что это они там затемнили окна и завесили проходы в купе? И табунятся в очередь.
           - Там две шмары. Это к ним очередь….Не хочешь сходить?
           Я посмотрел ему в глаза.
          - А, ты сам?
          Он погасил кривую улыбку.
         - У меня есть девушка.
 
          Потом открыл маленький чемоданчик, что был при нем и на внутренней крышке показал большую цветную фотографию девушки. Еще не рассмотрев фотографии, я подумал о том, что видящие утверждают, что фотография изменяется в то же время, как изменяются те, кто на них изображен. На фотографии девушка в легком платье весело смеялась, но показалась мне постаревшей и грустной.

          Напротив нас у противоположного окна в компании товарок сидела девушка. Она то задумчиво смотрела в окно, то поворачивала голову. Прекрасное было в ее глазах, в поворотах головы, в том, как она перебирала косу.
         - Толя, посмотри…..Королева.
        - Тю. Дурень. Королева. Проститутка. Видишь, на руке синяя наколка.
          Вагон шумел, стучали по стыкам рельс колеса, за окнами мелькали тени, серый свет зимнего бессолнечного дня и дым за окном, казалось, смешивался с мраком вагона. Королева достала тетрадь. Красивым почерком с завитушками, разукрашенная цветами и узорами тетрадь была заполнена стихами и текстами песен. Она запела. Слова трогали ее, трогали ее душу. И сама она и душа ее хотела услышать ответ, но слова звучали жалостливо.
           И королевы не стало.   

          Москва! Я стою на перроне в солдатской шинели и начищенных сапогах, а мимо движется серая однообразная толпа людей и исчезает в черном проеме вокзала.
             Как - будто выплеснули с крыльца ведро помоев на белый снег, и грязная вода уходит в сугроб.

        Некоторые из тех, кого я расспрашивал, сказали, что так называли пассажирские поезда, идущие вне расписания. Дополнительные поезда. Номера их начинались с цифры 500. 501, 502 и так далее. Такие поезда, ползут со всеми остановками, задержками, со стоянками на запасных путях. Один товарищ пошутил, что такие поезда, идущие как бы не во времени, а быть может и вне пространства, иногда исчезают непостижимым образом. Практика дополнительных поездов существуют и сегодня. И даже название за подобными поездами в некоторых местах сохранилось прежнее.
А у нас

Когда я вспоминаю свое пребывание в отделе научного института, оно, это воспоминание, созвучно для меня с понятием  «сидеть». Как говорили в свое время, «сидели все», и юмор лагерный проникал в повседневную речь, как мат проникал в речь научных сотрудников. «Сидишь – сиди, лежишь – лижи». Сиди и получай зарплату. Столы в кабинетах стояли впритык, и сотрудники сидели, пардон, пардон, «жопа к жопе». В таком положении остается только поговорить за жизнь. Темы бесконечные. Заодно и учить, и лечить, и гадать... и все «за бесплатно». И вот в такой обстановке, но короче, короче и еще короче, буквально в двух словах.
       Валентина Александровна решила лечить зубы.
Не всем, а свои собственные. Конечно, лечила она их по блату. У врача, «полученного» по знакомству. Одни знакомые рекомендовали. Так вот таким путем Валентина Александровна и «нашла врача», и пошла к нему лечить  зубы.
        Я мало ошибусь, если скажу, что лечила она их долго. Очень долго.  И все это долгое время  передавались во всеуслышание подробности посещения этого врача и операций с зубами Валентины Александровны.
        Я слушал, слушал (куда мне деваться), и ярость копилась во мне. А когда Валентина Александровна стала показывать, что и как у нее подпилено, я взвыл (молча) и стал мечтать (про себя) о «страшной мести», так как жизнь стала казаться мне совершенно беспросветной.
        Как-то собрались с друзьями вечером за столом. После рюмки пошли анекдоты. Один анекдот я запомнил. Три медика – американец, англичанин и русский выпили и по советской традиции заговорили о своей работе.           Американец сказал, что они могут удалить аппендикс не вскрывая, англичанин тоже что-то и того пуще, а русский:
      – Подумаешь, удивили! А у нас всю жизнь зубы через жопу дергают.
        Утром, идя на службу, я предвидел, как я расскажу милейшей Валентине Александровне этот анекдот. Почему-то я думал, что она обидится, я стану ее врагом и  уже не буду выслушивать…
        И как только Валентина Александровна усевшись на стуле, включила свое бесконечное повествование, я, не поднимая глаз, поведал «что у нас...».
        Я плохо представлял себе, как будет воспринят мой демарш, что будет после. Я хотел мстить. Я еще продолжал говорить, когда до меня стали долетать непонятные звуки. И я увидел: несчастная Валентина Александровна всей своей массой колыхалась, раскачиваясь, грозя сползти со стула, обеими руками  держалась за челюсть. Я не сразу понял, что она говорила, а она пыталась сказать:
        – Мне нельзя смеяться.    
         Я едва успел поддержать Валентину Александровну, чтобы она не сползла    со стула окончательно.
          После этого случая я стал «настоящим другом», поскольку «понял душу человека».

                « А, что было в 37 году?»

          В 1945 году закончилась Великая Отечественная Война. В 1953 году скончался Вождь. В 1956 на ХХ съезде выступил Н.С.Хрущев с «разоблачением культа личности И.В. Сталина». Все эти события, неразрывно     связанные друг с другом, не давали единого ответа и вызывали различные чувства и разноречивые суждения.
          1958 год. Первые лекции на первом курсе Университета. Очередная лекция  – «Культ личности».
          На кафедру прошел, прихрамывая, невысокий худой человек в костюмчике фабрики «Большевичка», за 83 рубля. Человек поднял голову, охватывая глазами всю  аудиторию, расположенную амфитеатром. Говорить он начал не сразу.
         Через четверть часа, как он, почти не меняя позы, говорил, не выпуская из поля зрения всех сто пятьдесят студентов, сидящих в зале, словно ожидая удара, или нападения, мне передалось его напряжение. И напряжение это, я видел, нарастало. Он ждал каверзных вопросов, может быть выкриков. Но, и это тоже бросалось в глаза, аудитория вела себя нарочито безразлично, как человек «себе на уме», мол, ты говори, говори, а я то знаю.
         Кончился первый час лекции. Все повалили из аудитории. Лектора я увидел, стоящего в сторонке. Никто к нему не подошел, не заговорил. Я помнил, что фамилия его Потапенко, но имени отчества не запомнил. Скорее всего, только из чувства внутреннего протеста, я решил нарушить его отчужденность, и, доставая из кармана сигареты, направился в его сторону.   
        - А, скажите, что было в 37 году?
        Быть может, вопрос мой прозвучал несколько развязно. Он посмотрел на меня, понял, что за этим вопросом не стоит злой умысел, и совершенно неожиданно сказал:
     - Дай закурить.
     - О чем разговор. Пожалуйста.
       Он затянулся, посмотрел на сигарету, отстранив руку с сигаретой в сторону, потом взглянул на меня.
     - Ты знаешь, когда я курил последний раз?
Он опять замолчал. Мне сказать было нечего.
     - В сорок первом.
       У меня в голове, как барабанчики в арифмометре, крутанулись цифры 41, минус, 58. А он продолжил, затягиваясь и каждый раз разглядывая сигарету.
     - Мы стояли под Москвой. Немец, вот он. Сейчас пойдет в наступление. Наши солдатики в траншее. Через сто метров. С трехлинейками. И тогда мы с командиром полка. Я был политруком. Зашли в блиндаж, разлили остатки спирта и закурили.
Ждать было нечего. И тогда я сказал себе, что если живым останусь, курить брошу.
      Он пять затянулся и если бы не фильтр, то окурок обжег бы ему пальцы.
    - И вдруг мы слышим. Громовое «ура!». Мы с командиром вылезли из блиндажа. По снежному полю со стороны Москвы идут цепи наших солдат в валенках, белых полушубках, с новенькими ППШа. Перепрыгнули через нас и пошли вперед. Мы только вслед им смотрели.
       Прозвенел звонок. Все потянулись в аудиторию.
     - Что было в 37, я знаю, а тебе пока рано.
       У меня не было намерений рассказывать, что вопрос этот для меня не праздный. Продолжение лекции слушал я рассеянно. Я находился под действием рассказа бывшего политрука.


       Автобиография Трумекальн  Анания Романовича
             (капитана дальнего плавания).

           Мой дедушка по матери Андрей Эрц, бывший крепостной, работал кузнецом у помещика, а дедушка по батюшке Яков Трумекалн батрачил у помещика.
          Мои родители Анастасия Яковлевна Эрц и Роман Яковлевич Трумекалн тоже батрачил(и) на помещика.
          Нас было куча детей 13 человек, я, как последыш, увидел всего 2 брата (два) и пять сестер.
          Родился я 21 октября ст. стиля 8 октября 1871 года, деревня Аптаки, Лифлдяндской губернии, Вендетского уезда, Берзинской волости, Лифляндской губернии, Прибалтийского края. (Нынешняя Латвия).
          Мои родители батрачили для помещика, за что получили кусок земли, который обрабатывали на себя и получали на столько, чтобы с голоду не помирать. Я в раннем возрасте начал работать по тяжелой крестьянской работе.
          В последствии, нас кучу детей взяли в усадьбу на аренду и долгосрочный выкуп на человека закабаливания.
         Там же учился в волостной и приходских школах.
         Только революция 1905 года избавила крестьян от помещичьей кабалы.
         От 10 лет зимой, учили по понедельникам, пошел в школу с котомкой с провизией, а в субботу возвращался домой, преодолевая десяти верстный путь при всякой зимней погоде. Пробовал было продолжить учебу в средней школе. Испробовал было продолжить учебу, но всегда двери учебных заведений закрыты неимущему денег из крестьян.
         Кроме унтерофицерского батальона и вечная солдатчина.
         Ставши подростком, стал лишним ртом по дому и был принужден искать себе других занятий. Чтобы выйти из этого положения, взял котомку на спину и ушел  из родного дома на отходные работы с твердой надеждой все препятствия преодолеть, победить.
         Потому и подался вперед в надежде (в  г.Ригу) найти работу. Но город принял новичка не особенно приветливо. Рабочих, желающих наняться, было больше, чем работы. Сначала обошел тамошние окрестности. Кое где поработал по паденно, которые на зиму  нанимают. Так что шатался с осени до января. Это не могло никак удовлетворить. Надо  было, во что бы то не стало, найти такую работу и одновременно приобрести, научиться какую либо специальность.
         Работал поденно, познакомился с городом и его жителями.
         Рига портовый город, река Западная Двина с большими гаванями.                Открылась с уходом льда навигация. К причалам появились разные суда, особенно много парусных кораблей и пароходов стало от зимней спячки и отремонтированных и новых спущенных со стапелей, а также   пришедших из моря парусных кораблей для принятия груза.
         Осматривал, говорил с моряками, вот и потянуло в море.
         Корабли пополняли свои команды из рабочей и крестьянской молодежи. Чтобы обслуживать весь многочисленный товарно морской флот потребовалось изрядно пополнить штат команды молодыми людьми.
         Вот в начале марта 1890 года нанялся юнгой на парусный корабль «Гаррам» Рижского порта.
          По принятии разного груза отплыли в море надутыми восточным ветерком парусами. Путь держали в порты Англии.
          Это было целое событие моей жизни и перемена моих мыслей на будущее. 
           Проплавал на кораблях дальнего плавания 3 года и побывал в разных заграничных морских портах, увидел, что свет большой площадь работы просторнее, чем наша деревня.  Достиг на практике знания полного корабельного матроса.
        Увеличением торгово морского флота увеличился спрос на дипломированных практико теоретично обученных судоводителей.
Чтобы получить смену учеников судоводителей была расширена сеть мореходных училищ в морских портовых городах и даже селениях. В это время была доступна в мореходные училища для малоимущих, но физически сильных и энергичных рабочих и крестьянских парней (юношей).
            В 1892 году2233 оставил корабль «Роя» рижского порта и срочно приехал в Петербург, поступил  в мореходное училище вблизи города Риги, Магнусгофское мореходное училище для дальнего плавания по общей и специальной теории, а также докончил основательно корабельную практику.
           Кроме того предстояло явиться в уездный город Венден к военной призывной комиссии. Поступление в мореходное училище избавило меня от явки на сборный пункт до окончания курса на судовождение, а также от солдатчины, и ужасов войны.
         Мореходное училище дало много нового по общей и специальной теории, а также основательно дополнило корабельную практику. За учебу взялся горячо, с большим рвением присвоил все знания, которые дала школа. После учебного сезона (зимой) весной 1893 года поступил на парусный корабль «Якоб – Катерина», чтобы пополнить морскую практику. Осенью того же года опять явился в мореходное училище и продолжил учебу с еще большим рвением присваивая знания, чтобы выйти твердо подкованным на широкое поле будущей своей работы.
1894 год весной в Магнусгофском мореходном училище дальнего плавания кончил курс успешно и получил диплом штурмана дальнего плавания.

             ….развитием промышленности потребность увеличилась для морского флота перевозки разных грузов. Малотоннажный флот, особенно парусные корабли не могли полностью выполнять перевозок. Капиталисты начали строить более крупные корабли, особенно пароходы, которые по грузоподъемности начали вытеснять малотоннажный морской флот. Перевозки грузов увеличились на больших кораблях, но с выходом из строя более мелких судов, моряки, особенно судоводители, остались за бортом, то есть без работы.
  Кроме  того морские училища продолжали обучать и выпускать дипломированных   судоводителей и с каждым новым выпуском из морских училищ молодым судоводителям стало (не разборчиво) трудно занять место работы по специальности. Многие судоводители продолжали плавать на кораблях матросам на заграничных кораблях. Особенно это чувствовалось на Балтийском и Черных морях. 
        Моряки, специалисты судовождения, начали посматривать своим зорким взглядом кругом, не найдется ли выхода из создавшегося затруднительного положения. Посматривали сперва одиночки на север, на восток, на юг безработным судоводителям, но далеко недостающих моряков на широких просторах водных бассейнов севера. Не хватало моряков на перевозки тамошних богатств. На Дальнем Востоке открылась кито – зверобойная флотилия, рыболовная и судоходство перевозок тамошних богатств, которые до того почти дремали не тронутыми.               
             Капиталист увидел богатство далеких  окраин, выдал с оглядкой и как можно прибыли выжать больше.
             На юг по Каспийскому морю плавали парусный флот малой грузоподъемностью, большей  (не разборчиво) из Баку в Астрахань. В Баку лесной материал, а из Баку нефть. Бакинскую нефть возили в бочках на парусниках, позже потом наливали в трюмах. Все это очень неудобно и с большой потерей нефти. Зато начали строить пароходы с мелкой осадкой и малого тоннажа от 10 – 30 тысяч пудов. Такой мелкий флот не мог вывезти всю бакинскую нефть, необходимо было более крупный не парусный, а паровой флот. Сормовские верфи не успевали постройку пароходов, заказов было много, потому что за перевозку из Баку до Астрахани платили по три копейки за пуд нефти и до 10 копеек за пуд керосина.   
             В начале 90-х годов в Баку развивается нефтяная промышленность с его нефтяными фонтанами Каспийского моря. Понадобилось большое количество пароходов для перевозки нефти. Заказы на постройку пароходов стали отдавать (на) заграничные верфи. На одном таком пароходе, построенного в Англии, «Амасия», весной 1894 года поступил помощником капитана, которого (пароход) нужно перевести (в Петербург), из Петербурга по рекам и озерам, каналам и по Каспийскому морю в г. Баку, куда через полтора месяца прибыли. 
             Город Баку своеобразный с восточными постройками, плоскими кровлями и своей грязью необыкновенно приветливый.
            Пароходы плавают по Каспийскому морю летом, а зимой в большинстве становятся на ремонт т.к. перевозки до Астрахани прекращаются с наступлением мороза и закрытием устья Волги льдом.
Проплавал по Каспийскому морю на разных пароходах помощником капитана.
              Осенью 1898 года выехал в город Ригу и поступил в Магнустовское  мореходное училище дальнего плавания для продолжения учебы. Пришлось горячо взяться за учебу, чтобы все знания присвоить и пройти широкий курс программ в одну зиму.
           Весной 1899 г. Кончил успешно курсы и получил диплом на звание капитана дальнего плавания.
           Из памятной книжки. Примечания: Из дела экзаменационной комиссии на экзамен капитана.
            1899 года экзамен учеников Магнисгофского мореходного училища происходили в залах малой гильдии города Риги.         Присутствующий при экзаменах губернатор спрашивал учеников в свою очередь. Пришла моя очередь. Губернатор спросил на каких кораблях плавал, по каким морям и в каких приморских городах побывал и так далее. В конце разговора сразу повернулся и спрашивает: - «Где же вы научились по русски говорить?». На что ответил, что учился в мореходном училище.
            После экзаменов и получении диплома, на дружеском ужине директор училища в свою очередь спрашивает. Кто вам подсказал так отвечать губернатору? Это стоило мне «Владимира», указывая себе на грудь.
            А действительно в училище преподавали русского языка один урок в неделю.
            Учился сколько мог в школе, а больше из книг и на практике, на судах в продолжении пяти лет на Каспии.    
             Возвратившись в Баку продолжал плавать по портам Каспийского моря в качестве помощника капитана на пароходе «Юпитер», в то время самом большом сухогрузе, грузоподъемность 105 тысяч пудов. 
            Первого января 1900 получил место службы и поступил капитаном на пароход «Конкум», который стоял под парами с грузом керосина и готовый к отплытию в море. Возвращающийся в Баку на следующий рейс. Принял груз керосина вышел в море. В пути до Петровска разыгрался редчайшей силы шторм.
          Жесткое было морское крещение молодого капитана. Малейшее слабость и малодушие было бы гибелью. Только спокойная распорядительность и большая выдержка унять панику оказалась спасительным.
         Во время шторма в море погибли без вести два парохода с грузом и со всеми людьми, также пароходы потерпели крупные аварии.
        Капитаны стоящих судов пришли поздравить меня с  благополучным прибытием в порт.
         Спустя два месяца  был переведен капитаном на пароход «Феникс», на котором плавал 3 года.
        В 1903 году с апреля поступил капитаном на пароход «Вентура» на котором проплавал и прожил до 1922 года. (Пароход был удобен для перевозки нефепродуктов).
       1920г. в мае месяце подал заявление и анкету в ячейку при Управлении Водного Транспорта о вступлении и изучении программы до принятия в партию большевиков ВКП, но не получив руководство и остался на все время беспартийным большевиком.
      Организовал на судах общественную работу ликбез неграмотных и мало грамотных.
Сентябрь 1922 года Гокаспом (Государственное Каспийское Пароходство) был назначен старшим караванным командиром порта Баку.            
…………….  не командовал, а конторой был оставлен для сохранения судового имущества на сколько это возможно. Только с приходом в Баку и установкой Советской власти продолжал командовать.
      С мая месяца 1923 г. Получил назначение морским агентом рейда Ракуша и стационара «Комсомол» по вывозу Гурьевской нефти. За выполнение плана получил от правления благодарность.
       С  1924 года Гокаспом был назначен резервным капитаном по береговой службе пароходства и временным капитаном. Плавал на разных пароходах.
       Береговая служба: ремонт судов и различных частей, осмотр судов, пристаней, складов, домов и др. проверка запасных якорей, цепей, канатов и др.
            
       С декабря 1926 года Каспаром (Каспийское пароходство) назначен капитаном парохода «Калибеков».
       В 1927 году …… за спасение лодки с 9 рабочими объявлена благодарность.
        1928г. в начале Первой пятилетки объявил себя ударником закрепленным за производством.      
         С апреля 1929 г. переведен капитаном на теплоход «Зарост… (не разборчиво), который за ударную работу переименован (в) «Ударник», а с мая 1931г., капитаном теплохода «Рабочий», на котором плавал по октябрь 1933г. Часто заменял капитанов.
Теплоход «Рабочий»
1932г за рационализацию и проведению работ по выгрузке труб насосов, что дало возможность сократить время выгрузки грузов в навигацию что составляло на полтора (1.5) рейса больше за которую              благодарность (и) денежная награда месячный оклад 360 рублей.
         1932г. За перевыполнение задания перевозок нефтепродуктов на 108% время «13-ая Большевисткая навигация» премирован 150 рублями на т/х «Рабочий».
         1933г. За проявленную инициативу из выпуска из ремонта раньше срока, сокращение лимитов и доброкачественную выписку судна из ремонта, а также за безупречную работу и перевыполнение плана перевозок нефтепродуктов, за образцовый порядок содержания и труддисциплины на теплоходе «Рабочий» Правление пароходства премировало на 780 рублях за время «Четырнадцатая большевистская навигация». Также закреплен за производством, как ударник.
        1934г. При списывании в инвалиды Правление пароходства выдало за долголетнюю и образцовую службу награду месячный оклад 600 рублей и путевку в санаторий (1.5) месяца на дорогу. При выходе в инвалиды средне годовая зарплата составляла 700 рублей при средне месячной  6 00 рублей.

         На этом  странички автобиографии Деда, составленные его рукой заканчиваются. Не могу сказать, по какому поводу Дед попытался составить автобиографию, но мне сдается, что ему в тот момент было лет «под 80».
Примерно столько, сколько сегодня мне, его внуку, когда эти листочки случайно оказались у меня. Я не подозревал, что такие записи существуют.
Деда я любил. И уважал. Поскольку всегда чувствовал себя его продолжением.
         Мое общение с Дедом началось в Баку, куда меня и двоюродную сестру Валентину (двумя годами старше меня) родители отправили на лето «к Деду, к Бабе». Я помню квартиру и двор, мощеный булыжником. Помню, как мы боролись с сестрой за место около Бабы, когда укладывались спать. И, тогда, Баба ложилась на спину.  А я под ее левой рукой (как под крылом), сестра под правой, уютно засыпали, под неторопливую сказку.
        Мне было в то время года четыре, за год до начала войны.         
                Я помню, как  испытал острейшее чувство зависти. Первое и единственное, за всю жизнь (!), но такое острое и внезапное, что помню его и поныне. 
                У Деда в квартире, в проеме стены стоял сундук. На этом сундуке очень хотелось примоститься и полежать, но крышка сундука была покатая и полежать не получалось. И однажды я открыл сундук. И, как уже говорил, испытал чувство зависти.
             В сундуке лежали молотки, дрель, клещи, разные инструменты, гвозди, мотки проволоки.
            Потом Дед навестил нас в Коломне, где отец работал на заводе. В тот приезд Дед поставил меня на коньки. В те времена, по моим понятиям существовало всего два вида коньков: «Снегурки» и «Английский спорт». К ним полагались ботинки. У меня были «Снегурки», но ботинок не было (ботинки были велики). Были валенки. Но приладить «Снегурки» к валенкам мне было не под силу. У этих коньков на заднике под каблук ботинка был «шпынек». Чтобы приладить конек на валенок этот «шпынек» нужно было либо сбить молотком, либо вырезать из фанеры прокладку.
        Дед приладил коньки, и мы вышли на лед стадиона «Зенит». На зиму футбольное поле заливали водой, превращая в каток. Лед от снега чистили фанерными  скребками, так, что каток был окружен высоченным сугробом.   
Я не твердо стоял на коньках. Дед подозвал двух мальчишек. Они взялись с двух концов за палку, а я превратился в «лягушку путешественницу». Мальчишки лихо побежали по кругу. Оббежав круг, они поравнялись с Дедом и выпустили палку из рук, а я продолжил движение, не умея ни остановиться, ни повернуть. Так и ехал, пока не зарылся в сугроб головой вперед и Дед, подоспевший на помощь, не вытащил меня из сугроба за ноги.
         Вечером Дед склеил из чертежной бумаги пароход. С тремя трубами!        Пароход напоминал крейсер «Аврору». Корабль имел якорь. Якорь с тремя звеньями цепи. И якорь, и якорная цепь были вырезаны из единого куска дерева.   
       Все эти события памятны мне вдвойне, это было перед началом Войны!
Мне было, следовательно, не полных пять лет.
            2. Разбирая «Автобиографию» Деда, узнал я, что моего прапрадеда звали Андрей Эрц. Об этом  прапрадеде я знал и раньше, со слов Бабушки. То был известный в той округе человек.
           Во – первых, он был кузнец.
           Во – вторых, он пел в церковном хоре. Такое сообщение вызывало во мне легкое замешательство. Как? Уважаемый человек и церковный  хор!  Кругом коммунисты (имеются в виду домашние), Бога нет, Бога отменили и даже крашеные яйца под запретом.
          И, в то же время, упоминание о церковном хоре, рождало неясное уважение.
          В – третьих, он был лекарь. Метод лечения был – «пущать кровь» (по словам взрослых). «Кровь пускали» и людям и скоту.    
          По словам Бабушки и деревня (хутор) называлась «Аптаки», что значит аптека.
          Операция проводилась при помощи прибора, который прапрадед выковал из железа. Внутри пластинчатая пружина, снаружи спусковой механизм. И стрелка (этакий миниатюрный гарпун).
         Прибор «работает» до сих пор.
         В свое время моя тетка (дочь Деда) Антония вела переписку с рижским Музеем народной медицины. Видимо музей  был заинтересован в приобретении этого прибора. Но, что то не сладилось.
          2. Относительно «лишнего рта по дому…» – из рассказов Бабушки, по законам того времени, земля по наследству передавалась старшему брату. По ее же словам – «кому земли не хватило, тот ушел в море».
Из ее же рассказов – Дед в юности мечтал быть учителем – «Учитель имел большое уважение».
          3. Дед иногда рассказывал мне некоторые случаи из своей морской практики.
           Рассказывал и про тот шторм, когда он первый раз шел капитаном.
Положение создалось критическое, моряки готовились к смерти. По обычаю моряк перед  смертью надевает чистую рубаху. Надел чистую рубаху и механик, и думая, что находясь на палубе, имеешь больше шансов спастись, чем внизу в машинном отделении, вылез на верхнюю палубу. Капитан приказал механику «вернуться к машине». Механик приказ не выполнил. Был напуган и растерян. Тогда капитан взял в руки румпель (румпель это – деталь от шлюпочного руля).
Дед, когда рассказал мне этот случай, обошелся всего несколькими словами.
Говорил он, по русски вполне правильно. Не повышая голоса, и не то, что медленно. Дед говорил словораздельно. Так, что каждое его слово, как бы успевало затвердеть. И из этих, сказанных им нескольких слов  я представил себе всю картину. Румпель в руках капитана (румпель похож на заводную ручку, какой шоферы заводят свои машины), и обещание раскроить череп. И как механик «спустился в машину».
          Расказывая, Дед не жестикулировал. Жесты его скорее угадывались.
Возраст не стер с его рук мозоли. Руки Деда, с крупными, выпуклыми ногтями. Эти ногти  напоминали мне рыцарские щиты и одновременно  перламутровые ракушки, какие я собирал на песчаных пляжах и  берегах Оки.
Дед рассказывал мне и другие истории.
          Все не перескажешь.
          4. «…… проплавал и прожил….» на пароходе «Вентура». Я думаю,  что это означает то, что плавая капитаном на этом пароходе, Дед брал иногда с собой в рейс подрастающих детей своих, справедливо полагая, что дети должны приобщаться к работе родителей.   
        Мне от Деда осталась память о нем, фотографии (одну фотографию сделал я сам еще в школьные годы), теперь вот «Автобиография» и секстант, приобретенный Дедом собственноручно, когда он был в Англии.
         Секстант – прибор, при помощи которого моряки – судоводители определяют по солнцу одну из координат, определяющие местонахождение судна в открытом море.   
                Леонид Трумекальн.                2015г.

Автогонки в Рязане
                Посвящается               
                Мишунину
                Алексею Дмитричу    
               
        В 1968 году, в конце апреля месяца, когда  во всю  готовились к выезду на    полевые работы, Алексей неожиданно предложил.
      - А, не махнуть ли нам в Рязань, посмотреть автогонки?
      - Никогда, нигде, ни от кого не слыхал ни про какие гонки.
      - Ха, это вам не национальный русский вид спорта, хоккей с шайбой!
       В голосе его звучал сарказм. И я узнал, что ежегодно в канун Дня Победы в Рязани проводятся автогонки. Мероприятие длится три дня. Гонки всесоюзные. Алексей сам не единожды выступал на этих гонках.
       -Алексей, я завсегда готов.
       Алексей рассуждал дальше.
      -Три дня праздников. Машина числится в твоем отряде. Тех осмотр она прошла. Зав кафедры предупредим. И вперед.
       Так мы и сделали. Заведующий кафедрой попросил по пути заехать в село Константиново. Значит, и на родине Есенина побываем!
       Мы, не мешкая, собрались и выехали с таким расчетом, чтобы в вечеру быть в Константиново. Там переночевать. Утром, в день начала гонок быть в Рязани ко времени технического осмотра машин, ознакомлению с трассой и первого старта.

