Кощеева невеста часть третья

Глава первая.
    Княжна Ядвига задумчиво бродила по обширным залам каменного замка туда и сюда без определенной цели. Она скучала. Её сказочный похититель куда-то опять улетел вместе со своим невидимым другом. Куда, и когда норовил вернуться – о том не уведомил. Полы в замке были укрыты шикарными восточными коврами. Ядвига шлёпала по ним босиком, утопая в ворсе до лодыжек, и маленький пушистый котёнок Прошка черной масти охотился за её пятками.
    - Уйди, Прошка, - говорила Ядвига, позёвывая. – Надоел уже.
    Но котёнок глядел на неё веселыми круглыми глазенками, словно говоря: «Давай поиграем?» - и не отставал ни на шаг.
    Еще побродила взад-вперед. Выпросила у скатерти-самобранки свежих апельсинов. Мысленно посетовала, что окромя Шмата-Разума, другой настоящей прислуги в замке нет. Не потому, что ей постоянно требовалось прислуживать, а больше оттого, что часто не с кем в этой огромной домине и   словом лишний раз перекинуться. Попросила волшебное блюдечко показать ей отца – польского вельможу. Ну, увидела батьку родного, а что далее? Ни сказать ему чего, ни просто ручкой помахать. Он даже не ведает, поди, что дочка на него смотрит. Не знает, кто её и украл. Думает – сгинула? Может, пытается разыскивать? Кабы знать…
     Попыталась почитать книги. Кощей насбирал множество всяких фолиантов самых разных эпох. Но большинство книг были написаны на древнеславянском. Тягучий, мутный, неживой уже язык Ядвиге не было большой охоты разбирать. Да и речь в книгах шла большей частью всё о битвах да сражениях. Про любовь бы что почитать. Хоть бы рыцарский роман, что ли…
     От скуки княжну совсем заклонило в сон. Она опустилась в кресло, но тут же подпрыгнула, испуганная истошным визгом. В кресле, оказывается, уже спал котенок, и задумчивая княжна села прямо на него.
     Рассердилась, схватила веник, замахнулась.
     - Ух, Прошка, бесово отродье! Везде-то ты!..
     - Кому Прошка, а кому и Прохор Кузьмич, - ответил ей вдруг кто-то тоненьким детским голоском.
     У Ядвиги от удивления глаза полезли на лоб.
     - Кто здесь? – вопросила она, озираясь. – Кто это сказал? Шмат-Разум, ты, что ль, вернулся?
    - Нет, - ответил ей тот же тонкий голосок, похожий на детский.
    - Но кто же здесь? В этом дьявольском замке можно привыкнуть к чему угодно, - рассуждала Ядвига. – Опять, что ль, невидимка какой явился?
    - Отчего – невидимка? Видимый я. Ты как раз сейчас на меня и смотришь, токмо понять не умеешь, что это я, - толковал голос.
    А глядела Ядвига на котенка Прошку. И, похоже, это говорил он.
    - Матка боска! – она-таки не смогла скрыть удивления. – Ты говорящий, оказывается?!
    - А ты же только что сама говорила, что в этом замке ко всякому можно привыкнуть, - умно заметил Прошка.
     - Да, но… я такого не ожидала, - Ядвига хлопала своими огромными очами.
    - Ты пеняла, что тут и словом, бывает, перекинуться не с кем, - Прошка, сидя на собственном хвостике, переминался передними лапками. – Так давай от скуки поболтаем? Погладь меня заодно?
     Княжна встала с кресла, смеясь, взяла Прошку на ручки, села обратно, приласкала котёнка.
     - Да как же ты говорить-то выучился?
     - Как-то так… - ответил котенок задумчиво. – Хозяин тоже много времени одиночкой проводит. Всё говорит со мной о чём-нибудь. Я сначала молча слушал, потом стал понимать. Потом – отвечать. Так и пошло-покатилося…
    Княжна бережно сняла котенка с коленок, пошла к столу, попросила у скатерти-самобранки свежей рыбки для него.
    - Вот спасибо, - одобрил Прошка. – Потому что сам я у неё давно ничего не могу выпросить. Говорит, только для людей старается,  - Прошка покосился на скатерть-самобранку.
    Он лакомился рыбкой. Ядвига чесала котенка за ушком.
    - О чём же с тобой толковать-то, если ты еще такой маленький? Ты, поди, и не знаешь еще, почитай, ничего, и жизни не видал?
    - А пошто же я тебе должен что-нибудь рассказывать? – промурлыкал подкрепившийся Прошка. – Расскажи мне сама сказку. Я их вельми люблю.
    - Да ну?..
    - Ну да. Я уж русских-то сказок от хозяина полно слыхал. Многие назубок выучил. А ты мне польскую расскажи. У вас там, в королевстве, сказки водятся?
     - Уууу, Прохор Кузьмич, да я уже большая для сказок-то. Выросла, вроде из них.
     - Ну, ты какая-то скучная. Неинтересно с тобой, - сытый Прохор Кузьмич соскочил с её колен на пол и принялся умываться. Ядвиге сделалось немножко обидно, что маленькое существо считает её скучной. Она попыталась что-нибудь вспомнить, и в голову княжны вплыла сказка о Белом Полянине.   
     - Вот, был в нашей польской земле когда-то такой славный рыцарь, а по-русски – богатырь – Белый Полянин. Дни и ночи напролет сражался он с тёмными силами. Вел он в бой могучее войско. То войско для него шила одна чаровница, а по-вашему – ведьма…
    - Шила? – Прошка весело взглянул на Ядвигу круглыми глазенками. Ну, где же он разумный? Кошак кошаком…
    - Да, так вот и шила. Как кольнет шилом – так явится солдат с ружьем. Как кольнет иглой – так и казак с пикой. Звали чаровницу – Ежи-баба…
    - Баба-Яга, может быть?
    - Я по-вашему, по-русски еще не дюже знаю, - махнула рукою княжна. – У нас её Ежи-бабой кликают… Вот, стало быть, мечтал Белый Полянин всё зло на Земле извести, и саму Смерть полонить…
     Тут ворота скрипучими голосами вразнобой приветствовали явление домой хозяина – Кощея, и Ядвига вынуждена была прервать свой рассказ.
     Кощей нежно обнял её, расспросил, как провела день без него, чем занималась?
    - Скучно в твоих хоромах одной, - пожаловалась Ядвига. – Совсем бы я с тоски на стенку полезла, кабы Прошка меня разговором не развлек… А что ж ты, милый, раньше мне не поведал, что у тебя котенок говорящий?
    - А, этот-то? – Кощей кивнул в сторону Прошки. – Ну, так он давненько уж болтает. Сказки любит слушать, стервец. Всё клянчит – расскажи да расскажи, мол, сказочку. Надоел. Я и  перестал обращать внимание на него. Словно так всегда и было.
     - И ещё, - вспомнила Ядвига. – Обнаружила я, что от твоих волшебных блюдец так мало толку. Вижу я в них, к примеру сказать, отца, а поговорить с ним не имею возможности. Как так?
     Кощей вопросительно пожал плечами – дескать, а что я-то тут сделаю?
     - Плохо ты их заколдовал, вот что, - заметила Ядвига. – Надо бы так, чтобы через них переговариваться можно было.
     - То не я заколдовал, - возразил Кощей. – Другие волхвы постарались. Но думаю, скоро волшебное искусство дойдёт и до того, что ты желаешь.
     Шмат-Разум тем временем в мгновение ока накрыл стол и позвал парочку ужинать.
     - Вот и ещё странность, - ворчала Ядвига, с аппетитом поглощая изысканные разносолы. – Почему, когда ты дома, милый, тебе всегда готовит еду Шмат-Разум?..
     - Не всегда, - перебил её Кощей. – Мясо я и сам с удовольствием жарю.
     - Я не о том, - продолжала Ядвига. – Просто, у тебя ведь скатерть-самобранка еще есть. А ты ею сам никогда не пользуешься.
     - Да она так, - молвил Кощей равнодушно. – Для спешных перекусов только. Скатерть разве вкусно накормит?
     - Я так мало знаю о тебе, милый, - произнесла Ядвига жалобно, приподняв брови. – А хочу всё знать. Я тебе невеста или кто?
     - Невеста, конечно, - согласился Кощей. – Станешь супругою моей – будешь всё обо мне знать.
     - Хочу-хочу-хочу быть твоей супругой незамедлительно! – Ядвига соскочила со стула и запрыгала на месте, как маленькая нетерпеливая девочка. Обняв его за плечи, буквально потащила в опочивалью.
     …- Вот, например, ответь мне, - молвила она, отдыхая после бурного любовного  излияния. – Ты же бессмертный у нас, да? Тебя никак убить нельзя?
     - Никак, - ответил лежавший рядом с ней Кощей и отчего-то вздохнул. Он тем временем приказал волшебному блюдечку показать ему жизнь зайцев осенью, и сейчас рассеянно следил за смешными зверьками.
    - Горжусь таким мужем! – тихо и с достоинством сказала Ядвига, водя пальчиком по его голой и безволосой груди. – Я, наверное, самая счастливая девушка на Земле.
    - Не знаю я, какое в этом бессмертии счастье, - проворчал Кощей. – Счастье, скорее всего, в чем-то другом. Да и не надо мне вечной жизни. Когда мне всё в этом мире надоест – я сам себя и убью.
     - Но это же невозможно, - поспешно вставила польская княжна.
     - Почему невозможно? – хмыкнул Кощей. – Я-то сам знаю, где моя смерть находится. И могу в любой миг ею распорядиться.
    - А как это?.. А где она? – Ядвига навострила ушки.
    - А вот, будешь много знать – скоро состаришься, - Кощей игриво потеребил ей пальцем кончик носа.
    Они не расставались несколько дней. Кощей всячески развлекал Ядвигу, показывал ей все богатства своего замка и прочие чудеса, в изобилии водившиеся в округе. Сводил в гости к своей тетке Кикиморе, в избушку на болоте. Посидели, поболтали, угостились пирожками. После верный Шмат-Разум мгновенно перенес Ядвигу обратно в Кощеев замок, а самого Кощея Кикимора задержала еще на чуток.
     - Знаешь, - сказала тетка заговорщическим тоном. – Что-то мне не по нраву эта твоя подружка. Лучше бы отпустил её, что ли, подобру-поздорову, да искал новую.
     - Она и не должна тебе нравиться, - ответил Кощей. – Я её для себя крал.
     - Нет, просто интересная она какая-то, - тревожилась Кикимора. – Говорит одно, а думает совсем иное…
     - Она и должна быть интересной. Неинтересных мне не потребно.
     - Кажись, затевает она какое-то коварство. Поосторожнее с ней, племяш, а лучше – прогони.
     Такой разговор с родственницей ввел Кощея в задумчивость.
     Дома Ядвига поднесла ему большую кружку крепкого стоялого меду и снова пристала:
     - Милый, меня кое-что тревожит. Ежели смерть твоя где-то есть, хоть и спрятана, то её все же можно найти? А вдруг кто-нибудь её и сыщет, да тебя у меня отнимет?
     - За две с лишним тысячи лет этакого не произошло, - ответил Кощей. – И, полагаю, случится еще нескоро.
     - А если случится? – Ядвига протянула ему вторую кружку меду.
     - Знать, судьба такая. Ты не печалься о том. Моя смерть – вовсе не твоя забота.
     Но после третьей кружки сказочный злодей совсем раздухарился, язык у него развязался.
     - Ты мне не доверяешь? – ластилась к нему Ядвига. – А ведь я теперь жена твоя. Отвечаю за тебя и боюсь. Ну, скажи, где смерть твоя?
     - Ха! А возьму и скажу! – развеселился Кощей. – Я надежно её запрятал. Так, что все на неё смотрят, да никто её не видит.
     - Это как? – озадачилась Ядвига. – Смотрят и не видят? Обожди… Так твоя смерть – это Шмат-Разум?
     Кощей развеселился пуще того.
    - Хо-хо-о! Гляди-ка, какая ты сообразительная! Умеешь рассуждать и угадывать!
     - Так я права? – просияла Ядвига.
     - Ну, нет, - унял её радость Кощей. – Все проще, чем ты думаешь. Видишь, веник из-под печки торчит? Обычный веник, никчемный голик. А в нем-то и есть моя смерть. Соображаешь?
    У Ядвиги от волнения побледнели щеки.
    - Милый, ты должен был меня в том упредить! Ведь чуть не случилась беда! Когда ты улетал в тот раз, я чуть не сожгла этот старый хлам в печи.
    - Ну, уж теперь будь поосторожнее. И не хватай в моем доме все подряд. Здесь половина вещей заворожена, а многие – прокляты, - Кощей, всё еще посмеиваясь, погрозил ей пальцем. 
     Спустя еще пару дней, он, однако, снова куда-то улетел вместе со слугой-другом, оставив польку домовничать и более ни в чём её не уведомив. Княжна первым делом затеяла уборку, как вдруг заметила, что котенок Прошка чем-то шебуршит под печкой.
     - Ты там мышь ловишь, что ли? – склонилась она к нему.
     Прошка сидел на том самом венике и глядел на княжну воровато. Голик был насквозь мокрым.
    - Я того… - мяукнул он растерянно. – Я… этого…
    - Ты с ума сошел, сказочник! – заорала Ядвига. – Опрудил веник, а в нем смерть твоего хозяина!
     - Не может быть, - сконфузился Прохор Кузьмич.
     - Вот тебе и не может быть! Ну-ка, давай его сюда!
     Княжна схватила священную чепуховину и долго сушила её на горячей печке. Потом, выветрила из веника неприятный запах, украсила его цветными лентами и положила на самый вид.
     Когда Кощей вернулся, он, оказалось, уже начисто забыл про великое предназначение веника и был немало удивлен произошедшей с сим инструментом переменой.
     - Всё-то ты украсить стремишься, - подмигнул он Ядвиге. – Но ленты на венике – это лишнее. Им же пол подметать, по грязи, по пыли елозить.
     Ядвига напомнила ему, что это ведь не простой веник, а тайный страж его смерти. На это Кощей только рассмеялся.
    - А-а, страж смерти? Ну, я про него просто пошутил. На самом деле смерть моя совсем в другом месте.
     - Да? – польская княжна опять выглядела растерянно. – Знаешь, а я догадалась, что ты шутишь, милый, и тоже подшутила, разукрасив веник. Знаю, что настоящий тайник своей смерти ты мне никогда не откроешь. И правильно, не говори. Вдруг я тебя предам?
     - Будет тебе, панночка, - Кощей немного смутился. – Нешто я тебя так низко держу? Не предашь ты меня… я верю.
     - Милый, не льсти и не обманывай. Боишься ты меня. Мы с тобою всего-то месяц знакомы. А верил бы – всю правду мне сказал. Но я не требую, я всё понимаю…
     - Не ной, - попросил Кощей, погрустнев. – Ладно, скажу тебе. У кота в усах моя смерть, вот где. Согласись, княжна, что искать её там уж никто не домыслит.
    - У какого кота? – Ядвига вновь навострила уши.
    - Да вон, у Прошки.
    Прошка неторопливо, старательно намывал гостей, сидя на печке.
    - Прохор Кузьмич, иди-ка сюда! – позвала княжна. Котенок сразу оживился, засверкал глазами и незамедлительно прыгнул к ней на колени, потеряв всю свою солидность.
    - Рыбки дашь?
    - Дам, если скажешь, правда ли, что смерть твоего хозяина у тебя в усах кроется?
    - Да где ж ей еще-то быть? – ухмыльнулся котенок. – Там она и есть. Хозяин, как забрал меня от мамки-кошки, так усы мне и заворожил.
     За этот ответ Прошка получил своей любимой рыбки. Бычков.
     В следующую отлучку Кощея полячка затеяла выкрасить Прошкины усы золотой краской.
     - Ведь твои усы – драгоценность, - объяснила она. – Стало быть, и выглядеть должны нарядно.
     Прошка терпел щекотку от кисточки по усам и еле слышно урчал:
     - Красишь ты мне их, красишь, а сама только и думаешь – как бы меня начисто побрить…
     - Чего-о-о! – у Ядвиги от досады опустились руки.   
     - А просто, барышня, недосказанная тобой  сказочка-то о Белом Полянине мне, кажись, ведома. Злые силы, на которые ваш лыцарь с войском этой Ежки, вроде бы, бьет (только всё никак не осилит) – это Тёмное воинство моего хозяина Кощея, так? А победить его потребно для того, чтоб Россию Польше потеснить и на место поставить? А чтобы победить, надо моего хозяина у…
    - Молчи, Прошка! Ух, я тебя сейчас, и впрямь, побрею!
    Но котенок ускакал от нее, и разоблаченная шпионка погналась за ним с ножницами в руке.
    Погоню прервал сам Кощей, возникший из ниоткуда у ворот, уперев руки в боки:
    - Тааак, сударыня! – произнес он густым басом. – Нарушаем?!