        Покидая Белокаменную, необходимо было заправить машину и заправиться самим. Мы встали в очередь  на  автоколонку среди автобусов и самосвалов, сверкая, отполированной чистотой  нашего «козлика».  К нам подошел шофер – дальнобойщик.
      - Талоны на бензин нужны?
      - Сколько?
      - Как обычно. У нас на дальних, экономия.
       Я купил у него два талона по пятьдесят литров.
      - Спасибо.
      Он отошел, и тут же вернулся, сказав, что у него есть еще полтораста литров. Я взял еще сто литров, дал три рубля и получил обратно только что отданный мной рубль и еще один замусоленный.
      - Так. На пузырек мужикам есть.
      Алексей, подал машину на заправку. Я побежал отоваривать талоны.

       При выезде из города стоял гастроном.
       - Алексей. Этот, последний до Рязани. Следует запастись
       Мы вылезли из машины. Я закурил. На  каменных ступеньках под массивным навесом магазина стояли двое юных, и, глядя друг на друга, говорили, говорили. Он стоял на ступеньку ниже ее и все равно из-за его головы я не видел лица девушки. Им не было скучно. Мимо них прошла девчушка, опустив голову, задумавшись и как-то неуверенно ставя ногу в туфлях на модных каблуках.
        - «Молодняка развелось. Теперь мысля не та. Теперь, каждый раз  новая,  и скорее в сторону» - сказал Алексей, глядя на эту пару.
          В гастрономе я взял бутылку водки, нам с Алексеем на вечер и три бутылки сухого венгерского, себе  в дорогу.

          Машина выкатилась из города, и мы пошли по трассе на Рязань. Потянулся асфальт дороги,  и я ощутил, что еду, что уезжаю. За стеклом машины небо хмурилось, и я подумал, что будет дождь и что мы под крышей. Это особое ощущение быть укрытым от непогоды. Наш возок бежал,  и дорога начинала убаюкивать.

         - Алексей, а почему я засыпаю, когда ты ведешь машину?
         - Чего спать. Давай поговорим.
         - А ты дай газу..
         - Нельзя. У нее режим, извольте знать.
         И мы смеемся, чувствуя дорогу.
         - Алексей, а как соревнования пойдут? Здорово будет?
         - Здорово пойдут. Аж пиджак заворачивается. Увидишь. А потом банкет. Наш красный банкет в нашем  советском ресторане. Аж пиджак  заворачивается.
        Мы опять смеемся. Мы едем. Я пристроился за спиной водителя и можно переглядываться через зеркальце.  Я принимаю глоток венгерского, из бутылки. Я легонько встряхиваю бутылку, которую так удобно держать в руке и думаю, что Алексей смотрит на меня как на бездельника, но он улыбается и вдруг произносит:
        - Отдыхай. Год у тебя был… Аж пиджак заворачивается.
         Всю зиму я был дома. Год выдался на редкость тяжелый, но теперь я опять в дороге и смотрел на зелень деревьев  ближних и дальних рощ. На еще пустые поля, на небо и самолет вдали. Следил за встречными и обгоняющими нас машинами.
         Я чувствовал себя так, как чувствует выздоравливающий, которого вынесли из палаты на свежий воздух. Выздоравливающий  рад этому. Но еще слаб, чтобы радоваться теплу и солнцу.
         Я любил, когда машину вел Алексей. Мы уже третий год работали в одной экспедиции. Машина бежит по дороге. Хорошо думается при таком водителе. Он ведет машину, он ведет мои мысли. Хорошо, когда машина идет в режиме. Хорошо, когда машину ведет Алексей. Вдруг возникает ощущение, что нет ни дороги, ни встречных,  ни поперечных, ни перекрестков, ни светофоров. Машина катит так ровно.  Кажется - она сама знает, что и как делать. О том, что машина движется, если не смотреть на дорогу, можно судить по смене света в машине.  То яркое солнце  слепит глаза, то воздух становится желтым и мягким.                Иногда,  когда машина оказывается на возвышенности, кажется, что  горизонт становится ближе. И это расстояние до горизонта, как мираж. Когда же машина устремляется  вниз, и ты опять видишь дорогу, то ты думаешь о дороге и о машине. А когда машина попадает в тень аллей, а потом вырывается на яркую, белую от солнца дорогу я отпиваю из бутылки  и смотрю, как солнце проникает сквозь деревья и сквозь бутылку, и мне кажется  что  я бегу с палочкой вдоль забора. Жар от асфальта, жар в воздухе, стрелка прикована к цифре 70.
            Все слилось в единой песне и все растворилось и проникло в небо, знойное, но еще весеннее небо, когда тень от тучки пролетает, как километровый столб у дороги и пробуждение сил после долгой  и  бесконечной зимы и совершенно необыкновенный вкус вина и безотчетная уверенность в чем – то, что называется жизнь.

              Два огромных армейских «Урала», как две арбы медленно двинулись по трассе предстоящих гонок, собрав на себя тех, кто будет участвовать в этих гонках. Впереди на открытом «козле» главный судья с рупором. Мы с Алексеем  движемся за ними.

              Шум двигателей заглушал слова, но я видел, что шофера в промасленных робах, только на это время оставивших свои машины механикам, внимательно смотрели и слушали.
              Я видел, Алексей проезжал по знакомым ему местам. Я видел, что добрая половина шоферов знали Алексея и относились  к нему с открытым уважением. Сначала один, а потом еще двое пересели к нам в машину. Подсевшие попутчики радостно хлопали  Алексея по плечу. Говорили  громко и весело, подначивали.
            - Леха, давай, запишись на гонку.
В глазах Алексея при этих словах промелькнуло, что-то хищное.
            - Нет. Хватит. Четырнадцать лет выступал. Все печенки растряс.

            Я  присматривался, отмечал рытвины и неровности дороги, примерялся, как и где можно обойти, обогнать. Шофера рассматривали, выданные каждому металлические с цепочками браслеты, с выбитыми на них фамилиями, именами, группой криви. Браслет надевается на руку во время гонки. Я отметил, как внимательно они прислушиваются и вглядываются в дорогу, даже те,  кто выступали здесь раньше.

           - Скажи, чемпион, сколько раз не бухал на трассе?
 Алексей, смеясь, отмахнулся. Меня этот вопрос удивил. Пить перед гонками? Да и не пьет Алексей, насколько мне известно.
            Уже вечером я спросил  Алексея об этом.
            - Ты видел, что делается на трассе? Разве трезвый здесь пройдет? А как делаешь? В кабину чекушку и стакан. Время знаешь. Вот махало знак подал, ты чекушку - в стакан. Пока он флаг держит, ты стакан принял. Он флаг опустил, ты по газам и вперед. Все рассчитано.
            Второй момент перед началом гонки это получение стартового номера водителями. Эта процедура состоит из двух частей. Сначала каждый водитель, участник гонки должен бросить гранату. За дальность броска он получает соответственные очки.
            Судейская комиссия отлично знает, что водители, готовя машины к гонкам, стараются уйти от стандартов – кто готовил  особую  горючку, кто ставит  усиленные рессоры, кто-то устанавливает сдвоенные карбюраторы. И комиссия объявляет в последний момент, что именно будет проверяться. Что – то одно, но у всех машин. Те, кто попался, получает соответственно дальний номер на старте. Перед стартом машины выстраиваются рядами, в каждом ряду по три машины. Вся гонка  начинается в котловине, окруженную бортами.  По трем  из этих бортов по естественным спускам и подъемам, образованными оврагами,  с выходом в долину (дно котлована) после прохождения круга и должны были проделать  гонщики  по восемь таких кругов.
             Клетчатый флаг метнулся. Пошли!  Пошли! И все взволновалось. Стоявшие до этого момента в рядах машины сломали построение и по равнине устремились, ускоряясь к первому подъему. И еще было видно, как крайние и задние машины   стремятся, идя на обгон, первыми  выйти на  подъем  на гребне которого, там, где дорога резко сворачивала влево и дальше тянулась по над оврагом, стояли габаритные ворота, которые водители не имели права обойти, а обязаны были пройти через эти ворота и только тогда включиться в гонку.
            Машины сразу же подняли пыль, в которой исчезла вся гонка. В разрывах пыли,  когда склон  перед габаритными воротами проглядывался пятнами  было видно, как машины, не сумевшие проскочить подъем и попасть в габариты, скатывались вниз по склону, сталкивались с идущими снизу.
             Облако пыли расплылось и отошло, а машины вытянулись друг за другом, то исчезая, то мелькая  пошли на первый круг.
Зрелище захватывало. Фотоаппарат в моих руках  заклинило и я медленно начал приходить в себя.

             Мне повезло.  Попав на такого рода зрелище впервые, я был не сам по себе, а в окружении профессионалов, которые переживали за соревнованием и знали все тонкости  гонки. С того места, где мы стояли хорошо просматривался противоположный борт  и были видны все спуски  и подъёмы.
           - Смотри, смотри! Вон Витюк пошел в подъем.
            Подъём и машина хорошо просматривались на фоне далекого горизонта. Машина не сбавляя скорости, преодолевала подъём.
           - Смотри! Попробуй, засеки, когда он переключает скорости!
Машина Витюка уже преодолела  подъем, и на время скрылся из глаз, когда Алексей обратил мое внимание на другого гонщика. Гонщик  гнал, машину  не жалея. Моментами казалось, что машина летит над землей.
         - Видишь! Летит, аж пиджак заворачивается. Рессоры слишком  мягкие поставил. Видишь, как машину подбрасывает? Когда она в воздухе, зацепления с землей нет, и он теряет во времени.
           Мы медленно перемещались вдоль трассы, что бы лучше рассмотреть участки трассы и остановились на верху очередного оврага, через который проходила трасса. Крутой склон оврага, казалось, обрывался отвесно с резким поворотом направо, что просматривался глубоко внизу. Мимо нас пролетел очередной гонщик и, не сбавляя скорости, пошел по склону. Хорошо было видно, как машина при правом повороте накренилась на левый борт и опрокинулась, и легла колесами вверх. Водителя спасла дуга, наваренная над кабиной. Водитель выскочил из машины и бестолково засуетился.
             И, кажется, даже попытался перевернуть машину и поставить её на колеса. Тут набежали зрители и как муравьи облепили опрокинутую машину, не обращая внимания на проносящиеся мимо другие машины. Машину перевернули. Водитель, молодой парнишка вскочил в кабину. Машина  рванула с места.
Захваченный всем происходящим я вдруг услышал от Алексея совершенно неожиданные слова.
             - Не получится из него гонщик.
  Я, всё еще находясь под впечатлением  от увиденного, оглянулся на Алексея. Он задумчиво наблюдал за суетой вокруг перевернувшейся машины.
             - Не получится из него гонщик, не получится. Он уже второй раз переворачивается.

            Гонка продолжалась. Машины были поделены на классы. Отдельно шли  ГАЗ-63 и ГАЗ-66. Их «уровняли», отключив у ГАЗ-66 передний мост. ГАЗ-130 шли с грузом в последний день соревнований. Во второй день пустили  машины ГАЗ-69 и среди них «Москвичи». Соревнования  всесоюзные. Команды выступали  от Москвы и от Ленинграда, из Волгограда и из Прибалтики.
          Наступившая незаметно ночь казалась ночью перед битвой. На огромном пространстве, на поле в беспорядке расположились машины, что участвовали в гонке,  машины  техпомощи. Где-то горели костерки, кибитки техничек освещались лампочками от аккумуляторов. Над всем этим табором стоял неумолчный шум до глубокой ночи шоферня «гудела», бойцы готовились к утреннему сражению.   

 
        Алексей разговаривал с человеком, который явно не относился ни к гонщикам,  ни к судьям. Алексей разговаривал с ним не то, что заискивающе, но как бы сохраняя дистанцию, не переходя определенной  черты. Тот с кем разговаривал Алексей  относился к Алексею со  вниманием и старался «быть своим», но что-то барское проглядывало в его оттопыренном животе и манере разводить руками. Выглядел  собеседник Алексея  на общем фоне   необычно. Приехал он с шиком. Расположился  в шатре. Приехал не один, с девкой. Видимо в душе он завидовал  гонщикам и быть может сам хотел быть гонщиком.   

             Потом уж Алексей рассказывал, называя этого персонажа, дельцом.
             Делец купил химчистку и стал директором. Имел три машины. Шестерку, иномарку и «газончик». По тем временам - такое, казалось невозможным! Алексей объяснил.
            - «С милицией надо иметь отношения «вась – вась».
             Алексей если и не завидовал  дельцу, но рассуждал о нем  уважительно.
           - «Умеют люди устраиваться в жизни».    
           Я знал, от самих же водителей с автобазы Академии Наук, что и они время зря не теряли. Возвращаясь после летних командировок из экспедиций, они коротали время до весны кто на «поливалках», кто на ремонтах транспорта к будущему сезону. Имея при себе машины и, зная где и как достать дефицит, одни подрабатывали на этом, Другие занимались сборкой машин и потом через комиссионный магазин, через «своего» бухгалтера продавали эти машины со всеми необходимыми документами, «через черный ход» клиентам. Производство было налажено широко и товар гарантирован. Каждый из участников сборки занимался  определенной операцией и делал свою работу мастерски.
 
          Гонки продолжились, но мы уже почувствовали усталость от массы впечатлений и не стали ждать заключительного дня и «красного банкета» и решили возвращаться  домой.
         К концу дня, когда гонки заканчиваются и машины, и толпы народа тянуться в город, солнце проглядывает раскаленным диском сквозь поднятую машинами до небес пыль, остывающее место гонок, погружаясь в тень, напоминает картину Васнецова «После битвы».
          Мы двинулись на Москву. Начинало темнеть, Накрапывал дождь. Мы взяли двух «грачей». Ехали  молча, Мы возвращались к своим делам и заботам.


           Время проходит, жизнь разбрасывает людей, тех с кем работал вместе. Многое забывается и многие забываются, и ощущение, что ты все помнишь, обманчиво. Более всего запоминаются  люди связанные с событиями. Так вот Алексея Дмитрича я вспоминаю часто. Мы много часов и дней провели вместе в дороге. Я помню, как он любил машину. Я знал, как он любил лошадей. И эта любовь к лошадям перешла потом на любовь к машинам. Я помню его рассказы. Помню, как он сидел за рулем. Он ни на секунду не выпускал дороги из глаз, и казалось, пропускал эту дорогу через себя. Помню его рассказы.
          Перед Войной Алексей жил в деревне и гонял коней в ночное. И был у него любимый конь. И началась война. И пришел приказ всех лошадей отправить на фронт. И, что сделал Алексей? Он забинтовал ногу коню и подвязал ногу так, что конь начал на ходу хромать. Размазывая по лицу грязь и слезы, он привел хромающего коня приемной комиссии, и комиссия поверила и забраковала коня и оставила коня в колхозе.

       И я представлял себе, как  и чем он рисковал. За саботаж в военное время могли и расстрелять, и в тюрьму сослать.
           Машину он любил и ухаживал за ней постоянно. Если нам случалось отправляться купаться, то машину мыли со стиральным порошком и не только кузов, но и двигатель.
          Он рассказывал, что уже после войны  в СССР  проводились соревнования на автомобилях. На машину устанавливалась лебедка. Обязательно напарник и шанцевый инструмент топор и лопата.
Он рассказывал, как выиграл одну гонку. Трасса проходила через топкий ручей, где застревали машины. Алексей выбрал место, забрался на возвышенность, высадил напарника и, разогнавшись, рискуя, перелетает через гнилое место.

        За время совместной работы у нас выработалось взаимное уважение. Мне нравилась, как он работает. Он ценил во мне то, что я никогда не позволял себе, на правах начальника сказать – «Лексей, дай порулить». По инструкции водитель в таком разе имеет право «послать» начальника, но на практике бывает как раз обратное.
        Много чего можно еще порассказать, но главное другое.
Прошло много лет, но во мне неизживна уверенность, что когда машину вел Алексей она, машина, ни где не ускорялась, не тормозила, а катилась так, будто и не существовало  ни семафоров, ни перекрестков, ни рытвин, ни обгонов. Машина катилась, не останавливаясь до  места. Мне скажут, так не бывает, быть такого не может. Я и сам это знаю. Но как только перестаю убеждать себя в этом, так тут же, опять это непоколебимое ощущение.
          Ни кому и никогда не пытался  я рассказывать об этом ощущении, но однажды стал я свидетелем рассказа  футбольного болельщика. Речь шла о великом Яшине. И вдруг этот болельщик изрек. Дословно – «у меня на всю жизнь осталось впечатление, что Яшин неподвижно стоял в воротах…».
         Я специально посмотрел  кинохронику, как играл Яшин. Не говоря уже о выходах из ворот, о бросках на мяч, хорошо было видно, особенно, если смотреть со спины, с высоты верхней перекладины ворот, что Яшин был направлен туда, где зарождалась атака. Он видел все поле, видел перемещение мяча и игроков, предвидел перемещение атаки, и перемещался в направлении этой атаки. И было видно, что все, что происходило на поле проходит через Яшина.
           Много общего нашел я в том, как играл Яшин и как вел машину Алексей. Многое в их облике было схоже. Они были люди одного времени.  Оба были мастерами своего дела.
            И, видимо, были отмечены одной общей печатью.

В Артеке
         
 В пионерский лагерь Артек экспедиция летела в пожарном порядке. Конец января, до открытия летнего сезона почти пол года. Но скорей, скорей отправляйтесь!
 Прибыли. И вот, что открылось.
           Местные строители, прельстившись красивым местом, возвели на территории пионерского лагеря Артек «Дом науки». В этом здании,  должны были разместиться всякого рода научные кружки. Спланировали также «Олимпийски стадион». Здание «Дома науки» и «Олимпийский стадион» находились на одной линии, которая в свою очередь упиралась в ручей Артек.
           Что повторяться? Любое строительство начинается даже не с фундамента, а с исследования места, где этот фундамент будет заложен. Исследовать площадку под строительство должны геологи. Исследования стоят денег. Скупой платит дважды. Прописные истины.
          В натуре все выглядело так.  «Дом науки» трехэтажное здание, в виде белоснежного корабля, уже построенное и находящееся на стадии, когда шла отделка и шлифовка полов, разломило пополам и раздвинуло так, что в разлом мог въехать грузовик. В центре «Олимпийского стадиона», когда в горах шли дожди, начинал бить грязевой фонтан.
          Стала понятна поспешность, с какой послали экспедицию. Приближалось время приемки строительного объекта Государственной комиссией, и возникал извечный российский вопрос, «что делать?». То ли исправлять, то ли демонтировать.
          Мы сделали то, с чего надо было начинать. Провели исследования.
          Когда – то сбегал по склону ручей и впадал в ручей Артек. Со временем русло этого ручья засыпалось дресвой, поверхность задерновалась. Строители поставили здание на красивом уступе как раз поперек этого русла, потревожив тем самым улежавшийся наполнитель. И теперь, когда шел дождь, пульпа, насыщенная водой, потревоженная строителями, начала двигаться. Двигаясь по руслу, как по жерлу, пульпа расколола и раздвинула здание, и грязевым фонтаном вышла в центре поля стадиона.

          На исследовательские работы время ушло с февраля по май месяц.
Нарисовали мы  геологическую «картинку» и тем самым свое задание выполнили.

          На время работ разместили нас в одноэтажном доме, что рядом с общежитием пионервожатых лагеря «Кипарисный». Стены дома метровой толщины, из ракушечника. В таком доме всегда прохладно. Окна дома выходили на каменную кладку стены. Эта стена удерживала гору. Стена поросла мхом. На широченном, как круп лошади, подоконнике, я писал свой дневник, журнал наблюдения, стоя между двух поставленных вдоль стены друг к другу головами раскладушек. На подоконнике же умещались еще и плитка, и книги, и «козел» - обогреватель  адское сооружение из проводов, включенных в сеть. Краски, мольберт Дяди Вити и кастрюля с питьевой водой. Уютный подоконник. И дом из ракушечника выглядел необычно. Утром, когда ты выходишь во дворик, тебя встречают кипарис, солнце, небо,  море и тишина, состоящая из голосов птиц, деревьев, моря и Крыма.
           Мы поднимались рано, ложились, конечно, поздно. Иногда не высыпались, но настроение чудесного утра долго не покидало тебя днем, во время работы.

           Пионеры играли в войну! Игра называлась «Зарница». Пионеры с явным удовольствием стреляли в тире из автоматов боевыми патронами, патрулировали территорию лагеря и береговую полосу совместно с пограничниками.
           В то утро я был разбужен не столько страшным шумом, но ужасом.
Взрывались гранаты, раздавались команды, гремели автоматы и весь этот шум перекрывали рупоры, включенные на полную мощь. Рупоры передавали голос Левитана. Голос Левитана сообщал о начале войны с гитлеровской Германией.
            И не сразу я сообразил, что это было шесть часов утра 1966  года.

           Море было, небо было, кипарисы были, прекрасный воздух. Но мы опять завалились на раскладушки и зарылись головами в подушки, прогоняя от себя наваждение. Успокоиться сразу не получалось и даже слова блистательной Фаины Раневской «пионеры, идите в жопу» сразу не выговаривались. И не хотелось шевелиться, как после длительного напряжения.




          Жертва искусства

           Был у нас рабочий Вася. Так, ничего себе, парнишка кучерявенький. Вася как Вася. Нанялся поваром. В те времена наркомании «не существовало», а в Союзе «наркоманов не было». Но, тем не менее, что - то было. Наш Вася делал вот как: заглатывал пачку кодеина – таблетки от кашля, узенькая такая пачка ценою в 6 копеек, 6 таблеток. И запивал это  стаканом тонкого стекла, водки.
Кайф после этого он ловил всю ночь. Галлюцинации владели им до самого утра, и  колобродил он, и елозил во сне и ходил, как лунатик. И под утро приходил в себя среди изжеванных простыней.
           Инженера партии звали Тамара. Приближался день 8 Марта. В честь такого праздника Дядя Витя, специально для Тамары нарисовал кошку. Углем и мелом. Худющая, драная. Царица помоек. Бандитка. Впечатляющая получилась кошка!
           Это было вечером, а утром…
           Я был на профилях, когда за мной прибежал посыльный, и, глотая воздух, сообщил, что Васю «взяли» и при нем был нож, и мне следует скорее мчаться в милицию, выручать Васю.
          Плохо соображая, что мне делать я поспешил в город. Злость закипала во мне. Наших  милиция брала часто. За всякое мелкое дебоширство. Выписывали квитанцию и отправляли (через дорогу) в банк  платить штраф. Штраф, что-то порядка пяти рублей – для пополнения местного бюджета.
          Времена были «сказочные» – свирепствовали комсомольские патрули, отлавливали пьяных и выявляли  венерических. Готовились к открытию летнего сезона. Однажды  задержали пожилую даму из Чехословакии за то, что она в шортах(!!) зашла с пляжа в магазин.
В местном отделе милиции мне подтвердили, что Васю взяли, и, судя по всему, Вася натворил, что-то более значительное, и при нем был нож!
          На территории лагеря «Артек» стояло пятиэтажное здание, с зашторенными окнами. По слухам в этом здании размещалась, прослушивающая турецкий берег техника.
          Оказывается, Васю сняли среди ночи с балкона пятого этажа этого здания, куда он забрался по водосточной трубе!!
          Начальник буквально пытал меня, выясняя: кто такой Вася, и что он понимает в радиотехнике. Я отвечал, что данный товарищ числится у нас поваром и не то, что в радио, но и в прочей технике «ни бельмеса». Я был настолько расстроен случившимся, что и мой внешний вид свидетельствовал доказательством абсолютного незнания Васей радиодела.
Второй тяжкий пункт - у Васи был нож!
Час от часу не легче. Нож мне предъявили! Это было мой нож!!!
Мне пришлось рассказывать историю этого ножа. Этот нож, был у меня, как память. В бытность мою в Заполярье мы, в знак дружбы обменялись ножами с хантом Виктором. Нож, который подарил мне Виктор и который теперь фигурировал, как вещественное доказательство преступления, был сработан из напильника, рукоятка из оленей рога, а ножны из берцовой кости того же оленя. Ножны имели отверстия под шнурок, что бы крепить их на поясе и на бедре. Такому ножу место в краеведческом музее. Выдумывать мне ничего не пришлось, а нож был настолько необычен, что мне не только поверили, но и тут же нож вернули!!
           Кажется, пронесло.
           Все время, пока я объяснялся, Вася находился в коридоре.
          - «Давай его сюда».
           Начальник явно «остывал», и я вприпрыжку бросился в коридор и из мрака выпихнул Васю.
          - «Убедил меня твой начальник».
Вася пошмыгал носом, обозначая, свое присутствие.
          - «Давай паспорт. Штраф выпишу».
           Вдруг голос его стал меняться, и я понял, идет шквал. Я увидел, как Вася достает из кармана платок. Но это был не платок. То был паспорт. Я увидел, как начальник берет этот паспорт двумя пальцами, как тряпицу. Я увидел, что оттопыренные уши начальника пунцовеют и пунцовость эта стекает к шее и шея багровеет, и жутко мне стало. Вот сейчас случиться  «кондратий»!! Я разглядел, что начальник держит паспорт Васи, и, что пустые страницы паспорта, куда следовало ставить печати при прописке, у Васи заполнены адресами и телефонами девиц. И записи были сделаны и шариковой ручкой, и карандашом, и даже химическим карандашом.
Нет, пусть теперь Вася сам разбирается, а я подожду снаружи. И я сбежал.
         - «Убью я этого Васю». 
         Наконец Вася появился из темного проема двери. И прежде, чем «убить», я спросил: - «За каким……ты туда полез?»
         Вася шмыгнул носом.
        - «За кошкой».


Все великие нам по плечо
 
         Я тоже был в Эрмитаже. Я совсем недолго был в Эрмитаже, и так давно, что можно сказать, что я был в Эрмитаже проездом. В Эрмитаже, как мне думается, следует бывать так часто, чтобы ощущение было, что ты живешь там. Едва ли такое возможно, и все равно, мне приятно думать, что я был в Эрмитаже.
         То было время, когда выполнялось постановление об «окультуривании населения» и приобщении этого населения к искусству. Эрмитажу в этом вопросе отводилось главенствующее место и через его залы шли бесконечные экскурсии. Гуртами. Как перегоняют скот.
       -Мама, что это?- спрашивал ребенок
       -А, это на Библейские темы...
       -А….
        Я отбился от стада, устроился у окна в одном из залов и огляделся. В  большой витрине на троне восковой Царь Петр I. У витрины редкая толпа и очередь.
         Стоящие в толпе, стараются сквозь витринные блики рассмотреть ощеренные усы и стеклянный взгляд восковой фигуры в ботфортах и совместить с образом, созданным известным кинофильмом и известным романом.
         На углу витрины поставленная вертикально указка. Указка не указка, удочка не удочка, но с бантиком. Бантик довольно высоко от пола. Внизу карточка с пояснением. К палочке с пояснением и тянется очередь, но так, чтобы не мешать тем, кто у витрины.
        Каждый из очереди, подходя к палочке, нагибается и, прочитав пояснение, как-то вздрогнув спиной, разгибается, понимается на носки, распрямляется, на глаз прикидывает расстояние от бантика до своего плеча, отворачивается и делает шаг в сторону.
        Смотреть забавно, но непонятно. Я встал в очередь.
        Подошла моя очередь, я нагнулся, прочитал, что бантиком отмечен рост Петра Великого.  "Высота до бантика 2 метра 2 сантиметра". Не желая того, я посмотрел на бантик, сделал шаг в сторону и оглянулся.
         Кто смотрит на меня, кому смешно?       