* * *

    - Нарушаем, сударыня? – услышала Маша доносящийся раскатисто откуда-то сверху густой бас Кощея.
    С огромным трудом сумела открыть свои основательно слипшиеся веки. Попыталась втянуть легкими воздух. Он вползал в них еле-еле, тоже словно нехотя. Тело её, только что снова бывшее на грани смерти, медленно возвращалось в жизнь. Сквозь туманную дымку она разглядела бледный, худой лик своего сказочного мужа.
    - Я же упреждал тебя, чтобы без меня – никаких усыплений! – сердился Кощей. Он так сердито зыркнул на сидевшего тут же рядом Кота-Баюна, что тот опасливо прижал уши и зашипел.
    - Не обижай его, родной, - Маша заставила себя приподняться на коляске, опираясь на руки, хотя выглядела очень слабой, едва живой; пошевелила пальцами ног… дальше она неожиданно встала, держась за подлокотники, дрожа всем телом, отцепилась от коляски…
     - Смотри, родной, что я мо…
     Шагнула раз… а второй не смогла; повалилась вперед. Кощей подхватил её на руки, взирал на её счастливую и усталую, отрешенную улыбку растерянно, не зная, как теперь ко всему относиться.
     - Ты почуяла свои ноги? – спросил Кощей нерешительно.
     - Не знаю. Но мне показалось: сейчас встану и пойду.
     - Вот как я на неё действую, - самодовольно мурлыкнул Кот-Баюн. – А ты только рычать умеешь.
      - Я опять видела сон про твою очередную девушку, - начала рассказывать Маша. – Про полячку какую-то, княжну Ядвигу. Помнишь такую?
      - А, ну, да. – Поморщился Кощей. – Это тоже уж давненько было.
      - Я как будто бы её глазами всё видела, - сообщила Маша, зевая. – Но  ты не дал мне до конца досмотреть.
      - Конечно, не дал! – хмыкнул Кощей. – Как тут дашь, коли ты сызнова чуть к праотцам не ушла!
      - Эта Ядвига злючка такая, - тихо возмущалась Маша, разнежившись в руках мужа. – Мне хотелось бы знать, чем у вас с ней закончилось?
     - Ничем хорошим, - вставил свое словечко Кот-Баюн, то ли хрипло дыша, то ли мурлыча. – Ядвига нашла способ разузнать про смерть Кощея.
     Он умолк, и сейчас же выяснилось, почему.
     - Ты же всё и растрепал, речистый ты наш, - укорил его Кощей.
     Маша поглядела на Кота-Баюна недоуменно.
      - Конечно, - сконфузился Кот-Баюн. – Если она меня валерьяновым корнем одурманила, ведьма!
      - А по-польски «ведьма» - звучит так чудно, - мечтательно прошептала Маша. – «Чаровница». Красиво… Так, постойте! Значит, вы и были тем самым котёнком Прошкой, да?
     - Все мы были когда-то малявками, - ответил Кот-Баюн. – Я что – хуже других?
     - Тогда я вас отныне стану по имени-отчеству называть, - решила Маша. – Прохор Кузьмич – звучит очень солидно.
     В голосе её звучало уважение к Коту-Баюну.
     - Я за болтовню его выгнал, - дополнил Кощей. – Кабы ты не возникла в моём дому – нипочем бы мы с ним не помирились. А Ядвига сама сбежала, как только узнала, где моя смерть. Пошла меня своим ляхам выдавать, скорее всего.
      - И с тех пор тебе грозит погибель? – спросила Маша тревожно.
      - Не думай об этом, - сказал Кощей и поцеловал её в лоб. – Я вот и сам стараюсь не думать… Так, а чем это ты тут пыталась заниматься без меня? А?
      - Мне стало очень скучно, родной, - плаксиво промолвила Маша.
      Суровый взгляд Кощея меж тем упал на серебряный кухонный нож, почему-то лежавший на полу рядом с Машиной коляской.
      - Да это так, пустяки всё, - тихо промолвила Маша, покраснела, как спелый помидор, и вдруг спросила: - А я так и не поняла, где же она, всё-таки – твоя смерть?
      - Ну вот! – вздохнул Кощей. – Теперь и ты начинаешь!

   Глава вторая

   Полежав на неведомом мягком ложе еще некоторое время – ничего похожего на часы в этом помещении не оказалось, – Иван Кощеев решил, что рано или поздно, будет нужно слезать и осмотреться получше. И тут же обнаружил, что ложе мягко раскачивается. Повернув голову влево, он глянул за край и вниз
    Ничего себе! Оказывается, он лежал в гамаке, подвешенном к потолку на шесть толстых ремней, цепляющихся за какие-то крюки. Не то, чтобы пол был очень уж далеко внизу, но и вряд ли достанешь до него ступнями, ежели удастся сесть в этом гамаке. Если удастся, что очень сомнительно. Гамак раскачивался при малейшем движении Ивана.
     А если кувырнешься да сверзишься туда, прямо на голые доски?
     - Эй! – позвал он негромко, стараясь не выдать голосом паники. – Снимите меня отсюда кто-нибудь.
     Ответа не последовало. В этой горнице никого не было.
     - Есть тут кто-нибудь? Снимите меня отсюда! – позвал Иван Кощеев значительно громче.
     Никакой реакции. Стало быть, никого не только в горнице, но и вообще поблизости.
     Подождав еще какое-то время – каждая минута в этом странном, неуютном положении тянулась долго-предолго – Иван позвал на помощь громко еще раз и еще… Но всё было напрасно. Никто не входил в круглую, резную, расписную горницу с красивым куполообразным потолком. Никто не собирался избавлять подвешенного героя.
     Да что же за беда-то? Теперь, что – придется лежать и раскачиваться в этом гамаке вечно? А между тем, времени и так прошло уже изрядно – Иван чувствовал это по сильнейшему аппетиту, собиравшемуся у него перейти уже и в голод; равно как и по прочим иным физиологическим позывам.
     Продолжать звать на помощь? Но, похоже, рассчитывать здесь просто не на кого. Совсем.
      Кроме самого себя.
      А что я-то сам могу сделать – подумал Иван. Ну, спущу ноги с гамака, попытаюсь сесть. А он качнется и забросит меня обратно, в текущее положение.
      Но ведь кто-то же доставил меня в это вместилище и подвесил к потолку. Если он приходил сюда «упаковать» меня, стало быть, придет еще когда-то?
      Никто не приходил. А ждать далее становилось уже просто невмоготу.
      «Допустим, мне даже и удастся сесть. А потом что? Спрыгнуть вниз? – была следующая мысль Ивана. – Держаться за сетку гамака – бессмысленно. Только повиснешь на руках».
      Да помирать, что ли, мне прямо тут? Так вот и буду тут лежать дохлый и холодный!
      Бррр!.. А зачем я всё до такой степени усложняю?  Ну, брякнусь с гамака, набью два-три синяка. Других потерь навряд ли можно прогнозировать. Всё же лучше, чем просто лежать тут, привязанному и ждать.
     Брякнусь…
     Но другого-то решения, всё одно, нет…
     - Ааааа!..
     Издав гулкий утробный звук, свидетельствовавший о страхе, Иван усилием воли свесил с гамака сначала свои худые ноги, а потом кувырнулся и сам вправо. Всё качнулось в его глазах, резко уйдя вверх, а через пару мгновений наш отважный витязь обрушился с грохотом на дощатый пол.
    И что?
    Всего лишь небольшая боль в левом плече, да в копчике. Ну, приложился этими местами об доски чуть посильнее. А как боялся-то! Стыд…
     Встал на ноги, огляделся теперь основательно. Горница широкая с большими полукруглыми окнами, заостренными кверху. В них бьет яркое солнце. Похоже, время обеденное. По стенам горницы стоят какие-то сундуки и широкий комод со многими ящиками. А вон и выход, который снабжен полуоткрытой дверью. 
    В другой комнате была, похоже, спальня. Высокая, шикарная кровать, укрытая периной, парчовым покрывалом; сверху лежать шесть пуховых подушек. Вот ведь, есть же и на чём со вкусом поспать, а меня какая-то дьявольская сила запихнула на этот драный гамак, - подумал Иван, еще раз потерев ушибленное плечо.
     «А может, тут уже и какой-никакой туалет близко есть?» - мелькнула следующая мысль.
      Но из-за следующей двери доносились приглушенные голоса. Туалета за ней не было. Все поиски привели Ивана лишь к обнаружению керамического ночного горшка под вельможной кроватью. Не в силах больше терпеть, он справил нужду туда, закрыл посудину крышкой, поставил как можно дальше под кровать и крадучись, подошел к другой двери, за которой кто-то разговаривал. Поглядел в щелку. В комнате находился великан ростом метра в четыре, доброе, улыбающееся лицо, светлые растрепанные волосы до плеч. Одет он был в красную рубаху и синие шаровары. Стоял босиком навытяжку около стола, за которым сидел широкоплечий человек обычного роста в белоснежной одежде и с аппетитом обедал. Человек о чем-то негромко разговаривал с этим великаном, но их язык Ивану был непонятен.
     Вот хозяин дома хлопнул в ладоши, и великан куда-то исчез.  Человек в белом встал, с хрустом потянулся, почесал затылок, затем опустился на четвереньки, стукнул лбом об пол и превратился в белого сокола. Еще через несколько мгновений он вылетел в широко распахнутое окно.
     Только тут Иван осмелился приоткрыть дверь и, все так же крадучись, шагнуть  в столовую. Теперь в ней тоже было пустынно и очень просторно. Иван озирался беспрестанно. На стенах здесь висело оружие – лук, колчан, полный стрел, огромный меч в богатых ножнах…
     «А не мой ли это меч? – смекнул Иван. – Что-то уж очень похож».
     Походил по столовой кругами. Поесть бы! Но никакой еды не видно, ни даже объедков от недавней трапезы белого хозяина.
     - Эх, еды бы хоть какой-нибудь! – произнес задумчивый Иван вслух негромко. И тут же подскочил от неожиданности, внезапно услышав ответ:
     - А скажи «Двое из ларца, непохожие с лица», - пропищал кто-то тоненько, по-русски, но с ужасным иностранным акцентом.
     Иван снова быстро обшарил глазами комнату: откуда голос? Никого и ничего такого, кроме массивного и красивого красного с золотыми узорами ларца, стоявшего здесь  на стеллаже.
    - Ну… д-двое из ларца, непохожие с лица… - сказал Иван шепотом, и то запнулся от неуверенности.
    И сейчас же перед нашим героем вытянулся во весь рост тот самый, недавний великан. Он стоял по стойке «смирно», держа руки по швам, не мигая, взирал на Ивана.
    - Цо пану гостю затрибно? – гаркнул великан.
    Ему вторил писклявый голосок. Поглядев внимательней, Иван Кощеев увидел рядом еще одного человечка – маленького, с ладошку, черноволосого, одетого в синюю рубашку и красные шаровары. Этот человечек смотрел довольно сурово.
     - А вы кто, извините? – спросил Иван осторожно.
     - Да кого пан взывал, - ответил великан, стараясь говорить потише. – Двое из ларца.
     - Вы поляки, что ли? – догадался Иван.
     - Точно так, - пискнул малыш.
     - А по-русски не?..   
     - Можем, да не дюже, - ответил маленький скромно.
     - Ладно, - смирился Иван. – И так понятно. Не детей мне с вами крестить… Вас называть-то как? на всякий случай…
     - Я – Мини-Мум, - представился человечек.
     - А я – Макси-Мум, - пробасил великан.
     Иван сам представился им, а после спросил, что они двое тут делают?
    - Да цо пан проше, то мы всё зробим, - простодушно ответил ему Макси-Мум.
    - Здешняя прислуга, что ли?
    - Точно так, - кивнули оба.
    - Угу. Ребята, а покормите меня хоть чем-нибудь? – попросил Иван. – Давно голодный хожу. Я и ваше волшебное слово слыхал. Пшепрошу, вроде бы…
    - Зараз покормим, - отчеканил Макси-Мум.
    Иван не успел и глазом моргнуть, а обеденный стол уже ломился от разной еды. Откуда что и взялось, да еще и так быстро!
     Подавив в себе возглас удивления, Иван осторожно приступил к еде. Выбрал для себя что попроще, более привычное – суп с клецками, жареная курица. Поевши этого, он почувствовал сытость и хлебнул напоследок чего-то приятно пахнувшего из большой деревянной кружки с крышкой. Тут скривился и выплюнул питье, так как у него жутко защипало всё нутро.
    - Уф!.. Ребята, что это? – спросил Иван, вытерев слёзы.
    - Пиво польское, сладкое, - расплылся в добродушной улыбке Макси-Мум. – Нешто, пан не пивал николи? А то – мёд стоялый, - он указал на другую кружку, - то – брага крепкая…
     - Парни, а просто воды нет у вас? – спросил Иван жалобно.
     Крошечный Мини-Мум откуда-то взял изрядный ковш воды и протянул его Ивану. Утолив голод, Иван искренне поблагодарил гостеприимных существ.
     - Хорошо у вас, ребята, - оценил он. – Но мне идти надо. Кстати, тут у вас на стене, вроде, мой меч висит. Я заберу его обратно?
     Мини-Мум сам шустро побежал к стене, снял оружие и, невзирая на то, что был раз в пятнадцать меньше меча, легко подал его гостю.
     А вот Ивану меч Пламя Земли на сей раз показался что-то тяжеловатым. «Или я так ослабел, резвясь с русалками?» - грустно подумал Иван.
    Однако ж, несколько раз подняв и опустив клинок, потренировавшись и немного привыкнув к нему заново, Иван Кощеев спешно засобирался в дальнейший путь.
    Услышав, что ему надо куда-то идти, Мини-Мум и Макси-Мум дружно покачали головами.
    - Ни. Ничого не выйде у пана гостя.
    - Это почему еще? – нахмурился Иван. – Где тут дверь наружу?
    Таковая, конечно, нашлась вскоре и даже выпустила его из замка. Но за дверью Ивана окружила непроходимая чаща огромных, развесистых деревьев самых разных видов. Деревья были живые, в том смысле, что на них не только росли листья и всякие шишки, но они ещё и передвигались, скрипя по земле тяжелыми корнями, грозно размахивая ветвями, как оружием, и издавая какие-то страшноватые, словно потусторонние звуки:
    - Уууу! Бу-бу-бу!
    Всё это Иван Кощеев видывал в данном мирке уже и не раз, но сейчас ходячих растений перед ним возвышалась просто неоглядная толпа. Вокруг свистел еще и штормовой ветер, грозя сдуть Ивана с его слабых ног. А может, этот ветер происходил от многочисленных взмахов жутких ветвей?
    Что же делать? Прорубаться ли сквозь ходячую чащу огненным мечом? Но даже одно такое дерево, помнится, уходило насмерть царевича Иоанна. А другое так шарахнуло самого Кощеева по макушке, что нашего героя  потом перенесли в этот вот замок, словно мешок картошки на склад, а он ничего и не почувствовал.
    Да и сила в этот раз у Ивана была почему-то совсем не та. Впрочем, об этом я уже упоминал.
     Иван растерянно оглянулся. У открытых ворот деревянного замка стояли оба чудика – огромный и малюсенький – и взирали на Ивана с состраданием в глазах.
    - Шёл бы пан до дому, - сочувственно пропищал Мини-Мум.
    - Да я бы уже и рад до дому, - прохрипел-выдавил из себя слова Иван. – Только нельзя мне пока. Миссия не выполнена.
     - Чего? – не понял Макси-Мум.
     Между тем, ходячие деревья хоть и продолжали грозно ухать и махать ветвями, завывая на все лады, но бить-калечить Ивана вовсе не спешили. Впрочем, кто бы не перетрусил, постояв хоть несколько минут в такой чаще?
     - Они помощи с тебя проше, - молвил Макси-Мум, при этом глупо улыбаясь во весь рот.
     - Какой помощи? – теперь не понял Иван. – Что я могу для них?.. Вы понимаете, что они говорят?
     - Иде сюда, обратно, - посоветовал Мини-Мум. Иван помедлил еще с минуту и, опустив голову, зашаркал назад, в деревянный замок. Вот и дверь захлопнулась за его спиной.
    Вернувшись, Иван присел в кресло недалеко от двери, поставил меч между ногами, острием в ножнах книзу и оперся на него.
    - Братцы, так это я в Польшу, что ли, попал? – спросил он уныло.
    - Так, в землю Польску, - подтвердил ему Макси-Мум.
    - А Россия отсюда далеко?
    - Ох, Русь далеко… - вздохнул Макси-Мум столь тяжко, как будто сам же и был в этом повинен.
    - И что же мне делать теперь? Как до Родины добраться?
    Оба чудика скорбно молчали, понурив головы. Наконец, Мини-Мум пропищал от самой пятки Ивана:
    - А ты дождись нашего хозяина, попеняй ему. Он, може, и отпустит тебя.
    - Да кто же у вас хозяин?
    - Того мы не можем тебе сказать, - покачал головой Мини-Мум.
    - А куда он от вас делся?
    - И того не можем сказать.
    - А когда он вернется?
    - И того не можем тебе сказать.
    - Тьфу ты! – осерчал Иван. – Вот и поговори с вами…
    Он помолчал, хмурясь и сердясь, а потом придумал новый вопрос:
     - Скажите хоть, подолгу ли вы обычно ждете своего хозяина?
     - Когда по три недели, а когда и по три месяца, - проговорился Макси-Мум и тут же, скорчив испуганную рожицу, засунул кулак себе в рот.
      - Ничего себе! – ахнул Иван. – И я должен проторчать здесь всё это время?
     Великан лишь покивал ему, тараща глаза.
     - И без него – никак отсюда не выйти? – спросил Иван уже излишне, но еще на что-то надеясь.
     - Ни, ни, пан, - подтвердили оба слуги. – Деревья пана никуда не пустят.
     - Да твою ж мать!.. – сердито простонал Иван и хотел даже швырнуть в неповинных прислужников мечом, но удержался. – А вы так и будете тут маячить передо мною постоянно? – спросил он вместо этого.
      - Отчего ж? – возразил Макси-Мум. – Ты скажи «Делу конец – двое в ларец» - и мы скроемся.
      - Обождите. А ежели я снова есть захочу?
      - Позови нас тогда.
      - Угу, - кивнул Иван. – Тогда последнее. Ребята, ответьте – туалет у вас далеко?
      - Незнаемо пан молвит, - пожали плечами великан и малыш.
      - Ну, что ж вы за народ-то такой?!. – Иван был на грани срыва. – Ну, нужду где здесь можно справить? Пописать, блин!..
      - А-а! – додумался вдруг Мини-Мум, быстро-быстро скрылся за дверью опочивальни и в мгновение ока доставил прямо под нос Ивану знакомый ему ночной горшок.
    - И это всё? – поинтересовался Иван, осовело глядя на посудину.
    - А что пан еще хотел? – моргнул Мини-Мум.
    - Да, в общем, ничего, - пробормотал Иван. – Только куда потом из этого горшка выбрасывать?
    - В окно выливай, - просто ответил Мини-Мум
    Иван поморщился – ничего себе, просвещенная Европа! Удобств этот самый и есть – мини-мум… да уж, ничего не попишешь. Семнадцатый век – не двадцать первый.
    - Ладно, вы свободны, братцы, - сдобрился Иван и произнес: - Делу конец – двое в ларец.
     Разномерные прислужники тотчас исчезли. Когда и успели крышку ларца открыть и закрыть?
     Кощеев не спеша опять подошел к двери, что вела наружу. Приложился к ней ухом. На дворе по-прежнему свистел ветер, и ходячие деревья, наверно, всё так же завывали, размахивая ветвями и чего-то прося. Чего им надо? Попытаться спросить и разобрать ответ? Потянул дверь на себя – не открывается. А, ну, раньше же они наружу, наверно, распахивались. Иван толкнул дверь. Никакого результата. Заперто? Эти двое братцев-хватцев меня тут замуровали?
    - А ну, двое из ларца, непохожие с лица!
    Мини-Мум и Макси-Мум сейчас же снова выросли перед ним, как из-под земли.
    - Слухаем тебя, пан гость!
    - Как же, братцы, я на свежий воздух выходить стану? – спросил их Иван без предисловий.
     Те хором покрутили головами – «Никак!»
     - Вы поспособствовали?
     - Ни, не мы. Охранная магия. Всех впускае – никого не выпускае.
     - Ладно, не вешайте мне лапшу на уши.
     - А если б пан выйде на двор до прихода хозяина, ходячие дерева растопче пана, - заметил доброхот-Мини-Мум.
     Иван обреченно махнул рукой – что с вами делать, полезайте в ларец. В ловушке я, так в ловушке!
   