Выпьем за Сергея Есенина

        Не любитель я посещать кладбища или совершать походы к памятникам.
        Но, прочтешь или услышишь слово Поэта или встретишь картину и вдруг увидишь по-новому, будто в глубину заглянул, тайна открылась. Душа встрепенулась! И, благодаря в душе художника, что сотворил такое чудо, вознамеришься пойти и памятнику поклониться.
        И чем невыполнимее в тот момент вдруг возникшее желание, тем тверже себе слово даешь исполнить намерение, но со временем, не постижимым образом намерение это часто забывается.
        Но разве открывшееся тебе чудо не есть дань памяти?
         Зачастую у памятника чудо не повторяется. Памятник сам может быть замечательным, но это будет совсем другое. Это как в театре. Театр прекрасен. Но если артиста ты не видишь, то начинаешь пересчитывать кресла и никак не отделаться от наваждения, что на сцене не облако, а декорация.
         Так сложилось, что образовался у нас участок на Ваганьковском кладбище, который волей-неволей приходится посещать. И каждый раз мы проходим мимо памятника Есенину.
        Странно складывается судьба. Была война, эвакуация, командировки отца, и уже с детства пришлось мне побывать и на Севере и на Дальнем Востоке и на Камчатке.
         Детская память удерживает многие годы услышанное и увиденное, а осмысление всего увиденного и услышанного, происходит через много лет. То, что некоторые поэтические строки и песни, слышанные мной в те времена, принадлежат Есенину, понял я много позже.
        Тогда мне было неведомо, что такое Поэзия и кто такой Поэт.
        Нет, конечно, было известно, что Пушкин поэт, а дедушка Крылов баснописец, а Маяковский пролетарский поэт. И уже в школе нам сказали, что Есенин запрещенный поэт, но что он наш земляк об этом в школе не сказали.
        В Коломне, где отец работал на заводе, в доме, где мы жили, нашим соседом был номенклатурный работник. С их девочкой я дружил. Однажды, когда у них собрались гости, они тихо пели на кухне при закрытых окнах.
       - «….не зову, не плачу».
       Ощущение глубины поэзии и понимание пришли  позже, и даже примирение с Богом  происходило для меня через есенинскую поэзию.
        Раз, другой попадал я на могилу Есенина, когда отмечались какие-то даты. Тогда там бывало особенно многолюдно от всякого народа и многих декламаторов. Но я старательно избегал подобных сборищ.
Было лето. Солнце пробивалось сквозь листву на кладбищенские дорожки, кресты, памятники, оградки. У памятника Есенину лежала женщина, прижимаясь головой к подножью памятника. Отекшая и бесформенная, не разобрать, во что одетая, избитая, с пугающими синячищами под глазами. И было ясно, что самой ей не подняться, но можно было разобрать, что она пыталась читать стихи Есенина.
 - «….я умру на больничной коечке, похоронют меня кое как…».      
         И другой был случай, уже зимой. Настала очередная годовщина, как мы похоронили нашего сына и в это день мы с женой сговорились пойти на Ваганьково после работы.
         Зимой рано и быстро темнеет, около памятника Есенину толпился народ и выступал кто-то. Мы протиснулись сквозь стоявших на дорожке, и остановились, находясь в общей толпе. Сумерки сгущались быстро, и я вдруг почувствовал, что рядом со мной кто-то стоит. Стояли двое. Один высокий, другой низкий. Сразу они не привлекли моего внимания, и я подумал, что они выросли вдруг, как грибы. Я поглядел на большего.
         Мне пришлось дважды запрокинуть голову, прежде чем я разглядел его лицо. Представьте себе месяц и бегущие по небу тучи. Такой серповидной была у него голова, и нижняя челюсть выдавалась далеко вперед.
         -Такого встретишь в лесу… .
          Пока я стоял так, я почувствовал, что меня трогают за рукав, и мне пришлось дважды повторить движение головой, только в обратном порядке, чтобы разглядеть меньшего. Нет, маленьким он не был, но все познается в сравнении. Он стоял, не делая ни пол шага вперед, и протягивал мне полный стакан водки.
        - Выпей за Серегу.
         Я принял стакан и поклонился в сторону памятника. Не того, который в сгустившихся сумерках, окрашенных уличным освещением, напоминал бокал  или большую рюмку. А тому, который был здесь прежде, где Есенин в зимнем пальто, был похож на конторского служащего, в книгах у которого все правильно и крепко записано.
          Мы отошли несколько шагов. Я оглянулся. Мне все казалось, что на мужиках армяки, онучи, лапти. Нет. Куртка. Пальтишко. Обувь не по сезону. Больший стоял, возвышаясь, меньший наливал кому-то очередной стакан, странно нагибаясь, протягивая руку и не делая при этом ни пол шага, казалось, его ноги вросли в землю.
          Мы продолжили  путь к нашим могилкам.

Гипертония

         - Федя, здравствуй. Дай совет.
           Федор смотрит на меня ясными очами.
           Федор Лысюк, по прозвищу Хфедор Лисюк, обладает редким талантом: там, где он появляется, люди начинают улыбаться, стоит ему произнести слово, начинается смех. Был случай, когда на замечание, что, мол, тебе, Федя, в цирке выступать, Фёдор со словами «что вы смеётесь» извлек из кармана диплом об окончании Киевского техникума массовиков-затейников. Первый раз в жизни я видел, как люди корчились и катались по земле от смеха. Сам Федор никогда не улыбается и редко смеётся. При этом глаза его остаются грустными. У Феди профиль гоголевский и цвет лица девический.
       – Укатали меня эти сопки. Как бы сачкануть? От всего и от всех.
          Уже почти два месяца, как роту «гоняют» на плацу, отрабатывая «строевой шаг» в ожидании очередной проверяющей комиссии.
      – Тю, дурной, не знаешь, что делать? Идёшь в санчасть и говоришь: тут болит (показывает рукой на голову), и тут болит (показывает рукой на грудь).
         Я последовал совету. Хочу сказать, что в те годы я понятия не имел, что такое повышенное давление, и слово «гипертония» было мне неведомо.
           В санчасти меня осмотрели и выдали лекарство. Бром. В просторечии – «бромка». «Бромку» давали всем и каждому.
          Я только попробовал и тут же выбросил пузырек, не в силах проглотить содержимое ложки. Через день опять пошел в санчасть (по настоянию Фёдора) с той же жалобой).
          В этот раз состоялся разговор.
       – У нас тут один кандидат приехал, диссертацию пишет. Не хотите у него полечиться?
           Вот так я оказался в госпитале (в санчасти). Не напрасны были мои старания. Отдельная палата, свежее бельё, радио и библиотека – шкаф с книгами.
           Не берусь судить о степени моей гипертонии. Помнится, утром, когда я еще спал, медбрат измерял у меня, еще сонного, давление и ворчал что-то про «бычачьем здоровье».
            В чём оригинальность метода лечения гипертонии данного кандидата наук? В первый день лечения – из  вены берут 9 кубиков крови, добавляли один кубик дистиллированной воды и вводили, так сказать, обратно. И так, уменьшая количество кубиков крови и увеличивая количество кубиков воды, довели количество их до 9. Затем всё повторилось в обратном порядке. Эту методику лечения, учитывая дешевизну, собирались внедрять в армии.
Таким образом,  просачковал я количество дней, соответствующие количеству процедур плюс выходные. Окончание цикла лечения пришлось на конец недели, впереди были красные дни календаря.
      – Пойдёшь в роту или еще пару дней полежишь?
         Что за вопрос! И спрашивать нечего. Солдат спит – служба идет. И я расположился на койке, предвкушая два дня свободы.
        Я был так уверен и спокоен относительно предстоящих двух дней, что не обратил ни малейшего внимания на шум, доносившийся в палату из коридора, пока дверь в палату не распахнулась, грозя соскочить с петель, и старшина санчасти (медбрат) не заорал во всю глотку. Смысл его выступления заключался в вопросе (слов передать не могу) – что я тут делаю?
         Госпиталь представлял собой барак, во всю длину разделенный коридором и имеющий два выхода. По этому коридору, покидая палаты, бежали пациенты, на ходу натягивая штаны и надевая сапоги. Тех, кто самостоятельно передвигаться не мог, тащили на носилках. Двигаясь в общей массе, я выяснил, в чем причина эвакуации.
         Гарнизон, стоящий среди сопок, разделён был на две территории: армейские казармы и офицерский городок. И соответственно имел два медицинских учреждения. Санчасть – на территории казарм, и роддом – на территории офицерского городка. В соответствии с установленным порядком был заключен договор о «проведении между этими медицинскими учреждениями соцсоревнования». И вот теперь комиссия во главе с генералом направлялась в госпиталь для проверки «выполнения условий соцсоревнования». В связи с приездом генерала госпиталь в срочном порядке освобождали.
         Отбежав на почтительное расстояние, я остановился отдышаться, понаблюдал, как носилки с теми, кто на этих носилках находился, выждав какое-то время, заносили с другого входа, и бодрым шагом отправился докладывать ротному о своей готовности к дальнейшему несению службы.
«Да, зло не кончается …»
Посвящается Игорю Романову

«Привет, привет тебе» - писал мне мой друг. Письма его, начинались с шутливых отступлений, за которыми угадывались и жизненные невзгоды, и тоска одиночества, и семейные неурядицы. Но если не считать шутливых отступлений всегда были, как отчеты за определенный период жизни, или начерканные под воздействием минуты. Адреса на конвертах были разные, или майкопский. На этом письме адрес был уральский.

          «……уехали мы в мае месяце. В город Миасс, Челябинской области и обосновались, в так называемом Машгородке, где куплена за 65 миллионов рублей на первом этаже 2-х комнатная квартира.
          Корпус расположен на склоне Ильменского хребта, с коего в противоположной стороне видны лесистые склоны Урала. От квартиры до сплошного леса метров 200 – 300. Вообще весь Миасс расположен как бы на склоне. Город, а особенно наш Машгородок чист, озеленен, уютен. Воздух чист, может быть потому, что предприятия не работают.
Вообще нравится. Жить можно».
          «В 30 км от г.Миасс купили бревенчатый дом с 15 сотками земли. В доме комната, кухня, веранда, с которой видны все те же лесистые хребты Урала. Еще комната (2 х 5 м), кладовая и отличный великолепный погреб под домом. В огороде 8 слив, 4 яблони, кусты крыжовника, малина, черноплодная рябина. Это все деревня Тыелга, бывший золотоносный прииск. Здесь родилась Клава, и отсюда вышел весь их род и по отцовской, и по материнской линии. Дом расположен на склоне широкой (более 5 км) долины. Со склона виден Ильменский хребет. До лесу от дома всего метров 200. Лес сплошной. Сосна, береза. В лесу полно грибов, а так же земляники, костяники, черники.   
В общем, нравится. Но все одно скучаю по Майкопу. Ностальгия».
«Жилье в Майкопе продали. Прописки в Адыгее нет, потому дома и квартиры тут дешевы. Двухкомнатная квартира Клавдии стоила 45 миллионов рублей, а в Краснодаре такая же квартира стоит в два раза дороже. Мой дом в Майкопе (веранда, погреб, кладовая, 4 комнаты, разделенные коридором, сарай, газо – водяное отопление от сети, расположенный не на улице, а внутри квартала) удалось продать лишь за 85 миллионов рублей.
Покупатель тут безденежный. Больше думает, куда машину поставить.
Итак, исчезли мы из майкопской страны Кавкасиони.
           Повторимся еще раз о мотивах.
На Кубани растет сорняк амброзия. Когда он цветет (конец июля – сентябрь) некоторые люди заболевают. У Клавдии дошло до астмы. Причина - пыльца амброзии. На этот период многие жители уезжают куда – нибудь подальше на север, во влажные места. Точнее, уезжали. А сейчас никуда не уедешь и никуда не приедешь, по причине отсутствия средств.
Майкоп центр Адыгеи. Адыгейцы, кабардинцы, черкесы и абхазы – это кровнородственные народы. От низовий Дона до Черного моря они имели в средневековье единую государственность. Называлась Великая Черкесия.  На страницах местной национальной печати поднимаются вопросы Кавказской войны прошлого века. Утверждается  о геноциде этих наций и об объединении этих народов в единое государство и выхода из состава России. В этих условиях местные казаки ставят вопрос о том, чтобы им были предоставлены льготы и привилегии наравне с коренной нацией. Ну, а такие как мы со своими потомками - люди второго и третьего сорта. В Адыгее коренного населения всего лишь 18 – 20 %. Потомки адыгов, изгнанные в прошлом веке, живут сейчас в Турции, Сирии, Египте. Им открыт широкий доступ в Адыгею, свою историческую родину. Они приезжают, селятся, строят особняки.
Взглянув на десятилетия вперед, я не увидел для своих потомков ничего хорошего».

            «Когда я в августе 1992 г. Вышел из больницы после второго инфаркта, бабушки – соседки сказали мне, что приезжал какой – то не русский на легковой машине и спрашивал меня и при этом вел себя нагловато и очень им не понравился. Я подробно расспросил их об интонации голоса, манере поведения биологических и расовых признаках. И пришлось уйти в детские воспоминания. В 1947 – 1949 г.г. мой отец был начальником МВД пригородного района
г.Фрунзе. Жили мы прямо на территории милиции, а рядом в проулке жили две чеченские семьи. В одной из них были два брата. Шюдо, года на два старше меня, высокий, черноволосый и очень спокойный и Зербик, года на 2 моложе меня, малорослый, шустрый, нагловатый, навязчивый и противный, с белой кожей и светловатый. В 1949 году, когда я был в 5 классе, мы уехали. Больше я этих чеченцев не встречал. Когда нацию реабилитировали, семьи их уехали в Чечню. Контактов я с ними не имел. Наш общий школьный приятель дал им мой майкопский адрес. Так что заезжал из нерусских только Зербик. Больше некому. Да и рассказы соседок с точностью совпадают с теми представлениями о Зербике, кои я вынес из детства. Подозрительно то, что он все годы не являлся, а появился именно в период нарастания напряженности в Чечне».
 
            И как прощальный аккорд письмо заканчивалось так: «…дичайший фанатик Средней Азии во всех смыслах. И в профессиональном и в эмоциональном. Попал в те края в шестилетнем возрасте. Ребенком десять лет прожил там, потом работа в горах. Люблю испепеляющую жару и заманчивое марево Азии, оно влечет меня. Горы охраняют и делают тебя выше.
А потому вся душа там, за Каспием».
         После переселения на Урал прекратились письма – отчеты и письма под воздействием минуты. Потом совсем всякая связь прервалась.
Кто возьмется сказать, что прекраснее горы Тянь – Шаня или Уральские хребты?
        Не всякое растение переживет, если его пересадить из родной почвы в другое место.   
        Так ушел еще один романтик.
Дилька

Иной раз, ни с того ни с сего, человек загрустит или передернет его, или расхохочется. Вот так вдруг жена начала смеяться. Да так заразительно!
          - Ты помнишь Дильку?
          - Как можно не помнить Дильку!

          Работала в экспедиции. Смуглая, всегда серьезная татарка. Дильнара, Диля, Дилька. Выносливая и неприхотливая, как монгольская лошадь. Никогда не унывающая. Великолепно и без злости парадировала встречных – поперечных, начальников и известных артистов. Любому, кто не понравился, могла «врезать промеж глаз» -  сказать, кто он есть на самом деле.
          Как она смеялась, рассказывая про свою «жизнь геологическую», как не послушалась маму, ушла с геологами.
         
 Вот один из её рассказов, что вызвал наше неподдельное веселье через столько лет.
         Необъятные среднеазиатские просторы, отряд геологов перемещается в кузове открытой машины. Жара, сушь, пыль. Въезжают в город. Город – халупы и над всем этим поселением небоскреб – панельная пятиэтажка.
        На торце этого архитектурного памятника огромными буквами:
        - Дилька, дура!
                Дядя Витя               
                Яблоневые сады.

          Вспоминаю, что было во сне. Подумал, что похож на ту собаку, что, играя, пытается поймать свой хвост. Сон был. Но, что было в том сне? Не вспомнить. Но осталось ощущение – светлое и радостное.  Я уже, что называется, начал движение, выглянул в окно, увидел дома и небо над домами, взглядом отметил место, где, когда то был двор Бабы Шуры  и вспомнил яблоневые сады, что когда то  цвели на месте этих бесчисленных домов.
         Вернувшись из очередной экспедиции,  услышал я от тестя следующее:  ---              - «Мы вас вступили в кооператив (т.е. внесли в списки и сделали первый взнос). Надо людей уговаривать, чтобы землю освобождали. Поезжай агитировать. Твоя очередь».
         Насчет очереди, конечно, сказано для убедительности, но все одно, не откажешься.
        Добрался я до указанного места. Дорога  (теперь улица Кастанаевская),  кажется, уже была и метро кажется, уже было, но вот деревня еще была, и называлась деревня – «село Мазилово». И село это подлежало сносу.
        Всё видимое пространство «от горизонта до горизонта» –  яблони, яблоневый сад. И яблоневые сады цвели! Казалось, цветенью нет предела! Это дивное цветение напоминало бескрайность моря.
        Сельсовет и бюст Ленина в палисаднике. Москва «кончалась, где то у Кутузовского». И мысли не возникало, что город  дойдет до этих мест.
Но внимание приковывало нечто другое. В глаза бросалось, еще не до конца потушенное пожарище.  Возникало впечатление, что село «чудесным образом занялось со всех сторон».
        Головешки еще дымились и чернели выжженные проплешины.  Среди всего этого бедствия суматошились люди, обсуждая … проблемы переселения, кому, что и где выделено новое жильё в домах «городского типа». Из разговоров  людей я уразумел, что их мало затрагивали сами поджоги. Разговоры о переселении шли давно, и люди понимали, что родные места так или иначе, оставить придется. Кого то волновало, что район, например  Зюзино, был для них настолько не родным, не по душе, такой далью, что могло показаться, что этим людям предложили перебраться на не обитаемые  острова.  Людей страшил переезд в новые, не родные места. Другие сетовали, на то, что предлагаемые квартиры «по квадратным метрам не соответствовали по площади отнимаемым избам и дворам».
       Люди были растеряны и удручены. Они понимали, что предпринять они ничего не смогут, заранее понимали (и принимали) своё безвыходное положение, заранее готовы были подчиниться всему тому, что будет им предложено.
        «Красный петух» был последним доводом в «длительном процессе  переговоров».


          Я забыл, что был послан «агитировать». Я бродил среди погорельцев,   вдыхал запах гари, проникаясь людской бедой, а люди бродили среди родных мест, и как бы не узнавая этих мест, а, быть может, и прощались с родным, теперь уже пепелищем.
       Сочувствовать, в такой момент, выглядело бы фальшиво.
 И само собой получилось так (растерянные люди невольно обращались ко мне), что я начал говорить о том, что следует искать справедливости через суд.
        Но, все понимали, что до «суда далеко». Не имели советские люди привычки обращаться в суды.
         Кому жаловаться на поджоги?   
         Тот мой «агитпоход» закончился знакомством с Бабой Шурой. Выглядело это так. Подошла ко мне статная старуха. Высокая, сухопарая, и глаза прозрачные, все повидавшие.
      – «Милок  пойдём, я тебе сирени наломаю. Все одно под трактор пойдет».
        Мы зашли в избу, сидели за столом, пили чай. Я больше и больше проникался симпатией к Шуре (так она назвалась). Она оказалась великолепной рассказчицей. От неё я узнал, что село Мазилово название свое получило благодаря «хитрым мазиловским мужикам». Близь деревни проходил тракт. Гужевой транспорт, «перед  дальней» дорогой нуждался в смазанных колесных осях. Так  мужики догадались поставить у дороги бочку с дёгтем, «и смазывали колеса». Услуга приносила доход, а деревня стала называться «Мазилово».  Попутно, узнал я, что деревня «стоит на этом месте уже четыреста лет». (Стояла)       
        Чуть раньше я рассказал Шуре, что работаю «в геологии» и, что работа связана с разъездами. Это сообщение вызвало у неё живой интерес.
Уже  прощаясь, я вспомнил, что жена говорила мне, что « нам нужна будет нянька, и, что няньку надо будет искать» и высказал Александре эту заботу. На что получил успокаивающий  ответ, что мол, езжай ни о чем не думай, «что ни будь, придумаем». (Как в сказке про доброго молодца).
       Уже потом, уже улетев на Север, получил я письмо – «Баба Шура сама у нас нянькой работает».
       В следующий мой приезд из разговоров с Александрой, узнал я ее заботу. У Бабы Шуры был сын. Постарше меня. Виктор. Виктор «числился безработным».  То есть в его трудовой книжке был «пробел»! То есть он уволился с одной работы, но на другую «не оформился». Естественно, казалось бы, чтобы этот «пробел» аннулировать  следовало поступить на работу и таким образом «получить соответствующую запись в трудовой книжке». На практике это звучало так. Очередной начальник отдела кадров (власть! и не малая) произносил однотипную фразу – «мы не можем вас принять, у вас пробел в трудовой книжке, ликвидируйте и приходите».
        Классический замкнутый круг. По законам этого круга легко можно было попасть на «сто первый километр» – расстояние от Москвы, куда ссылали «нетрудовой  элемент».
        Виктор художник. Учился. Специализация – описчик. В издательском производстве, если необходимо в текст включить графику, напечатать чертеж, разрез, различные кривые и окружности, разнообразные  шрифты то их первоначально «выполняют»  от руки на фотобумаге или чертёжной бумаге, тушью, при помощи чертежных инструментов, при необходимости различными перьями.
        Эту работу выполняет (выполнял)  описчик. Специальность редкая, но необходимая.
        А таких классных специалистов, как Виктор Иванович Ульянов по Москве было, что называется – по пальцам одной руки пересчитать.   
         Описчик получал «две копейки за знак». Другими словами описчики «хорошо получали», и даже тогда, когда оплата снизилась «до 0,2 копейки за знак».
        Ни минуты не сомневаясь, я предложил  Виктору поехать со мной в экспедицию и тут же начал  действовать, т.е. внес его в список в «качества рабочего» в свой отряд, в  экспедицию, направляемую в Якутию.
        И тут возникла  «заковыка», когда начальник изыскательского отдела  ознакомился  с документацией отряда. Дело в том, что у Виктора «была большая потеря слуха». Следствие болезней и осложнений после Ленинградской блокады. Опасения основательные. Глухому в тайге находиться не безопасно.
        Не берусь утверждать, что, в конце концов сыграло «решающую роль в положительном решении», того, что Виктор все таки поехал  в экспедицию. Мой ли легкий характер  (не зря в роте имел я характеристику «улыбка без сомнения»)? Но думаю, что дело сделал начальник отдела. Без сомнения ему пришлось утверждать списки у начальника отдела кадров.  Начальник отдела был мудрым человеком. Бывший фронтовик, людей понимал и в жизни разбирался.
         К слову сказать, после первой экспедиции, Виктор поехал (со мной) и во вторую, потом в третью (уже с другим начальником отряда). Нечего и говорить, что после таких (многочисленных) записей в трудовой книжке его с радостью приняли на работу в издательство «Мир». Где он и проработал  до пенсии и до того момента, когда компьютерная техника свела работу описчика на нет.
 
  История с топором.
        Итак, Виктор таки поехал со мной в свою первую экспедицию.
По прибытию на место стали обустраиваться и готовиться к выходу в поле, т.е. «проводить подготовку к проведению полевых работ». Первое, что надлежало сделать, прорубить «профили» на участке работ. Первое,  что должна была сделать бригада рубщиков, насадить топоры на топорища.


       Давно известно, что любое дело признает мастера.
       Так вот Дядя Витя был мастер. Это означало, что любую работу, за которую, он брался – делал основательно и красиво. Его опыт шел от дедов и дядей. 
       Начальник поручил Виктору «насадить топоры на топорища».
       Вот как работал Виктор. Сперва долго выбирал топор, из общего числа привезенных, купленных в сельмаге. Выбирал на слух.
       Недалеко от лагеря обнаружилось зимовье, а в зимовье сохли заготовки. Дядя Витя выбрал одну плаху и начал выстругивать топорище.
     - «Так прошел целый день, а и одного топора не сделано»! Начальник еще не ругался, но громко ворчал. По его, начальника, мнению «работа стоит», а … и т.д. .
     Благо Дядя Витя внимания на понукания начальника не обращает.  Это начальника еще больше злит, и накаляется он еще больше, когда Дядя Витя начинает шлифовать дерево осколком стекла. Стекло в тайге не скоро найдешь! Это тоже понимать надо. Но окончательно вывело начальника из себя, когда Дядя Витя, прежде чем окончательно насадить топор, на топорище приладил под обух полоску кожи (из ремня).
        Топоры после дневной работы на ночь «замачивают» в бочке с водой.  В воде древесина (и кожа) набухают, и крепче удерживают топор на топорище во время работы.
        Третий день начинался, когда  Виктор топор закончил, но второй топор делать ему не пришлось. Начальник демонстративно отстранил его.
        Пока длилась эта «история с топором», «народ» только посмеивался, наблюдая за тем, «как начальник рвет на ж…. волоса» (по замечанию самих же работяг).
       Ладный получился топор, когда Дядя Витя еще и наточил его. Очень удобный топор, чтобы свалить дерево. Топоры, насаженные «работягами», не шли ни в какое сравнение. Прежде всего, их топоры постоянно «соскакивали». Что вызывало раздражение и ругань. И теперь утро перед выходом «на профиля» начиналось со споров, кому сегодня достанется «топор Дяди  Вити».
         Еще несколько слов о топоре, который сделал Дядя Витя.
         По окончании сезона топор исчез. В экспедиции в тот год подрабатывал  Саша Антанович, поэт и гитарист. Так вот, уже после, по возвращении в Москву, заходил я к нему домой в гости. На стене над кроватью висел ковер, а на ковре, на манер старинного оружия, укреплен был топор, сработанный Виктором. 
        -  Да, здравствуют мастера!
        - Да,  здравствуют поэты!

                Как Виктор стал Дядей Витей.

Как за Виктором закрепилось уважительное «Дядя Витя»?
Замечено, что «двадцатилетние», к людям, десятью, двадцатью годами старше их относятся как к «пожилым».
        Когда обосновывались на новом месте, присматривались – кто есть кто,           Виктор большой любитель чая, и в не меньшей мере мастер чай заваривать, «обнаружил»  чифиристов.
          Картина получилась поучительная! Обнаружив «злоумышленников», не тратя лишних слов, Виктор костяшкой среднего пальца правой руки так врезал в лоб одному из любителей чифирить, что привел того в полное изумление, после чего забрал весь запас чая и спрятал у себя под подушкой. И должен сказать, что никто не посмел тайком, без ведома  Дяди Вити, притронуться к общественным   запасам чая.
         Спешу оговориться, что не этот справедливый «взрыв возмущения» вызвал такое почтительное уважение. И даже не его внешний вид. Дядя Витя, когда не горбился, а горбился он постоянно,  из – за глухоты, вид имел представительный. Волосы длинные, как у художника, а его висячий нос приводил мне на память Меньшикова в изгнании, с известной картины.   
         Итак, кухня открыта, палатки  стоят и сразу видно в какой палатке кто живет.
         Начало лета. И как обычно начало дождливое. Палатки намокли и просели. Вещи отсырели. Под ногами в палатках  месиво. Обычно, с таким  положением работяги мирятся, считая, что быт им должен налаживать начальник. (Однако – тема  для размышления). Как водится, на время непогоды работы приостанавливаются в ожидании солнечных дней. Безделье ведет к нытью. Нытье – к раздражению. И вот Дядя Витя ни кого не спрашивая, ничего не говоря и ни кого не упрекая, берется за дело, что то ворча себе под нос. Перетягивает палатку. Делает буквально гать из жердей и веток. Под всеми раскладушками заготовлены дрова. Под печкой насыпано основание из песка. Печка обложена камнями. Забитые колья, натянутые проволоки позволяют сушить сапоги и портянки. В палатке становится тепло и сухо.
        Дядя Витя устанавливает  мольберт и располагается у входа, откинув полог, начинает писать вид, что открывается из палатки.
        И свершилось первое чудо!
        Пахнет красками, растворителем! Сказочный запах. Могу поручиться, что двое из шестерых, находящихся в тот момент в палатке, если раньше имели общее представление о кистях и красках, то мольберт видели впервые. 
       Открываются книги, кто то пытается писать письмо, которое собирался написать «сто лет назад». 
       И тут происходит второе чудо! Дождь вдруг прекратился, и палатку заглянуло солнце. В солнечном луче новогодними огнями заискрились капли дождя на иглах лиственницы у входа в палатку.
       И я подумал, что это хороший знак! Хороший знак  тому, что экспедиция пройдет нормально. Нормально – это значит, что работы будут выполнены и в срок, люди – будут живы, а барахло (экспедиционное) цело т.е. не сгорит и не утонет.
       Много радостных минут и поучительных открытий  доставила мне дружба с Дядей Витей. И вот теперь, когда прошло столько времени, когда ушла не только Александра, но и Виктора уже нет, я вспоминаю этих людей, что стали нам, в нашей семье, ближе, чем родные.

                Жизнь человека

              Друг попросил меня сопровождать его. Он, по случаю какого-то юбилея собрался посетить могилу юбиляра. Потом мы просто бродили среди могильных оград. День стоял солнечный и мягкий, неторопливый разговор шёл о том о сём, и мысли были далеки от городского шума.
              - Ты знаешь, чья это могилка?
                Я посмотрел на табличку.
              - Недавно встречал фамилию.
               - У тебя на полке стоит книжечка про лесных птах. Недавно вышла. Он написал.
                Эту книжку я читал и помнил, что обратил внимание на то, как хорошо было написано про этих пичуг. Как-то по особому душевно. Я рассматривал могилку, а друг продолжал:
               - Всю жизнь птиц любил и ничего в жизни не приобрел. Книжечку составить – друзья настояли. Они же и издали. Говорят, что после него только старое ружьишко осталось. Да и то куда-то делось.
                Могилка имела странный вид. Частично провалившийся холмик был обложен по периметру кирпичами, и сама могилка как бы извинялась, что занимает место между двумя солидными надгробьями.
                Как-то пришлось мне опять посетить кладбище, но уже одному. Товарищ мой погиб и похоронен был на другом кладбище, но в память о нем я решил разыскать ту могилку. Я пошел на соответствующий участок и долго ходил по дорожкам. На зрительную память пожаловаться я не мог, но могилки не нашел.
            Казалось, ее смыли дожди.


Ирма, ко мне
Марине Буханевич
                Марина родилась через полтора месяца после начала войны. В городе Алма-Ате. Когда на Москву стали падать бомбы, а фронт приблизился к Москве, началась эвакуация. Так Марина оказалась в Алма-Ате. К счастью, в этом городе жила родня, и родня приютила у себя временных переселенцев.
Конечно, немногое запомнилось Марине из того периода жизни, когда у нее уже проснулась память, но собаку Ирму она помнила. И как помнила!
Ирма – немецкая овчара (поэтому и имя немецкое).
Огромный зверь вызывал у Марины восхищение, и Марина обращалась к собаке почтительно, на «Вы».
          – Ирмочка, разрешите, пожалуйста, пройти.
            Но Ирмочка, не двигалась с места, перекрывая порог, не позволяла несмышленышу выползти из комнаты.
            Обязанности няньки давались Ирме непросто, когда ребенок настойчиво теребил ее, без конца требуя:
           – Ирмочка, покажите зубки.
             Собака долго тактично отворачивалась, но, в конце концов, подавленно рычала, обнажала устрашающие клыки.
            Немецкая овчарка Ирма – служебная собака. В те времена служебные собаки со щенячьего возраста до того момента, когда собаку призывали на службу, находились у добровольцев (по договору). Тем, кто держал у себя служебную собаку, растил ее, тренировал, полагались дополнительные продукты и дополнительная жилая площадь.
           Служебная собака Ирма прошла не только общую командную подготовку, но и специальную. Ее готовили подрывать вражеские танки. Ее приучали не бояться ни взрывов, ни грохота, ни лязга железа. 
            Вскоре после того, как Ирму забрали на фронт, пришла открытка, в которой официально за подписью и печатью сообщалось, что собака по кличке Ирма выполнила свой служебный долг.
            Фронт уходил на запад. На Москву больше не падали бомбы. В Москву возвращались заводы и предприятия, а с ними возвращались люди. В то время молодое поколение вырастало и воспитывалось в своих дворах, где все знали всех. И дворовое общество, зная, что Марина жила в Средней Азии, настойчиво просило «показать, как кричит ишак». И Марина исполняла свой сольный номер.
            Шло время. И, как в сказке говорится, «время катит чередом, час за часом, день за днем».
            И десять лет пролетели, и двадцать. Вот и школа пройдена, студенческие годы за плечами, и трудится теперь Марина в научном институте. И отправляют ее в служебную командировку, «по работе» (как тогда говорили). И летит Марина самолетом в город своего детства Алма-Ату.

             По прилете Марина садится в такси и указывает водителю адрес. Улица 8 Марта. Таксист странно смотрит на клиента и везет Марину по большому кругу, и высаживает недалеко от того места, где она садилась в такси.
            Марина идет по улице 8 Марта и узнает эту улицу. Узнает дом и забор. И калитка та же. И крючок так же открывается «изнутри». Марина входит во двор, а ей навстречу бросается собака, немецкая овчарка, а с крыльца, где стоит человек, раздается команда:
           – Ирма, ко мне. Свои.
                «Кармэн»

              Жаловался мне Саша Садиков. Он переводил с финского на русский. Вся прелесть рассказа, который Саша переводил, заключалась в простом, народном, смачном языке.
             Перед переводчиком ставилась задача – при переводе подобрать к финскому «мату» соответственный русский мат, а уже потом, русские нецензурные слова заменить точками и звездочками.
             «Нужно быть серьезным, или ненужно быть серьезным?»
              Роту ознакомили с приказом по армии. Приказ гласил, что отныне все служащие, независимо от звания, должны обращаться друг к другу и друг с другом только на «Вы».
               И до этого указа рядовой к офицеру обращался на «Вы». Всегда ли старший по званию обращался так же на «Вы» к рядовым? Могло быть и так, и так. Но новый приказ предписывал ещё и рядовым обращаться на «Вы» друг к другу!
              Это было смешно и не привилось.
Служил во второй роте рядовой Ашуткин. Образование «два класса с братом на двоих», а в солдатском ларьке кроме сгущенки и пряников продавался одеколон «Кармен» в таких треугольных пузырьках, с умопомрачительной цыганкой на картинке.
             Солдату ежемесячно выдавалось по три рубля для приобретения всякой всячины. Как – то: асидола (пуговицы драить), иголки, нитки (подворотнички подшивать), мыло, паста зубная, гуталин, разные щетки и проч.
             После получки покупал Ашуткин пузырек «Кармен», выпивал (один или в компании), а будучи уличенным, отправлялся на губу.
             Отбыв положенный срок на губе, возвращался товарищ Ашуткин в казарму и как полагается, докладывает дежурному офицеру о своем «появлении» и смотрит при этом на «товарища младшего лейтенанта» голубыми, честными глазами. И видит товарищ лейтенант голубые, голубые и совершенно бездонные глаза, а в них абсолютная пустота. В этих глазах ни усмешки, ни ожидания, ни затаенного призрения («оторвите руки, ноги – я на жопе убегу»). Полное отсутствие. И лейтенант это чувствует! Лейтенанта это задевает, и лейтенант начинает «воспитательной речью».
              - Вот вы, товарищ Ашуткин, .. вашу мать… .
И потом было сказано много «правильных» и праведных слов и за Родину и про  Долг, про родителей и заботу Партии и Правительства и про Народ, который товарищ Ашуткин призван защищать. Каждое почти «правильное» слово, подкреплялось словом «неправильным», но приказ был выполнен, лейтенант ни разу не перешел на «ты».
            Выражение глаз рядового Ашуткина ничуть не изменились. С тем же успехом лейтенант мог кричать в синее небо.
           Трудно пришлось тем, кто присутствовал при таком воспитании. Они должны были быть серьезными, но серьезными быть не получалось и они спрятались за вешалку (вешалка – внушительное сооружение, предназначалась для солдатских шинелей), где можно смеяться (беззвучно).
            Заключительная сцена – вешалка упала.
 
Любовь к природе

                Памяти Володи Сущени

         Человек, с которым был знаком много лет, кажется, ты знал его всю жизнь и все о его жизни. На самом деле это не совсем так. Познакомились мы, когда нам было чуть больше двадцати лет, а некоторые вещи о нем узнал я от него еще лет через двадцать.  Однажды, не помню в связи с чем, он рассказал, что, когда ему было 5 лет от роду, он жил в землянке при партизанском отряде в Белоруссии.
        По природе своей он – краевед. Люди такого склада самозабвенно любят все живое и всегда готовы устроить в школе уголок природы, музей или живой уголок. И эта любовь к природе не угасала в нем.
         Окончив университет, работал в научных экспедициях по Союзу, поработал в других странах. Вырастил и воспитал детей.
         Ему было, что передать и чему научить. Не каждый с детства знает, что во время похода нельзя пить воду, но потом огурец – благо и спасение.
         Дети устоялись, устроились в жизни и разлетелись из родительского дома, как когда-то он сам покинул родное село, чтобы учиться в Москве. Стал горожанином. По примеру многих обзавелся дачным участком, без которого, в отличие от многих, жизни в городе не мыслил. Посещал свое хозяйство регулярно круглый год и в любую погоду, много ухаживал за растениями и за землей и вкусно рассказывал и о яблонях, и о зверятах.
         Для меня всегда оставалось загадкой, как собаки определяют тех, кто их боится, а кто нет, пока не узнал, что, испугавшись, человек потеет, и собака чутьем улавливает страх человека. Но если собаки безошибочно определяют тех, кто их любит, то, значит, человек, который любит, излучает некие «флюиды». Я готов утвердиться в своей теории, слушая его рассказы.
          Пришла к нему и осталась жить у него курочка. Курочка сбежала от кого-то из членов садового товарищества. Володя хозяина отыскал. Но тот сказал, что, мол, пусть у тебя живет, раз от меня сбежала, и что у него куры «есть еще». Володя стал за курочкой ухаживать, и она к прежнему хозяину возвращаться не захотела, а на новом месте снесла уже за полторы сотни яиц. В день по яйцу.       -         Когда Володя приезжает на свой участок, курочка от него ни на шаг не отстает. Когда холодно, взлетает на елку и сидит среди ветвей, пока Володя на участке копается.
           А еще приплыла водяная крыса и тоже осталась жить у него. И был смешной случай. Курица приняла крысиный хвост за червяка и схватила его клювом. И стали они тянуть в разные стороны.
           И пришел еж. Володя напоил ежа молоком. И еж остался у него жить. И родились ежата. И перезимовали в поддоне, куда Володя насыпал сухой листвы.
           Теперь еще прижился уж.
           И за всеми Володя ухаживает и кормить не забывает.


           Как результат, нет у него на участке мышей и кротов.
А это уже вызывает зависть у соседа. Зато у соседа забор глухой, железный.
«Кто ж к такому, как этот сосед, придет? Только мыши».
               
                Макулатура 

          В Москве в одном дворе стояло два министерства. Министерство геологии СССР и министерство геологии РСФСР.
         Было решено министерство геологи  РСФСР ликвидировать.
         В полуподвальном сводчатом помещении стояли стеллажи, на которых пылились толстенные тома геологических отчетов. Отчетов за много лет.
         Была дана команда, и молодые специалисты бросились команду выполнять.
         Опять же «чтобы враг не догадался», велено было отдирать обложки.
         Обезглавленные отчеты с приложениями карт и графиков, отволокли на тележках до ближайшего пункта сбора макулатуры. В обмен. На «Королеву Марго».
         
      
  «У каждого писателя есть свой читатель».

        У каждого читателя свой писатель

        Чтение «про себя» и «вслух» подразумевает чтение громкое и неслышное. Есть и другие значения этих слов.
         Чтение «вслух» то есть в слух, в другие уши, для других. Чтение неслышное «про себя» - чтение про себя, то, что мое, обо мне.
          Читающий подсознательно ищет то, что его, про него, так либо иначе, о нем,
          Анекдот про писателя, который любил читать про себя в слух.

«Молибдена руду искать …»

                Посвящается
                Крапухину
                Валерию Борисовичу


          В этот раз воспоминания пришли после того, как кто-то сказал, что где- то слышал, что вот американцы – «дураки, затратили сотни долларов на изобретение устройства, чтобы вести записи в космосе, а мы (т.е. русские) взяли простой карандаш, и дело с концом».
            Между прочим, у нас во всех инструкциях значится, что вести полевые записи надлежит только карандашом. Если журнал намокнет, записи сохранятся.
          В 1973 году экспедиция московского Института минерального сырья вела разведку запасов на молибденовом месторождении Жирекен. Своеобразие месторождения в том, что окрест нет больше рудопроявлений, нет запасов, а это значит, что открывать комбинат на этом месторождении экономически невыгодно.
            Но, стране нужен молибден!
 Вот и разведуют близлежащие к основному месторождению, территории вдоль поперек и в шахматном порядке, много лет и многими экспедициями.

            Не на пустом месте родилась песня: «Закури, дорогой закури, завтра утром с восходом зари ты пойдешь по тайге опять молибдена руду искать».

             Прибыли в поселок Жирекен. Разместились в брошенной школе и на намеченных участках начали прорубать «профили». И вот среди зарослей обнаружили вешку. На затесе «карандашом» значился адрес. Вешка №, Ленинградская экспедиция, партия №, число, 1941 год! Вполне возможно, что люди тогда не сразу узнали, что началась война.

            Лето – на осень, полевой сезон к окончанию. Но не всегда, не всегда. И осень – уже на зиму, и зима уже о себе напомнила белыми мухами. Но так не так, а маршруты уже последние. В тот раз разошлись бригады в разные стороны «концы заделывать» и на базу вернулись подзамерзшие и подуставшие и вид имели далеко не блестящий. С дядей Валерой встретились и рады были друг другу. Казалось, что не виделись так давно.
              – Здорово, голуби!
           – Здорово, чудаки! Здоровей не видали?
           – А что это у вас с лицом?
          – На себя оборотись. 
             И сразу в баню! Баня – это тепло и горячая вода! Баня – это таинство! Забыты холодные ночи, раздолбанные сапоги и сгоревшие на костре портянки. Отмылись, отогрелись и душой воспарили. После бани в магазин. «Запасец» на вечер – шесть «пузырьков» и один «огнетушитель». (Шесть бутылок водки и вино «Солнцедар», 0,75.)
             Из магазина шли уже по темноте (темнело рано), ледок хрустел под сапогами, звезды подмигивали, «Солнцедар» подогревал. На базе столы уже сдвинуты, гомон стоит, сосед соседу наливает. Пока распаковались, под шумок спрятал я одну бутылку под раскладушку. На утро. Застолье само собой угомонилось, «как все выжрали» и все расползлись, кто куда, а кто уснул, где сидел.
           У нас с дядей Валерой была отгорожена комнатенка на две раскладушки. Залезли в спальные мешки, но настроение от встречи нас не покидало, и спать не хотелось. Улеглись, но свет не выключали. Что-то обсуждали. И вдруг дядя Валера мечтательно так произносит – сейчас бы еще… Не вылезая из мешка, я вскинул руку и бутылка в руке засверкала, как новогодняя елка огнями. Беру на себя смелость заявить, что ни один фокусник не испытал такого восторга публики от своих фокусов. Дядя Валера тут же принял «низкий старт», намереваясь бежать на кухню за кружками.
          – Не суетись. Будем так.
           И мы еще долго «продлевали удовольствие», передавая бутылку друг другу для очередного глотка, пока посудина не опустела.
          Не вспомню теперь, какие планы преследовал начальник, но была дана команда всем с утра – на машины и отбыть в распоряжение местной администрации. На базе оставались я и Дядя Валера. Нам вменялась обязанность «подать машину к семи утра».
          Поднялись мы где-то после шести утра. Мороз и звезды на черном небе. Подожгли факел и стали разогревать движок. Потом столкнули машину с горки, и она завелась. Стоим, смотрим на дело рук своих. И вдруг дядя Валера говорит:
          -«Ничего не понимаю. Мы вчера приняли участие в шести бутылках. После такого я должен три дня лежать!»
           -«Дружно – не грузно, а врозь, хоть брось».

           Проводили, вернулись в помещение, а в помещении после пьянки воздух, как ночью в казарме, где койки в три яруса. От нечего делать решили порядок навести. Шоркую веником по полу, валенки переставил. Тяжеловатыми показались. Сунул руку, а там бутыль. «Солнцедар». Кто-то припрятал и забыл.
Под рассуждения о том, что по законам тайги «водка, табак, хлеб – не товар», оприходовали и эту бутылку. (Рассуждения были к тому, что если хозяин и объявится, то претензий к нам за выпитую бутыль у него не может быть никаких.)
             И тут появляется почтальон и приносит почту. Письма, газеты, квитанции. И между прочими одна на мое имя. Почта, как и магазин, открывается в 11. И прогулочным шагом отправляемся на почту.
              В этом месте следуют отступление и пояснение.   
              Как-то «напал на меня стих». Сшил себе кожаный пиджак. Пиджак из старого китайского пальто, что отец когда-то носил. Пиджак по тему времени получился «моднючий», на зависть пижонам. Очень пиджак нравился дяде Валере, и не только ему.
           Был в отряде студент. В сентябре ему уезжать к началу учебного года. Пристал он ко мне, что называется, с ножом к горлу: «Продай, да продай». Не мог я это сделать по разным этического плана соображениям. Наконец решение было найдено.
        – Ты одолжи мне пиджак. Я в нем на кафедре покажусь, а потом верну.
В таком случае, как говорится – нет вопросов. И поехал пиджак в Москву.
            Итак, разворачиваем бандероль. Внутри пиджак. Разворачиваем пиджак. Внутри бутылка.
             Дядя Валера только молча дивился.

          Чтобы закончить историю с пиджаком – подарил я пиджак дяде Валере, что доставило удовольствие нам обоим.

            Но история того памятного дня имела отзвук.
             И опять осень. Осень, какая иной раз бывает в Москве. Промозглая и слякотная. И сквозняки. Вот когда радуешься уютному свитеру, теплому плащу и добротным ботинкам. Радуешься возможности навестить друга.
            Встреча состоялась, но радости не принесла. Видно было, что очередной срыв назревает, а также известно было, что слова пользы не принесут, а вызовут раздражение.
            Так, молча, мы «гоняли чаи» из огромных кружек. Дядя Валера был большой мастер заваривать чай! Да, к слову сказать, и чифирь у него, на мой взгляд, получался особый.
           Вдруг Дядя Валера каким-то затравленным голосом сказал: «Может, повторить?».
        – «Ты хочешь сказать: «участие в шести бутылках»? Нет. Не получится. Москва не позволит.  Москва «добро» не даст».

             Прошли незаметно годы и опять осень. В этих годах затерялись многие «законченные чудаки», и уже два года как не стало дяди Валеры. Есть фотография. Очень удачная фотография. На фотографии дядя Валера улыбается и хитро так говорит: «Не верь пьяницам».
            Я и не верю.
             Но уже никто тебе так не скажет: «Здравствуй, голубь». И не предложит отведать «холостяцких пирожков» (для непросвещенных – холостяцкие пирожки – это жареные пельмени).
             И еще я знаю, что отчаяние бывает не от чая, а душевная непогода не зависит от погоды.

Молитва


              Был 1943 год. Шла война. В школу я еще не ходил. Мы едем в поезде. Отца и еще бригаду заводчан командировали во Владивосток. И отец и все из бригады «слесарей» были специалисты по дизелям. В разговорах взрослых это звучало, как «специалисты по подводным лодкам и сторожевым катерам».
              Вагон поезда Москва – Владивосток. Ехали долго. Детская память многое сохранила от той поры.
              На ночь я любил залезать на третью полку, а днем, устроившись на второй полке, смотреть в окно, но начинала болеть шея, и я спускался на нижнюю полку и слушал разговоры взрослых или тихонько уползал и навещал соседние купе и даже соседний вагон, пока мать не спохватывалась.
             В соседнем купе сидела светлая женщина, она была в легком платье, она была актриса и говорила, что их руководитель запрещал им, тем, кто поет, грызть семечки, от семечек першит горло, и что курить лучше.
Рядом с нами ехала старушка. Маленькая, вся в черном, и лица не разглядеть. Почему-то я назвал ее «Гитлер». Мать на меня прикрикнула, а старушка не обиделась. Когда у меня заболел живот, она погладила мне живот своей рукой, и резь прошла.
              Я помню, как мать мне читала про железного дровосека, а продолжения сказки не было, и как это было обидно.
             Я помню мальчика, у которого украл деревянный пистолет. Подозрение пало на меня, но я уперся и не сознался, а потом выбросил этот пистолет в окно на ходу идущего поезда. И не тогда, и  потом так и не понял, зачем это сделал.
             Как-то в поезде появились газеты. Газеты читали вслух, и потом обсуждали, как людей убивали в газовых камерах. Кто-то сказал, что знал случай: один человек после газовой камеры остался жив. Перед тем как потерять сознание, этот человек намочил платок и дышал через этот платок. Я спросил, где в газовой камере этот человек взял воду. Мне ответили, что у него был пузырек с водой. Но я заметил, что вопрос мой вызвал замешательство. Я часто замечал то, что не замечали, как мне казалось, взрослые: настроение других людей. Теперь я думаю, что такая способность выработалась у меня в результате того, что мать мне много читала, а я в это время о чем только ни думал и в то же время слушал то, что мне читали.
             Уже потом, когда я учился в первом классе, у меня был друг (первый, настоящий друг! Генка Гришин). Мы с ним обсуждали «много всего». Обсуждали и этот когда-то заданный мной вопрос и пришли к выводу, что человек этот использовал собственную мочу.
            Помнится, мой друг задал мне задачу, на которую я и теперь не смогу дать «однозначный» ответ. На базаре во Владивостоке продавали жвачки и еще петушки на палочке и много, чего другого. Жвачки варили из еловой смолы. Они  имели наибольший спрос. Одна жвачка стоила 85 коп., и полагалась сдача. И вот на Генку нашло. «Вот я не возьму у нее сдачу! Что она будет делать?!!».
              Особое место в памяти от той дороги занимает участок пути, что проходил по берегу озера Байкал. Если смотреть из окна вагона, казалось, что поезд двигался по кромке воды. С другой стороны к рельсам подступала отвесная скала. Дорога, как змея, по камням ползла через бесконечное количество тоннелей и поворотов. Я, высунувшись в окно, мог наблюдать, как паровоз вползал в очередной тоннель и тоннель срезает дым из трубы паровоза, а в это время вагон, из окна которого я высовывался, заползал в тоннель, и я успел заметить, что хвостовые вагоны еще не вышли из тоннеля.
              Не сразу я догадался, насколько прозрачна вода Байкала. Прибрежную гальку было видно далеко-далеко, и только потом я понял, что это не мелководье, а глубина, и глубина эта говорила о прозрачности воды.
               Итак, поезд медленно продвигался вперед, а в вагоне пели. Пели и в соседнем вагоне. Говорили, что пели во всем составе. Пели «Славное море – священный Байкал...».
               То была первая встреча с Байкалом. В дальнейшем мне пришлось много раз пересечь Россию с запада на восток и обратно.
                Уже давно паровозы сменила «электротяга». Давно закрыли участок дороги вдоль берега Байкала, соединив напрямую Иркутск и Слюдянку. И теперь путешествующий видит из окна поезда маленький кусочек Славного моря.
               Был у меня товарищ. У него на стене висела географическая карта, утыканная цветными булавками. Так он отмечал места, где побывал. Поглядев на эту карту, я про себя стал прикидывать – сколько раз я проезжал мимо Байкала. Выходило полторы «чертовы дюжины» раз (если считать туда и обратно), но такими достижениями старался я не козырять. Другой мой товарищ работал на Байкале! Я же один раз, когда поезд почему-то остановился, выскочил из вагона и умыл лицо водой из озера Байкал.
               И все же мне приходилось рассказывать эту историю, и не раз. Я рассказывал и своим детям, когда они подрастали, и внукам, когда и они подрастали. И каждый раз мне казалось, что я чего-то не дорассказал. Дело в том, что тогда в вагоне люди пели «Славное море...», как то необычно, не так, как пели по радио, и не так, как пели за столом, когда выпьют. Я помнил – не так!
              Когда исполняют «на радио», песня звучит пафосно, когда поют за столом, то как бы превозносят себя, в глубине скрывая жалость к себе. Как в первом, так и во втором случаях песня поется громко. Тогда, в вагоне, никто не старался перекрыть шум поезда.
             Теперь за столом не поют. Теперь за столом обсуждают новости.
             Отмечалось столетие со дня рождения Константина Симонова. Его стихи и песни звучали и в 1943 году, звучат и сегодня. По случаю юбилея много говорилось о значении творчества, о стихах. Это все в тех же словах говорилось и раньше. И вдруг прозвучало, что стихотворение «Жди меня…» по существу своему – «молитва»! И эта молитва, «миллионным тиражом, через газету…».
Стоп. Вот оно! Как солдатики встали в строй, выровнялись и замерли по команде «смирно». Тогда, в поезде, звучала молитва! Люди молились, отводя от себя беду. Потому-то так весело загудел и побежал паровозик, вырвавшись на степные просторы.

На тундре

             - Берлога. Бэр…р…лога. Сладостно звучит! Сейчас бы залезть в берлогу и «никого не видеть, никого не слышать». И, что, это, мы так устаем? С чего? «Ничего не хочется, и деться некуда». Сказать можно и похлеще.
Кажется, я задремал, хотя  был уверен, твердо знал, что не сплю. Раздался  явный стук копыт по твердой дороге. Я видел, как двое на лошадях  двигаются вдоль реки, низкое, как потолок квартиры небо, палатки  оказались вдруг на другой планете, а снежные хребты далеких Уральских гор провалились куда – то, и холодное яркое солнце стояло прямо перед глазами. Река называлась Кара.
              - Стой.
               Звук, как – будто нож уронили. Лошади останавливаются. Люди сползают с седел. На часах – четверть четвёртого. Туман, и, кажется, сумрачно, но солнце не заходит за горизонт. Вокруг лошадей и людей гудит комариное облако. Предутренний холод вызывает дрожь. Они закуривают. Лошадей облепило комарье. Размазывая кровь и грязь ездоки втирают остатки диметила в морды, грудь, бока лошадей. Постояв, взгромождаются на седла, плотнее заворачиваясь в жестяные плащи. Становится теплее. Комары слета ударяются о плащи, подобно каплям дождя.
                - К началу работы почты успеем?
                - Должны.
                Лошади не дожидаясь команды, начинают движение. Мгла седеет. Чтобы развлечься лошадей пускают на рысь. Покорные лошадки нехотя рысят и переходят на шаг, не дожидаясь команды.
                -А, чертовы коняги.
И начинается дикий галоп с руганью и криками. Но, галоп этот быстро стихает и лошади плетутся шагом, сами, выбирая дорогу между кустов и кочек. Ездоки не обращают внимания на собственную ругань, как не смотрят на чернеющую тундру, ощущая озноб и морось, затекшие ноги и уставшие плечи, стараясь отвлечься затяжками последнего табака.
                Моросящая сырость, дремота вызывают мрачные видения.
                Тундра тянется медленно и ровно.
               Уже неделю, как отряд, закончив маршрут, вышел на условленное место, куда должен был выйти другой геологический отряд. Туда же, заранее должны были самолетом забросить продукты и организовать лабаз. Но ни отряда, ни лабаза не оказалось. Уже двенадцать дней, как кончились продукты.
Смешно сказать «кончились продукты». За стол садятся – каждому по куропатке и по  хариусу. Мало? Бери ещё. Но, сваренные без соли и съеденные без хлеба и уже через пять минут опять мысли о еде.
                Ни соли, ни хлеба, ни масла. Нет «с голоду» никто не умирал. Рыбы и куропаток было «навалом». Хариусов, считай, десятками снимали с каждого переката. Куропаток стреляли, не слезая с лошади. Хариусы лежали на мерзлоте, подо мхом, живые плавали в сооруженном у берега из камней аквариуме.
            Начались вкусовые галлюцинации. Я мечтал, что когда «выйдем к людям» я наемся…. сухого компота со сливочным маслом. Когда, потом, много времени спустя я вдруг вспомнил об этом, мне от одной только мысли о таком блюде сделалось дурно.

           Снова окрик. Лошади останавливаются. На тропе разложена, на просушку сеть, стоят весы, возле весов гири. Появляется человек. Как из – под земли. Он в белой рубашке и в галифе, но босой. Рыбака зовут Венко. Поговорили, покурили, отказались от приглашения и пошли дальше.
            От стоянки рыбака до поселка, куда они направляются, дорога проложена гусеницами вездеходов и тракторов. Начинается дождь, мерный и нудный. Дождь усиливает ощущение сонливости. В семь часов утра они были в поселке и стучались в первый, встретившийся дом.
           Поселок Холмерю, стал почти городом. Поделенный на две части – «Постоянный» и «Аварийный» он расположился на двух невысоких холмах и дождливым, промозглым утром выглядел серым, грязным и зловещим. Терриконы, трубы, каменные здания, оставленные лагеря заключенных. Лагеря заключенных – бараки, обнесенные столбами с обрывками колючей проволоки. Прошло пять лет после марта 1953 года. Людей распустили, а лагеря оставили догнивать. И теперь они медленно утопают, уходят под землю. Тундра засасывает их.
           Люди исковеркали Природу, и, уходя, не убрали за собой.

          Дозвониться до Воркуты, до воркутинского Геологического Управления удалось только во второй половине дня. Руководство обещало срочно выслать «борт с продуктами и указаниями». Довольные, что так удачно получилось и не придется добираться до Воркуты, на всякий случай, не полагаясь на обещания, прикупили продукты, газеты, взяли водки, сигарет, и, не задерживаясь, вышли в  обратный путь, решив отдыхать у рыбака.       