     Глава третья

     - Врать не буду, Семёныч, а на один-то бой меня еще вполне хватит, - уверял собутыльника Матвей Петрович Кощеев.
     - Ты, Петрович, у нас вообще загадка, - отвечал ему сосед. – Пьешь, как верблюд, дымишь, как паровозная труба, а ничего тебе не делается. Откуда столько здоровья?
     Матвей Петрович не сводил остекленелых красных своих глаз с наполовину пустого граненого стакана с водкой.
     - Думаешь, я брешу? – волновался старший Кощеев, вкрапляя в свой спич матерные обороты. – А  я правду говорю. На один бой я еще, точно, сгожусь.
     Тут же за кухонным столом сидел с ними, повесив нос, и Григорий (оба мужика, конечно, принимали его за Иванушку). В этом месте он не преминул ввернуть своё замечание:
     - А на какой бой-то ты сгодишься, батя?
     - На какой? – переспросил батя несколько рассеянно. – А вот на тот, какой будет, если народ в топоры пойдет. Если революцию устроят.
    - Ну-ну, - кивнул скептически лже-Иван. – Это всё, ежели и будет, то в больших столицах, а никак не в нашей захолустной дыре…
    - Ты не смейся, - рыкнул негромко Матвей Петрович. – Я серьезно. Я и нож еще кинуть могу шагов на десять, и из «Калаша» стреляю, и из винтореза…
     - А как насчет меча? – спросил лже-Иван.
     - Какого меча?
     - Такого, какие в древности были.
     - Их до лешего  много было разных, - еще пуще заволновался отец. – И на черта мне сдался меч в наше время?
     - А всё-таки? – подмигнул лже-Иван.
     - Ты… - (Матвей Петрович икнул), - знаешь, сколько весил этот самый древнерусский меч?
      Григорий ничего не ответил, но разгоряченный батя немедленно выдал ответ сам:
      - От пяти до семи килограммов. Пока его подымешь, тебя сто раз убьют. Правда, я-то в молодости двухпудовой гирей крестился.
     - Ого!.. – уважительно крякнул Семеныч.
     - А полегче мечей, что ли, не было? – наивно спросил Григорий.
     - Почему? Были. По полтора-два килограмма. Это короткие, - ответил мудрый отец. – Тоже не подарок, честно скажу.
     - У меня две гантели – каждая по два кэгэ, - молвил лже-Иван, неизвестно, к чему.
     - Какие вы оба умные! – оценил Семёныч. – Для меня вся эта древность – тёмный лес. А ты вот знаешь, Петрович, что сегодня – родительская суббота?
     - Это чё такое? – спросил старший Кощеев надменно.
     Сосед-собутыльник растолковал ему, что это такой день, когда православным следует посещать могилы своих предков, поминать их на кладбищах.
     - Я уже сегодня таким образом навестил своих покойных деда, бабушку и отца, - подытожил Семёныч. – А у тебя, Петрович, там ведь мать похоронена. Шел бы, и тоже выполнил свой православный долг?
     - А оно ей надо? – прищурил  левый глаз Матвей Петрович. – Ведь всё село знает, что я в Бога не верю. А верю в ток…
    И старший Кощеев начал свою обычную тираду о том, что убедиться в существовании Бога очень трудно, если вообще возможно, а вот, если у тебя, скажем, электрический ток пропал – это сразу заметно. И крайне неприятно. Тирада была густо пересыпана, как обычными простонародными, так и матерными словесами.
    Лже-Ивану надоело глядеть на двух «поддатых» мужиков. Он вылез из-за стола, как говорится, несолоно хлебавши, и стал пробираться в свою комнату.
    Прозрачная Тоска, опять похожая на Любу Ершову, сидела на его (или настоящего Ивана?) кровати, как бы одетая в красивый открытый купальник и пошевеливала стройными ножками. Вылитая Люба, только прозрачная и бледная до синевы.
     Вспомнив про настоящую Любу, Григорий метнулся к ноутбуку и включил его.
     - На что тебе она? – спросила Тоска, прочтя его мысли и придав своему голосу детскую серебристость. – Я же у тебя есть – которая может превратиться, хоть в Клавдию Шиффер, хоть в Памелу Андерсон.
     - Тебе не понять, - отмахнулся Григорий.
     Но Люба была  на работе до вечера, и ему пришлось поскучать.
     Мужики в кухне все бормотали что-то за обеденным столом, то громче, то тише. Наконец, когда опасливый Григорий уже подумывал, как бы Семёныч не остался ночевать у них, сосед, пошатываясь, отправился до дому, а Матвей Петрович заглянул к лже-Ивану.
     - По-жрать, так не-чего, - проговорил «подогретый» отец по слогам. – Да-вай по-лтин-ник, схо-жу за пель-менями.
      - Не ходи никуда, - посоветовал ему мнимый сын. – Ты в таком виде, чего доброго, с крыльца свалишься.
    - Таак, - отец нахмурил брови. – Полтинник зажал?
    - Тебя жалею, - возразил лже-Иван. – Ляг, отоспись уже.
    - Ладно, займу я полтинник, - прокряхтел Матвей Петрович мрачно. – И тогда уж точно напьюсь вдрабадан.
    - Будто ты сейчас трезвый, - лже-Иван передернул плечами.
    Отец нервно хлопнул дверью его комнаты, а затем еще громче – входной дверью. 
    В эту минуту ноутбук щелкнул, и Григорий получил долгожданное сообщение от Любы.
     «Здравствуй, Ваня. С родительской субботой тебя, - гласило сообщение. – Чем занимаешься?».
     «Здравствуй, Люба. Да ерундой страдаю, - честно ответил псевдо-Иван. – Один дома сижу. Скучно».
     «А мне скучать некогда, - поделилась Люба. – Я сейчас побегу на ручей полоскать бельё. Потом буду ужин готовить, потом – продолжать писать картину».
     «Здорово! - одобрил лже-Иван. И сейчас же застрочил запретное. – А как ты после вчерашнего?»
     «После чего?» - не поняла Люба.
     «После секса по телефону», - начертал бессовестный астральный человек.
     «Ах, это? Ну, мне наше вчерашнее общение показалось немножко смешным, не обижайся. Это всё ребячество какое-то».
     «Ты находишь?» – огорчился  лже-Иван.
     «Да, - подтвердила Люба. – Ванечка, мне очень жаль, что у тебя теперь нет подружки. Ты просто не знаешь, куда излить энергию. И страдаешь ерундой, как сам же и выражаешься».
     «А мне вчера очень понравилось, - распалялся мелкий бес. – И фотографии твои такие классные. Так и заснул, разглядывая их».
    «По-твоему, я красивая? (смущенный смайлик)».
    «Даже очень! – лже-Иван «терял берега» всё больше с каждой минутой. – У тебя и фигурка! И ножки…»
    «Ваня, тебе просто необходимо быть в кого-то влюбленным, понимаешь? – сообразила Люба. – И чтобы любовь была взаимная. У тебя весь организм этого требует».
     Пока лже-Иван думал, что написать еще, Люба прислала следующее:
     «У твоей Насти очень стройная фигурка и красивые ножки, между прочим».
     «Эх, Люба! – вздохнул астральный человек. – Да, видно, не в ножках счастье».
     «А мои ножки тебя радуют, - написала  Люба, добавив смеющийся смайлик. – Где же логика?»
     Ответа лже-Иван не нашел.
     Тут к нему Пришел Гоша Лапников – принес диск с «крутым» боевиком, который, впрочем, лже-Ивану не понравился. В разговоре Гоша ввернул следующее:
     - Машка мне звонила. Говорит, будущим летом приедет сюда, повидаться с родными. И еще погостит у Эльвиры несколько дней.
    - Это хорошо, - пробурчал лже-Иван. – Ну и что?
    - Элька же не так далеко от вас живет, - заметил Гоша. – Я тебя свожу туда на коляске, и мы их «пришпилим». Ты – Машку, а я – Эльку. Как тебе идейка?
    - Ловко, - ухмыльнулся лже-Иван. – Ладно, у Эльки мужа нет. А Машкин муж мне потом навешает пенделей.
   - Иван Матвеевич, муж – не стенка, его подвинуть можно, - молвил Гоша. – Ладно, я ведь шучу.
    Гоша еще осведомился, где Матвей Петрович, и не получив внятного ответа, ушел домой.
   Потом лже-Иван смотрел по телевизору всё подряд без разбора, занимался еще какой-то ерундой, отчаянно скучая.  Включив ноутбук после семи часов вечера, он обнаружил, к вящей своей радости, еще одно послание от Любы Ершовой:
    «Но если хочешь, Ваня, я сегодня опять позвоню тебе на ночь».
    «Конечно, хочу», - обрадовался астральный человек. И, так как Люба сейчас была не в сети, он отправился ужинать. Тут, кстати, лже-Иван заметил, что за окном вовсю темнеет, а отца до сих пор нет. Разогревать ужин пришлось самостоятельно.
    Впрочем, Тоска и за ужином составила ему компанию. На этот раз она была похожа отчего-то на Евдокию Петровну.
    - Представляешь, что будет, - подзуживала его Тоска, сама не евши, и ему мешая поглощать еду, - если мама вот-вот позвонит и спросит, где батя? А он, может, и не ночует-то дома…
    Лже-Ивана запокалывал нехороший адреналин.
    Пока астральный человек бодрствовал, Матвей Петрович так и не изволил вернуться. Но лже-Ивану позвонила не мама и не Люба Ершова. Уже совсем ночью его хватилась Маша.
    - Ваня, - молвила она сквозь треск небывалых, потусторонних помех. – Ты меня любишь?
    - Конечно, люблю! – соврал лже-Иван, которого она принимала за настоящего, вопреки всему.
    - А я пьяная… - печально призналась Маша.
    - Ну и что? Все равно, люблю! – воскликнул он.
    - Ваня, ты такой хороший… Просто офигеть! – прослезилась Маша. – А я – плохая…

* * *
     Матвей Петрович шел по дороге, постепенно выбираясь за пределы райцентра. Темнело. Он держал путь на кладбище. В нем пробудилось желание навестить могилу матери – раз уж на дворе была родительская суббота. Во внутреннем кармане куртки Матвея Петровича булькала недопитая литровка «Трех топориков». Самого его заметно «штормило», но шел он решительно.
    Дойдя до места назначения, старший Кощеев без труда отыскал могилку своей матери, вошел в  оградку, сел к столику, водрузив на него литровку, торопливо хлебнул немного «зелья» из горлышка и масляно уставился на портрет родительницы.
     - Ну, шо, бабушка? – спросил он грустно. – Всё спишь тут?
     Ответа, естественно, не последовало.
     - Тебе хорошо тут, под соснами, - продолжал рассуждать Матвей Петрович. – Спи-отдыхай. А у меня жизнь, бабушка – сплошной дурдом. То не так, это не эдак - (он хлебнул еще). – Евдокия  совсем жить не дает. Не так сказал, не то сделал, не туда ступил!.. Друзей с порога гонит. Стакан дома пропустить – нельзя! Разве это жизнь? Скажи, бабушка?..
     Седая женщина с приятным, одухотворенным лицом взирала с портрета на сына строго.
     - Нынче, говорят, родительская суббота какая-то, - продолжал бормотать он. – Получается, вы тут, на кладбищах, ждете родственников в гости. Так?
     Ответом была тишина.
     - И на что это вам? – спросил Матвей Петрович. – Мы приходим, а вам из-под земли нас не видно, не слышно… Абсолютно по барабану, здесь мы, или где…
    По мере того, как сгущались промозглые сумерки, ему казалось, что глаза на портрете матери начинают посверкивать, словно живые. А с каждым новым прикладыванием к бутылке Матвей Петрович всё отчетливее слышал вокруг себя какие-то, не то шорохи, не то шепотки.
    - Слышшш-шшшно… Нам слышшш-шшно, - прошептал кто-то.
    Старший Кощеев поспешно огляделся – не появился ли кто рядом с ним, не затаился ли где-то поблизости, в кустах? Нет, никого живого здесь не было. Только могилы и сосновый лес вокруг. Может, змея? Он с опаской посмотрел себе под ноги, под столик… Нет, не видать змей. Хотя и могла гадюка приползти из лесу. Ну, да Матвей бы Петрович, конечно, её заметил. Да и не прокусит сапоги. Короче, фигня.
     Он отхлебнул еще портвешка и спросил так просто:
    - Кто тут меня слышит?
    - Я слышшш-шу, - был шелестящий ответ. – Слышшш-шшшу и вижжж-жу вссс-ссюду, куда бы тебя ни понессс-ссло, где бы ты ни шшшаталсссся, ссссынок…
    Матвей Петрович сконцентрировал свой бродящий взгляд на портрете. Свет, лившийся из глаз матери, ощущался всё явственнее, согревал его. Или это «три топорика» грели изнутри?
    - Бабушка! Это ты, что ли, говоришь? Взаправду? – прорычал он, булькая слюной в горле.
     - Конешшш-шшно, - шептал кто-то. – Но бабушшшш –шшшка я – для Иванушшш-шки. А для тебя, Матюшшш-шша…
     - А, Ванька-то? – Матвей Петрович тепло улыбнулся. – Да, он как побывает на кладбище, так всё рассказывает, о чем с тобой поговорил, что ты ему, якобы посоветовала. Ну, сочиняет, конечно. Пустомеля хренов.
    - Отвлекаешшш-шшшься, Матюшшш-шша. Скажжжж-жжжи, кто жжже я тебе. Не мама ли?
    - Мама-мама… - мыкнул Матвей Петрович и хлебнул еще. – Бабушка, одумайся. Мне шестой десяток. Что я – до сих пор всё мамать должен?
    - Когда жжже ты меня в последний раз мамой назззз-зывал? – допытывался шепот. – Всс-помни.
    - Да я уж и не припомню, - повесил голову Матвей Петрович. – В детстве, что ли?
     - В писссьмахххх из армии, - уточнил шепот. – И позжжже горазззз-зздо – изззз-редка, есссли денежжжж-жжек на шшшкалик выпрашшш-шшивал…
     - Бабушка, и ты – туда же? – вмиг осерчал Матвей Петрович. – Нафиг я тут сижу?! Я сейчас встану и уйду!
     - Не уйдешшш-шь, пока пойло не прикончишшшь, - призрачный шепот тяжко вздохнул. – Эх, Матюшшш-шша! Ты всегда боялся показатьссс-ся кому-то маменькиным ссссынком. Так жжже, как теперь страшишшшься ссстаросссти…
    - Ну, все! Достала, старуха! – рявкнул в голос сердитый Матвей Петрович. Он рывком встал на дрожащие от алкоголя ноги, попытался шагнуть за оградку, да не сумел – шлепнулся рядом с надгробием. Поерзал ногами и руками на манер ящерицы, но толку от этих движений, разумеется, не прибыло. Он беспомощно лежал на холодной земле и вынужден был слушать материнское ворчание.
     - Равнодушшшш-шшный ты у меня, Матюшшш-шенька, - чуть слышно говорила мать. – И прежжж-жде всссс-сего – к сссебе же ссссамому и к сссвоим близзз-зззким. Дуне-то твоей в Питере операцц-сссию сложжж-жжную назначччч-чили.
    - Знаю, - пробормотал Матвей Петрович, шевеля ногами. – А помочь-то ей чем могу? Потому и глушу портвейн.
    - Да не потому, - возразила ему мать. – А просссто хочччешшшшь – и глушш-шшишь. А ещщщё не ведаешшшь ты, где сссссейчассс твой ссссын Ваня, и шшшшто ссс ним происссходит.
     - А где он может быть? Или ест, или спать уж лёг, или сидит за своим тарантасом (Матвей Петрович имел в виду компьютер). – Сутками за ним сидеть готов. Раздолбай…
     - Это ты так думаешшшь. А на самом деле он ушшшел в прошлое, сссражаться с Кощеем Бессмертным.
    - Чего? – возмутился лежащий Матвей Петрович, широко зевнув. – Ну, мать-перемать, что только не услышиться пьяному-то. Может, и права Дунька – надо завязывать с этим сраным пойлом… Эхх-х…
    - Трудно там Ванечке нашему, - продолжала заботливая родительница. – Ему помощь нужна. Твоя, между прочим.