             Теперь тундра не казалась мертвой. Все ожило. С вершины холма, при выезде из поселка, когда поселок остался за спиной, было видно, как изумрудная под солнцем тундра заканчивалась где – то далеко за заснеженными хребтами Урала. С высоты кричит коршун.
            Пока расседлывали и треножили лошадей, Венко разжигает костер. В рваной шапке, в валенках он суетиться, ставя на врытый в землю стол хлеб, сахар, масло. Достает из ямы малосольную нельму (нельма ловилась по озеркам, на которых Венко рыбачил).
            Все хозяйство размещается на поляне, окруженной зарослями ивняка.
Костер сложен на краю поляны у тропы так, что сквозняк создает тягу, как в печной трубе и огонь костра горит ярко и буйно.
            Мы долго сидим у огня. Жар приятно нежит лица и босые ноги. Допивая по третьей кружке чая, мы обсуждаем новости.
            Венко сидит у стола и голова его видна через костер. Он смотрит маленькими глазками, еще мутными с похмелья. К столу, осторожно приближается лошадь. Венко скармливает ей хребты соленой рыбы. Лошадь придвигается ближе, тянет шею, напрягая спутанные передние ноги, и ищет губами. Одолевает дремота. Она еще приятнее от сознания, что скоро можно будет лечь и спать.
             - Ты из Москвы? Спрашивает Венко. Напарник мой уже раньше встречался с рыбаком и участия в разговоре не принимает.
             - Я тоже был в Ленинграде. …  В Эстонии. …  Потом сидел.
             Его голос звучит не реально, и, кажется, что и Москва, и Ленинград так далеки, как могут быть далекие не существующие, сказочные города.
На поляну выскочил заяц, посидел столбиком, вопросительно подвигал ушами, косясь на людей, и скакнул в кусты. Появление зайца развеяло дремоту от неторопливого голоса Венко, который был рад поговорить с новым человеком и рассказать про то, как он блуждал в пургу, про то, что оленеводы взяли на дальней протоке его сеть в позапрошлом году, про рыбу, про город. Про то, как он попал в заключение, Венко не рассказывает.
              - Тут еще кулик у меня жил. Со стола клевал. Убили. Начальники с шахты приезжали на вездеходе. Рыбу ловить. Выпивали. Из дробовика убили. Ручной был. Рукой можно защитить, а они из ружья.    
               Время к вечеру, судя по положению солнца. Спать. Мы  залезаем в берлогу рыбака. Логово устроено на высоком сухом берегу над озером. Яма накрыта досками, сверху толь прижатый дерном. Вползти можно на животе, можно сидеть согнувшись. Можно вытянуться во всю длину на мягком тряпье из одеял и телогреек. Вход занавешивается тем же толем, и ты наслаждаешься полной темнотой впервые за долгое время полярного лета, и тишиной. Мышцы начинают петь и как – будто оттаивают. В мозгу мелькают сполохи и звездное небо. От сознания того, что, совсем рядом над тобой сверкает солнце, а ты погружаешься в космическую черноту, возникает необъяснимое чувство. И вдруг слышишь голос (Ха, ха!) «я покажу вам небо в алмазах». 
               Мы «проспали всю ночь» и «половину дня» (судя по часам). Пока спали пролетел борт в сторону лагеря геологов и потому Венко нас не будил.                --          Теперь можно не торопиться. Распростились с рыбаком, укрепили рюкзаки, и были в лагере к «вечеру».
            Опять те же места, но под косыми лучами солнца светлого без туч неба. Вытягиваются тени. Кружит коршун. Воздух чист и кажется пресным. Из – под ног лошади вылетает куропатка. Выстрел. И снова тундра, солнце, небо, шум реки на перекатах и если посмотреть кругом «от горизонта до горизонта», далеко впереди видны белые, снежные горы Урала.

Наука и жизнь

            Сообщение пришло по «ящику». Был проведен опрос среди населения. Вопрос был такой: Солнце вращает
ся вокруг Земли или Земля вращается вокруг     Солнца?
           Опрос показал – треть опрошенных уверены – Солнце вращается вокруг Земли!
           Случай, о котором (как говорится) речь впереди, имел место (страшно выговорить) в середине прошлого века. Должен заметить, что для меня и моих ровесников это кажется хотя и прошлым, но недавним прошлым, а для тех, кто «идет за нами» (или впереди нас?) события того  времени кажутся «удаленными чуть ли не в бесконечность».
            Итак, Дальний Восток. Точка на карте «Золотой ключ». На дворе весна. Год 1958.
          «Бригада» из солдатиков, посланная на заготовки леса, живет в тайге привольно, не ведая ни старшин, ни сержантов, ни радио, ни тебе политзанятий.
День отработали, и лежи себе, плюй в потолок, а на потолке избенки надпись сажей от свечи – «Дембель неизбежен».
          В тот раз все на вольный воздух вылезли, и кто на чем расселись и махоркой задымили. Причина тому весна. И луна. Луна огромная, желтая, неправдоподобно близкая. И света столько, что предметы тонут в этом свете. И тени от предметов и людей – одна черная сзади, другая призрачная спереди. Если пофантазировать, глядя на людей в лунном свете, можно представить их обитателями другой планеты.
          Огромная луна завораживала, и нелепо, и неожиданно прозвучало кем-то сказанное «о, цэ шарик».   
          То, что луна «имеет шарообразную форму», это усвоено было еще со школьной скамьи. И сомнений не вызывало.
           И как-то не сразу воспринялся смысл того, что сказал Агей – «Нет, это не шар. Она плоская». 
            Не сразу, а как бы беря разгон, начиналась тихая травля. Пошли «под …». Нет, я не могу привести здесь это образное выражение, его заменили культурным «подначки», и мне придется им воспользоваться.
            Начались подначки.     Вчерашние школяры развлекались. Резвились на халяву. Даровое представление. Возможность показать свое превосходство.      -      -           Спешить некуда.
             – Во, выдал!
             – Ты еще про трех китов скажи.
             – Какая бабка тебе насказала?
            – Небось два класса школы на двоих с братом?
            – Ты из какой деревни? У вас там все такие?
                Поначалу Агей попытался спорить.
             – Я вижу, что она плоская. Значит, она плоская. 
                Эта его попытка имела действие, как банка бензина на тлеющий костер.
              Пятеро добродушно настроенных, чувствующих свое превосходство и безнаказанность, оттягивались со смаком.
             Так бывает, когда нет возможности уйти из замкнутого пространства, в котором людям в силу сложившихся причин приходится находиться. Начинаются поиски слабого. И горе тому, кто не сможет дать отпор.
             Он пробовал отмолчаться. Огрызался. Не помогло. Он сидел молча, сгорбившись. Что-то ворчал, как пес. Вскочил, что-то сказал или что хотел сказать, бросился к тому месту, где валялись колоды и торчал топор. Схватил топор и попытался взмахнуть им, делая разворот в сторону обидчиков. Бросок его не получился стремительным. Колун (это был колун) оказался тяжеловат для одной руки, да и те быстро среагировали. Его повалили.
            И много лет спустя я вспоминал этот случай. Не думаю, что он схватился за топор, защищая «свою идею».
            Нет. Он защищал себя. Он бросился на своих обидчиков, которые дразнили его.
            Наутро никто не вспоминал вчерашнее.
            Люди знают, когда наносят обиду человеку, внутри себя относятся с уважением к тому, кто восстает на обидчиков.
               
               Наш национальный гений

       - Ты знаешь, кто такой «гений»?
       - А я знаю!
         Был у меня один знакомец. Повар из местной столовой. Мы тогда разведку вели под Самаркандом.       -        Повар этот очень напоминал карикатуру из журнала «Крокодил». Идет казах. Тащит мешок. Сам круглый и мешок круглый. Жил повар в самом городе, на воскресенье в гости  меня пригласил.
             ПоСамаркандуходим,  достопримечательности  разглядывм. У газетного ларька листаю книжки, взял томик Навои. Открыл.
         -Ты знаешь, кто это? - строго спрашивает меня мой провожатый.
         -Да. Это поэт.
         -Нет. Это наш национальный гений. Говорит мой хозяин.
        - А что такое «Национальный гений?»
     Спрашиваю серьезно. И получаю великолепный по своей наивной убежденности ответ:
     -Как? Вот у вас, Пушкин - гений? Да. Толстой - гений? Да. Горький – национальный гений?
     -Ну, да. Говорю твердо. А кто определил – кто гений, а кто не гений?
    - Как кто? (Восклицает мой хозяин и делается еще круглее). Собираются академики и говорят: - Вот этот и будет наш Национальный Гений»!!!
      Что - то непробудно вечное повеяло под знойным солнцем  Средней Азии.
               
                Наши целители

       Сын, четырех лет от роду, заболел. Пиелонефрит! На «скорой» в Морозовскую. Там подлечили и мы скорей его домой забрали. Расставаясь с больницей, получили указание – дома «проделать 20 уколов антибиотиков». Дома жена сказала:
     - 20 уколов антибиотиков! Этак мы ребенка искалечим.
       Посоветовались с врачом детской поликлиники, уколы отменили, и стали лечить «при помощи гомеопатии и фитотерапии».
      Через год пошли в Морозовскую показываться. Такой порядок. Принимала нас доктор Артамонова. Сидя на стуле, который ей был явно маловат, она читала историю болезни, приговаривая:
     - Очень хорошо. Очень хорошо. Рассказывайте, что вы делали.
       Я начал говорить, вспоминая.
- Мы лечили травами, настоя….. Договорить я не успел. Доктор Артамонова ругалась. И как ругалась! Она материлась. Я был застигнут врасплох, но доктора зауважал.
     - Какие травы! Тут написано 20 уколов антибиотиков! Да после таких уколов …
       Я успел пискнуть:
     - Мы отменили эти уколы…. .
       Мгновенно наступила тишина. И я окончательно проникся уважением к доктору Артамоновой. В руках у нее оказался карандаш и блокнот, и меня заставили отвечать, с каким врачем советовались, какой литературой пользовались, какие сборы и настои. Карандаш забегал по бумаге.
      Ровно год, пока длилось лечение, соблюдались рецепты, приемы лекарств, строго по времени, не переводились графины с различными морсами, по разным аптекам доставались необходимые травы.
      Я никогда не забуду, как по прошествии года жена опустилась на стул, уронила руки и произнесла:
    - Я больше не могу.

      К этому можно добавить, что сынуля стал любимчиком врача из детской поликлиники.
      При встрече она всегда спрашивала:
       - Как там наш мальчик?
       - Спасибо. Нормально. Как все. С уроков норовит сбежать.
       - Пусть он ко мне зайдет. Я ему любую справку напишу.

         Далеко не всем своим пациентам она могла полностью снять диагноз пиелонефрит, если таковой имелся, при переводе их в поликлинику для взрослых.
               

                Не нужно ничего выдумывать

             На днях слушали. Игорь Ильинский читал Зощенко, а после и перечитали рассказы писателя.
          - Тебе нравится этот писатель?
Я сказал, что в далеком детстве мне все у него нравилось. Хорошо помню, как однажды во время урока читал Зощенко, сидя под партой. Из класса меня выгнали, так я смеялся. А теперь не смеюсь совсем, очень серьезным все нахожу.
          - А за что его тогда чуть «за Можай не загнали» ?
          - Помнится, мы в школе проходили разоблачения «Звезды и «Ленинграда». Были такие журналы литературные.
           - Ахматову, Зощенко !!!
           - Помордовали, но не посадили!
           - Но, и жить не дали.
           - Интересно, а как писал Зощенко?
            Мой друг рассуждал.
           - Каждый его рассказ, это, обобщение нескольких подобных историй, или он услышал один раз, увидел, что это типично и написал.
          - Тут трудно определенно ответить. Жизнь – она повторяется.
Вот был анекдот. Въехали мы в новый дом, в новую квартиру. Все как полагается – открываешь кран холодный, открываешь кран горячий. Только вдруг прибегают соседи снизу. Вопят, что мы их залили! А за ними и другие. Кидаемся мы в ванную. Нет, все в полном порядке. Смотрим, щупаем, соседи смотрят, щупают и убеждаются, что нет, вроде все сухо, вроде они ошиблись. И дальше бегут к другим, искать, кто их заливает. Потом вроде не заливает. Проходит некоторое время – опять заливает.
            Снова смотрим под ванну и находим там, в дальнем углу сырость. Откуда она там? И такая капля явно такого переполоха сделать не могла. Но тут приходит молодая особа с выпученными глазами, за что мы ее прозвали «лягушкой».
          - Ах, вы нас заливаете, я институт кончила и образование высшее имею.
Очень мне это смешно показалось. Не стали мы ей объяснять, кто что имеет, но мне это порядком поднадоело, выслушивать у кого какие обои, и какие пятна на потолке.
            - Вот что, мы вас не заливаем, и претензий к нам предъявлять нечего. Раз такое дело, и если институт вы даже закончили, то зовите слесаря, путь он думает, а мне забот хватает.
            Мне уже не смешно, я злиться начинаю.
Пришли два слесаря! Открыли кран горячий, пар пошел. Открыли холодный. Посмотрели. Кран закрыли.
          - Тут такое дело, тут «абсорбция». От горячей воды, следовательно, ванна нагревается и пар с другой стороны осаждается, а потом стекает, следовательно, вода. Вот поэтому и протекает.
            И ушли.
            Соседям этого объяснения было мало, потому что через некоторое время «Лягушка» опять прибежала. Молодцы вновь пришли и разворотили стену, за которой труба проходила. И оказалось, что труба не то, что бы разбита, но с трещиной. Идет вода холодная – еще ничего, а идет горячая – щель расширяется и вода протекает. Трещину ликвидировали, и ругань прекратилась.
          - Так при чем тут Зощенко?
          - Как при чем? Да при том, что часто исходит из людей какая то злость от раздражения, какое то нежелание быть внимательным к другим, кичливость какая то.
-           Не доброжелательны мы. Плохо это. С этим Зощенко и не соглашался. Это и есть главное в нем.


Невысказанная благодарность

        Навестил меня друг. В таких случаях – за стол и за разговор. По первости – за встречу. Для порядка на жизнь пожаловались друг другу и ударились в воспоминания о друзьях, знакомых.
     – Меня вчера дедушкой назвали.
     – Со стороны оно виднее.
     – И то верно. Кого, что не вспомнишь, а тому назад уже полвека.
     – Стареем, брат, стареем.
     – Куда уехал цирк?
     – Цирк уехал, заботы вернулись.
     – Да еще воспоминания.
     – Ох, не дай бог. Вот днями накатило.
     – Выкладывай. Освобождай душу.
     – Чокнемся. За согрев души.
     – Теперь слушай, коли терпение есть.
        И рассказал я моему другу то, что «имело место в моей жизни», что иногда напоминало о себе, несмотря на дальность лет, и о чем я никогда никому не рассказывал.
        Экспедиция проводила разведку где то в Якутии. Теперь уже и не вспомню точного адреса. Возникла необходимость сбегать на заброшенный рудник. Известно было, что в округе объявились медведица и два пестуна с ней. Понадобился карабин. Пошли к местным. У местных карабин нашелся, но хозяин был в отлучке. Уезжая, затвор спрятал. Затвор нашелся у другого селянина, но к этому карабину этот затвор не подходил. Досылали затвор молотком. Я вышел на улицу зарядить карабин. Ты служил, ты знаешь, как это делается. Пока я так готовился, меня окружили любопытствующие. Помнится, я еще ухмыльнулся, глядя на то, как Сашка (очкарик) пытался заглянуть в дуло карабина. Я уже собирался проделать последнее действо, для проверки потянуть за спусковой крючок. Я отлично помню: была уверенность, что выстрела не последует, и тут же возникли две мысли, что нельзя «целиться в людей» (этому еще в детстве учили) и что при проверке «ствол должен быть поднят вверх». И сработал рефлекс. Рефлекс, привитый, вдолбленный ротным. Правая рука пошла чуть вниз, левая – чуть вверх. Ствол – в небо, а палец уже тянул за спусковой крючок. Выстрел. Пуля пропела где – то в кронах деревьев.
     Когда я пытаюсь понять, как патрон оказался в патроннике карабина, передо мной возникает фокусник. Фокусник показывает мне фокус, а я пытаюсь узреть, как он это делает. И у меня ничего не получается! И опять вопрос возникает: почему вдруг ни с того ни с сего возникла эта уверенность? Я, знаю точно, что патрон в патронник загнал сам (больше некому). Но в какой момент?
     Во время службы был я свидетелем такого случая. Стояли в карауле. Сержант поднял тех, кому идти на смену. Помню время – «вторая половина ночи» (самый сон). Перед разводом, идущие на смену заряжают оружие (при смене с поста – разряжают) в присутствии разводящего и начальника караула. Проверяемый все, что требуется по уставу, проделал. Контрольное движение. Выстрел в помещении кажется оглушительным. Из потолка караулки сыплется песок. Это присказка.
     В полку было решено создать спорт – роту. В армии всяк себе на уме и не прочь «сачкануть». Думается мне, что у многих, кого зачислили во вновь организованную спорт – роту, эта мыслишка теплилась. Роту организовали, но вместо тренера назначили командира. И первая речь нового командира ничего радостного не сулила. «Спорт – вещь полезная. Но кто за вас будет службу нести? Кто устав учить будет?» – так сказал капитан и «сделал» из спорт – роты  «строевую показательную часть». А это шагистика. Да каждый день, да по многу часов – «тяни носок выше»!
     Муштра и всякого рода проверяющие. Дисциплина – почище, чем в сержантской школе (откуда я сбежал). И не то, чтобы небо с овчинку показалось (за всех не поручусь), но, опять же, кто служил, тот поймет, о чем речь. Это все присказка, нескоро сказка сказывается.
     Капитан роту муштрует. Злые языки бают, что капитан в казарме родился. И правда, возникало впечатление, что капитан приходит в подразделение к подъему, а уходит после отбоя. Но, знаешь, что главное, чего я тогда понять и оценить не мог – не было в роте дедовщины! Кто служил – тот оценит.
      Еще два слова о ротном. Перед очередными показательными возник, нет, не «бунт на корабле», а так, ворчание, зло сказанное: «а не послать все к черту, завалим показательные, и делам конец». Но дошло до слуха капитана (или донес кто). Капитан роту построил, отвел в «чистое поле» («от посторонних ушей») и сказал: «Я знаю, что вы хотите мне на голову насрать. Но вы в армии. И я требую и буду требовать выполнения устава». Повернулся и ушел. Капитан требовал выполнения устава. Плохо было тому, кто «балуется с оружием» (выражение капитана). Это тебе и наряд и два наряда, да еще перед всеми отчитает. И получалось так, что капитан всегда был впереди. Говорили, что когда двумя годами раньше в полк пришли гранатометы (30 штук) и капитан все их пристреливал, даже на время оглох. Гранатометы тогда только поступили в армию. А когда случился пожар, капитан первым спасать бросился.
     Или вот еще. Существует стрелковое упражнение. Стрельбище. В глубину с километр. Шириной метров 100 или больше. По всей площади на разных расстояниях и в разных местах расположены блиндажи. Полигон снабжен вышкой. В блиндажах находятся люди и по команде (по телефону) с вышки, по мере приближения стрелка, выставляют мишень. Стрелок движется по стрельбищу, не зная, когда и где покажется мишень. Мишень показывается трижды. Стрелок должен мишень заметить, успеть прицелиться и, как покажется мишень в третий раз, поразить ее. Потом стрелок движется (идет) дальше.
     Так вот, капитан шел с каждым из роты при выполнении этого упражнения, присматривался, кто как стреляет. С каждым! Туда и обратно. В роте числилось 80 бойцов.
     Давно все это происходило. Много чего было за прошедшее время, а еще больше того, что забылось и того, что хотел бы забыть. Но иной раз вдруг вспомнится, как коротко пропела пуля, а услужливое воображение нарисует развороченный затылок и зачем-то еще раздавленные очки (так могло случиться!). И ты вздрагиваешь, как вскидывается лошадь, учуявшая звериный след. Чтобы успокоиться, лошадь усиленно щиплет траву, а ты ищешь, что ни будь, лишь бы отвлечься.
     Чтобы как-то «сбалансировать психику», я вспоминаю нашего бравого капитана, который любил эту чертову службу и следовал уставу, как иной человек следует жизненным принципам.
      Друг внимательно слушал, потом подытожил:
     – Поведал ты историю! Ведь ты мог убить человека! Как после с таким жить?" – говорил друг, разливая водку. – Слава богу, не случилось.
Он перекрестился. Поднял рюмку:
    – Тост. За твоего капитана.

Необыкновенный стрелок

      Я уселся на песок и смотрел, как он целится.
Соревнование возникло само собой. День выдался на загляденье, солнечный и тихий. Геологи не разбрелись по маршрутам, а каюры не перебазировали лагерь на новое место. Все собрались у озера. Озеро открывалось вдруг. Почти круглое. Зеркало воды
казалось застывшим. Дальний берег окаймлен кустами. Северный берег песчаный, на западном берегу стеной стоял лес. Расстояние до противоположного берега что-нибудь с пол километра. Вода со дна казалась черной. И блеск воды и солнца, синева неба, деревья и кусты, и тени от них (солнце уже перевалило зенит) - все это вмещала в себя чаша озера. На противоположной от нас стороне озера плавали утки. Подчиняясь тишине дня и спокойствию озера, утки сидели на воде и казались подсадными.   
           У каждого, кто был тогда на берегу, имелась «Тозовка» («мелкашка», мелкокалиберное ружье). Ружья - однозарядные и снабженные магазинами на пять патронов, у некоторых винтовок имелись прицельные рамки.
         Началась стрельба по уткам. Ни в одну утку никто не попал. Выстрелы не производили много шума и утки продолжали мирно прибывать, не обращая внимания на старания стрелков.
         После нескольких выстрелов, произведенных стрелками, настала очередь каюра. Он стоял в стороне, наблюдая. Коренной житель Севера он жил, как и его сородичи, оленеводством и охотой и имел русскую фамилию и имя. Звали его Иван. Экспедиция обследовала территорию в западных отрогах Верхоянского хребта.
         В экспедиции он числился каюром. Необычным в нем было то, что его правый глаз был с бельмом. Иван был правша и винтовку держал правой рукой. Высмотрев дичь, он зажимал приклад винтовки правой подмышкой, как если бы прижимал к правому плечу и наводил ствол на цель, левым глазом совмещая мушку ружья и цель.
        В этот раз он уселся на берегу, как всегда зажал приклад, поводил стволом, прицеливаясь, и выстрелил.       -       Одна утка забилась, покрутилась на месте и уронила шею в воду. (Остальных уток это не смутило). Тогда стрелки решили определить расстояние до убитой утки.
        Хорошо было видно, как пули буравят воду. Наконец один из стрелков попал в неподвижную мишень. Планка его прицела была поднята почти вертикально, а ползунок стоял на отметке 350. Попавший не сказал, сколько он потратил патронов.
           Каюр стрелял постоянно, И когда шел или сидел верхом, ведя караван. И вечером,   лежа у костра и отдыхая от дневного перехода, испытывая блаженство после сытной еды, впитывая тепло костра, он глядел на звездное, ночное небо, на фоне которого, хорошо видны еще более черные ветви елей и шишки на ветвях, подсвеченные костром. Иван, уперев приклад неразлучной «тозовки» в землю под правой подмышкой, неторопливо водя стволом, отстреливал эти шишки.
          За четыре месяца полевых работ я ни от кого не слышал, чтобы Иван хоть раз промахнулся.
      
«Ничего в мясе не понимают…»

        - Завтра приезжают Сергеевы.
          После такого известия, я запел:
       - Сегодня праздник у девчат, сегодня будут танцы…
         Сергеевы Петр Иванович и Мария Анисимовна чистокровные якуты из далекого теперь  Якутска. Петр Иванович уже на пенсии, Мария Анисимовна тоже. Когда я начинал работать в Якутском Геологическом Управлении, Петр Иванович в то время собирался на пенсию. Тогда и подружились. В этот раз, как и в предыдущие, они, собираясь в Европу, летели через Москву и останавливались у нас на день – другой, третий. Ритуал этих посещений оставался неизменным. Утром Петр Иванович просил, чтобы в доме были сливки. К утреннему чаю. К обеду, после походов по магазинам, за столом полагалась бутылка белого (водка) и бутылка красного (вина). «Красное» предназначалось женам. Мне в приказном порядке надлежало быть дома к обеду, что мною и исполнялось. Гостей нельзя обижать. Вечером все повторялось. Поскольку наши «дамы» только пригубливали вино, то все остальное Петру Ивановичу и мне приходилось «доедать». Что мы и делали под неизменный тост Петра Ивановича
        - Чтобы ночью не приползла.
         Первое, что делалось при встрече после долгой разлуки мы бежали в магазин. В продуктовый – за мясом, в винный за вином. Принесенное мясо помещалось в гусятницу. Через четверть часа, как мясо закипало, оно считалось готовым
        В этот приезд Петр Иванович повел себя необычно.
      - Не будем водку пить. Что – то мотор застучал.
        В душе я возликовал, но я поспешил. Петр Иванович нерешительно оглядывал ряды бутылок.
       - А это, что?
        Петр Иванович указал на венгерский «Мискет».     Вино в праздничных бутылках привлекало внимание. Я начал объяснять, какое это вкусное и полезное вино.
        - Это не водка?
        - Нет. Нет.
        - Восемь бутылок.
          В мясном отделе очередь, но небольшая. Мы пристроились в конец очереди и приготовились ждать. В магазин завезли мясо из Австралии. Очень красивое с виду мясо. Мясники в грязных передниках, не спешно рубили в подсобке туши на куски, укладывали на лотки, выносили эти лотки, выкладывали мясо на прилавок, глядя поверх голов стоящих в очереди. Отпускали мясо, принимали деньги. Отправлялись в подсобку за следующим лотком. Очередь терпеливо скучала. 
        Рядом с мясом из Австралии лежало «наше», отечественное. Но какой оно имело вид! Рубленые куски красные с кровью, с жилами и сухожильями, с костями. Нарубленное это мясо было сложено кучей, чтобы не занимать много места на прилавке.
           Петр Иванович внимательно, оглядел очередь, продавцов, мясо на прилавке. Обратил внимание, что «наше мясо» никто не берет, и, тронув меня за плечо, 
деликатно указал на прилавок.
         - Это, что?
           Я стал объяснять, что это «наше» мясо, что вид у него «не очень», что поэтому все хотят купить австралийское, и поэтому стоят очередь. Я старался говорить негромко, но люди в очереди слышали и обратили внимание на Петра Ивановича.
        - Это Вы можете взять без очереди.
Петр Иванович с недоверием обошел очередь, и подошел к прилавку, где лежало мясо. Оглянулся на людей, опасаясь возражений, и поглядел на продавца. Продавец безразлично поглядел на Петра Ивановича.
       - Сколько Вам?
Петр Иванович жестом показал, что «все». Продавец водрузил мясо на весы. Весы показали 6 кило. Мясо перекочевало в сумку. Мы с Петром Ивановичем стали пробираться к выходу из магазина.
          Петр Иванович шел, прислушиваясь, не последует ли протестов из очереди. Уже в дверях он остановился, и еще раз оглядел скучающую очередь.- -                -       -«Ничего в мясе не понимаю».
          В его словах звучали неподдельная жалость к людям и недоумение.

Со слов Петра Ивановича  -  он «за всю жизнь не сгрыз ни одной морковки».
               

                О грибах

             Работу закончили, из тайги вышли, «ждем борта». Погода роскошная, начало осени. Аэродром – огромная луговина, взлетная полоса – она же проезжей дорогой может быть, метеостанция – она же диспетчерская и зал ожидания и гостиница. Ждем не первый день, делать нечего и народ начинает «соображать».
         - А чем закусать? Лук да хлеб.
         - А грибы?
           Грибов, что и говорить, косой коси. Подберезовики, подосиновики. Нашли ведра, «обошли в радиусе двести метров», принесли грибы. Смотрю, мужички ведра высыпали и отбирают маленькие грибки. Самые крупные из отобранных не крупнее фаланги большого пальца и такой мелочи набралось с три пол – литровые банки. Отобранные грибы в воду побросали, прополоскали. Хвоинки, травинки всплыли, и промытые грибочки кучкой высыпали на газетку, что служила скатертью и где уже стояли «пузырьки», хлеб, соль, лук, перец. Скорей, скорей содержимое бутылки «разбросали» по кружкам.
          - Ну, вперед.
             Выпили. Смотрю, сотрапезники мои грибочек шляпкой в соль и хрустят, причмокивают, и уже «по второй» наливают.
            Нет, не разыгрывают. «Будь, что будет», и я «последовал» за всеми.   
            Ничего не случилось. Очень даже деликатесная закуска.            -          - Ароматная и необыкновенная. Всю водку «скушали» и грибочки съели. Я еще на утро ждал «приходу». Никаких последствий, кроме приятных воспоминаний.
             Читаю «Третью охоту» В.Солоухина. «Все» о грибах. Читаю «въедливо»: все о грибах знаешь, а что сырыми можно есть и не знаешь! И что же? Нахожу. С. пишет, что
по слухам, можно есть сырыми мелкие грибы. Белые и подосиновики.
            Могу добавить, что «якутский опыт» в подмосковных, рязанских и других местах повторить я побоялся, вспоминая один разговор. Кто – то из геологов рассказывал, что после работы на Дальнем Востоке, где местные жители широко употребляют в пищу папоротник, они (геологи) попробовали папоротник в Подмосковье и «оказались у Склифасовского».