    Но Матвея Петровича непреодолимо клонило в сон, и вскоре мир погас в его глазах, и в одурманенном сознании закружились яркие цветные круги. Слух доброго пьяницы наполнила таинственная и красивая музыка. И его куда-то повлекло-понесло…   

* * *

     - Эй, мужик! Ты живой, аль помер?
     Насквозь продрогший, вымокший Матвей Петрович сбросил с себя путы тяжелого алкогольного сна лишь оттого, что чья-то кривая и сильная не то рука, не то – лапа настойчиво трясла его за плечо.
     - Вставай, мужик, - харизматично хрипел кто-то.
     - Что ты пристал, дядя? - через силу загнусавил Матвей Петрович. – Я отдохнуть лёг. Башку, понимаешь, обнесло. Нынче часто магнитные бури.
    - Да хрена ли ты мне паришь, мужик? – хрипел незнакомец. – От тебя сивухой за версту несет.
     Сквозь рассеивающийся красно-розовый туман в глазах Матвей Петрович разглядел жуткую, кривую, землистую харю прохожего. Человек – не человек, а как старое, покореженное деревцо с сучком вместо носа.
     - Растак твою мать, дядя! Ты бы в баню сходил да побрился, что ли… - буркнул старший Кощеев, немного смятенный таким видом.
    - Сам знаю, что мне делать, - ответил неряшливый незнакомец. – А ты заблудился, вроде?
     - Ещё какую глупость скажешь? – ощерился Матвей Петрович. – Чтобы я да в родном селе, в трех домах заблудился!
     - Нет здесь никаких домов, - возразил незнакомец, - окромя редких избушек. Лес густой кругом.
     - Не смеши меня, мужик! – Матвей Петрович засмеялся и закашлялся, брызжа слюной. – Какой же это лес – три елки да две березы! Весь лес из нашего района власти давно повывезли. Пеньки одни остались да гнилье. А на Дальнем Востоке, вон, тайга ежегодно гектарами выгорает – а её никто не рубит. Как же! Нельзя… (Старший Кощеев сдобрил тираду крепким словцом).
    Собеседник то ли не понял значения всего сказанного, то ли был к этом совсем равнодушен. Он только спросил:
     - Тебе, может, опохмелиться надо?
     - Чего? – в мутных глазах Матвея Петровича впервые мелькнул хоть какой-то интерес.
    - Выпить хочешь? – уточнил вопрос незнакомец, извлекая из недр своей одежи небольшую фляжку.
     - Да у меня тут где-то своё было, - Матвей Петрович сосредоточенно зашарил вкруг себя, но нащупал только пустую бутылку. – Мать-перемать, кажись, всё пролилось!.. Ладно, дядя, давай, из твоей хлебну.
    Он собрался с силами, заметно шатаясь, встал кое-как на ноги, сделал глоток из фляжки и смотрел на незнакомца благодарно.
    - Пошли ко мне? – предложил незнакомец. – Отлежишься, поправишься. Потом к твоему жилью выведу.
    - Пошли, конечно, - охотно согласился старший Кощеев. – Ты далеко живешь-то? 
    - Да тут же, в лесу. Близенько.
    - В лесу?..
    - А что ты удивляешься?
    - А зовут тебя как? – спросил Матвей Петрович.
    - Да Леший, - ответил незнакомец, от которого, к слову сказать, тоже заметно попахивало хмельным.
    - Лёха? А как твоя фамилия?
    - Сказано тебе – Леший! – человек, похожий на дерево, немного загорячился. – Я лесами заправляю.
    - Лесник, что ли? – опять не понял Матвей Петрович.
    - Сам ты лесник! Леший я… Ну, будет хрень нести. Пошли, что ли?
    Два прожженных пьяницы, пошатываясь, придерживаясь друг за друга и прихрамывая один на левую, а другой – на правую ногу, побрели вместе в ведомом только им направлении.
     Впрочем, Матвей Петрович еще и не догадывался, где оказался, и куда его приведут эти тёмные лесные тропинки.

       Глава четвертая 

      Десять шагов вперед – столько же назад, от одной стены комнаты до другой. Надоест ходить вдоль – ходи поперек. Это уже по пять шагов. Надоест ходить вообще – лежи на кровати. Но не залеживайся – резвы ножки ослабнут. Да не такие они и резвые…
     Захочешь поесть-попить – вызывай Двоих из ларца. Надо чем-то занять голову – читай старинные фолианты. Их в этом странном замке, на полках и в сундуках порядочное количество, но языки, на каких они изданы, очень сложны. Древнерусский, польский, чешский, испанский, итальянский…
     Задолбает копаться в тёмных грамотах, силясь их понять – что ж, можно просто лежать, заложив руки за голову, на перине и вспоминать, как раньше в жизни было всё хорошо, как теперь стало всё плохо.
     Да, многое здесь – как дома. Только намного хуже и скучнее.
     Так размышлял Иван Кощеев, бродя по неведомому замку туда и сюда. Сгущался всего только первый вечер его заточения, а он уже почувствовал, каково оно.
      Мне нельзя на волю – не имею права.
      Можно лишь – от двери до стены.
      Мне нельзя налево и нельзя направо.
      Можно только неба клок, можно только сны –
задумчиво пропел Ивану Высоцкий, когда наш странствующий рыцарь включил свой многострадальный телефон. Да, как всегда, в самую точку попал… А что это, гаджет мой – сколько уже дней без подзарядки, а батарейка до сих пор целая? Ну, да колдовство – есть колдовство. Вот, кстати, можно в телефоне хоть в тетрис поиграть. Или в «змейку».
      Скука от этого меньше не становится. Два чудика из ларца, хоть и кормят вкусно, и говорливы – правда, перевирают русские слова – похоже, кроме своего ларца ничего в жизни не видали. Лишь в еде толк понимают. О чём с ними говорить? О котлетах с кашей?
     А что мешает лечь и заснуть? Ведь во сне-то и время быстрее пойдет.
     Иван расположился на кровати, не раздеваясь. Кто знает, может, ночью настигнет какая-нибудь тревога; придется срочно вскакивать, куда-то бежать.
     Сон не шел к нему, хоть кругом всё было тихо и очень темно. Ну не спалось, да и всё.
     «Не боюсь же я, что кто-нибудь придет ночью меня убивать? – подумал Иван. – А может, вправду, боюсь? Или просто, лег не по фэн-шую?
     Он переложил подушку на противоположный край кровати, перелег – так и в самом деле, комфортнее. Как дома. Быстро задремал – словно провалился в сон без сновидений. 
    Иван вынырнул из мрака сна, когда за окнами уже светало. Еще до того, как открыл глаза, почувствовал, что постель стала какой-то излишне мягкой и неудобной. Немного разобравшись в обстановке, он с ужасом понял, что находится вовсе не в кровати, на перине. Некая тёмная сила снова запихнула его на тот самый гамак, подвешенный на ремнях к потолку, в каковом гамаке Иван болтался и вчера, с утра до обеда.
    Ой-ё!.. – была его первая мысль.
    Это что же – опять падать с этой фигни, шлепнуться на жестки доски? – спросила вторая мысль. И вариантов ответа на этот вопрос было не так уж много. Прямо скажем, вопрос походил на риторический.
    Но как я опять здесь оказался? – спросил себя Иван. Вот этот вопрос, судя по всему, имел массу ответов, но все они были покрыты непроглядным туманом.
    Тишина вокруг была нерушимой. Если вчера из-за стены слышались голоса, то сегодня замок казался совершенно необитаемым.
    Эх, был бы тут рядом хоть кто-то живой, да хотя бы говорящий – и спрыгнуть было б не так страшно… Чего ж я, дурик, снова до такой степени всё усложняю? Вчера ведь спрыгнул – и совсем не ушибся.
    Постой, прекращай тупить! – сказал он себе. Ведь есть же тут кто-то живой. Даже и не один.
    - Эй, Двое из ларца, непохожие с лица! – позвал Иван спокойным голосом.
    Никто не появился на его зов, никто ничего не ответил.
    Иван повторил призыв погромче. И еще раз – очень громко. Авось, русский срок – до трех раз…
     Шиш с маслом!.. Или просто не слышат из своего герметичного саркофага, или их моль поела. Умотали куда-то.
     Ждал он помощи в этот раз тоже довольно долго. Не дождавшись, однако, понял, что прыгнуть придется. Ну-ка, вниз животом – может, как кот на лапы встану?
     Бряк!
     Уй! Правое колено дало себя знать. Твердые здесь доски настелены. Дубовые.
      А ну и что? Как видим, потери опять минимальные. Если вообще есть таковые. А страху-то было! Опять стыдно перед самим собою.
     Дальше Иван решил непременно дознаться, кто совершил с ним это перемещение. Встав на ноги, дошел сначала до кровати, в которой вчера вертелся. Нашел, что она аккуратно застелена роскошным покрывалом. Подушка взбита. Кто-то поухаживал, видно. Но кто?
     Иван заглянул в другую, тоже знакомую ему комнату. Приблизился к волшебному контейнеру, покоившемуся на своем месте. Подумал – а вдруг там никого нет?
     - Эй, Двое из ларца, непохожие с лица!
     Мини-Мум и Макси-Мум сейчас же вытянулись перед ним в две струнки.
     - Цо пану гостю потребно?
     - Парни, вы что – не слышали, как я вас звал недавно? – спросил он.
     Братцы-хватцы покачали головами – ни-ни, издалека пан, видать звал.
     - А зачем вы меня ночью из кровати в гамак перетащили?
     На рожицах обоих волшебных слуг отразилось крайнее недоумение – ни боже наш, мы такого не робили!
     - А кто же надо мною это учинил?! – возмутился Иван.
    Мини-Мум и Макси-Мум синхронно пожали плечами – а кто ж его ведает?
    - Тута много кто може, - высказал своё соображение Мини-Мум.
    - То есть, в замке есть еще существа, кроме вас?
    Оба чудика коротко кивнули.
    - Много? – обеспокоился Иван.
    - Та богато, - пробасил Макси-Мум.
    - Что-то я пока никого, кроме вас не встречал, - заметил Иван.
    - Да пан мало бачил, - ответил Макси-Мум. – Два зала всего и обачил. Трусит пан, ведомо.
     - Ничего я не трушу, - обиделся Иван. – Я страх свой дома оставил.
     Макси-Мум на это снова пожал плечами.
     - Ладно, - сказал Иван. – Можете убираться обратно, в ларец.
     - А цо, пан завтракать не стане? – пропищал Мини-Мум.
     - Ах, да, - Иван совсем позабыл про еду, хоть в животе у него бурчало, и с благодарностью взглянул на человечка. – Ну, ребята, доставьте мне чаю да хлеба с паштетом. Поем привычно, как дома.
    В ответ оба чудика только замотали непонимающе головами – не ведаем, цо тако – чай, паштет?..
     - Как – не знаете?.. – Иван сначала тоже растерялся. – Ах ты, у вас же семнадцатый век, да? Неизвестны еще такая еда и напиток? Ну, тогда принесите какого-нибудь питья не хмельного, сосисок и хлеба, опять же.
     Оба слуги – назло, что ли, поганцы?! – сызнова дружно закрутили головами – якие цо сосиски?
     - Что? И сосисок еще не придумали? – закручинился Иван. – Ну, весело у вас – прямо, спасу нет!.. Добро же. Хоть какого-нибудь мяса принесите, чтоб поесть поплотнее.
     Чудики покивали и сейчас же натащили таких вкусных старо-прежних кушаний, что кормили даже одним запахом. А напитки к ним опять-таки оказались сплошь алкогольными – вино, водка, пиво, стоялые меды…
     - Согрешу я с вами!.. – возопил Иван. – Дайте попить простой воды!
     - Вода – вовсе не полезно, - заметил Макси-Мум. – Воду пьют одне нищие да звери. Пей, пан вино. Вкуснее и здоровее.
     Еле удалось вымолить у них простого, но приятного грушевого компота. На этом завтрак успешно завершился.
     Отправив услужливых существ обратно, в ларец, Иван прилег, было, снова на кровать, в которой засыпал вчера. Надо было как-то решаться обследовать замок далее. Пока что Иван с интересом разглядывал деревянные стены, сплошь изукрашенные иконами, гобеленами и просто картинами мастеров разных стран. Кое-где на стенах висело холодное оружие – сабли, ятаганы, мечи всяческих конфигураций…
     Кто же хозяин в этом замке? Вельможа? Рыцарь? Но точно, вояка какой-то. Может, колдун, не хуже Кощея. Брррррр!..
     Тут Иван вдруг вспомнил, что у него самого ведь тоже есть меч. И что, когда он вчера ложился, то клал клинок на кровать подле себя. Поискал рукой справа, слева – меча не было. Да ведь, и правда, его не было уже когда Иван вот сейчас прилег. Куда ж он делся? Иван поспешно сходил туда, где был пресловутый гамак, осмотрел всю комнату – нет меча.
     Щемящее чувство потери заставило его броситься в другие залы, панически осматриваться искать. Разного оружия на стенах и специальных подставках было навалом. Встречались даже богато отделанные  ружья очень старой конструкции и пиратские пистолеты. Но того клинка не было видно нигде. Сразу же явилась догадка, что меч попятил тот же, кто и транспортировал Ивана из кровати в гамак.
     В каждом зале возле стен, напротив друг друга располагалось по два красивых, блестящих стальных рыцаря с тяжелыми копьями в руках, со щитами, поставленными наземь и с опущенными забралами шлемов. Опасливо постучав по ним костяшкой пальца, Иван убедился, что всё это – пустые  доспехи.
     В четвертом по счету зале Иван увидел прикованный к стене цепями человеческий скелет.
     Оп-а, похоже, еще один «пан-гость», предшественник Ивана. Погостил паренек…
     Череп скелета, расхристанного по стене хранил дружескую улыбку, глядя на нового узника провалами глазниц. Ноги скелета не доставали до пола меньше полуметра. Справа от скелета, у самого черепа, висел на гвозде большой, красивый ключ из красной меди. За стеной с висельником начинались ступеньки, уводившие куда-то вниз, в темноту.
    Вид начисто обглоданных временем костей бодрости Ивану, естественно, не прибавил. Ему вдруг жутко захотелось вырваться отсюда немедленно, куда угодно, хоть провалиться еще раз сквозь землю… а лучше всего, конечно – домой, к родителям, к компьютерам… к работе… да что ж это такое, в конце концов? Я ж не сюда шел вовсе, и не затем, чтобы торчать, неведомо где взаперти, неделями, месяцами… аааа!..
     Подзабытая уже паника опять накатила на него. И была она злее, чем обычный ступор от страха падения. Заметавшись туда-сюда, Иван очутился еще в одном зале. В нем была вторая кровать с периной, а напротив неё – высокая, широкая продолговатая керамическая емкость. Что это – унитаз, в конце концов? А, нет – похоже, ванна. Впрочем, Иван думал сейчас совсем не о таких мелочах
     - Да есть здесь хоть кто-нибудь ещё?! – заорал он как-то сипло. Свой же собственный голос показался Ивану жалким и смешным.
     Тем не менее, ответ он получил.
     - А цо тебе надо? – спросил кто-то хрипло. И сейчас же, будто материализовавшись из пустоты, в зале появился рыжебородый карлик, ростом Ивану чуть выше пояса (притом, что наш герой и сам был весьма приземист). Карлик был лохмат, гол до пупа, бос и одет лишь в серые холщовые штаны.
     - Здравствуйте, - молвил ему Иван, немного опять растерявшись. – Вы хозяин этого замка?
    - Ни! – рыжий карлик аж вздрогнул. – Який же с меня хозяин! Смотритель я. Так цо пан хочет?
     - Да ничого, - Иван ответил уже и не совсем по-русски, а что-то среднее между украинским и польским. Видимо, начал привыкать. И тут же добавил на родном языке: - Мне бы выяснить, с какой целью меня тут держат и что со мною хотят сделать?
     - То властитель решит, - ответил смотритель.
     - Властитель? А это еще выше хозяина, что ли?
     - Да ни. Это он, хозяин, и есть. Только по нашей молве.
     - Аааа, понял, - сообразил очарованный странник. – А кто же у вас… этот… властитель?
     - Да не можу тебе молвить его имя, - смотритель был смущен. – Прилетит – сам зразумишь всё.
     - А чего властителю от меня надо?
     - Порядок у его такой. Всех впускае – никого не выпускае, - пояснил карлик.
     - Угу, - снова помрачнел наш герой. – Меня Иваном зовут, ежели что.
     - Да знаю я, - махнул рукой рыжий. – А меня зови – Швыль… Ты, кстати, помыться не желаешь? Разит от тебя… як от бродяги.
     Иван, и вправду, сколько дней уже не мылся – сам потерял счет. Но и мысль залезть здесь в ванну его не вдохновляла.
    - Потом-потом, - отмахнулся он. – А можно еще узнать? У меня меч был. Большой такой, красивый. Утром сегодня просыпаюсь – его нет нигде. Ты не брал его?
     - Меч-то? – поднял бровь Швыль. – А вон их, полно по стенам висит. Сымай любой, да на кой тебе они?
     - Мне мой надо, - пожаловался Иван. – Он еще красным светится…
     - Где ж мне знать, куда ты подевал свой скарб? - ответил смотритель равнодушно. – Ну, бывай здрав. Коли цо потрибно – зови Швыля. Приду.
     И карлик вмиг куда-то подевался – будто его и не бывало.
     «Еще один придурок, - решил Иван. – Ах ты, про скелета-то я его не спросил!»
     - Эй, Швыль! – позвал он. – Можно тебя еще на минутку?
     Но, видимо, было нельзя. Потому что Швыль не отозвался.
     Вот и зови их…
     Иван вернулся к висячему скелету. Брррр, да кто ж его заставляет смотреть на такое? Никто. И не будет он смотреть. Просто уйдет в опочивальню, заберется на перину. Ведь, в отличии от родного дома, здесь и  тренироваться никто не заставит. Лежи-полеживай, сколько влезет.
    Если попросить кого-то из чудиков-прислужников убрать отсель эту гадость – они ведь, вестимо, откажутся. Это властитель ихний тут повесил. Ему надо зачем-то. И расспрашивать – зачем этот скелет, да кем он был при жизни – тоже, конечно, бессмысленно.
     Прежде, чем улечься, Иван осмотрел многочисленные книжные полки. Среди многих непонятных иноземных названий мелькнуло золотым тиснением одно до боли знакомое:
     «El ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha».
     Батюшки-светы!.. Дон Кихот, да еще на языке оригинала!
     Читывал Иван Кощеев этот фолиант по-русски, вдоль и поперек исследовал. Но по-испански видел его здесь лишь впервые. И среди многих и многих крайне непонятных томов, что он нашел здесь, труд старика Мигеля притянул внимание Ивана. Свежее издание, в дорогом кожаном переплете, с застежками. Семнадцатый век на дворе. Ламанчский гений только что, видимо, вывел свой труд в люди, а загадочный властитель поспешил подтибрить фолиант непосредственно из Испании. А может, он книгу и легитимно приобрел. Да какая разница? Дон-Кихот на испанском! Вот класс-то!
    Не факт, конечно, что Иван быстро разберет средневековый испанский текст. Но знание перевода ему в этом поможет, а интерес – подстегнет. А ведь интересно, так ли истинно писал дон Мигель, как его у нас переводили?
     Времени девать также некуда. Вот и займет Иван это время таким чтением.
     И он постепенно стал углубляться в толстенную книгу.
     За высокими окнами замка снова стемнело, и в желудке Ивана заурчало, а он сумел осилить лишь около десятка страниц. Так или иначе, а ему удалось выучить сразу много новых испанских слов. Оставшись пока что довольным проделанной (правда, неизвестно, зачем именно нужной) работой, Иван заложил страницу шнурком и отправился просить Двоих из ларца об ужине.
     - Не подскажете, ребята, что там за обглоданный товарищ на цепях висит? – спросил он на всякий случай, кивнув в сторону оной стены.
     - Скелет ключ сторожит… - рассеянно буркнул Макси-Мум и был немедля перебит и заглушен маленьким своим собратом.
    - Не нашего это ума дело, - протараторил более расторопно соображавший Мини-Мум. – Да и не твоего. Жди хозяина и отдыхай, покамест.
      Впрочем, Иван и сам понимал, что вряд ли от них добьется каких-то сведений.
      За окнами стало темно, и в залах замка, будто бы сами собою, зажглись светильники. Иван решил, что их зажигает Швыль, и позвал его. Но Швыль опять не откликнулся. Обманщик? Сам появляется, когда ему это надо? А не он ли, всё-таки меня перенес?..
     Вопросы, вопросы… И когда же будет хоть какой-то внятный ответ?
     На Ивана накатила лень. Делать ему уже ничего не хотелось – только спать. По мере того, как он погружался в дремоту, услужливо гасли и светильники. Наступила полная темнота.
     Во сне Иван видел себя хитроумным идальго, какового демон-искуситель бросает с копьем наперевес на крыло громадной мельницы. И завертело то крыло Ивана, одетого в ржавые латы, подняло высоко-высоко. Сейчас как хряснет оземь! Но крыло не провернулось донизу, как-то странно закачалось вправо-влево, в самой высокой точке. Раздался громкий скрип, и Иван открыл глаза.
    Сон. Да. А отчего же меня, действительно, покачивает туда-сюда, хоть, вроде, лежу спокойно в горизонтальном положении?
    Иван повернул голову вбок. Сердце его что-то почуяло. И точно. Он снова обнаружил себя в том же гамаке, что и прошлым утром, притороченном к высокому потолку на ремни и неспешно покачивающимся.
     Опять спрыгивать?