Одичавший Север
     Я «нашел» среди бумаг у себя на книжной полке письмо от 05.07.2012 г., за номером и подписью директора музея им И.С. Шемановского, что в городе Салехарде (полное название у музея длинное, как дорога до Салехарда).
     Письмо начиналось так: «Уважаемый», и «музей выражает искреннюю признательность и благодарность за принесенные в дар бронзовые подвески, которые в быту народов Крайнего Севера используются для украшения женской одежды», и, что, несомненно, «они (бронзовые подвески) займут достойное место в этнографической коллекции музея».
    «Приятно сознавать, что Вы… не остались безучастным к делу сохранения историко-культурного наследия… И Ваше имя навсегда сохранится в летописи нашего музея».
     Письмо просто просится в рамку – и в иконный ряд.
      Каково, однако! Вот так, как говорится, «без всякой драки» угодил я «навсегда в летописи».
     Письмо датируется 2012 годом, а предметы эти пролежали у меня, дай Бог памяти, лет 50. Я вспомнил о них, когда, зайдя на кафедру, узнал, что собирается группа на конференцию в Салехард. А вспомнив, попросил зайти в музей и передать музею эти многострадальные подвески.
     Так вот, в году 62 прошлого столетия от московского института в Заполярье послана была геологическая партия – конечный пункт пос. Тазовский. Из Салехарда до базовой точки добирались гидросамолетами. Было семь или восемь рейсов. Я летел с последним. Гидросамолет пробежал по воде, остановился у причала, сколоченного из досок, и по доскам этим были перенесены последние рюкзаки и спальные мешки. Гидросамолет, выстрелив с треском черным дымом, отвалил, зашумел винтами и, беря разгон, ушел в голубое белёсое небо.
     Наступила тишина. Спокойное взморье отражало небо и сливалось с ним. На прибрежном песке лежали вещи и оборудование, доставленные предыдущими бортами.
      Вещи были, но вот людей не было.
      Я стал оглядываться и прикидывать, куда могли уйти рабочие. Налево, если стать спиной к воде, вела дорога в поселок, но видно было, что в этом направлении исчезнувших искать не приходилось. Я  долго вглядывался в пространство тундры, пока не заметил, как мне показалось, что какие-то точки странными зигзагами двигались по направлению ко мне. Точки приближались, и скоро я понял, что это и есть искомые люди и что они двигаются так, как будто играют в футбол, пасуя друг другу мяч. Но откуда у них мяч? Мячей в отряде не было. Наконец они приблизились настолько, что я мог разглядеть не только их, но и тот предмет, который они использовали как футбольный мяч.
      То был человеческий череп.
      Не могу сказать, как я выглядел в этот момент, но заметил, что приближающиеся ко мне резвящиеся как щенки, разгоряченные гоньбой, стыдливо умолкали.
      – Это откуда?
      – Там кладбище. И показали в ту сторону, откуда пригнали череп. Я подумал, что лопаты при них не было. Я был далек от мысли, что стал соучастником преступления. Меня занимал вопрос: как и когда они это успели? А мне уже объяснили, что «гробы» стоят на поверхности, и похвастались, что они набрали два рюкзака черепов.
        – И зачем?
        – Мы из них наделаем настольные лампы.
          Я еще подумал, что неизвестно, какую заразу они могли подхватить, роясь в гробах, и что скажут аборигены на такое варварство. По моим понятиям, аборигены могли и пострелять их. Поодиночке. И правы были бы. И опять же, не заставлять этих «гробокопателей» отправляться на кладбище и исправлять то, что они исковеркали.
          Наконец меня прорвало. Впоследствии доморощенный юморист охарактеризовал этот момент так: «Дар речи ты потерял, остались одни матерные слова».
          Как тут было не растеряться? Меня окружали не какие-то там дефективные детишки. Студенты второго, третьего курсов Губкинского нефтяного института! В экспедицию устроились с целью подработать.
          Где прятали черепа, не знаю, предполагаю, что зарыли на чердаке барака в шлак. Бронзовые амулеты, которые эти представители грядущей цивилизации «прихватили попутно», «прожарили» в термостате при температуре 110 градусов. Держали в термостате сутки.
         Черепа они таки увезли в Москву. Амулеты оставили. Так они оказались у меня.
         История давнишняя. Как и сама история малых народов.
         Мои опасения касаемо мести аборигенов за разоренное кладбище были напрасны.           Коренных жителей, проживающих в поселке, почти не осталось. Те, кто остался, представляли собой зрелище жалкое. И вообразить себе невозможно было, что народ этот сможет защищать себя, свою землю, своих предков.
        Отделяемые водой залива от поселка, на полуострове стояли чумы. В чумах обитали рыбаки. Когда лед сковал залив, я отправился в гости. Как потом выяснилось, я поступил в высшей степени дипломатично. Небольшое отступление. Я захватил с собой бутылку водки. Я поступил так не из каких-либо расчетов и соображений. Просто не следует приходить в гости с пустыми руками.
        Еще отступление. В поселок продукты сроком на год завозили раз в году. По воде. В числе общего перечня входили и вино, и водка. Лето на Севере, как известно, короткое, а морозы крепки. Вино быстро замерзает. Поэтому вино продают в первую очередь (даже в кристаллах), а водку придерживают. Исключение только для «белых людей» (прямо со склада). А посему водка ценилась высоко.
       Не буду останавливаться на самом знакомстве и пребывании в тот раз в гостях. Я не просил за принесенную водку ни песца, ни рыбы. Я произвел хорошее впечатление, что способствовало знакомству дальнейшему. В одну из встреч я осмелился показать Виктору рисунки амулетов. Виктор по национальности хант, крещенный, но почитает шамана и живет по древним укладам своего народа.
       Забыл сказать, что я побывал на том месте, где бесчинствовали московские варвары. На слегка возвышенном месте среди тундры было выбрано сухое место под кладбище. Умерших заворачивали в шкуры и укладывали в ящики. Некоторые вместо ящиков помещались в лодках, что указывало на прижизненное занятие. Теперь ящики были перевернуты, то, что было завернуто в шкуры, разворошено.
        Виктор поведал мне, что такие амулеты привезены на Север купцами «еще при царе». Амулеты – украшения женские. Каждый амулет «заговорен шаманом». Заговор на здоровье ребенка или указывал на то, что эта женщина считала себя дочерью солнца или луны, или земли, или, например, земли и луны. Амулеты эти пришивались к праздничному головному убору и располагались на спине. Общий вес амулетов мог достигать нескольких килограмм, и таким образом не позволял ветру проникать под одежду (под воротник).
      От Виктора же узнал я много о верованиях, обрядах и образе жизни коренных жителей Севера, тех, кого в просторечье приехавшие называют пренебрежительно «аборигены».
      Я перечитал то, что получилось, и с огорчением должен был признаться самому себе, что не сумел я «заклеймить зло».
      Сожалея так, позвонил я давнишней знакомой и пожаловался ей на собственную неумелость и еще пытался рассуждать об отсутствии культуры. Она молча слушала и вдруг голосом мудрой тетки моей остудила мой пыл.
     – Стоило ехать в тридевятое царство. Ты помнишь Трубихина (наш общий знакомый)? Так вот он рассказывал, что сам видел, как на Ваганьковском кладбище со стороны Беговой по весне ручьи размыли могилы, и мальчишки откопали череп и играли им, как мячом, в футбол.

          Я был очень доволен подаренным мне окончанием этого рассказа.
          Но, тут, как нарочно, по телевизору показали малолетку маджахеда, который гонял, как футбольный мяч отрезанную голову заложника. Я еще раздумывал над таким стечением фактов, когда из разговора с человеком, мнение которого мне не безразлично, узнал о случаях подобных, происходящих в разных местах и в разное время.
           Вспомнили, что когда перезахоранивали прах Гоголя, среди ответственных лиц находились литераторы. Один просвещенный «товарищ» снял с покойника сюртук, и сукно этого сюртука  пустил на переплет, правда, первого тома книги Гоголя «Мертвые души», а другой  «товарищ» из ребра Гоголя сделал вешалку. Оррригинально!   
            Обсуждая, таким образом, вспомнили мы коломенское кладбище. Собственно сам древний город Коломна с его кремлевской стеной, монастырями и церквями занимал территорию от тех мест, где река Коломенка впадает в реку Москву до условных окраин, где естественно было отведено место под кладбище. На этом месте возвели церковь и место, отведенное под кладбище, обнесли красивой оградой.
      
               Дальше начиналась территория, где со временем выросли заводы и где селились рабочие с этих заводов и именовались эти обитанты – голытьбой.  Отсюда и название пригорода – Голутвин (как говорят историки). Со временем эти территории стали составляющими одного города, в центре которого оказалось кладбище. Кладбище отцами города решено было снести и на этом месте организовать «Парк культуры и отдыха». И решение было выполнено, но ограду не тронули. Очень красивая ограда. 
              Я вспомнил, что еще, будучи школьником, я не то, что на спор, а так, после разговоров о мертвецах и нечистой силы, возвращался от товарища. Была зима, темнело быстро, и нужно было пройти мимо кладбища. Это можно было сделать двумя путями обойти кладбище вдоль ограды, или пройти через кладбище. Второй путь был много короче. Его я и выбрал.
             Это небольшое отступление. А о коломенском кладбище вспомнили потому, что когда кладбище ликвидировали при помощи бульдозера «неприглядные картины возникали сплошь и рядом».
             И в разговоре  опять вернулись к вопросу о культуре, и обсуждение закончили, вспомнив давнишний анекдот.
              Раздается телефонный звонок. Секретарша снимает трубку – «Алло».
            – Скажите, это прачечная?
            –   Х…….я . Это министерство культуры.
             Вот так и живем.       

                Острое чувство Родины

-            Почему птицы постоянно летят с Юга на Север и с Севера на Юг? Может быть они жили там или там, пока Земля не повернулась на другой бок и птицы оказались вдали от родины, и теперь летят     туда. Ищут? 

             Почему рыбы и черепахи возвращаются к тому месту, где родились?
 И у них есть чувство родины?

         У каждого своя Родина. Пёс старый и колченогий, когда – то имел хозяина. Став бездомным, прикормленный на школьном дворе, посчитал территорию двора своей территорией. Иногда подаёт голос на проходящих через двор. Иногда покидает свой пост.
            В скверике старушка покормила пса и задремала, подставив лицо солнечному теплу. Пёс улегся чуть в стороне, голову положил на лапы и прикрыл глаза.
            Мимо скамейки с задремавшей старушкой проходили двое, громко разговаривая и тот, кто говорил, жестикулировал руками.
Вдруг пес очнулся, шерсть на загривке у него поднялась, и он зарычал.
Псу приснился хозяин, и хозяина следовало защищать.

            У Аксенова есть размышления о «Чувстве Родины». Размышления эти уже не молодого изгнанника напоминают узника, запертого в четырёх стенах, и он (узник) постоянно напоминает себе, чтобы не забыть, твердит, что существует свобода.
            Сдаётся мне, что много людей могли бы поведать о собственном чувстве Родины, или о ненависти к ней, но в большинстве случаев это будет повесть о тоске по Родине.
             Подобного рода исповеди зачастую ошеломляющие, могут не вызвать ответного ощущения, поскольку речь идёт не о твоей судьбе. Отработав сезон в Заполярье, задержался я до снега, и когда залив сковало льдом, отправился в гости к ненцам. Ненцы (пять чумов стоял на островке) занимались ловлей рыбы. Среди обитателей чумов обращал на себя внимание ненец Василий. Его лицо изуродовал страшный шрам. Вызывало удивление, как такая рана не затронула глаза, пройдя наискось через всё лицо. Сам он объяснял возникновение шрама так:
           - Я стрелял. Патрон в ружье взорвался.
И ещё, я заметил, что Василий не жил в одном чуме, как другие, а ночевал то в одном чуме, то в другом. Мы познакомились. Обменялись ножами. Разговорились.
            - Василий, а почему у тебя нет собственного чума?
            - Я здесь в ссылке. Подрался. Меня судили. Вот три года кончатся, и я уеду. К себе. На Родину.
            - И, где твоя Родина?
            - Гыданская тундра. Это километров 300 на север от Тазовской тундры. На побережье.
             Для жителя средней полосы «вся тундра одинакова». Я ещё представлял себе, что прибрежная тундра это «каменистая пустыня» продуваемая всеми ветрами. Оказалось, что и там люди живут и это чья – то Родина, по которой тоскует человек.    
           «Чувство Родины» мне довелось испытать один раз.
            Пересилив изнуряющую жару ещё одного дня мозамбиканского лета, советские геологи сидели, ожидая прихода ночи, в тайне надеясь на прохладу. Африканская ночь наступает почти мгновенно, и до этого мгновения оставалось несколько минут. Вот сейчас солнце коснётся линии гор, скроется за горами и наступит ночь.
             И неожиданно возникло видение. Показалось вдруг, что находимся мы в деревне, где – то на Украине, что наступает вечер, что в деревню уже возвращается стадо. Видение было настолько реальным, что кто – то произнёс:
          - Да, тут можно жить.

            Требуется пояснение. Африка страна необыкновенная. Климат Африки суров и таит в себе угрозу для человека, но он же позволяет выращивать два урожая в год (при дополнительных затратах). Люди, что в тот момент смотрели на закат солнца прибыли из Сибири, Казахстана, Заполярья и хорошо знали, что почём. Эти люди уже год, как уехали из родных мест.
           Произнесённые слова подействовали. Не берусь говорить за других, но я ощутил, что если мне вот сейчас скажут, что я останусь здесь навсегда, я тотчас повешусь. Это наваждение, как дурной сон, было настолько остро, насколько и мгновенно. Я даже не успел устыдиться этих слов, сказанных про себя. Это даже не были слова. Это было нечто, мгновенно возникшее и исчезнувшее. И, видимо, по этому, запомнившееся.

Охота пуще неволи

           В армии время от времени проводится так называемая генеральская проверка.
          Согласно армейскому Уставу, если ты считаешь, что тебя обидели, то ты имеешь право «подать жалобу». Эту свою жалобу ты обязан вручить своему непосредственному начальнику! Например, возник конфликт рядового с командиром отделения, сержантом или даже ефрейтором. Так вот, жалобу свою ты должен вручить именно командиру отделения, а уж он обязан передать жалобу по инстанциям, т.е. командиру взвода, а тот – командиру роты, и так до бесконечности.
          Ну, так вот, «генеральская проверка» исключает все эти инстанции!
Делается это так. Рядовой состав собирают, предварительно удалив офицеров, как старших, так и младших чинов. Остается рядовой состав. Проверяющий (из центра)  задает сакраментальный вопрос:
       – На что жалуемся?
           Не могу сказать, делаются такие проверки регулярно или вызваны чрезвычайными происшествиями.
          Было так. Выстроили отделение на плацу. Перед проверкой выдали новые портянки и подштанники. Проверяющий прохаживается. Гвардейцы (будущие) стеной стоят. Ветер по плацу гуляет. И вдруг рука поднимается. Ваня Вологодский. Потому Вологодский, что из Вологды. Был с Ваней «несчастный случай». То ли природа была к нему щедра, то ли мама сильно любила, но был Ваня несколько полноват. Первогодкам предписано носить ремень, «подогнанный по голове». Через затылок на лбу ремень застегивается, потом на талии. У Вани таким образом ремень подогнанный, на животе не сходился.
          В армии предписания для всех едины. Сержантов прямая обязанность требовать выполнения предписаний. Положили они Ваню на пол, коленками с двух сторон придавили, и ремень застегнулся. Но вот расстегнуть, когда Ваня стал синеть, хрипеть и задыхаться…
          Полковник подошел, Ваню спрашивает, учтиво так:
       – Слушаю Вас, товарищ солдат.
       – Отпустите меня домой, товарищ полковник.
          Полковник не то чтобы растерялся, но глаза у него ехидно заблестели.
       – Что у вас случилось, товарищ солдат?
       – У меня болит нога.
       – Покажите вашу ногу.
          Ваня стаскивает сапог, разматывает портянку. Ветер портянкой, как флагом, играет. Ваня ногу поднял, как балерина. Полковник со всех сторон рассматривает дебелую ногу и даже нагибается, стараясь заглянуть снизу, и, оставаясь серьёзным, спрашивает:
        – А что у вас еще болит, товарищ солдат?
        – Еще у меня болит тут и тут.
           И Ваня показывает рукой на шею и куда-то в район поясницы.      -  -      -          Полковник совершенно серьезно, но глаза его выдают, восклицает:
        – Так как же вас в армию взяли, товарищ солдат?!
        – Да дюже в армию хотелось, товарищ полковник!

Повесть о том, как романтики на работу устраивались

           На сегодня друг Володя «велел приезжать», что означало – пригласил  меня к себе в гости. Господи! Как давно то было. Тогда ещё живы были его родители, и Володя был молод. Усаживая меня за стол в их маленькой квартирке, в которой передвигаться через комнату и кухню можно было только плечом вперёд, он движением фокусника извлек с книжной полки, спрятанную (от глаз родителей) среди книг бутылку с чачей, гостинец из последней поездки.
           Фокус удался! Мы резвились, как сбежавшие с уроков школяры. Мы определяли крепость напитка, прозрачность его. Поджигали содержимое в ложке, любуясь голубым свечением.
         - Нет, ты посмотри! кто изготовил эту чачу, «делал её для себя»,  не на продажу.
          - Какой то винодел сказал … «вино, каждая бутылка, содержит в себе тайну, постигать которую, начинаешь с первым глотком ….».
          - А что тогда мы найдём на дне? Какую истину!
          При словах – «каждая бутылка содержит в себе тайну» с моим другом «сделалось что – то не то». Он хмыкнул, сморщился лицом, качнулся и, то – ли поперхнулся, то – ли засмеялся.   
          - Друг мой! Хочу определённо сказать, что «в вине я ничего не понимаю». (Раз, от силы два раза довелось мне испробовать вино, после которого я поверил поэтам).
             После моих слов моему другу лучше не стало, и я продолжил.
            -Быть может и потому, что наш «национальный напиток» – водка. На эту тему Лев Николаевич Толстой сказки сочинял, Дмитрий Иванович Менделеев пропорцию определил, а чудесник  Похлёбкин Вильям Васильевич научно и окончательно закрепил за нами приоритет в этом вопросе. И ещё со времён до петровских была известна и норма потребления – «ложка – лекарство, плошка – яд», что в переводе на наши мерки – «20 грамм – всегда лекарство, 200 грамм – всегда яд». Но нет указа, и мы все вместе и каждый самостоятельно ищем «свою норму».
           «И, чем дальше в лес, тем больше дров».   
            Я говорил и поглядывал на Володю, но он безнадёжно махал рукой, как будто хотел постучать по спине, как это делают, когда «не в то горло пошло». В этот момент я произнёс:
         -  И, всё – таки, почему, когда я беру бутылку под названием «Портвейн»… и умолк. Друг смеялся. И не просто смеяться, а неприлично смеялся: всхлипывая, хрюкая и от смеха уползать под стол.
          - Ты, что чокнулся?
            Я быстро наполнил рюмки и произнес тост. Рюмка помогла, либо тост, но в конце концов, утвердившись на стуле, он поведал мне историю.       
           Должен сделать отступление и дать некоторые разъяснения относительно того времени … ах, как давно то было. Уже и Гагарин в космосе побывал и про давно забытый БАМ вспомнили, и … одним словом – время было романтическое. Обругав, напоследок «мещанский быт», ринулся «молодой народ» куда глаза глядят. Готовы плыть, лететь, ехать, бежать от чего то, в надежде найти что то. И романтикой были овеяны профессии и дворников, и истопников, и сторожей.
           Устроился друг Володя в одну кантору. Кантора эта набирала людей на предмет сопровождения грузов на железных дорогах.
           Так вот, и сказка сказывается и дело (само собой) делается. В первую командировку мой друг с напарником сопровождали вагон с вином! Вагон о четырёх осях полностью заставлен ящиками. В ящиках бутылки. Каждая бутылка заткнута пластмассовой пробкой, и горлышко бутылки обтянуто пленкой. Такая закупорка бутылок только, только входило в обиход, Чтобы бутылку открыть плёнку обычно соскабливают ножом. Но, оказывается, существует иной способ.
            Итак, имеем вагон с вином посередь вагона пятачок, где размещаются сопровождающие. Вагон движется по маршруту: Москва – Краснодар! (В этом месте повествования видимо у меня сделались большие глаза, но друг клятвенно заверил меня, что так оно и было). Время в пути – две недели!!      
Я так внимательно слушал, что был застигнут врасплох вопросом
         – «Что будет делать, «нормальный человек» в такой ситуации?». 
            С ответом я замешкался. Ну, первое – «кто нормальный?». А, второе, естественно – нормальный человек  будет пить. Это настолько само собой разумелось, что такой вопрос таил в себе подвох, тем более, что сидят они, как в сказке посередь винного моря, а «быть у воды и не напиться», такого и помыслить никак нельзя. Такое, чтобы не напиться – полностью исключается. Не в традициях это моего народа. Вот только представить себе, каким образом они припадали или черпали из этого моря, я никак не мог, и скрывая замешательство, предложил тост – «за солдатскую находчивость». Тост был принят и я наконец услышал окончание этого необыкновенного путешествия.    
              Технология «добывания» оказалась гениально простой. В ведро с горячей водой ставятся бутылки «горлом вниз» на время необходимое, чтобы плёнка набухла, тогда она легко снимается.
         - «Отлить можно вот столько». ( Он двумя пальцами показал сколько). Потом в бутылку доливается столько же из того же ведра, надевается на горлышко влажная плёнка и бутылка ставится обратно в ящик, «высыхать».
Я не стал уточнять, сколько бутылок они таким образом «осквернили», когда узнал, что они ещё пару ведер вина продали, и купили водки.
(Совсем, как в том анекдоте. Мужики украли цистерну спирта. На вопрос судьи – «где спирт?», ответили – «продали». «А деньги где?». «Пропили».) 
Подняли тост за анекдот, и Володя закончил свой рассказ.
          - Представляешь, первый раз поехал и не знал, сколько бутылок приходится на «бой». Все до одной бутылки довёз целыми! Теперь знаю! И сколько полагается (кг) на «усушку и утруску», когда везёшь овощи или фрукты.
           Но, в следующей командировке пришлось Володе сопровождать сельскохозяйственную технику.

                Поводырь

          На автобусной остановке стоял человек, тщедушный и невзрачный. Обращал на себя внимание не человек, а предмет, рядом с которым он стоял. Старая железная кровать. Две железные «спинки» с круглыми набалдашниками и железными колесиками, две металлические «рельсы» и металлическая сетка. Все это  было увязано веревками и составляло единый предмет, возвышающийся над этим  человечком и казавшийся совершенно неподъемным. И было непонятно, как эту махину дотащили до остановки, и каким образом  эту кровать  втиснуть в автобус? Так и стояли эти два      предмета, привлекая внимание. Подошел один автобус, второй. Картина не менялась.
          Наконец очередной автобус выпустил из передней дверцы дородного мужчину в сером  костюме. Мужчина улыбался, и раскрытый ворот рубахи обнажал волосатую грудь. Прибывший был слеп. Ожидающий и вновь прибывший обнялись, а затем слепой богатырь подхватил все это железо, тщедушный поводырь ухватил его за полу пиджака и повел через дорогу.

Погода на 7 ноября 1941 года

           Вот, что рассказывал на вступительной лекции по метеорологии на географическом факультете МГУ, где – то в году 1958, полковник С., знакомя студентов с программой курса и учебником. Учебник «Синоптическая метеорология». Автор учебника О.Г. Кричак. Попутно была затронута «тема Сталина».
          Перед началом Войны Кричак молодой, начинающий учёный, и абсолютно штатский человек (насколько можно было быть штатским в то время).
          И вот в ночь на 7 ноября 1941 года, вызывают его в Кремль к Сталину!
          Сталин говорит:   
         «Дайте мне на завтра погоду».   
          На языке метеослужбы «дать погоду» означает дать прогноз погоды. В конкретном случае требовался кратковременный прогноз, на ближайшие часы.
Задание из уст самого Сталина, для тех, кто такое задание получал, означало нечто большее.
          Утром 7 ноября должен был состояться Парад на Красной Площади!
          Если погода будет «лётная», то следует ожидать налёта вражеской авиации и Парад, в таком случае, мог не состояться! А тогда понесут ответственность, и те, кому было поручено – «дать погоду».
          Получив распоряжение Сталина докладывать ему о результатах немедленно, учёный в сопровождении офицера Госбезопасности вылезли на крышу Исторического музея, пытаясь, что либо разглядеть в густой черноте затемнённой Москвы.
           В то время над Москвой «висели» на тросах «дирижабли» – гондолы наполненные водородом. Водород – газ, легко воспламеняющийся. И вот по какой – то причине один такой дирижабль вспыхнул и осветил полнеба.
          Низко над землёй, тащились тяжелые «слоисто – дождевые» облака. На ближайшие часы можно ждать и снег, и метель, и «нулевую» видимость, и можно смело докладывать, что «погода будет нелётная»         
          Парад состоялся. Кадры кинохроники показывают Красную Площадь трудно различимую в мглистом свете, и снег на шапках и плечах бойцов, стоящих в колоннах, готовых защищать Москву.
      
          7 ноября 2012 года, я слушал вспоминая человека, отвоевавшего ту Войну лётчиком. Он рассказывал. 
          «7 ноября 1941 года ими был получен Приказ «лететь курсом на Москву». В Приказе говорилось, что если будут встречены самолёты противника, то уничтожать их. Если кончился боезапас – идти на таран!»
            По словам старого солдата «летело 300 самолётов».
        - «Но погода была нелётная, и немец в небо не поднялся».

                «Последний герой»

          Вчера не то что бурно дебатировали, но спорили и говорили, и о прошлом, и о настоящем. Нынче в таких словоизлияниях слышаться мне штампы, где газетные, где телевизионные. И ассоциации возникают.
        Время было сразу послевоенное. Я еще в первых классах пребывал. В зоосад меня водили («где детки в клетках»). А там есть занимательное место – Площадка молодняка.
            В тот раз очень плотным кольцом публика окружила эту площадку. Пользуясь своим положением малолетки, пролез я к самому барьеру, прижался к оградительной сетке, стал смотреть.
           На площадке шла веселая возня. Медвежата, еноты, кажется, еж, лисенок резвились и кувыркались на потеху публике. И вдруг, как будто всех их ветер сдул. Попрятались зверьки, а народ молча ждет.
И тут из большой собачьей будки, что стояла неприметно в стороне, вылез, потянулся после сна и вышел на самую середину площадки, где только что играли  зверята, огромная псина с бульдожьей мордой. Обвела взглядом толпу вокруг и… навалила дымящуюся кучу! Потом опять оглядел всех и… все это сожрала!!! Потом прошествовала и скрылась в своей будке.

          И вновь на площадке закипела жизнь, а публика, потеряв интерес, рассеялась. 
          Теперь я думаю, что публика знала заранее и ждала этого момента.
         Это было в Москве. А во Владивостоке, где я окончил первый класс, и откуда мы только вернулись, ходили такие стишки: - «Вышла новая программа – срать не меньше килограмма, а кто насерит пуд – тому премию дадут».
          И барбос в Москве и стихи, сложенные на другом конце планеты, по времени  относятся к одному историческому периоду.




Слова, кажется, новые, а дела, похоже, старые

          Не стоит мысль на одном месте. Всякое явление без внимания не оставит, словом отметит. И прежние слова новые понятия означат.
         Вот пример: «пилить». Пилить дрова. «Пилить сук, на котором сидишь». Новая область применения слова «пилить» - экономическая. «Пилить бюджет». Хочу заметить, что во «времена перестроечные» (и следующие за ними), банки, рискуя, обналичивали деньги, имея с того свой процент. Но ни за какие проценты не соглашались «иметь дело с бюджетными деньгами».
         Кажется, времена изменились. На дворе год 2014.
Днями встретились с товарищем. Разговор, как водится, за жизнь, о том, о сем. И заговорил товарищ о том, что болит.
      – Спустили тему из министерства (название темы и министерства опускаю). Сумма, отпущенная на решение проблемы, аж 580 миллионов (рублей). Я посчитал (рассказывает товарищ) и говорю: «Я беру 6 специалистов, каждому – по миллиону на зарплату. Работа будет сделана, и называю сроки. С остальными деньгами делайте, что хотите».
        – Нет,– отвечают. – Мы найдем другого специалиста.
Вот так «пилят» бюджет.
         – Ты не расстраивайся. Сдается мне, что другого специалиста до сих пор ищут.
          – Так ведь всю Россию распилят.
 
             Другой аналогичный случай. Рассказали мне про одного инженера, что работал в одной бывшей советской республике. Задумало руководство нового государства, следуя моде, свое «Сколково» создать. Призвали местные научные кадры – идеи выдвигать. Но идеи не подошли по тем или иным соображениям. Кроме одной – делать брикеты из камыша. Одной идеи показалось маловато, и обратились к нашему инженеру.
         – Есть идея – использовать силу ветра.
         – Э, говорит руководство, – эта идея не нова!
             Моя идея очень даже оригинальна. На территории в горах имеется ущелье. В ущелье этом постоянный «ветродуй», полгода в одну сторону дует, полгода – в противоположном направлении. Задача – исследовать это природное явление применительно к промышленности. На исследования и начальное проектирование потребуются ассигнования порядка ста тысяч долларов.
          – Замечательно, – одобряет руководство. – Только не сто тысяч, а двести пятьдесят тысяч! Распил таков – сто тебе на исследования, пятьдесят – Академии наук (местной), сто – нам.
         – Э,  отвечает инженер, – так не пойдет. Вас за казнокрадство турнут, а мне за деньги отвечать.
  И уехал. В Америку.
   Инженер знал себе цену.

Солдатская находчивость.
          День Красной армии 23 февраля 1957 год
Аккордеон ударил бодрым маршем. Я хотел вскочить, как делал каждое утро, уже с полгода, когда в 6 утра старшина и сержанты становятся между койками, врубают свет и, набрав     полные груди воздуха, озорно и зло орут     - "Подъем!"
     По этой команде установленные в четыре ряда, и в три этажа койки  взрываются. Сержанты (взводные) держат в пальцах горящие спички и, пока спичка не прогорела, отделение, взвод, и вся рота должны стоять в строю, одетые по "форме".
     Во время "взрыва" объявляется команда - форма одежды №. Смотря по погоде. Сапоги и галифе. Или к ним нательная рубаха. Или еще и  гимнастерка. Или, ещё и шапка. А уж если метет и ветром сносит - шинель без ремня.
И не дай бог, кто-то не успел, пока спичка догорела, встать в строй. Команда "Отбой", и тогда всем со скоростью горящей спички должны раздеться и лечь в койку. Так может повторяться и не один раз
            - Вперед!
     Предварительно бег - 3 км. Потом зарядка. 
     Но сегодня это отменено, сегодня праздник Красной армии. Вот только аккордеон наяривает.
     - Суки рваные, сказали, что "подъема не будет"
Пробуженный таким образом, я подумал, что вот меня еще обижают такие вещи! Было обидно (!), что вот обещали. Ладно, "оглоблю им в дышло". Лежать можно и так, но лежать уже не получается.
       Праздник! Делать нечего. Безделье начинало понемногу раздражать. Я проделал все, что делал каждое утро. Неизвестно каким образом, но спорхнул с третьего яруса и оказался в галифе и в сапогах, присел на нижнюю койку, докрутил портянки, подумал о том, что когда нет спешки, то икроножную мышцу не сводит судорогой, когда натягиваешь сапог. Покосился на солнечный столб и на сложенную гимнастерку и свернутый ремень на табурете, почувствовал, какая погода за окном, и потом услышал шум и гомон казармы, необычный по случаю праздничного безделья.
      Меня утро радовало. Солнечный свет, совсем весенний и еще было ощущение ожидания! Когда ожидание - это чудесно! Чего бы мне пожелать? - подумал я и рассмеялся про себя. Но долго сидеть и предаваться мечтам в казарме не получается! И уже не весть кто, не весть как, но прозвучало ясно: -        "Отметить надо бы..."
       Стали рядить - кому бежать? Выпало мне. Видимо мое солнечное настроение стало тому причиной.
     - Ладно, пошел.
      По гарнизону вдоль плаца я шагал почти строевым шагом. Еще действовал приказ 120, предписывающий, в нерасположения казармы особенно на плацу передвигаться либо строевым шагом, либо бегом. Устав предписывал «при строевом шаге тянуть носок на 60 сантиметров»  .
      День был ветреный. Ветер разогнал тучи и высушил дорогу. Я шел, ударяя сапогами желтый песок... Куда идти, в какую сторону двинуть? День праздничный. Гарнизон наполнен музыкой и хлопаньем флагов. Уже затевались различные соревнования.
      - Где найти? На станцию? - бесполезно. Там – делать нечего. Если, что и найдется - патрули через сто метров. В гарнизоне ларек? Там сегодня быть не может. Офицерская столовая? - Отпадает. В офицерском поселке магазин, но  не для нашего брата. С другой стороны - самое безопасное нынче место в офицерском поселке. Там патрули маячить не станут. Начнем с поселка.
В магазине офицерского поселка, конечно, ничего не оказалось. Я постоял, глядя, как офицерские жены отоваривались праздничными пайками, получая сдачу презервативами, вместо мелочи и вышел на свежий воздух.
       Куда? И где?
       Перед магазином стоял ларек "Синий платочек". Что-то меня удерживало в этом  месте. Торговля идет бойко, солдаты берут пряники, сгущенку, конфеты, печенье, сигареты. Так и стоим - магазин, куда я уже заходил и раз, и другой, ларек с пряниками и я.
        И тут появился Алик. Алик статья особая. Он из числа трех молодых офицеров, что прибыли в полк по окончании Суворовского училища. Все трое окончили училище с медалями. Великолепно знали боевую технику, устав, иностранный язык и политес. Медали им выдали после присяги, и теперь служба для Алика превратилась в каторгу, поскольку мечтал он поступить на факультет германистики. И он решил всеми силами из армии уйти. Для начала он запьянствовал. Был разжалован в младшие лейтенанты и назначен начальником гауптвахты. С Аликом у меня (и не только у меня) сложились доверительные, но не панибратские отношения. 
Алик брел из бани. В телогрейке. Сапоги, хотя и хромовые, не начищены. Руки за спиной. В руках пластмассовый футляр от проигрывателя (вместо чемоданчика), из которого торчали голубые кальсоны.
      - Чего стоишь?
      - Праздник нынче. 
       Подошел командир полка. Та же расслабленность по случаю праздника. Поздоровались, честь отдали друг другу. Стоим, разговариваем.
Командир полка – другое  поколение! Прошел всю войну, и даже две войны, в бытность командовал пулеметной ротой! Таких, как он, не блещущих образованием, разбросали по дальним гарнизонам, подальше от лучезарной Москвы, "чтобы вид не портить".
        Солдатики, видя командира полка, оставили ларек в покое. Командир полка, вежливо раскланялся и двинулся дальше, а мы с Аликом еще поговорили. Я не уходил. И вдруг Алик быстро, вприскочку ринулся к ларьку, и нагнувшись к окошку, уставился на ларечницу.
       - А что у вас есть к чаю?
         Продавщица решила пококетничать.
      - Да вот, пряники, конфетки.
       Но Алик, пресек ее попытки.
      - К чаю, спрашиваю.
      Продавщица мгновенно сменила тон. Быстро нагнулась и достала из-под прилавка кусок картона. Алик ткнул в него пальцем и, получив бутылку,  мгновенно упрятал ее в чемоданчик, завернув в кальсоны.
       Как только Алик, смешно погрозив мне пальцем - ты ко мне на губу, не попадайся - побрел своей дорогой, я бросился к ларьку и сунул голову в «амбразуру».
       Продавщица, наблюдавшее наше общение, слегка опешила под моим натиском. Достала, без разговоров ту самую картонку. На картонке шесть, семь наименований. Водка, ликер, шампанское. Я ткнул пальцем в «Московскую»
Продавщица засомневалась   
       - Куда тебе ее, сынок?
        И тут я сообразил, что бутылку ни в кармане, ни «на грудях» не пронесешь, видно будет за километр. Я был в шинели, и затянут ремнем "по уставу". Все первогодки должны были носить ремень подогнанный "по голове". Ремень через затылок застегивается на лбу, и таким застегивался на талии, поверх гимнастерки и шинели.
        Я схватил "Правду" - газеты лежали стопкой и использовались, как оберточная бумага. Газета было толстая в три листа, с призывами к празднику.
      - Делай из всей кулек и ставь горлом вниз. Сверху пряники сыпь. Побольше.
         Вытащив куль из маленького оконца, я согнутой в локте левой рукой   прижал пакет к груди, как букет цветов, и, парадным шагом, демонстративно жуя пряник, шел обратно по гарнизону в казарму. И солнце сияло, и флаги трепетали и хлопали на ветру.
        С особым рвением я отдал честь старшине, что шел навстречу, ведя под руку жену. Он зорко и придирчиво, оглядел меня. Я лихо козырнул, чеканя шаг, и мы... разошлись. В казарму я доставил пакет без приключений.
       Я, не отказал себе в удовольствии подразнить ожидавших меня. В казарму я входил удрученно и незадачливо. Бросив на койку пакет, но так, чтобы пряники высыпались, а бутылка не екнула, молча стал расстегивать ремень, наблюдая в пол глаза как скисли, а потом, когда нащупали бутылку, осветились радостью лица.
       Да здравствует "солдатская находчивость".
               

                Стакан компота 

           На острове под Вологдой собрали научных сотрудников и обезьян. И никто никуда не бежит. Научные сотрудники заняты научным экспериментом, а обезьяны соображают, что – «Африка где? а Вологда вот она!»

           Многодумные дяди и тети в одинаковых халатах и их подопечные в своих природных костюмах, кажется, занимаются общим делом. Первые проявляют выдержку и заботу (и очень озабочены), вторые принимают эти заботы и неизвестно о чем думают.
           Люди стараются выявить умственные способности подопечных, обезьяны (шимпанзе) кажется, уже определили умственные возможности людей и не ждут ничего большего. Обезьяны неторопливо и грациозно выполняют все хитроумные задачи людей, доставая стакан компота.
           Цель эксперимента научно показать главное различие между человеком и приматами.
           Надо понимать, стакан компота есть награда за сообразительность, и, следовательно, является единицей измерения. Вот только чего?
           Научные ученые задачи придумывают «сложнее сложного».
           Вот одна. Стакан компота находится в шкафчике за стеклом. Чтобы шкафчик открыть обезьяна должна задней конечностью натянуть веревочку, привязанную к ручке шкафчика и шкафчик приоткрыть. Затем, вытянувшись во всю длину, передней лапой всунуть в образовавшуюся щель палку, чтобы шкафчик не  захлопнулся. Палку, соответствующей длины  обезьяне следовало подобрать заранее.
          Подобных заданий было много. И вот последнее.
          В углубление поставили пресловутый стакан компота и привалили тяжелый камень. Вес камня рассчитан так, что отвалить его могут  только четыре обезьяны, взявшись дружно.
Обезьяны у камня передрались. Камень остался на месте.
        Вывод. У обезьян высокий «коэффициент интеллектуальности», но они (обезьяны) не умеют работать коллективно. Это главное отличие обезьян от людей!
          Следует заметить, что эксперимент проведен «не чисто».

         А, как повели бы себя подопытные, если бы под камнем было четыре стакана компот?
         Так же отмечалось, что «умственные способности у разных особей (читай у разных обезьян) различны. Самым умным считался обезьян по имени Тарасик. Умный Тарасик      уморительно одновременно почесывал одной лапой (рукой) пониже выпуклого животика, а другой выдающийся затылок.
            Говорят, что начальник «не может быть человеком».
           Начальник нашего отдела считался очень умным человеком (иначе как бы он стал начальником). Он постоянно почесывал одной рукой потылицу, а другой где – то  пониже пупка. Этот жест как бы  подчеркивал «сход – развал» между человекообразными и  «человекоподобными».


«Старику снились львы»

               

            Давила, давила жизнь. И врезала.
            Допрыгался.
            Завалился я на диван. Затрясло меня. Ручонками  трясу, ноженками сучу. Все осознаю спокойно, без страха, а дрожь – колотун  унять – не получается. Да и легче как – то, когда  сопротивления не оказываешь. И еще стыдно. Большой дядя разлегся, а сослуживцы суетятся, бегают, скорую вызывают, потерпеть уговаривают. Приоткрою глаз, подгляжу, у Любаши глаза круглые стали и все больше становятся. Сам себе думаю – сердце, что ли? Может коньячку глоток принять? Или закурить? Или лучше подождать?
              Наконец врач прибыл. Давление измерил. И как новый чин присвоил – «Гипертонический криз». И цифры называет, и даже как бы с уважением – «240 на 120».
              Лежу себя забавляю, а врач укол сделал, и тряска прекратилась.
              Как сановного чиновника усадили в карету скорой помощи и повезли по переулкам. В Боткинскую. И мелодия романса зазвучала, пробившись сквозь снеговые тучи – «… когда – нибудь, когда не станет нас….».
              В больнице опять затрясло, но слабее. И еще укол сделали. И стал я как – то расслабляться и освобождаться от окружающих и от стен больничных. И вдруг озарилось все внутренним светом блаженства и восторга, и почудился круг друзей, и послышался звон стаканов. И понял, что душа готова лететь. И чудесно это было! Вот сейчас.
              Но звон стекла не призывный зов колокола. И нельзя. И засыпать начал почти, и медленно уже подумалось, а не упустил ли я свой шанс, и будет ли так чудесно, когда придет тот последний час? Или буду я стонать и отравлять жизнь окружающим. И еще подумалось, что такие мысли свойственны молодым, как утверждают китайцы, и, что «срок на государевой службе уже отбыли», как говаривал Дядя Валера.
              И увидел я другую картину. Когда двигаешься по маршруту с работой, а маршрут проходит по хребту горной гряды, и когда ты отвлекаешься от описания залегания и выходов горных пластов, что залегают справа и слева от хребта, то видишь, огромную горную страну под солнцем. И, кажется, горы застыли на лету, и, что ты один на планете, и, что в пространстве этом легко затеряться и потеряться. И, кажется, планета эта впитывает в себя солнце и начинает оживать. 
          Местами хребет сужается и, разрушаясь, превращается в отдельные останцы. Такие останцы еще называют «жандармы». Мимо жандарма не пройдешь! Пройти жандарма не просто. Проползая один такой останец, цепляясь руками и ногами, вдавливаясь в камень, я укрепился между двумя «жандармами», как между горбами верблюда и, переводя дух, огляделся вокруг. Я стоял на краю пропасти. Далеко внизу угадывалось дно огромной горной чаши, и чаша эта на половину была наполнена прозрачно – голубым воздухом, пронизанным лучами солнца, проходившими под углом. Ниже все было черно, и потому чаша казалась бездонной.
           Я стоял на краю бездны. Этот омут завораживал. Чем дольше я глядел, тем сильнее ощущал легкость и желание развести руки в стороны, как крылья и плыть  медленными кругами, спускаясь на самое дно. Вот только сапоги тяжеловаты. Кто сказал, стаскивая мокрый сапог, «сапоги завоеватели»? Не вспомню.
            Но нельзя. Инструкция не велит, маршрут не закончен, работа не сделана. И я делаю два шага назад. От пропасти. Короткие два шага в пол ступни. И омут исчезает. Потом, как учили – «кругом!» и тащусь по маршруту дальше. Бессовестное солнце висит в бездушном небе, рюкзак оттягивает спину и давит на ступни, и до платок еще идти и идти.
            И понял я, что и на этот раз вылезу. Жизнь не впервой сбивает с ног, да так, что приходиться заново «учиться ходить». А, что изменилось? Если раньше жизнь представлялась вечностью, то теперь, я почувствовал, что человеческая жизнь не бесконечна. Еще промелькнуло, что врачи имеют особую конституцию. Кругом столько больных и каждый что - то свое тянет, и, что стены больницы пропитаны миазмами, как стены автомастерской пропитаны  техническими маслами.
            Лучше всех белых халатов я знаю, что со мной. Пройден этап жизни и поступил сигнал. И, я знаю, что делать. Сколько будут держать в больнице, столько времени я буду спать.
           Один из парадоксов жизни – превращение наших дел в наши долги. А мои долги долги. И предстоит еще усвоить мудрость древних – «унынье грех (и грех тяжкий), а при всем при том человек должен пребывать в радости». Не совсем точно, а по сути так.
          Усвоить. Усвоить. Должен. Должен.
          А сейчас спать. Спать. Спать.

                Старушка и арбуз.

        Арбузы казались огромными. Очередь небольшая. Продавец, сказочный богатырь, перегибаясь через стол с весами, старался рассмотреть старушку.
       Старушка, совсем сказочная, спина колесом, нос в землю, из – под стола смотрела на продавца.
      Наконец, продавец понял, что старушка указывает ему на арбуз. Продавец арбуз взвесил, взял в руки, обошел стол и стоял перед старушкой, не зная, что дальше делать с этим арбузом.   
       Старушка указала ему на место перед собой. Продавец положил арбуз на асфальт тротуара, старушка толкнула арбуз и покатила его.
       Продавец и вся очередь смотрели ей вслед.


                «То, что не смогу понять …».
Давно вагонные колеса пропели мне свою песню. Давно не слышны гудки паровозов. Гудки паровозов слышатся мне теперь на полотнах художников – Грабаря, Дейнеки.
События, определяющие твое время, уходят в прошлое. Новые впечатления все реже. Все чаще воспоминания.
Теперь стол и лампа под зеленым абажуром да названия книг, что как крепостной частокол охраняют мое место от посторонних посягательств. Главное преимущество моей крепости состоит в том, что я в любое время могу покидать ее, и возвращаться, когда вздумается.
Какие звучащие книги: «Моби Дик», «Старик и море», «Маленький принц», «Пегий пес, бегущий краем моря», «Момент истины», «И дольше века длится день», «Чайка по имени Джонатан, которая училась летать», «Старые мореходы», «Три яблока, что упали с неба»,  Шолом Алейхем, Сергей Есенин. И еще. И еще. Невозможно всех перечислить, при любом желании.
Однажды я обратил внимание, что не вижу на полке книги «Моби Дик». Спросил у домашних.
 – «Небось, дал кому то. У тебя вечная привычка раздавать книги». Сказала жена.
Что было, то было. Жила во мне потребность снабдить человека книгой. Если книга мне понравилась, а человек был мне сродни по духу.
Книги на месте не оказалось, а кому дал так и не вспомнил.
«Моби Дик» великая книга. Помню, еще моя тетка говорила – «Кто прочтет эту книгу в 16 лет, тот непременно уйдет в море за китами».
Моя тетка солидная дама. Дама в шляпе. В такую шляпу мне ничего не стоило запустит комком земли, а потом подглядывать, как та тетка будет отряхиваться. Да, но … у моей тетки за плечами была мореходка и университет. Впрочем, университет слово малопонятное и, вообще, слово иностранное. Но, мореходка! Это  уже из области мечты. Такое было время.
У судьбы много лекал. На море (Охотское) и даже на океан (Тихий) я попал в 8 лет, с родителями по пути на Камчатку, а фолиант о китах «Моби Дик» с гравюрами Рокуэлла Кента приобрел в 25.
Твое время отмечают события.
Погиб мой товарищ. 
Когда начались хлопоты с похоронами, выяснилось – нужен его паспорт. Бросились паспорт искать. Перерыли ящики, шкаф, книжные полки. В последний момент паспорт нашелся. Между прочим, на книжной полке стояла книга «Моби Дик», а в книге черновик письма. Письмо писалось  на телеграфных бланках. Бланков было несколько. Одни бланки были зеленого цвета, другие белые. Такого вида бланки можно было взять на поселковой почте, что далеко от Москвы.
Разобрав начало письма, я догадался, что письмо адресовалось мне.
Прошло десять лет. Уже двенадцать.
Уходят друзья, не совсем друзья, совсем не друзья и ко всем им я становлюсь последним.   
 Воспоминания – странное явление. Порой кажется, что они живут сами по себе, обитают неизвестно где, и приходят, и уходят, когда им вздумается 
Вот и сегодня, когда я утром, еще по темноте, преодолев желание плюнуть на все и «залечь у телевизора», преодолевая собственные суставы, бреду по дистанции, что сам себе наметил, я встречаю ВК. Он стоит вон там за поворотом, и я слышу его ехидное: – «Что, Сохатый, опять копыта рассохлись. Давай, давай. За здоровье надо биться насмерть».
Хорошо это – иметь друга.
ВК – первые буквы имени и фамилии (это для друзей в ближайшем окружении). Такие буквенные сплавы были как то в моде. И они звучали! СП – северный полюс, АК – автомат Калашникова, КВ – коньяк выдержанный. Одному товарищу присвоили СВ (спальный вагон). Очень тонкий был намек. Я даже не берусь объяснить, что имелось в виду.
Если пытаться ощущения (некоторые) описывать словами, рискуешь запутаться в дебрях многословия, и можно почувствовать, на какой грубой основе соткано словесное полотно.
Вчитываясь в каракули и зачеркивания неотправленного письма, я пытался догадаться, когда и где составлялся этот черновик. Было понятно, что брался ВК  написать не единожды.
Однажды собрался мой друг и подался мыть золото. Золота не намыл, перебрался в места, где растет кедр, влился в бригаду по заготовке кедровых шишек, отработал сезон, зарплату получил кедровыми орехами, сплавился до Благовещенска, где продал орехи на базаре. На вырученные деньги купил билет на поезд и вернулся в Москву.
  Кедровые урочища имеют места, где то в среднем течении реки Амур, если считать началом реки Амур то место, где в речную систему вливается река Шилка.
               Этот маршрут ВК и цель его мне были, так сказать, понятны. Но, когда ВК вдруг, среди зимы, собрался на север, это вызывало вопросы. Спрашивать не полагалось. 
Вернувшись, он рассказал только, что навестил в больнице одного нашего знакомого. Товарищ в метель сбился с дороги, упал и уже начал замерзать, и даже «испытал блаженство», когда его хватились, нашли и «откачали». Ему ампутировали кисти рук и ступни ног.
ВК никак не мог освободиться от мрачных мыслей.
 – «Зачем, зачем его было спасать?»
Ответа никто дать не смог бы. И я спросил его – «будь ты там, ты бы стал спасать?» ВК молча встал и ушел. Темы этой мы больше не касались. 
Я вспомнил рассказанную историю, когда слушал, как погибал мой друг.
Я уверен, и не я один, что судьба посылает каждому из нас свои знаки, предупреждения и, что не всегда мы внемлем этим сигналам.
 Последний раз виделись мы за неделю до его гибели. Мне потребовалось срочно отбыть в Коломну. Я знал, как мой друг любил те места и звал его с собой, соблазняя возможностью
«пожить несколько дней в провинции». Видимо он уже чувствовал себя неважно и потому отказывался, не желая доставлять, кому бы то ни было лишних хлопот.
Я уехал, рассчитывая вернуться через три дня, а задержался на неделю.
Уходящее лето и неторопливый приход осени. Солнце еще сияло, но земля медленно остывала. По утрам совсем мелкие лужицы подергивались льдом. Забавно было бродить по старинным улочкам, загребая начищенным ботинком опавшие листья. Опавшие листья никто не убирал. И потревоженные вороха этих листьев в лучах солнца начинали играть красками, напоминая горящие угли затухающего костра.
Когда я вернулся в Москву, мне сообщили – «завтра похороны».
ВК ценил одиночество. Он мог уйти в поход и несколько дней провести в лесу у костра или отправиться на край света, посетить церковь, о которой он узнал случайно и которая находится ни весть где, и не сразу разберешься, как до этого «памятника архитектуры»  и этих святых мест добраться.
Вот и в этот раз он отбыл на дачу, ни кому не сказав, куда и на какое время уезжает. Дача, участок в четыре сотки и хибарка. Этот домик строил его отец. Отец воевал. Отец был сапером. В то время, когда отец был на войне, Володя находился у бабушки и навсегда запомнил, как мать денно и нощно молила Бога за сына, и как отец вернулся с Войны живым. С того времени Володя уверовал в Бога. Отца Володя обожал. Одно лето Володя с товарищем проплавали на барже, что ходила по рекам Москва и Ока, матросами. В это путешествие он взял отца с собой. Отец к тому времени уже с трудом передвигался, а тут целое лето жил в движении, на  воде и среди природы.
    Инсульт. Три дня Володя пролежал на стылой земле, прежде, чем его хватились. Он еще был жив («шевелил губами»).
О чем может думать человек, оказавшись в таком положении?
Я знал, что ВК в последние годы все больше уходил в религию. Поначалу, он часто работал в группах добровольцев на субботниках по очищению от хлама и грязи полуразрушенных церквей. Читал жития святых и пытался им подражать. Стал посещать службы и жаловался, что службы идут слишком долго и, что молиться в лесу «много душевнее».
  Вспоминая друга, я убеждаюсь каждый раз, что те, кто ушли, живут с нами до тех пор, пока мы их помним. Разобрав черновик письма, я узнал, зачем ВК отправлялся тогда на север.   
Он навестил ее.
Она вышла замуж. Родила дочь. Они уехали на север.
Вот, что пытался написать мне ВК: « … то, что не могу понять … » «зачем, почему она это сделала» …«… как бережно, любовно, осторожно трогательно она держала дочку, которая, вынутая из кроватки, еще не проснулась, лежала у нее на плече, уткнувшись в шею матери». …«Невольно я подумал о другом» … «… в один из таких … ,когда сделать было ничего нельзя, в клинику она уже идти не могла, чтобы не дошло до деканата, и никуда устроиться не удалось она прибегла к услугам какой то бабки. Выпив какой то дряни, она пришла в общежитие и здесь у нее случился выкидыш. В комнате было несколько девчонок с курса. Вместе они разглядывали  … потом по частям утопили в унитазе.»
На этом письмо не заканчивалось, но   мне казалось, что я стою у темного края.
То, что с таким интересом разглядывали девчонки, могло стать его ребенком.