* * *

    Кощей встревожено переводил взор с Маши на серебряный нож и обратно, на Машу.
     - Скучала ты тут, значит, да? А чтобы не скучать, посмеяться, решила пощекотать остреньким себе вены?
     - Милый мой… - сконфуженно бормотала кощеева невеста.
     - Куда Алёнка-то, коза она этакая, от тебя делась? – продолжал допрос суровый муж.
    Маша путано объяснила, что Алена превратилась в лебедь и улетела по каким-то личным делам.
     - Ладно, - молвил Кощей. – Ну, так что же теперь прикажешь делать с тобою? Затупить в замке все ножи, мечи и кинжалы? Убрать из дому всё, чем можно отравиться? А так же все веревки, простыни и штаны?.. На них ведь ты можешь повеситься?
     Маша сделалась, как водится, от стыда красная, что твоя редиска.
     - Родной, на меня иногда накатывает страх, - промямлила она. – Я боюсь, что вот-вот тебе надоем. И для тебя ведь не составит проблемы сразу найти мне замену. Красивее, здоровее меня… Некурящую, вот, и непьющую…
     Кощей сел на стул обхватил себе голову руками, сгорбился.
     - Как же мне доказать тебе свою любовь? – спросил он то ли Машу, то ли сам себя. – Не оставлять тебя одну ни на минуту? Чаще тешиться с тобой в постели? Дарить тебе злато, каменья драгоценные?..
     - Милый, да ведь ты всегда говоришь, что у тебя не любовь, а эта… как её… жалость, - напомнила Маша.
     Кощей глухо зарычал – ну, разве виноват он, что вот так именуют любовь на Руси в его веке? Маша с пониманием и смирением опустила глаза.
    Кощей тоже смотрел вниз, и тут увидел валявшийся на боку пустой ящик, в котором дотоле Маша держала мышей.
     - Где же твои грызуны? – немедленно задал он вопрос.
     - Убежали. Я решила их отпустить. Что они – сидят взаперти, словно в тюрьме. Как и я в этих стенах. Мышам я, в сущности, тоже не нужна, - Маша вздыхала всё горше.
    - А, понятно, - оживился тут Кощей. – Тебя давят эти стены и одиночество в них. Тебе надо просто чаще быть на свежем воздухе, путешествовать. Испытывать острые чувства. Придумал. После полдника мы с тобой полетаем на ковре-самолете. Почувствуешь ободряющий ветер в лицо, поглядишь на землю грешную с высоты.
    - Я с твоего ковра просто упаду, - расточала уныние Маша.
    - А вот, не упадешь, - возразил Кощей и бодро подмигнул ей.
    В этот миг на полу послышалось тихое шуршание, и серая мышь быстро-быстро подбежала к Маше. Она деловито обнюхала одну Машину ступню и подняла на девушку носик и смешные черные, блестящие точки глаз.
    - Гляди-ка, - засмеялся сказочный злодей. – Один твой питомец сам вернулся. Соскучился по тебе. А говоришь, никому ты не нужна!
     Маша взяла мышку в руку, поднесла к лицу и наконец-то заулыбалась.
    
    




Глава пятая

     Они поднялись по шатким дощатым ступенькам на узенькое крыльцо лесной избушки и вошли в дверь, которая с противным скрипом затворилась за хозяином домика и гостем сама собою. В сенях было темно, хоть глаз выколи и тошнотворно-сладко пахло прелью.
     Пару минут погодя, Матвей Петрович пошарил рукой по бревенчатым стенам тут и там, но, похоже, так и не найдя того, что искал, обратился к хозяину:
     - Лёша, а у тебя выключатель-то где?
     Ответа не последовало.
     - Свет включи; не вижу ни рожна, - попросил Матвей Петрович.
     - Ты с кем там болтаешь, мужик? – проворчал его спаситель, сопя и с трудом стаскивая со своих усталых ног сапоги.
     - С тобой, ё… - небрежно бросил Матвей Петрович, снабдив по привычке ответ беззлобным матерком.
    - И о чем ты меня просил?
    - Свет включи, - повторил Матвей Петрович.
    - Иди вон туда, - хозяин сам приоткрыл перед гостем дверь в жилое помещение. – Там тебе будет свет. Старуха, встречай гостей.
     В низенькой комнате с русской печкой и длинным столом, обрамленным с боков деревянными скамьями, горели на этом столе пара сальных свечей, давая мягкий, тусклый свет. Возле стола стояла худощавая, седая женщина невысокого роста с морщинистым усталым лицом. Заслышав скрип двери, хозяйка подняла глаза на вошедших и уперла руки в бока.
     - Таак, - сказала она гнусаво. – Опять с собутыльничком приперся? И целый пуд грязи притащили?!
    - Не шуми-ка, - посоветовал хозяин, очевидно, своей жене. – Это хороший мужик. Шел по лесу, да упал. Наверно, плохо ему сделалось. Я его подобрал. Пусть у нас поспит, отдохнет…
    - Чем же он хорош? – хозяйка, явно, была рассержена. – Пузырем в кармане?
     - Добра и здоровья хозяевам, - с расстановкой проговорил Матвей Петрович, совсем протрезвевший за время пути. – О-па, вы свечками обходитесь? А лампочку зажечь не судьба?
    - Какую лампочку? – хозяин с хозяйкой удивленно переглянулись. – Нет у нас никакой лампочки, и не слыхали никогда об этакой зверушке.
    - Лёша, ты вообще, в каком веке живешь? – продолжал недоумевать Матвей Петрович.
    - Да не Лёша я, - возразил хозяин. – Не Лёша я, а Леший. Ну, лесовик, понимаешь? Лесом управляю. А это вот – баба моя, лешачиха. Знакомься, Петрович.
     - Я понимаю, что ты лесник, - кивнул старший Кощеев. – Но тебя ведь и зовут как-то?
    - Так Лешим и зовут, - сызнова втолковывал гостю Леший. – А про век ты спрошаешь?.. Старуха, а ну, молви Петровичу, какой ныне год у нас.
    - Семь тыщ сто какой-то от сотворения мира, - ответила хозяйка рассеянно. – Семнадцатый? Аль девятнадцатый?.. Запамятовала я.
    - Хрена себе!.. – подивился, смеясь, Матвей Петрович. – Ну, вы даете шутить, ребята!
     - Вовсе я не шуткую, - сказала Лешачиха серьезно. – Как есть, так и сказываю. Вы обождите малость, я хоть ужин сготовлю. Поедим да спать укладываться станем.
     Леший вытащил из охотничьей сумки и положил на стол двух убитых уток, велел жене сварить их по-быстрому.
     Тем временем Матвей Петрович всё еще недоумевал, то ли в шутку, то ли всерьез, спрашивая – в прошлом он, стало быть, теперь, аль в будущем?
     - Прошлое – прошло, его не воротишь, - заметил Леший. – Каждый новый день можно считать будущим.
    - Так, видишь ли, я когда из дому-то выходил, - возразил Матвей Петрович. – На дворе-то стоял две тыщи девятый год с рождества Христова, вроде… но это не точно. Я поддатый был.
     - Меньше пить надо, - проворчала Лешачиха, ощипывая уток.
     Таким образом, споря и препираясь, они уговорились, что сейчас находятся в тысяча шестьсот семидесятом, плюс-минус сколько то годов, ежели считать от начала Новой эры. Услышав такое, Матвей Петрович истово развеселился и спросил, всё ли в порядке с головушками у хозяев лесной избушки?
    - С утра, вроде, оба здоровы были, - в тон ему, смеясь, ответствовал Леший.
    - Тогда, похоже, я малость того, - сделал шутейный вывод Кощеев-старший.
    Хозяйка подала на стол, и все с аппетитом стали ужинать. За ужином накатили по стакану сладкой настойки, от которой гость пришел в восторг.
    - Мммм, исключительное вино! – заявил он. – Взаправду, какой-то древностью отдает. Плесни-ка ещё?
    Поев, Матвей Петрович заинтересовался ещё больше.
     - Слышь, пещерный житель, ты ведь охотник, да? А с чем же ходят на зверя в вашей-то древности?
     Леший охотно обсказал ему, что на крупного зверя ходит с  рогатиной, а на мелкого да на птицу – с луком.
     - Сейчас уже лет двадцать, аль более, как ружья появились, - добавил хозяин равнодушно. – Я себе тоже это диво завел, да только не люблю его. Лук надежнее, и мороки с ним меньше.
     Матвей Петрович тотчас загорелся неподдельным интересом к охотничьему скарбу лешего,  попросил показать ему оружие. Они проспорили об охоте до такой глубокой ночи, что раздосадованная их шумом хозяйка разогнала их спать чуть ли не метлой. Оба залезли на полати, и еще там переговаривались шепотом, пока не захрапели.
     Утром Матвей Петрович встал ни свет, ни заря, нашел у себя в карманах куртки полпачки вымокших, но подсохших сигарет, вышел из избушки и закурил, присев на чурбак. Леший стоял рядом и с интересом наблюдал, что делает гость.
     - Будешь такие? – охотно предложил новому другу Матвей Петрович, протянув ему пачку.
     Леший ничего не понял.
     - Какие – такие? Что мне с этим делать?
     - Курить, ё… - пояснил ему Кощеев-старший, вновь беззлобно ругнувшись. – Аль ты не куришь?
    Леший стал в свою очередь объяснять, что он-де и вовсе впервые видит эти дымные палочки, и они его немало удивляют.
    - Брось шутить! – Матвей Петрович уже встревожился. – Не ровен час, скажешь, что в вашей древности и никто не курит?
     Леший заворчал, что курят у них – то есть, жгут в специальных сосудах всяческие травы и благовония. А вот эти белые палочки с дымом – неведомое диво на Руси семи тысяч какого-то года от сотворения мира…
    - Приехали… - Матвей Петрович всплеснул руками и окончательно пригорюнился.
     - Куда приехали? Кто приехали? – забеспокоился лесной житель.
     - Пачка-то не резиновая, - Матвей Петрович нервничал всё больше. – А как кончится курево – что со мной дальше будет?
      - Что может быть без этого глупого дыма? – пожал плечами Леший. – Мне так он только глаза ест. А тебе что без него будет?
     - Уши в трубочку свернутся, - сказал Матвей Петрович мрачно.
     Не стал докуривать сигарету, замусолил «бычок» упрятал его в какую-то бумажку. Авось, не затлеет в кармане?
     Лешего той порой беспокоили куда более дельные вопросы, касающиеся именно гостя.
     - Ты как домой-то думаешь ворочаться? – спросил он.
     - А хрен его знает! – Матвея Петровича всё еще крайне удручала перспектива остаться без курева.
      - Из будущего ты, говоришь? – размышлял Леший – Из будущего… тааак… Ну-ка, вспомни, как ты сюда попал? Что сделалось, пред тем, как стрясся твой скачок во времени?
     - А хрен его знает!.. – Матвей Петрович только махал рукой и бранился.
     - Может, ты тут, у нас, в нашем, то бишь, времени не возражаешь остаться?
     - Ну… - Матвей Петрович на миг сменил пластинку и дымно посмотрел на лешего.
     - А жить где станешь? У меня, что ли? – не унимался тот.
     - А мне всё равно, - равнодушно вздохнул Матвей Петрович. – Если пустишь, так у тебя погощу
    - Я сейчас в лес иду, - уведомил его Леший. – Ты со мной, аль как?
    - С тобой. Куда мне еще деваться? Только вот ружья у меня нет, - покучился Матвей Петрович.
    Леший сказал, что ружья он с собой тоже не берет, потому как не любит  его. Вот, из лука стреляет, ежели потребно. А ружьем пользуется лишь тогда, когда прихоть такая на него найдет.
    - Я из лука в последний раз в детстве стрелял, и то – из игрушечного, - недовольно молвил Матвей Петрович. – А ствол-то у тебя шибко славный. Видел – стену украшает! Я такого ружья отродясь и в руках не держивал.
    - Бери его себе, - сдобрился Леший. – Мне оно только плечо тяготит, да и заедает там что-то.
     Сам сходил в избу за ружьем, вынес и вручил его гостю.
     Они снова двинулись вглубь леса.
     Матвей Петрович всё не мог нарадоваться старинному ружью.
     - Кремнёвочка! – восхищался он. – И как сработана, украшена! Это не то, что в наши дни делают – всё на соплях держится, еле живое. Здесь – вековина!
     Только Матвей Петрович не сразу вспомнил, как именно из такого ружья стрелять. Леший взялся ему показать и объяснить.
     - Обожди, - упрямился Кощеев-старший. – Сам дойду. Руки вспомнят.
     Рано или поздно у него получилось выстрелить в ближайшее дерево. Пуля оставила на сосенке яркую царапину. Матвей Петрович довольно цокнул языком, затем поглядел вверх и увидел на ветке этого дерева белку. Обрадовался, что есть, на кого поохотиться, вскинул ствол.
    - В эту белку не стреляй, - Леший остановил его жестом.
    - Чего? – растерялся Матвей Петрович. – Сейчас  же осень, самый сезон. Или у вас весна тут?
     Леший подошел к дереву вплотную; белка быстро сбежала по стволу сосны вниз, забралась лесному хозяину на плечо, ткнулась мордочкой ему в ухо. Леший погладил белку по спине и что-то не то шепнул, не то прострекотал ей. Белка, похоже, ответила ему еле слышным верещанием. Так повторилось несколько раз.
    - Ты с ней разговаривать умеешь? – спросил Матвей Петрович с явным уважением.
     - Угу, - подтвердил Леший. – Она теперь малышей кормит – зачем же её стрелять?
     - Осенью разрешается, - начал было гость, но хозяин перевел разговор на другое.
     - Однако, Петрович, надо что-то с тобой делать. Слушай, у меня тут недалече – верст за пять отсюдова – живет друг, Кощей…
    - Ни хрена себе! – сызнова восхитился гость. – Какие вы тут все… Ты – Леший, кореш твой – Кощей… Может, у вас и Змей-Горыныч есть тут?
    - Есть, - подмигнул Леший. – Только сейчас не о нём…
    - И Бармалей есть? – спросил далее Матвей Петрович, смеясь.
    - Такого не ведаю, - Леший пожал плечами.
    - А у нас бармалеев полно, - продолжал смеяться Матвей Петрович. – Я сам-то – бармалей… Слышь, Лёха? Ты пузырь-то взял с собой?
    Леший дал ему глотнуть из фляжки и продолжал свою мысль:
    - Так вот, мой друг Кощей не так давно завел себе бабёшку. Безногую…
    Матвей Петрович удивленно-заинтересованно приподнял бровь.
    - Ну не может она ходить, - пояснил ему Леший. – Заместо того ездит в какой-то немецкой коляске, что ли… ноги у ея хворые, и спина, опять же. Кощей говорит, будто попятил сию бабёшку из будущего. Она и сама какую-то хрень несет про то, что раньше жила, вроде, на четыреста лет вперед нашего…
    - Так, - сосредоточился Матвей Петрович.
    - Я и подумал, - продолжал Леший. – Если Кощуга её, взаправду, из такой временной дали припёр…
    - Я тебя очень внимательно слушаю, - перебил его гость.
    - Так он, стало быть, может и тебя в твоё время вернуть, ежели душевно его о том попросить, - закончил Леший.
    - Давай сходим, -  согласился Матвей Петрович, впрочем, безо всякого рвения. – Только пять километров – многовато чего-то. У меня ноги-то уж не молодые.
     - Сам-то я мог бы перенестись туда, лишь щелкнув перстами, - изрек Леший. – Но тебя с собою тем манером перенести не сумею. Вот и придется на лытках шкандыбать.
     Они двинулись, было, но едва успели сделать несколько шагов, как высоко в воздухе заметили большой прямоугольный ковер, который бесшумно и довольно быстро летел наперерез им. На ковре сидели, сложив ноги по-турецки, мужчина и женщина. Он обнимал её за плечи и всё время говорил что-то ей на ухо.
    - А вот и они! – обрадовался Леший. – Легки на помине. Ишь, уж летать её учит.
    Он подпрыгнул на месте, хрипло проорал «Эээй!» и помахал рукой.