    Только факты

              Случайно включенный телевизор поведал страшную историю.
Ещё, не уразумев, о чём речь, я понял, что точка кипения собравшихся на передачу, достигает предела. Но ведущий ловко увёл всех на рекламу. Ведущий своё дело «знал туго» и свою выгоду соблюдал неукоснительно. Наконец понял я, о чём говорили все эти «тёти и дяди, и дяди и тёти» (« … тёти и дяди, и дяди и тёти, которые жили в соседнем болоте».)
              Побудил этих тётей и дядей, а среди них были «заслуженные» и не заслуженные, и учителя, и депутаты, и психологи, и юристы, так вот привёл их в негодование ребёнок школьного или дошкольного возраста.
              Ребёнок увлёкся компьютером. Увлёкся настолько, что уже ничего вокруг не видел и уж точно не понимал, что от него хотят «эти взрослые». «Эти взрослые», естественно, хотели ему «только добра». 
             Упрямство ребёнка раздражало родителя. Родитель (придя с работы) взбеленился от такого непонимания собственного дитя, схватил нож (!) и … обрезал провода «зло приносящего прибора». Реакция ребёнка на такое варварство была мгновенна и, думается мне, абсолютно безрассудна. Ребёнок подхватил тот же нож и ткнул этим же ножом папашу в бок. Папаша скончался.
               И вот теперь все собравшиеся ужаснувшись и негодуя, порывались «осудить поступок». Но, вовремя спохватывались. Осуждать малолетку как – то не получается. И все  начинали говорить о том, что вот, когда «он вырастит и осознает». Сплошные эмоции.
               Первое, что я подумал – кто допустил вытаскивать на такое судилище мальчонку?
                И второе. Если так хотят осудить этот «ужасный поступок», почему никто не задался вопросом – кто первым пустил в дело (воспитания) нож?
                И никто не сказал вслух ту мысль, что когда «ребёнок вырастит и осознает» то некому будет ни перед кем извиняться, просить прощения.
                Впрочем, говорили о «факте случившегося», даже не пытаясь затронуть причины, приведшие к трагедии.
                Чистой воды – говорильня. Казалось, что говорившие, перебивая друг друга, старались отвести от себя подобную беду. Время от времени оператор показывал «предмет обсуждения». Мальчик походил на совёнка, выпавшего в ветреную погоду из гнезда.
                Говорят, что всё познается в сравнении, или на аналогичных примерах. Говорят, чтобы понять настоящее следует обратиться к прошлому, говорят, что – не скромно приводить в пример себя. Мне представляется, что здесь имеет значение возраст. Когда младенец плачет – он зовёт на помощь. Когда юноша говорит «Я» он старается обратить  на себя внимание (скромно, или не скромно). Когда взрослый человек рассказывает о пережитом, то часто бывает, что говорит он о себе, как бы в третьем лице. 
              Итак, 1944 год. Мы живём на Камчатке. Я иду в школу, в первый класс!         -            Для меня школа – праздник. Теперь я употребил бы слово – святое.
             Однажды с моря прилетел шторм. Занятия в школе отменили, но я ни как это понять не хотел и в школу пошел. Утром дождь прекратился, но ветер держался и обрывки туч летели наперегонки. По пути в школу нужно было пересечь дорогу, которую дождь превратил в непролазную грязь. Преодолев это препятствие, до школы я добрался. Все двери были заперты. Я обошел школу кругом и вернулся домой.   
            Первое полугодие в первом классе я закончил на Камчатке и не ведал того, что букварь и математика должна иметь не только учительница, но и каждый ученик. 
           В школу я бежал с листком в кармане. Из книги вырывался первый чистый лист (форзац), линовался по линейке карандашом. Это было мое первое школьное пособие.
           Где – то к Ноябрьским Праздникам пришел с материка теплоход «Владимир Ленин» и много чего привёз.
           Старшеклассникам выдали по целой тетради, а первоклашкам по половине. И ещё ручки (ф – ка «Киров Кутша»), и перо «Пионер».
           И вот я пыхчу и потею от усердия. Я старательно пишу цифру «2», почему – то решив, что чем больше я накручу завитков у этой цифры – тем будет лучше. Я уже протёр первую страницу и перешел ко второй. Но я уклоняюсь в сторону.
          Я так усердствовал, что пересел на первую парту, чтобы мне никто не мешал. Мне не повезло с соседом. Его посадили за первую парту, чтобы он не мешал классу.
          Он стал мешать мне. Он развлекался. Подталкивал, дергал за рукав. И в какой – то момент … .  я не берусь даже определять, что со мной случилось в тот момент. Я просто отмахнулся от него. Правой рукой. Но в руке была зажата ручка с пером, в одно мгновение превратившаяся в опасное оружие. Я мог попасть ему в лицо, мог выбить глаз. Каким – то образом он успел вскинуть руки, и перо воткнулось ему в тыльную часть левой руки и там сломалось.
          Закапала кровь, раздался вопль, началась кутерьма. Кажется, я пришел в себя. До этого момента я ничего не помнил. Раненого повели в «санитарную комнату». Прибежал директор. Уборщица мокрой тряпкой затирала кровь.
           О директоре школы следует сказать отдельно. Директора, как мне казалось, все боялись. Он был одноглаз, громогласен и казался огромным. Говорили, что глаз он потерял на войне. Директор стоял, не произнося ни слова, и в упор смотрел на меня. Плечи у него опустились. Я продолжал сидеть, и набычившись, поглядывал на директора. На близком расстоянии он не казался мне таким огромным. В это время вернулся раненый, неся напоказ забинтованную культю (на которую ушла целая пачка ваты) и, распространяя запах йода, всем своим видом старался вызвать жалость к себе.
            Скажу сразу: – «мне ничего не было»! В классе ко мне стали приглядываться с большим вниманием. Это обычно чувствуется.
Но более всего я думал о том, что «директор ничего не сказал»!
            Взрослея, я стал понимать, как мне представляется, «поведение директора».
            Он, директор, знал, что после окончания школы, уже весной, его учеников «ждёт фронт».
            В первом классе учительницы «менялись каждую неделю». В классе было человек сорок, и среди них трое (!) третьегодников (!), то есть эти трое в первом классе «сидели» уже третий год!  И я слышал, что их «ждет тюрьма».
            Что он думал, молча, глядя на меня? Того я не узнаю.
Но я часто вспоминаю эту сцену.
             Я согласен, что поступок мой из разряда диких, но ни «осознания вины», ни, тем более раскаяния, не испытываю. Тогда мне было восемь лет, теперь восемьдесят.                .   
             Я помню вспышку ярости, но теперь я вижу ее как бы со стороны. Уверенность, что «справедливость» была на моей стороне, уже не трогает, а вот ощущение « он мне  мешал», в памяти осталось. И еще память удерживает тонкую ручку и сломанное перо с двумя зловещими зазубринами.

                У памятника Венедикту Ерофееву

        У памятника Венедикту Ерофееву сидел человек. Сразу хочу оговориться этот памятник не совсем Венедикту Ерофееву, а скорее его путешествию «Москва – Петушки», и если не знать, кто такой Венедикт Ерофеев, то памятник можно признать, как напоминание о том, что «пить вредно». 
        Вечер густел и свет от луны, и электрическое освещение растворялись друг в друге. И сидящий в тени человек был бы совсем незаметен, но он время от времени поднимал опущенную голову, смотрел на луну сквозь стекло бутылки. Делал мелкий глоток. Вздыхал. Задумывался. Опускал голову сожалея, видя, как понижается уровень содержимого четвертинки.
       Он вспоминал женщину. Эту женщину он видел один раз много лет назад в окне проезжающего мимо трамвая. И трамвай увез эту женщину. Но остался мимолетный ее образ. И теперь он вспоминал этот образ.
        И по мере того, как пустела бутылка, в человеке крепло чувство утраты.
 

Учитель
                Посвящается                -                Льву Вейсману.
                путешественнику               
                и фотограу
         
В седьмом классе преподавал нам физику учитель по фамилии Константинов, а по прозвищу «Конфетка». Не укладывалось у меня это прозвище с его обликом. Прозвище ему дали за то, что он постоянно держал губы трубочкой. Теперь я думаю, что у него было больное сердце, и он так дышал.
        Иной раз он проверял учеников на сообразительность и задавал вопросы не обязательно связанные с физикой. Сообразительность и реакцию при ответе отмечал по - особому внимательным взглядом. И этот взгляд был, как награда. Этот взгляд, выделял тебя из толпы.
        Говорили, что «происхождение у него не совсем «пролетарское», и он «имел отношение к старой русской интеллигенции». (Господи, через какие языковые буреломы приходится продираться!).
         - Да. Это был русский интеллигент.
           В те времена, когда мы учились в школе, была «установка» на приоритет всего русского. Усиленно вбивали в школьное сознание, что первый паровоз – русский, первый изобретатель радио - русский, и помнится, кое - кто искренне считал гитару «русским народным инструментом».
          И представление о том, что все это не совсем так, преподал мне учитель по физике Константинов. На уроке, когда «проходили» лучи Рентгена, объясняя урок, он вдруг произнес:
        - «Но еще задолго до Рентгена «рентгеновские лучи» изобрели русские.
          Мы навострили уши, а учитель продолжил:
        - Еще ста годами раньше старик сказал своей старухе – «Я тебя, старая карга, насквозь вижу».
          И был такой случай. Он пришел в класс и начал урок.
        - Так, к доске пойдет огород.
 Это всех оживило. Отвечать пошли Петрушин, Чесноков, Капустин, Зеленков.
       - А теперь к доске пойдет зоосад.
         Вышли Волков, Зайцев и Кузнецов по прозвищу - «Крокодил Гена». И вдруг, учитель обратился ко мне:
      - А ты, что сидишь?
        ???
      - Тебя как зовут?
      - Леня…
      - Леня – значит Леонид. Что означает в переводе? (И сам же ответил) Леонид– «сын льва», а сын льва – сам лев. Иди к доске.
        Я полез из-за парты. К доске шел не Ленька-латыш, а Леонид, сын льва, и, значит, сам лев.
        И это сразу все как-то поняли.

                Цветы к назначенному сроку

         В тот год казалось, что весна не придет, никогда. Было по - особому холодно, как, когда после долгой зимы ждешь  обещанного тепла, а тепла нет и нет. Но сколь холодным не был апрель, в мае настала жара и держалась прочно. И сразу появились новые силы, и мы почувствовали, что нужно обязательно «вырваться». Так мы тогда говорили.
 
         Мы с женой мечтали, как хорошо нам было в Таллине. Считали, сколько дней праздничных будет в мае и во что обойдется поездка. Я видел, как хочется жене поехать к друзьям в Таллин, поехать вместе, но отлично понимал, что на этот раз вместе - не получиться.
       - Куда детей денем? Не с кем их оставить.
         Но была весна, и мы любили, старались понимать нашу любовь, у нас были друзья, и нужно было «вырваться». И мы решили, что жена поедет одна без меня, потому что мне предстояла через месяц экспедиция.
        Целую неделю я и дети ждали, когда приедет мама, и решили, приготовим мясо, и обязательно будут цветы. В то время все нужно было «доставать». С мясом было проще, я заранее договорился с мясником, но как быть с цветами?
       Приобрести цветы, тоже была, как теперь говорят, проблема и она усугублялась ограниченностью временем. Цветы следовало приобретать заранее, но при такой жаре они быстро увянут. Я выбрал время, оставил детей дома и поехал за цветами. В магазине на Смоленской были розы. Я стоял и смотрел на свежие, только что привезенные розы. Получалось, что если я сейчас куплю букет, а другого времени, я знал, у меня не будет, то пройдет три с половиной дня, прежде, чем настанет долгожданный момент. Квелые цветы могут испортить настроение, как может испортить настроение не свежий воротник сорочки.
        Выручила цветочница.
      - Вы сделайте вот что. Купите розы с еще не распустившимися бутонами, заверните  цветы в несколько слоев бумаги, или газет и поставьте этот пакет в воду. А развернете в самый последний момент.
        Наконец настал день, которого и я, и дети так ждали.            Еще из окна увидали мы, как наша мама вся сияющая, с сумкой через плечо, машет нам рукой и как торопиться домой. Мясо уже было приготовлено и томилось в духовке. Мы развернули цветы и сменили воду.
       Эффект был сродни чуду. Бутоны распустились мгновенно. Таких свежих и нежных лепестков можно увидеть нечасто даже у только что срезанных цветов. И аромат! Аромат роз был настолько силен, что перебил запах жареной с чесноком баранины. Это было чудо, и длилось оно почти час, а потом розы осыпались, отдав все силы ради нашего праздника.

Чай вдвоем
        По жизни – как аукнется, так и откликнется, как сделаешь так и будет.
        Но есть места на земле, где ориентируешься на голос, а двигаешься в сторону прямо противоположную.
        Вот простой,  дальше кажется и некуда, пример, утром чайку попить. Вдвоем. Это при всей то суете.
        Вот чай заварить! Если заваривать правильно, к чаю припасти что – либо. Заранее. Да на цветной скатерке. Чай вдвоем. Так и обряд вырабатывается.
        Впрочем, по утрянке чифирь заварить опять же целый обряд. Только вот чифирят молча. А чашка чая, заваренного, как говорится с любовью, на разговор наводит, как тянет поговорить после доброй рюмки водки.
        В этот раз разговор начала жена.
     - Вчера Марина звонила.
     - Как её здоровье?
    - Что, ты! Врачи ей велели гулять и она, представляешь, каждый день по три часа гуляет! 
    - Так тому кажется уже года три, четыре. Адский характер у твоей Марины. А кстати она – золовка?
    - Тебе она никто, а мне сноха. Жена брата.
    - Ну, ладно.
    - Так вот познакомилась Марина с одной женщиной. Та тоже гуляла, и гуляли они вместе. Марина часто про ту женщину говорила, как она ей, Марине, нравится и, что эта женщина часто рассказывала про свою дочь и много, и подробно, и разные случаи. Недавно эта женщина скончалась. Восемьдесят три года. И Марина была на похоронах и её позвали на поминки. Марине понравилось, как были устроены и похороны (могилу окропили святой водой), и стол. Все это и похороны, и стол организовала племянница этой женщины. Марине очень хотелось выяснить, кто дочь этой женщины и она спросила об этом и услышала в ответ:
      - У неё никогда не было дочери.


Человек интеллигентный

           Разговор подслушал.
        - В кино, нынче не походишь.
        - Что, дорого?
        - Само собой дороговато. Но ещё звук! Голова не выдерживает. Я ещё понимаю, когда шаман в бубен бьёт – злых духов отгоняет, но, когда в закрытом помещении «врубают» динамик на полную мощность – это пытка. Это уже «давление на мозги».
        - Помню. За афишами следили. Издали видно, что афишу сменили, А что там, надо подойти поближе.
        - Да. В кино ходили каждую неделю, как в баню. 
          Услышанное, навело на размышления. Размышление о том, как меняется  жизнь. Было время, когда мы с отцом баню посещали еженедельно. А в школе значительно посмеивались над «гнилой» Европой, где нет бань, а есть «грипп и энфлюэнция».
         Учился я тогда в начальных классах начальной школы. Нас всех записали в пионеры. В пионеры не вступили только Иван и Тихон. Их отец верующий. Ведущий инженер на заводе и верующий. Это настораживало.
        Мы, школьники отлично знали, что живём в «единственной стране в мире» и страна эта Советский Союз. В Советском Союзе живут рабочие и колхозники, но   существуют какие – то интеллигенты, и даже «гнилые» интеллигенты. Есть ещё и учителя и врачи, и инженеры. Но это совсем другое. Есть «рабочая интеллигенция», есть «сельская интеллигенция», но это всё одно – рабочие и колхозники. Вообще говоря, непонятного было предостаточно. Дни недели понедельник, вторник… один, два, три, четыре, пять можно посчитать. Суббота из внимания выпадала, а вот воскресенье. Почему «воскресение» называют «выходным днём»? В этот день на работу никто не выходит, а на вопрос – «Что такое церковь?», отвечают – «это памятники архитектуры». Вообще говоря, спрашивать было непринято, но в школе объясняли, что бога (обязательно с маленькой буквы) нет, что бога придумал первобытный человек, который не понимал «откуда берутся молнии и гром». Опять же можно было услышать, что человек сам и бог и царь. Но опять же – бога нет, а царя «прогнали».
          А вчера с Женькой Фокиным обсуждали событие. Мы живём в одном доме и учимся в параллельных  классах. Как быть? Его сестра Зойка выходит замуж, а её жених «был конвоиром у заключённых».
         Всё это, что было непонятно, как – то не замечалось, называлось «пережитками прошлого» и казалось очень далёким. Жизнь казалась ясной и незыблемой. 
           Не помню содержания фильма, не помню названия. Но помню сцену, где «интеллигентного» вида человек (в костюме) говорит о том, что «они» могут отнять у него всё, но вот эту его интеллигентность отнять не могут. И это запомнилось потому, что было не совсем понятно, и говорил красивый человек.
          Не совсем понятно – кто такие «они». И зачем им всё отбирать? И, что это такое, что нельзя отнять?
          Со временем выработалась во мне привычка отмечать в собеседнике «черты интеллигентности».
          Довелось встречать людей обладающих «свойствами интеллигентности» и в среде работяг и бичей, и бродяг, учителей и военных, и людей, коих отнести к какой – либо категории невозможно.
         Опять же интуитивно я считал, что «интеллигентами не становятся». Интеллигентность в человеке либо она есть, либо её нет.
Но тогда получается «что – то не совсем так». Знаний можно набраться, силу можно «накачать» и даже веру можно обрести и, всё перечисленное можно «приобрести», так же как впрочем, и потерять, а интеллигентность – либо оно есть, либо её нет.
          Наконец я догадался заглянуть в толковый словарь. Вот, что я там нашёл. «Интеллигентность – совокупность свойств, присущих интеллигенции».
«Интеллигенция – социальная группа, состоящая из образованных людей, обладающей большой внутренней культурой и профессионально занимающихся умственным трудом».
       - «Но человек с дипломом это не обязательно интеллигентный человек».
       - «Это уж точно. Не всем дано».
          Однажды спросил  Яшу Банщика, «интеллигента во всех поколениях», что же это за порода такая – интеллигенция и кто эту породу вывел?
          Яша книгочей, медлительный и задумчивый. Казалось, ни что не может вспугнуть его спокойствия. В нём странным образом сохранилась детская уверенность, что он – сильный,  и ни что в этом мире его победить не может.
-«Я сколько подниму, столько и унесу» - говорил он, смешно растягивая губы.
Яша сделал непроизвольное движение шеей, движение которое возникало у него всегда, когда он сталкивался с человеком, по его определению – «Недо развитым», и менторским голосом, подняв указательный палец и глядя сквозь толстые стёкла очков, произнес:
      - « Начнём от печки. Открываем словарь. Читаем. «Интеллигент – знающий, понимающий». Теперь, понятно?». 
       – «Породу», как ты говоришь, вывели исключительно для битья. А кто вывел, уточнять не будем. Как говорили на нашей «исторической родине Коломне» - «замнём для ясности».

          Наталья Константиновна родилась между двух революций. И образование получила соответственно историческому моменту времени. Вначале были няньки и гувернантки, были пансионат и гимназия, потом советские учебные заведения. Между двумя этими переменами, в самом начале жизненного пути, в силу семейных неурядиц ей довелось несколько лет прожить с отцом в Персии, где отец, как «востоковед» служил при русской миссии. В этот период на её воспитание повлияло не только общение с местными жителями, но и дружба с казаками, что охраняли русскую миссию. Что и говорить о влиянии на ребенка, большую часть времени предоставленного самому себе, общения с казачьими лошадьми и собаками сотрудников миссии. Потом были путешествия в Тегеран и в Москву. Такое всестороннее воспитание выработали самостоятельность и независимость характера.
          Были и полуголодное существование и смена «политических курсов», но была и молодость и не укротимая радость жизни. И были люди единые по духу и устремлениям.  И была Война и бомбоубежище в метро, и эвакуация, и коммунальные квартиры.

        Острый ум, великолепная память и склонность к науке привели её «в биологию». Потом уже Наталья Константиновна много лет работала в институте информации.
        Я не берусь, не пытаюсь даже пробовать заниматься жизнеописанием Натальи Константиновны, но должен заметить, что Наталья Константиновна «умела слушать и умела понимать» и молодежь тянулась к ним в дом.
Наталья Константиновна никогда не произносила лозунгов и не обсуждала вслух газетных сообщений. Но я легко могу представить, как морщится лицо Натальи Константиновны, и становится «прискорбным, когда дочь приносила из школы звонкие стихи «о Ленине, Сталине и нашем счастливом детстве».
        Ко всему ещё фамилия Натальи Константиновны, не смотря на глубинные русские корни, не звучала, как «Иванов, Петров, Сидоров», а было время, когда такое «не созвучие» создавало массу неудобств и, даже, было не безопасно.   

        Наталья Константиновна ушла из жизни на девяносто втором году. Уходила по мере того, как силы её оставляли. Но чувство юмора и способность осмысливать происходящее сохраняла до конца. В конечном счете «чувство юмора» есть способность воспринимать окружающий мир.
        Шутила. В то время на экраны телевизоров впервые выпустили телесериал. Бразильский. Многосерийный. Бесконечный. Сериал взбудоражил «весь советский народ». Вся страна смотрела, с нетерпением ожидая следующей серии. Но, и «многосерийный сериал» закончился. Наталья Константиновна сказала, что теперь, когда сериал закончился – «жизнь потеряла всякий смысл».

          Дочь ухаживала за слабеющей матерью. Подавая ей чашку с водой, сказала:
          - Мам, придерживай сама. А то, что не так, ты на меня ругаешься. 
          - Маша ты говоришь, как плебей. … Нужно говорить – «ты меня ругаешь». … Нельзя думать как плебей. … Следи за языком.
           Кажется, это были её последние слова.
                Человек

        Было совсем, совсем рано, солнце еще не успело надоесть. Мы шли тремя машинами на Орджоникижзе. Впереди был Армавир.
        Остановились у столовой. Столовая – навес и алюминиевые столики на цементном полу. Есть не хотелось, но нельзя упускать возможность. И толкуя о том, что еще не время, и что потом долго не будет остановки, разминая ноги, мы направились к «едальне».
       Солнечно, воздух над полями в солнечных лучах звенел в ушах.  Еще звучала музыка мотора и хорошо и отвычно после зимней Москвы ступалось босыми ногами по земле.
       За столовой среди  кустов, дорога к озеру. В озеро  съезд,  мыть машины. За озером  карьер, и дорога шла от него. Сидя под навесом, мы заказали и шашлык, и гуляш, и томатный сок и накормили пса Гука. Потом, вышли на солнце, залезли в машину и проехали по дороге к озеру, присматривая место, чтобы искупаться.
      Озеро  неглубокое, и вода теплая.  Дно илистое, а берег засыпан галькой. И опять же  приятно ощущать ногами и гальку, и ил, когда купались.
      В стороне от того места, где остановилась машина, под зеленой кроной я приметил дымок, шалаш, похожий на чум, и сидящего у костра человек. Его лодка стояла тут же у берега. Плоскодонка. С высокими бортами. С тупой   кормой и тупым носом. В лодке  снасть для раков, «телевизор» из тюля.
           Мы рассмотрели человека. Это был старик.  У него не было ног.
           Старик расположился под листвой абрикосового дерева. Шалаш – конусообразный, как чум, был накрыт  старым  брезентом с грузовика. Основание шалаша было так узко,  что старик мог заползти в него, но обрубки ног в кожаных чехлах торчали наружу. Из обрезка трубы и кирпичей был сооружен таган. На тагане варились раки. Среди деревьев на поляне пасся ослик. Стояли накрытые два велосипедных прицепа.
           Старик заговорил тотчас, как только мы поздоровались. На теле его была, давно не снимаемая рубашка, пиджак, рядом лежал старый плащ с капюшоном. Он подполз к шатру и, достав из пачки «Прибоя», лежавшей под пологом палатки, сигарету, закурил. Спички он держал в кармане. Он сидел прямо. И лицо, и усы, и нос казацкие.
       - «Вот, раков варю. (Он встряхнул кастрюльку). А  покрупней, я отдал в столовую. Там меня знают и директор, и повариха. Завсегда покормят и борща, и второго, и даже пива дадут. Но мне лучше минеральной воды. Язва у меня».
        Говорил он слабо и тихо, но оживленно. Слабые движения рукой,  совсем прямая спина,  чуть пригнутая круглая голова. Он  был рад, что можно  поговорить, что кто - то с интересом его слушает.
     - «Я сегодня поймал на полтора рубля карасей. Тут мелочь, а у меня есть снасть (на крупную рыбу). С крупной ячеей.  Мне всю снасть порвали – все просили, дай половить. Но, я  другую  сделаю. Один сорвался грамм на 300 и другой ушел. Я сегодня много наловил, на нитку надел и на два пальца взвесил. Нитка в пальцы врезалась. На полтора рубля! А может и больше. Весов то нет».
         - Дедусь, а эти прицепы как возишь?
         - А ослик у меня есть. Он вон там. Там поляночка есть под тутой. Я подполз, поел ягод. Хорошо. В этом году будет много и абрикосов, и слив. Я туда хожу и туда (он показал рукой). Сам я с Мостовой – станица такая.
        - И ослик тянет оба прицепа?
        - Тянет, тянет.
        - Сколько стоит прицеп?
        - 28 рублей, с гордостью сказал он. И как будто погладил его взглядом.
        - У меня есть хороший дом, - будка на чугунных колесах. Зимой. Но ход у нее тяжелый. Мне   бы как у вас. Он оценивающе взглянул на газик.
       - Да это машина государственная, и прицеп к ней. У нее ход мягкий мечтательно произнес старик.
        Он снял кастрюльку и встряхнул раков, уже красных.
       - Я ведь один. Никого нет. Пенсии не получаю. Я хотел в дом инвалидов. А там двор, да кусок хлеба. Хлебушка 600 граммов, да бутылка каши или чаек. Я спросил, а если работать там сапожником, столяром, говорят – то же. Я ушел. А здесь половлю рыбу, ягоды будут, и здесь меня знают, и разрешают жить.
        Мы угостили старика, оставили несколько бутылок из - под пива и пошли дальше по трассе, делая до шестидесяти километров в час. А просторы Ставрополья, заливаемые солнцем, шум мотора, пели свою песню. И не хотелось ни о чем думать. А на ум приходило, что  вот так и надо жить, не сдаваться.
         Я хотел бы прожить с этим человеком хотя бы сутки. Увидел бы как он встает перед рассветом, как залезает в лодку, как ловит рыбу. Как справляет нужду и копит на черный день. Быть может, этот старик хотел принадлежать кому – то, хотел избежать одиночества. Но меня ждала дорога, ждала работа. Я ехал, меня везли. Я отдыхал, или уставал, и мало принадлежал себе, и это была моя жизнь.
Черновики истории

          По нынешнему времени Ленина вспоминают не часто, и далеко не каждый знает о ком речь. Прошли те времена, когда каждодневно, так или иначе, вдалбливали в головы идеи и вещи, без которых жизнь, казалась, немыслима.
Например, студенты УДН им. П. Лумумбы обязаны были подписаться на центральные газеты «Правду» или «Известия». Смысл такой установки был следующий – пусть газета лежит перед глазами, и коли студент, прочтет хотя бы один заголовок, это будет, для данного студента агитацией и напоминанием о незыблемой мощи С.С.С.Р. В незыблемости страны Советов никто не сомневался. И незыблемость эта в сознании людей переплеталась с именем Ленина.
            Случай, которому я стал свидетелем, произошел в ряду таких событий нашей истории, как появление в журнале «Новый мир» «Одного дня Ивана Денисовича», напечатания в журнале «Москва» романа Булгакова «Мастер и Маргарита». В Москву привезли Анжелу Девис.  Пресса давили Солженицына. Впрочем, всех знаковых событий, происходивших в Москве и в Союзе, и в мире в то время не упомянуть сразу, но имя Ленина, образ Ленина оставались понятием высшего порядка и даже предметом поклонения.

          Скончался друг моего научного наставника. Вдова решила распродать, оставшуюся без хозяина библиотеку, и меня попросили посодействовать в таком деле.
           Я добросовестно составил  список книг с указанием тех данных по каждой книге, которые могли заинтересовать букинистов. Под первыми номерами списка стояли тома сочинений В.И.Ленина. Очень дешевое издание в картонном переплете, но – издание Первое! Редакторы Зиновьев и Каменев (сейчас уже точно не помню), год издания – после 1924 года.
           Первоначально я отправился по магазинам, в которых имелись приемные пункты  книг, чтобы составить представление о ценах. Частных «книгопродавцев» оставил напоследок.
           Первый приемный пункт в магазине «Дома Книги», что на Новом Арбате.
Приемщик лихо просквозил по списку, отмечая книги, которые его заинтересовали, попутно называя приблизительные цены, и переключая свое внимание на следующего клиента, произнес - «Ленина принимаем только после 54». (Это следовало понимать так, что принимаются сочинения Ленина, изданные после 1954 года.)
          Я еще осмысливал эту информацию, когда услышал:
       - Мой вам совет – сожгите.
          У меня, как говориться, отвисла челюсть.
          Да так и осталась.
Штрихи к истории

           Сегодня мало кому и мало, что скажут когда – то крылатые слова «и примкнувший к ним». А, кажется, что совсем недавно эта фраза звучала. И народ душой откликался, когда «соображали на троих» и «сбрасывались по рублику», и появлялся вдруг четвертый. Ему не отказывали и обязательно говорили «и примкнувший к ним». И звучало это так, как будто гостя приглашали войти. Раз уж пришел.
           Родилось это выражение и стало достоянием народа после очередного (эпохального) Пленума ЦК, летом 1957 года. Я в это время служил в армии, на Дальнем Востоке и полк наш находился в лагерях на летних учениях.
          Солдат живет в вечном ожидании обеда, отбоя, почты, газет.
          О газете следует упомянуть особо. Солдату без газеты никак нельзя. Как без газеты узнаешь о «текущем моменте»? Как проводить политзанятия? А пока Армия не приняла на вооружение туалетную бумагу, то газета справится и с этой задачей. Ежели солдат махорки не покурит, то, как он сможет «держать высокий моральный уровень»? А в этом деле без газеты никак невозможно. К слову сказать, если зимой газету к портянке подмотать то «и очень даже способствует».
           В тот раз газеты доставили по воздуху.
           На зеленую травку вышли полковник, подполковник и майор. Было видно, как они разминаясь поджидали подбегавших ротных и взводных. Было заметно, что какая – то растерянность появилась у подбегавших, после того, как прилетевшие и подбежавшие о чем – то переговорили. Наконец прилетевшие выдали офицерам газеты. Получивший газету, рывком разворачивал её, прочитывал заголовок и по воровски прятал газету за пазуху.
             Когда наш капитан возвратился, то газет солдатам не отдал, а сказал, что вот сейчас подойдет товарищ полковник и все объяснит.
             И полковник пришел. Солдатики расположились на пригорке, и полковник пересказал содержание газетной статьи о том, что антипартийная группа Маленков, Каганович, Молотов и (ещё кто – то?) и примкнувший к ним Шепилов (кто такой?) «нарушила единство курса партии»….. .
              Полковник ещё поговорил, выбирая фразы из газетной статьи, и закончил –
            - Все понятно? Вопросы есть?
              Поднялась одна рука.
            - Я все понимаю, товарищ полковник. Но вот, как же Молотов?
            - Садитесь!
              И полковник вновь начал пересказывать содержание газетной статьи, всячески избегая «собственных слов», а закончил по накатанной привычке:
            - Вопросы есть?
              Это была его ошибка. И опять та же рука:
            - Товарищ полковник, но как же Молотов?!
              Конец «дискуссии» положил повар. Он с тыла подобрался к сидящим и шёпотом, но так, что все услышали, сообщил, что для второй роты он оставил каши. В этот момент полковник произнес:
           - Всем понятно?
             В ответ дружное – «понятно, понятно». И все потянулись за кашеваром.