* * *

   Ворс этого старого, но прекрасно сохранившегося ковра размерами, примерно, два на три метра, оказался удивительно мягким и приятным на ощупь. Даже как будто согревал немного. Маша расположилась посредине ковра, привычно сложив ноги калачом. Кощей сел рядом с ней, обняв её за плечи.
     - Взлетаем, не спеша, - то ли просто пробормотал он, то ли отдал приказ. И ковер плавно оторвался от травы на лужайке перед замком, поднявшись в воздух всего на одну ладонь.
    - Каково? – шепнул Кощей ей на ухо. – Это мы уже в полете…
    - Пока ничего страшного, - ответила Маша.
    Тогда Кощей поднял ковер еще на пару локтей. Воздух словно запузырился под волшебным артефактом.
    - Ощущения такие, будто сижу на водяном матрасе, - поделилась Маша. – Классно.
    Тогда Кощей заставил ковер описать в воздухе круг. Маша почувствовала, как осенний ветер ударяет ей в лицо.
    - Тоже классно, - сказала она, судорожно глотая воздух. – Только дышать трудно.
    - Привыкнешь, - успокоил её Кощей. – Тут главное – перестать бояться упасть.
    Маша заявила, что с Кощеем ей, пожалуй, ничего не страшно.
   Они сделали над лужайкой второй круг, затем третий. И вдруг Маша почувствовала, что руки Кощея уже не держат её. Оглянувшись, она с накатившим вмиг ужасом поняла, что Кощей опять куда-то пропал. А напор ветра таков, что просто сдувает Машу прочь с ковра.
    - Аааа!.. – взвизгнула она. – Упаду сейчас!
    Но почти в тот же миг муж-волшебник возник на ковре снова и нежно обнял её за плечи.
    - Что стряслось-то? – спросил он.
    - Куда ты исчезал? – задала Маша встречный вопрос, нервно передернув плечами.
    - Никуда, - ответил Кощей невозмутимо. – Просто глянул, что происходит в мире невидимок.
    «Блин, а я чуть с ума не сошла от страха», - подумала Маша, но вслух вместо этого сказала следующее:
     - А, я вспомнила, что Ленка однажды так же сделала. Говорила, что невидимок могут видеть только другие невидимки… Кстати, тебя не беспокоит, где сейчас Ленка?
     Теперь уже Кощей пожал плечами.
     - Ничего ей не станется, Ленке. Скоро вернется.
    Маша предложила посмотреть на Елену в волшебное зеркало. И в стекле почему-то отразилась задумчивая лосиха, бредущая по густому лесу.
    - Превращается там вволю, в кого только заблагорассудится, - понял Кощей и зачем-то погрозил дочке в зеркало пальцем.
     Маша вспомнила, что недавно они с Еленой искали с помощью зеркала Ивана-царевича, а видели тоже какого-то лося.
     - Это, наверное, ты его в зверя опять превратил? – спросила она, серьезно глядя на Кощея.
     - Кого? А, я ведь и забыл! Зятя-то? Только его в лося превратил не я, а Лихо Одноглазое. Я просто как раз там был и все сам узрел.
     Тут Маша забеспокоилась – а зачем же его так? И надолго ли это превращение? Хоть не навсегда?
     Кощей в ответ бубнил что-то неопределенное. Было видно, что он не очень-то заботится о зяте. То ли считает, что это пустяки и как-то само разрулится, то ли ему вообще всё равно.
    - Давай-ка сейчас полетим к ним, - предложила Маша. – Узнаем всё на месте. Может, им там трудно, твоя помощь нужна.
     Долго уговаривать его здесь не пришлось, и они полетели на розыски. Полет проходил уже на высоте в добрый десяток локтей, и встречный ветер не сбивал Кощеевой невесте дыхание, не доставлял никаких страхов. Наоборот, она улыбалась.
    Вот уж вершины елей поглядывают на путников из-под ковра, слегка кивая от ветра, будто приветствуя их. А Маше хоть бы что.
    - Видишь, как здорово? – заметил ей Кощей. – Скоро станешь заядлой летуньей.
    - А я читывала в детстве, что у вас бабы-яги тут в ступах как-то летают… - вспомнила Маша.
   - Угу. И на помеле, - добавил муж. – Только Баба-Яга мне более не интересна.
    - Эээй!.. – донеслось до них снизу, и Кощей с Машей увидели лешего, который прыгал и махал им рукой, а рядом с ним стоял незнакомый седовласый мужик, одетый несообразно семнадцатому веку – в теплую куртку цвета хаки, такие же штаны и в резиновые сапоги, а на голове у него была старая кепка, отороченная мехом. Мужик пристально поглядел на летящий ковер и его седоков, но сейчас же подернул свой взгляд дымкой безразличия.
    Кощей снизился и остановил колдовское транспортное средство подле двоих лесных бродяг, прямо в воздухе. Он тепло поздоровался с лешим, спросил, как у того дела, и зачем он Кощея окликал?
    - Вот, знакомься, дружище, - Леший представил Кощею своего спутника. – Это Петрович. Он приперся к нам из будущего, а теперича ему невдомек, как обратно, в свое время воротиться.
     Маша тем временем так и впилась в Петровича глазами – уж больно одежда его была ей знакома. Чем-то веяло от всего облика Петровича далеким и родным, невзирая на то, что дядька был неведом Маше.
     - Та-ак.. – Кощей тоже оглядел пришельца и с готовностью протянул ему руку. – Ну, здорово, борода!
    - От бороды слышу, - ответил Матвей Петрович, хотя никакой растительности, окромя бровей, на лице Кощея не было, и так крепко пожал сказочному злодею длань, что в глазах того промелькнуло невольное уважение.
    - Отвечай ясными словами, - велел Кощей. – Из какого будущего ты к нам прибыл, и зачем?
     Все еще, хоть и не так сильно, как сразу, сжимая руку Кощея и пристально глядя ему в глаза, Матвей Петрович сам спросил:
     - Мужик, а ты в каких войсках служил?
     - Я-то? – Кощей поначалу даже растерялся. – Да в разных. А тебе зачем это?
     - По-нятно, - кивнул Матвей Петрович, со значением икнув, - Во-енная тайна. Ну, про наш полк разведки наземной артиллерии тоже не всем положено знать.
     - Тебя как звать-то? – спросил Кощей.
    - Матвей Петрович Кощеев, ефрейтор, - представился тот со всей возможной солидностью. – А ты кто по званию?
     - По чину, что ли? – по-своему истолковал Кощей. – Я солдатскими чинами не кичусь.
     - Ручища у тебя уж больно крепка, - одобрил Матвей Петрович.
     Пока они так балабонили, Маша окончательно поняла, кого ей напоминает лицо этого старого солдата, и сейчас же вмешалась в их беседу.
     - Извините, а вы случайно не отец Вани Кощеева? – спросила она тихо.
     - Иванушки-то? – Матвей Петрович перевел на неё свои смеющиеся глаза. – Да, есть у меня такой сынуля. Хромой…
     - Не скажете мне, где он сейчас и что с ним? – снова спросила Маша. – Или это тоже военная тайна?
     - Где он может быть-то? – старший Кощеев ухмыльнулся в бороду. – Дома за ко-мпьютером сидит сутками. Как-то я заглянул в этот ко-мпьютер, а там только мужики с батогами бегают… или без батогов. Забыл уже. Короче говоря, хрень…
     - Я так и знала, что он мне всё врет по телефону, - заключила Маша удовлетворенно.
    - А ты-то, ефрейтор, как попал к нам? – снова вмешался Кощей, не желавший терять попусту время.
     Матвей Петрович опять забубнил своё – что мол, хрен  его знает, как, и он вообще сам не очень в курсе, куда это «к нам» и почему он должен был попасть, и всё такое… Чуть не клещами Кощею удалось вытянуть из равнодушного к чудесам старого солдата, что он прибыл из двадцать первого века, а как именно – убей, не вспомнит.
     - Сам переправиться домой сумеешь, или тебя научить? – спросил Кощей.
     - Я никуда не спешу, - ответил Матвей Петрович. – Я еще здесь не всё рассмотрел. Хороший мне сон снится. Даже странно. Обычно с бормотухи вижу армию и погибших друзей. Один раз так саму Смерть уви…
    - Туды-растуды-перетуды! – Кощей начал терять терпение. – Домой захочешь, а меня поблизости не будет. Слушай, запоминай. Обскажу, как в твоё время попасть.
    - Я его к тебе и вел, потому как вспомнил, что ты свою ба… женщину, то есть, из этого будущего приволок, - вставил Леший.
     - Хороший ваш Ваня, только врунишка, - вставила и Маша. – Зачем ему понадобилось меня обманывать – не представляю…
     - Он тебя не обманывает, - обернулся к ней Кощей. – Иван, взаправду, здесь, токмо изрядно далече. Занесла его нелегкая в землю Польскую, в имение Белого Полянина…
     - Чего?! – тут уж Матвей Петрович удивленно вытаращил глаза.
     Все умолкли, и Кощей сумел внятно сообщить, как  Иван Кощеев перенесся в прошлое, как шел воевать с ним – бессмертным царем Нави, как искал вещую птицу Гамаюн, да спутал её со зловредной птицей Сирин, и направил из-за этого свои стопы по неверному пути. И теперь-де Иван попал в заточение. Как оттуда вырвется – неведомо. Известно токмо, что Белый Полянин в гневе зело лют.
    - Как же его спасать? – озадачился Ванин отец. – В этакую-то даль переться пешедралом?
     - А вот, хрен его знает, Петрович, как ты сам выразился, - изрек Кощей назидательно. – Но я твоего сынулю сюда не тащил, и в Польшу не туганил. Дорогу туда тебе указать могу, как обратно, в свой век уйти – тоже обскажу, а о спасении сына уж сам кумекай. Однако, ты не маленький.
     - Помог бы ты им, милый, - попыталась заступиться за семейство Кощеевых Маша.
      - Чуть что, так сразу Кощей! – буркнул сказочный злодей недовольно. – Устал я от увещеваний и мольб о помощи. Да и некогда мне. Свою дочку, вон, доглядеть надо.
      - А какого лиха его, раздолбая, сюда понесло? – всё больше сердился заглазно на сына Матвей Петрович. – Сидел бы, увалень, на кнопки свои там давил – нет ведь, на тебе, ё…
     - Из-за меня, - честно призналась Маша. – Он в меня влюбился, решил из беды спасать. А что меня спасать-то? Мне тут очень хорошо.
     - Все бабы – суки, - ругнулся сызнова Матвей Петрович, сплюнул себе под ноги и взглянул на лешего. – Ну, что, охотник? Пойдешь со мной в Польшу, Ваньку домой вертать? Вдвоем оно, глядишь – и сподручнее?
     - А чего не пойти? – пожал плечами лесной хозяин. – Свои  ноги.
     - Эх, грусть-тоска – сигарет мало, - снова посетовал Матвей Петрович. – Эти выйдут – и новых негде взять – во как…
     - Я могу дать вам сигарет, - сейчас же молвила Маша. – Мы с Леной их много накопировали Удвоителем.
    - Чем? – переспросил Матвей Петрович, но Маша уже протягивала ему самодельную коробочку с сигаретами. Кощеев-старший тут же попробовал одну.
     - Хренотень, а не сигареты, - оценил он. – Слабые очень.
     - Ну, лучше, чем ничего, - заметила Маша.
     - Верно, лучше, - согласился ворчливый мужик. – Ну, спасибо, что ли…
     - Значит, не все бабы – суки? – Маша лукаво подмигнула отцу своего друга.

Глава шестая

     Иван Кощеев осилил главу испанского издания Дон Кихота о приключении с мертвым телом. Сейчас же пошел – окинул взглядом скелет, висевший на стене, охранявший ключ. Ладно, у идальго приключение закончилось лучше прежних. А может, это знак? Ну как я к скелету сунусь? Ведь он же меня не укусит и не ударит? Или…
     Уф!.. Неделю уже он гостил в этом чертовом замке. Каждую ночь засыпал на высокой перине. То смотрел сны о доме, а то дрыхнул крепко, без снов. Утро встречал неизменно в гамаке, с которого потребно было прыгать на доски, то и дело больно ушибаясь. Сколько раз он давал себе слово – не спать ночью и засечь, кто является и переносит его в гамак, помешать этому кому-то безобразничать… ежели сможет. Но нет. Каждый раз сон и пробуждение с перспективой прыжка.
    «Вернуть бы мой меч, волшебный палаш со светящимся клинком, - думал Иван. – Что я могу без меча, если сюда придет Властитель?»
     Он осмелился спуститься даже по лестнице, что вела вниз от стены со скелетом – и наткнулся на крепко запертую дверь. Что-то подсказывало ему, что волшебный меч, если и есть где-то в замке – то именно за этой вот дверью. И ключ, по словам Макси-Мума, охраняемый скелетом – как раз от неё.
    Иван решился. Он без труда нашел коротенькую деревянную стремянку, приставил к стене, влез на ступеньки и взялся за ключ.
     Скелет заскрипел и пошевелился…
     Брррр!.. Уф, да что это я?! Разумеется, показалось. У страха глаза велики.
     Иван слез вниз с ключом в руке и снова начал спускаться к запертой двери. А кто-то незримый спускался вслед за ним.
     Или опять кажется?
     Ключ подошел к двери. Она тихо отворилась внутрь, и из жаркой темноты пахнуло навозом и сеном.
    Это оказалась конюшня. Да, рассеянный свет, шедший снаружи, выхватил из мрака белого коня, угрюмо дожевывавшего последние клочки сена в яслях. Жеребец был очень красив, высок и статен. На нем была богатая сбруя. Заслышав Ивана, он повел головой в его сторону и тихо, тревожно ржанул. Иван замер на минутку на месте, потом сделал еще пару шагов. Конь в стойле враждебности не проявлял. Ладно, ничего страшного.
     А ведь что-то еще светилось в этом прелом мраке. Да, предчувствие не обмануло нашего героя. На стене над конем висел тот самый искомый меч и ярко светил золотой рукоятью.
     Опять потребовалась стремянка. Иван вернулся за ней к той стене, с которой снял ключ, и с оторопью понял, что скелет там больше не висит. Он куда-то пропал.
     Ух, ну ни хрена же себе! А может, этот скелет и спускался за мною к двери, став невидимым?
     Не бывает врага страшнее, чем невидимый враг. Иван панически пошарил вокруг себя, вытянув руки. Неизвестно, что он пытался нащупать, но ничего и не было. Да поздно отступать – подумал он. Если я успею обратно завладеть мечом, то всегда смогу шарахнуть им любого врага. Если невидимый костлявый мертвяк вот сейчас на лестнице у двери обхватит меня сзади – ну, братва, тогда привет, пишите письма…
     Вошел в конюшню, подошел вплотную к мечу, приставил стремянку. Жеребец тихо храпел, прядал ушами, в глазах его искрился разум. Вот сейчас заговорит. В этих местах ведь можно ничему не удивляться.
     Ну да ладно. Иван протянул руку к мечу, сжал рукоять, а второй рукой хотел сбросить ремень ножен с гвоздя, на котором меч был привешен. В тот же миг что-то твердое тяжело ударило его в грудь. Последнее, что он слышал, теряя сознание – пронзительное ржание коня. И мир померк.
     Сколько длилось беспамятство – Иван не понял. Но когда он пришел в себя, было светло. Тот же самый это день, а может, уже следующий? Иван лежал на полу в зале с кроватью, убранной пышною периной. Ну, уже хорошо, что не в гамаке. Сел тут же на полу, потряс головой. Стремные ощущения отсутствуют, значит, ушибся не сильно, сотрясения мозга нет. Осмотрелся – светящегося меча рядом нет. Не дали забрать. Ну да, конечно, так прямо и должны были позволить…
     Что ж это я, в самом деле? Веду себя в гостях, словно дома. Так, наверное, нельзя.
     А как можно? Сидеть на попе ровно и ждать, пока Властитель придет и разберется, как лучше от меня избавиться?
     Думая так, Иван вытащил из-под кровати ночной горшок, справил нужду, с гадливостью вылил содержимое в окно – как предписано. Умылся под древним рукомойником, отправился в комнату, где Двое из ларца.
     Это была та самая комната, за которой лестница в нижнюю конюшню.
     Ключ от двери висел на старом месте. И его снова охранял скелет.
     Иван недоуменно поглазел некоторое время на всё это. К ларцу предпочел пятиться задом, держа скелет в поле зрения. А ну, как спрыгнет и шарахнет еще раз?
     Но скелет не спрыгнул и не шарахнул. В этот раз. И этот скелет. А кто ж знает, что будет в следующий раз? Через час или к вечеру? И сколько подобных охранников в этом замке?
     - Парни, - обратился Иван к Двоим из ларца, с аппетитом поглощая жареную баранину, расторопно поданную ими. – Я хотел бы понять, кто это ударил меня в грудь, когда я хотел снять меч со стены в конюшне? Но вы, разумеется, мне не скажете…
      - В нижней-то конюшне? – уточнил Макси-Мум. – Да кто там был, тот и вдарил.
     - Мало ли, кто там есть… - прочмокал Иван, жуя. – У вас тут всяких полно…
     - Та цо пан мудрит? Сам конь, Сребрик и вдарил копыте, - безапелляционно молвил Мини-Мум. – А неча панэ матрошить.
     - Конь? Его зовут Сребрик? – Иван озадачился. – Так он же стоял позади меня, а ударил кто-то спереди. Прямо в грудь.
     - Вин може, - убедил Ивана Макси-Мум. – Сребрик наш и не такое розумеет. А як вин беже, оооо!.. – великан поднял  очи горе.
     - А матрошить – это значит, воровать? – понял Иван. Оба кивнули ему в ответ.
     - Но мне же сказали недавно – бери здесь любой меч, - попытался оправдаться Иван.
     - Любой, но не тот, цо под запором, - был ответ. – Да и то тебе Швыль прорёк. Немае ему веры.
     Наевшись досыта, Иван продолжил исследование замка. Двери в большинство помещений были просто затворены, и лишь некоторые – заперты. Иван представил себе, что ключ от каждой двери охраняется отдельным скелетом… Но скорее всего, ключ общий, а стало быть, и скелет один… а впрочем, кто его знает?
     Во всех комнатах – оружие, доспехи, ковры, зеркала, шикарная старинная мебель… Господи, да что же делали средневековые рыцари и всякие властители – мать их! – со всем этим скарбом? И они ведь ни хрена не работали – на то у них слуги да рабы. Как же они, вельможи эти, время-то коротали?
     Хоть бы какой завалящий телевизор тут, не говоря уж о ноутбуке…
     Полно, что-то совсем понесло меня – одернул себя Иван. Раскатал губенку, очарованный рыцарь…
     Ладно, хоть телефон-то у него есть. Гаджет, по странному стечению обстоятельств не погибший в царстве Водяного, и с неиссякаемой батарейкой.
     Можно играть, пока не надоест. Но сначала звякну-ка домой. Что-то там происходит?

* * *

     - Вот беда-то, Ваня! Папа твой вторые сутки дома не ночует, - ахала соседка тётя Зина, разогревая лже-Ивану макароны на ужин.
     - Ничего, - тихо, словно ворча, отвечал ей лже-Иван, он же Григорий. – Вернется. Не в первый раз батя куда-то исчезает.
     Не рассказывать же тёте Зине правду – что Матвей Петрович по собственной неосторожности, а может быть, еще по какой-то причине, загремел в прошлое, в потусторонний мир. Что вместо него самого с кладбища прибрел призрачный Харлампий и все это Григорию доложил нехотя и сбивчиво.
     - А вдруг его ещё какое-то время не будет? – продолжала волноваться соседка. – И что мы маме твоей по телефону скажем? Ей там и так несладко – ещё дополнительно переживать станет.
     - Как-нибудь выкрутимся, а там, глядишь – всё образуется… - утешал её Григорий.
     Вот он-то, Григорий, преспокойно замещает Ивана, и никому в ум не приходит, что это подстава. А с Харлампием пока загвоздка иная. Дело в том, что вот сейчас Харлампий сидит на крыльце, погруженный в мудрые размышления. Мимо порой проходят соседи – но никто его не замечает. Не наделил Матвей Петрович свое Горе полномочиями быть телесным в его отсутствие.
     - Ты сам-то выходи гулять почаще, - наставляла его на путь истинный тётя Зина. – А не то заперся в своем мирке… Никто тебе не укажет, так ты на всё махнешь рукой.
     - Я выходил сегодня на крыльцо, - оправдался Григорий с полным ртом макарон.
     - Да? А что-то я тебя там не видела.
     Конечно, она не видела. Ведь Григорий выходил, тоже становясь ненадолго незримым и неосязаемым. Зачем лишний раз мучить данное ему на время – вплоть до возвращения Ивана – тело? Оно пока валялось на кровати, словно в объятиях сна. Но не рассказывать же и всё это тёте Зине. Не поймет, да и понимать ей ни к чему.
     Соседка удалилась восвояси, напомнив лже-Ивану, чтобы тот всё-таки не забыл запереть на ночь входную дверь. «А если папаня придет да начнет стучать – ты, всяко, услышишь».
     Да дело в том, что Харлампию всё равно, открыта дверь, или заперта. Он и сквозь стены может проходить. Впрочем, как и я – подумал Григорий.
    - Ты бы потрудился хоть ненадолго становиться телесным. Хоть иногда, - посоветовал он Харлампию, когда тот проник в дом. – Мне уже неудобно перед людьми. Они спрашивают – где батя.
     - А хрен на них, - равнодушно прорычал Харлампий.
     - Как-то он там, в прошлом?.. – ежился Григорий. – Неожиданно, ничего не подозревая оказался там, без опыта таких перемещений… Заплутает, может застрянуть навечно…
     - И хрен на него!
     - А тебя не волнует, что случится с тобою самим, ежели батя там и останется? – поддел Григорий. – Тебя же тотчас выцепят в иной мир. То же будет и со мной в случае невозвращения Ивана.
     - Хрен на меня. А на тебя – тем более, - Харлампия, похоже, ничем было не пронять
     - Ты можешь знать, каким он будет – этот иной мир? Может, намного страшнее, чем тот, в котором мы теперь…
     - Страшнее, или смешнее – один хрен…
     Григорий вздохнул и занялся компьютером.
     Люба Ершова, похоже, привыкла писать ему в сети каждый день.
    «Как у тебя делишки? – спрашивала она сегодня. – Скучаешь, поди-ка, дома один-одинешенек?»
     «Иногда скучаю, - поддакнул ей лже-Иван. – Порой вообще такая тоска берет…»
     Призрачная Тоска в тот же миг дружески взяла его за плечо и погладила. Внешне Тоска опять походила на Любу.
     Конечно, лже-Иван врал собеседнице. До скуки ли тут, когда вокруг целый сонм похожих на него потусторонних существ? Но лже-Ивану отчего-то захотелось сейчас, чтобы его пожалели.
    «А я вчера на речку ходила – опять полоскать, - настрочила Люба. – И нашла там белый круглый камушек с дыркой. Говорят, он приносит в дом здоровье и удачу».
     «Это Куриный Бог», - ответил ей лже-Иван.
     «Ну да. Так вот, я нашла и второй такой же. Его собираюсь подарить тебе».
      «А как же ты это сделаешь?»
      «Обыкновенно, как. Приду к тебе в гости да и подарю. Ты ведь скучаешь там. Вот и меньше станешь скучать» - написала Люба.
      «А когда ты ко мне придешь?» - насторожился лже-Иван.
      «Когда ты разрешишь, да как сама соберусь», - ответила она.
      Их мирную беседу перебил телефонный звонок, и Григорий услышал сквозь треск помех голос своего заплутавшего протеже.
      - Здорово, приятель, - молвил ему настоящий Иван невесело. – Как дома дела?
     - Все как обычно, - ответил ему Григорий. – Если только не считать, что отец к тебе ушел.
     - Куда это – ко мне?
   - Будто не знаешь, куда? Провалился в прошлое через могилу, как и ты.
   - А откуда ты знаешь? И откуда известно, что он именно сюда, в семнадцатый век попал? Прошлое очень масштабно – улететь можно в разные эпохи.
     Пришлось Григорию объяснять Ивану про Харлампия и всё прочее.
     - Вот беда-то!.. – растерялся Иван. – Мало того, что я тут застрял в заколдованном замке, а батя-то без подготовки вообще забредет неведомо, куда. И кто же нас теперь обратно в будущее отсюда вытащит?
     - Не знаю, - Григорий тоже помрачнел. – Сам переживаю. А ты уже, как видно, обратно захотел, не дойдя еще до своей ненаглядной?
     Иван признался, что сейчас он отдал бы всё на свете за возможность немедленно оказаться дома.
     Он пустился, было, в свою очередь рассказывать про ходячие деревья, про таинственный гамак и конюшню, охраняемую скелетом. Но Григория эти подробности интересовали мало. Его беспокоило другое.
     - Вот знать бы, куда меня отправят, коли ты совсем не вернешься? – спросил Григорий, возможно, сам себя.
    - Типун тебе на язык! – подосадовал Иван и повесил трубку. Григорий же немедленно вернулся к Любе.
    «Так значит, ты способна исцелять и наводить порчу?» - уточнил он.
    «Не я, - возразила Люба. – А силы земли, воды и воздуха, к которым некоторые, включая меня, умеют обращаться за помощью».
    «Смотри-ка, она вовсе не глупа, - смекнул Григорий. – И не врушка».
    «Да. А непосредственно управляют этими силами духи означенных тобою, Люба, стихий, - дополнил он её рассуждение. – Люди называют этих духов языческими богами».
     «Ого! Много ты знаешь! – одобрила Люба. – Ну, читал об этом, наверное, достаточно».
     «Не только читал, а кое-что и сам умею», - расхвастался Григорий. – Например, владею приворотом и отворотом…»
      «Меня, значит, ты приворотил к себе? (Люба прибавила к сообщению смеющийся смайлик). Ибо меня последние дни так и тянет общаться с тобой».
      Григорий кинул ей смайлик с сердечками вместо глаз.
      «Приворотил, значит? – Люба кинула ему еще одну свою фотографию в джинсах. – Это тебе к ночи. А скоро – готовься – и сама приду. Думай, чем будешь меня угощать».
     «Никакого приворота я тебе не делал, - сообщил Григорий, с удовольствием рассматривая фото. – А ты случайно с призраками общаться не умеешь?».
     «Ой! – огорчилась Люба. – Ко сну-то мне всякие ужасы пишешь… Тебе призраки снятся, что ли?»
     «Да ходит тут один. В виде нематериализованного духа. Хозяин его ушел в параллельную реальность, в иное время. А правами на материализацию его не наделил. И кроме меня его никто не видит».
     «Ну  и фантазер же ты, Ваня! – снова засмеялась Люба. – Ведь уболтаешь кого угодно…»
      «Кто бы мне помог связаться с нужным духом воздуха, чтобы он позволил этому призраку становиться видимым хоть иногда, на короткое время?..» - строчил Григорий той порой.
     «Ладно, сочиняй дальше, - позволила Люба. – А мне еще до сна надо успеть кое-что по хозяйству».
     Григорий тоже отправился спать, не забыв позвонить маме и убедить её, что дома всё в порядке. Только сны у лже-Ивана в этот раз были особенно тревожные. Виделись ему какие-то бесформенные Высшие Силы, как аляповатые сгустки неведомой материи, которые схватили его с титаническою силой с четырех сторон и поволокли куда-то вверх и вперед ногами. Вслед лишь долетал необычайно женственный смеющийся голос Любы: «Ну и фантазер же ты, Ваня…»

* * *

      Час от часу не легче!
      Мало того, что я сам застрял тут, как Винни-Пух у Кролика, так еще и отца зачем-то сунуло в Кощеево царство… Меня спасать? Ох, что-то не рад я этому спасителю, который при запахе спиртного теряет волю. Как бы его самого спасать не пришлось.
      Так думал Иван, забираясь снова на перину. Правда, спать в эту ночь он не собирался. Необходимо было выяснить, кто является во мраке и переносит его в гамак. Иван даже вооружился настоящим разбойничьим кинжалом на случай, если придется драться. Впрочем, не было бы ничего удивительного, если бы оказалось, что ночами с ним возятся какие-нибудь невидимки. А против невидимок любое оружие малоэффективно.
     Иван углубился в чтение Сервантеса. В этот раз ему попалась глава, где хитроумный идальго всю ночь провисел под окном, привязанный к подоконнику за запястья, и опираясь ногами о стремена Росинанта.
    Ух, у него, наверное, почти такие же ощущения были, как у меня в гамаке? Или нет, ему было легче? Ведь Дон Кихоту не пришлось затем спрыгивать. А вот, если бы Росинант вдруг вздумал отлучиться…
     Время шло, ночь сгущалась, а ничего не происходило. Латинские буквы уже принялись прыгать и сливаться в глазах Ивана. Его клонило в сон, но Иван боролся.
     И вдруг… Ну, что-то вроде этого он и предполагал…
     Внизу, у кровати, на полу послышалось шуршание и металлический лязг. Это ползла большая, крепкая человечья рука, защищенная латной перчаткой и видимая до локтя (а может, отрубленная? Нет, из места разруба текла бы кровь, а её нету).
    Пока Иван обалдело взирал на ползущую руку, из стены рядом с его кроватью вылезла еще одна такая же рука, тоже в латной перчатке. Обе конечности подхватили Ивана за подмышки и вознесли над кроватью.
      Ага, ребятки, а я ведь вас ждал – подумал он и, что было сил, полоснул по левой вражьей длани кинжалом.
      Только скрежет металла об металл. Сильная ручища невозмутимо тащит его куда-то.
      Он пробовал отбиваться и дальше, и тут понял – вторая похожая пара рук схватила его за щиколотки. Теперь уже Ивана полностью оторвали от ложа и тянули куда-то по воздуху. Он знал, куда.
      Попытки отбиться ни к чему не приводили. Даже был риск – ведь со злости швырнут махом об пол – всё печёнки отобьют…
      - Ребята, - попытался он с ними по-хорошему (чем черт не шутит?). – Вы объясните – зачем вы меня всё время в гамак?..
     Ответа не было. Приволокли и уложили. Теперь еще интереснее – как тут заснешь, раскачиваясь. Раньше хоть спящий был – ничего не замечал…
      Испанский фолиант совершил воздушное путешествие вместе с Иваном – не выпал из рук. Был бы свет – читал бы всю ночь, чтоб отвлечься, не думать о всяких ужасах. Но темно, как в гробу.
     Иван закрыл глаза, и за сомкнутыми веками перед ним промелькнули светящиеся огнем слова:
    Sobre la reina de belleza de Dulcinea del Toboso!
    Так взывал к владычице своего сердца Дон Кихот, когда ему было плохо, больно или страшно… Может, и мне попробовать подобное?
     О царица красоты, Маша Квасцова!..
     Что-то не особо помогает… Гм!..
     Как же тут заснешь, когда опора под тобой такая, будто ты в невесомости? Только в космосе точно знаешь, что не упадешь, а тут… Стоит неловко повернуться в этом неводе – и бряк вниз. Стоит одному из ремней вдруг оборваться – и кувырк!.. С другой стороны – которую уже ночь я здесь просыпаюсь? И до сих пор ничего мне не грозило, кроме болезненного более или менее спрыгивания утром.
    Но до сей ночи Иван не видал еще ползучих рук…
    Спать, немедленно спать!
    Напоследок еще раз представил Машино личико. Да чего представлять-то – благо, есть неубиваемый телефон. Достал из кармана, вывел фото на дисплей, посмотрел на Машу.
     Глаза у Маши – как у мамы.
     И смотрят что-то строго, недовольно.
     - Сколько сидишь уже за своим экраном?! – восклицает мама. – И который день уже на улице не бывал. Погода нынче хорошая. Марш на крыльцо!
     - Где же хорошая-то? – Иван пожимает плечами. – Ветер вовсю свистит. Деревья гнет до земли. Не пойду.
     Сказал так – и снова проснулся.
     А куда – не пойду? И зачем мне идти? Никто не гонит. А по правде сказать, Иван и рад бы выбраться  наружу, хоть куда-нибудь. Пусть сколько угодно свистит ветер, и деревья не только гнутся, но и движутся, и бубнят что-то угрожающее. Лишь бы на волю!
    Человек устроен так, что всегда хочет именно того, чего в данный момент не имеет.
    Но нет из этого огромного ящика выхода, пока Властитель не явится и не выпустит.
    А ведь он выпустит, скорее всего, на такую волю… беспредельную, абсолютную. Выпустит душу на Страшный Суд…
     На потолке что-то блеснуло, и Иван разглядел, что там сидит золотистый скорпион. Большой – величиной с ладонь. Вот дернулся вперед. Вот задвигался быстрее. Подполз ближе к гамаку. Сейчас, того и гляди, начнет спускаться по ремню.
     Так и есть. Скорпион неторопливо, будто задумчиво спускался к Ивану, на ходу становясь всё больше. Ножиком его? А успею ли я? А ежели эта кусачая тварь ловчее меня и проворнее? И светится так ярко…
     Вот скорпион уже в паре сантиметров от пятки Ивана. Сейчас по ноге побежит – и кинжал уже толком не поможет.
     Иван поспешно подогнул правую ногу, на которую грозил забраться скорпион, и крепче сжал рукоять кинжала.
     Но тут членистоногое, уже готовое прыгнуть на него, вдруг пропало, развеявшись в воздухе золотистым туманом..
     Видение… А может, и ползучие руки – тоже?
     Нет, они реальные. Они же перенесли меня в гамак.
     Как же долго тянется ночь в этом дурацком замке!
     Вдруг телефон снова ожил и задребезжал в кармане. Это звонила Алиса.
     - Прости, Иван-2, что разбудила тебя, - сказала она заспанным голосом. – Просто, что-то сама не сплю, и мне сегодня так страшно! И вообще не понимаю, отчего бы.
     - Ой, а мне-то как здесь страшно! – излил, наконец, хоть кому-то душу Иван. – Ты даже не представляешь…
      Он начал талдычить ей про ползающие и хватающие отрубленные руки и про светящихся скорпионов, про древние фолианты и про спрятанные мечи, охраняемые скелетами… Алиса с сомнением хмыкала, а порой удивлялась разгулявшейся фантазии своего бывшего любовника.
     Но время двинулось шустрее, словно надумавший, куда ему ползти, золотистый скорпион.


Глава седьмая.

     - Что, братко? Тоже превратился в зверя лесного? – спрашивал ворон у Ивана-царевича
     - Какой же я тебе, птичке божьей, братко? – отвечал Иван-царевич пренебрежительно. – Ты посмотрел бы на себя хоть в зеркало, что ли, мелочь пернатая!
     - От мелочи слышим! – ответила ему летавшая тут же вороница. – Эх, в зеркало я не гляделась, наверное, тыщу годов. А ты, деверь, сам себя хоть в луже иногда видаешь? Тебе рожищи этакие не жмут?
     По правде сказать, Иван-царевич уже который день чувствовал некую тяжесть на голове и странный зуд по всей маковке, аж до лба и затылка, но почесаться отчего-то никак не мог.
     Рожищи? Какие еще рожищи, что они мелют, эти вороны?!
     Вот уже несколько раз солнышко садилось и вставало с тех пор, как он заблудился и шатался по лесу туда и сюда. Два дня и две ночи он мучительно искал, как бы выйти из чащобы к людям. Потом бросил эти думы отчего-то. Сами ушли, что ли? Сперва он голодал, но вскоре обнаружил, что мох, которым густо покрыта земля в лесу, очень приятен на вкус, а древесная кора – вообще объедение! В особицу – осиновая, с этакой благородной горчинкой. Иван-царевич пил воду из ручейков прямо ртом, не зачерпывая в ладони, и это ему казалось, так и надо. Он удивлялся, почему совсем не мерзнет в эту промозглую осеннюю погоду. Но до сих пор еще ни разу не обращал внимание на собственное отражение в воде. Да он и раньше в зеркало на себя не особо взирал. Чего там такого увидишь? Сам ведаю, что не шибко взял красою и статью. Токмо силушкой Бог не обидел меня…
     Да полно, разве птаха малая что умное каркнет?..
     - Что вы, вороны, ко мне липнете? – сердился он. – Никакого спасу от вас нет. Замучили человека!
     - Ну, так и я тоже человек, - промолвил ворон, сев на ветку. – И не какой-нибудь человечишка, а брат твой родной – Федька. Токмо Кощей меня в ворона обратил, женушку мою Агафью – в вороницу, а тебя, Иванушка, эвон – в лося.
    - В какого лося? Ты что – сдурел? – осерчал Иван-царевич. – Думаешь, коли моя Ленка в лягушку да в черную лебедь превращалась, то теперь все эдак же выделываться станут?
     Он протопал еще несколько шагов, сызнова зацепился макушкой за толстые сучья наверху – и вдруг под ноги ему свалилось что-то разлапистое, твердое и тяжелое – чуть не запнулся. В тот же миг его голове сделалось намного легче, и зуд в макушке прекратился.
     Боженьки! Что ж это такое на меня свалилось? Лосиные рога?
     - Пррравильно, - каркнул ворон, назвавший себя Федором-царевичем. – По осени лоси сбрасывают рога.
      Удивленный, напуганный Иван-царевич опрометью, с громким топотом помчался к ближайшему ручью, и уж в этот раз со вниманием вгляделся в своё отражение.
      Угрюмая лосиная морда смотрела на него из ручья. А на плечах у него – у лося-то – сидело всё то же назойливое воронье семейство.
     - Ой, беда! Ох, батюшки-светы, спасите, помогите! – Иван-царевич замотал лосиной безрогою башкой и в дикой панике заскакал туда и сюда меж деревьев, грозя повалить какое из них твердым лбом. – Кто же это меня так?! Да как же я теперь обратно-то?! Лекаря! Какой лекарь от этого врачует?..
     - Не мечись ты, деверь, - осадила его вороница-Агафья. – Недостойно парня себя ведешь. Тебя девки любить не будут.
      - Да меня лишь бы Ленка моя любила… - отвлекся на миг от своего горя Иван-царевич, но тотчас принялся сызнова причитать: - Ой, батюшки-светы! Спасите, кто может!
    - Да просто надо к Кощею явиться и попенять – он заклятие враз сымет, - утешала его Агафья. – Мы ж, вот, с Федей, не сходим с ума из-за этой чепухи.
     Тут с облачного неба прямо к ним плавно опустилась грациозная черная лебедь и в мгновение ока обратилась в молодую красавицу-девушку.
      - Ой, Ленка! – от радости Иван-царевич широко разинул свою лосиную пасть. – Откуда тебя к нам Бог принес?
      - Здравствуй, муженек! – улыбнулась в ответ ему Кощеева дочка. – Ну, я так и знала, что волшебное зеркало никогда не обманывает.
     Но что бы она ни говорила, царевич-лось лишь хлопал сливовыми глазами и то и дело разевал пасть. В зверином образе он не понимал человечьей речи. Тогда Елена Касьяновна просто подошла к преображенному мужу, погладила его по морде, потерлась об него щекой.
      - Бедненький ты мой! Я чаю, непривычно тебе зверем лесным бегати?
      - Ленка, спаси меня, а? Ты ведь всё на свете можешь, я же знаю! Ты же ведьма могучая… - плакал царевич-лось, и она его понимала, а он – ни слова.
      - Сейчас, дитятко, полечу твое горюшко, - Кощеева дочка улыбалась несчастью своего мужа, казавшемуся ей самой смехотворным. Она снова и снова погладила его морду, вытирая лосиные слезы, а потом щелкнула пальцами левой руки, - Ну, вот и…
      Вероятно, по её расчету, чары должны были покинуть Ивана-царевича. Однако нет – ничего не вышло. Как был он лосем, так и остался.
      - А как же так?.. А почему?.. – теперь уже премудрой дщери сказочного злодея впору было растеряться.
      - Ленка, спаси! – завывал царевич-лось, но у неё не получалось спасти.
      - К Кощею его надо, - советовали-каркали Ивановы брат и сноха, кружа над головой Елены Премудрой.
      - Надо-то – надо, - соглашалась она. – Токмо бежать-то отсель до батюшки ему неблизко… Стойте! А вы-то кто у нас такие?
      Они бы с радостью ответили на вопрос, только не понимали, о чем она их спросила.
       Кощеева дочка крепко задумалась, погодила некоторое недолгое время, спросила себя: «А ежели так?» и, грянувшись оземь, как водится, сама превратилась в лосиху.
     Теперь она могла говорить на одном языке не только с мужем-лосем, но и с птицами. И сумела втолковать Ивану-царевичу, что раз наложенное на него заклятие ей снять не под силу – значит, накладывал его не батюшка-Кощей, а кто-то совсем другой. И поди-ка теперь знай – сможет ли Кощей его от лосиного обличья избавить, аль нет?
     - Но нас-то сможет людьми оборотить, - каркали Федор с Агафьей. – Он, вестимо, по нашей же просьбе так наколдовал.
      - Так и летите, не то, к нему, - рассудила Елена. – А нам придется с Иванушкой еще побродить, причину поискать.
      Лось и лосиха стояли и прохаживались бок о бок, глядя друг на дружку любящим взглядом, терлись один о другого…
       - А пойдем, Ленка, я тебе покажу, у какой осины кора вкуснее? – предложил Иван-царевич, и парочка весело затопала по лесу. Панику царевича теперь сняло, как рукой.
     По пути они даже испробовали любовную утеху – интересно же, что при этом чувствуют звери, и как это у них выходит? Царевичу вполне понравилось и по-звериному, он довольно замычал…
     - Не мычи, - ворчала Елена-лосиха, помахивая хвостом. – Лучше вспоминай, кто тебя в зверя этакого перекинул.
      Иван-царевич стал медленно вспоминать, как набрел на избушку бабы Лизы, которая вначале травила его собакой, потом рассказывала о своей несчастной жизни…
      - Не то, - ворчала Елена-лосиха. – Кажись, не то. Еще что с тобою было, вспоминай.
      -…она – эта баба Лиза-то, - упорно толмил своё Иван-царевич, - растрепанная такая, волосы – как воронье гнездо, и одноокая…
      - А! – вдруг догадалась Кощеева дочка. – Так это же…
     И вдруг – шлёп!..

* * *
    
     Охотник расплылся в счастливой улыбке – он набрел на добычу.
     Саженях в двадцати от охотника стоял у лесного ручейка матёрый лосище, похоже, недавно избавившийся от рогов – на осень, и глядел в воду. Верно, думал: испить – не испить.
     Но едва охотник вскинул ружье, изготовившись палить, как лось встряхнул головой и метнулся куда-то в сторону. Исчез меж деревьев.
     Охотник плюнул, ружье – на плечо и последовал за лосем. Впрочем, вскоре он опять увидел того же - безрогого. Лось опять стоял, замерев на месте, разглядывая теперь ворона, каркавшего на ветке.
     Добро же, приятель! Пока ты за птичками следишь, твоя смерть выследила тебя, - подумал охотник и снова стал прицеливаться.
      Но его сызнова что-то отвлекло и удивило. Неведомо откуда рядом с лосем объявилась девица сказочной красоты. Она поглаживала зверюгу по морде и, похоже, о чем-то разговаривала с лосем. Ворон и вороница громко каркали, летая уже над этою девицей. Охотник замер, опустил ружье, завороженный несказанной красотою барышни. Лось-то ручной, что ли? Сейчас, гляди, кормить его будет красавица.
    Пока охотник думал, на его глазах случилось новое чудо. Девица сказочной красоты вдруг взяла и тоже превратилась в зверя. В лосиху. Очень быстро, всего за пару мгновений. Теперь лесные великаны стояли и мирно мычали друг с другом.
    Вот невидаль! Но доброе ли оно – это чудо? Еще в детстве охотник слыхал про таких колдунов, каковые могут перекидываться в зверей – волков, медведей… От таких тварей, бают, лучше подальше держаться. Простых людей они казнят лютой смертью, заедают, разрывают на куски. А то и заколдовать могут, сделать подобными себе…
     Ох, незадача!..
     Он снова убрал ружье и  пошел, было, домой подобру-поздорову.
     Но дорогой подумал: как рассказать друзьям об этом происшествии? Не поверят, а еще, пожалуй, на смех подымут. Скажут – упустил добычу из-под самого носа, горе-охотник!..
     Вернуться, что ли, посмотреть, что там будет дальше? Превратится ли и безрогий лось в человека? А взглянуть, как лосиха сызнова сказочной неописуемой красавицей становится – ведь сердцу любо!
     Да я ведь не трус, не малец какой-нибудь – от дивных див улепетывать.
     Охотник повернулся опять лицом к лесу. Теперь он как будто чуял и чаял, куда направилась его добыча. Вскоре опять нашел прежних лося и лосиху, неторопливо бредущих куда-то рядышком.
     Шел-шел, крался за ними, ждал чудес и превращений – а ничего не менялось. Может, охотнику прежде всё примерещилось? В лесу же всякое порой привидится.
     Чем дольше ничего не происходило, тем более убеждал он себя, что виденное им недавно – грёза, мечтанье, не что иное.
     А раз так – зачем же мяться? Добуду лося теперь же. Гору мяса домой притащу. Соседи-охотники зауважают. Ну, а лосиха – пускай производит лосят на свет. Через год их добывать буду.
     Он вскинул ружье и в этот миг увидел, что лосиха уставила на него свои большие, печальные глаза. И в них явственно блеснуло что-то человечье.
     Нет, голубчики мои, теперь уж я переиначивать не буду. Палец уже на курке, пуля – в стволе, порох – на полке.
      Пальнул…
      И тут же вынужден был возвести очи горе. Почти над ним пролетел, шелестя и быстро снижаясь, большой ковер, на котором сидели двое людей. Не успел охотник разглядеть эту новую диковину, как с ковра в его сторону грянула ослепительная молния; она обрушилась на голову бедного добытчика беспощадным небесным палашом. И свет погас в его глазах.

* * *
    Внезапно Елена-лосиха услышала невдалеке, чуть позади их, с правой стороны чьи-то крадущиеся шаги. Бросила взгляд туда – из зарослей на них глядело кровожадным глазом черное ружейное дуло.
    - Ваня, беда!
    Вскрикнув так, дочка Кощея метнулась прямо на ружье, ладя смять его и растоптать охотника. Не успела. Пуля, летевшая куда-то в круп царевича-лося, угодила ей самой в правый бок.
     За резкой, жгучей болью, пронизавшей всё тело, последовало какое-то онемение. Две правые ноги Елены-лосихи ослабли, она тяжело завалилась на раненый бок.
      Увидевший весь этот кошмар царевич-лось, тотчас подскочил к ней и застыл рядом в растерянности.
     - Ленка, ты что? Что с тобою стряслось?!
     - Беги, дурашка, - еле прохрипела его супруга. – Не то тебе сейчас в задницу горячих всадят.
      Но Иван-царевич совсем не спешил удирать и спасаться. Беспомощно и печально он стоял над раненой подругой.
      Вопреки Елениным опасениям, больше никто не стрелял, а только послышался где-то позади близкий и громкий раскат грома, и ударила в землю белая молния. С чего бы? Вроде, не бывает гроз об эту позднюю осеннюю пору.
     Ивану-царевичу, впрочем, ныне было никак не до запоздалых природных явлений.
     - Ленка, не умирай! – умолял он. – Ленка, как я без тебя останусь? Ну, пожалуйста!.. Скажи, что охотник в тебя не попал.
     - Могу сказать, - хрипела она. – Только ничего уже не изменишь, милый.
     - Ну, пожалуйста! – не унимался Иван-царевич. – Встань, родная, да пойдем потихонечку дальше?
     - А… мы куда шли-то, любимый? – спросила она, выплевывая пену. – К батюшке, правда? Ну и вот, теперь идти нам более никуда не потребно.
     - Отчего?
     - Да оттого, милый, что батюшка – вон он – сам сюда летит, оглянись…. И Машку везет с собою… Хоть попрощаться с ними напоследок.
     Царевич-лось оглянулся и заприметил ковер-самолет и на нём – лысого  мужика в чёрной одеже, обнимающего за плечи худощавую, болезненного вида дивчину.
      Ковер мягко спланировал подле двух лесных страдальцев, и Кощей тут же, вскочив на ноги, стремглав кинулся к лосихе.
      - Дочка! Ты жива? Где больно?!
      - Да пуля в пузо попала, - ответила лосиха по-звериному, булькая пеной, всё гуще пузырившейся у неё на губах.
     Кощей провел ей правой своей ладонью, не касаясь тела, ото лба до ступней, и Елена тут же стала обратно девушкой. Она была бледнее белого хлопкового полотна.
     - Привет, Маша, - улыбнулась Елена мачехе, как могла беззаботно.
     - Привет, Лена, - ответила с ковра встревоженная Маша, сама бледная не меньше Елены.
      - А я умираю, кажись, - Елена улыбалась еще шире. – Прощай. Отца моего не обижай.
     - Не вздумай даже! – строго молвила ей Маша, но голос дрожал от волнения и печали. – Родной, ты ведь не дашь дочке умереть, а?
     Кощей сосредоточенно и глухо бормотал что-то возясь вокруг Лены.
     - Она будет жить? – вопрошал Иван-царевич, всё еще будучи лосем. – А меня как-то можно энто… обратно человеком перекинуть?
     - Прощай, батюшка, - Елену покидали последние силы. – Прощай и ты, родимый муженек… Прощай…
     - Прощай да прощай… - бормотал Кощей себе под нос, продолжая творить какие-то пассы, ощупывая её. – Ну-ка не мели вздора! И вообще ничего не мели. Замри и потерпи. Сейчас пулю вытащу.
     Лицо дочки покрылось крупной испариной, на нём отобразилась гримаса невыносимой боли. Елена издала протяжный, мучительный стон, и… пуля вышла из её тела.  Рана стала обильно кровить, но Елена почти сразу вздохнула с облегчением.
     - Жить будешь, - утешил её и себя заодно Кощей. – Кровь потечет, сколько ей положено вытечь, да и свернется. – Он всё же наложил  повязку ей поперек живота. – Сейчас  доберемся до дому – ложись спать и почивай, пока силы к тебе не вернутся.
     Дочка кивнула ему в ответ и смежила веки.
     - Ленка не умрет – ну, так слава Богу! – быстро тараторил на зверином языке царевич-лось, топчась вокруг Кощея, коего и не знал совершенно. – А вот, вы ей человечий облик вернули. А мне? Расколдуйте и меня побыстрее!
    - Тебя, зятек, в лося обратило Лихо Одноглазое, - отмахнулся от него Кощей. – Стало быть, одно из двух. Либо тебе ей самой и придется челом бить, либо просто ждать, пока выйдет срок заклятия. Она устроила тебе это не по злому умыслу, а просто, по привычке. Значит, не навсегда.
     - Ничего себе! - трубно замычал царевич-лось.
     - О чем это вы с ним переговариваетесь? – спросила со своего ковра Маша, понимавшая, что за лось перед ней, но не разбиравшая звериного языка.
     Кощей коротко разъяснил жене смысл их разговора, и Маша сейчас же сжалилась над страдальцем-царевичем.
     - Бедненький! – сказала она лосю. – Иди, хоть я поглажу тебя и пожалею.
     Но тот ни на шаг не отходил от Елены, только мешая колдовавшему над ней отцу, да и не понимал человечьей речи, пока был в лосиной шкуре.
     - Иди к Маше, - сказала Лена по-звериному, чуть приоткрыв глаза. – Пусть она тебя пока пообнимает. У меня сил нет, милый, честно.
     - Что это за Маша? – не понял царевич-лось, но получив объяснение, что это Еленина мачеха, с готовностью двинулся к ней. Положил свою громадную башку на Машины руки, и Кощеева супруга принялась гладить его и причитать, какой Иван-царевич «бедненький».
     Руки у Маши были очень нежные, гладила зятя она с большим теплым чувством. Сначала он посматривал на неё жалобно, потом от удовольствия закрыл глаза. Через малое время открыл их и уточнил:
    - Значит, Маша, ты жена Ленкиного отца, да?
    - Угу, - подтвердила Маша. – А тебе, может, неловко этак, на карачках-то, стоять на сырой земле? Забирайся-ка лучше на ковер?
     Еще спустя пару мгновений, уже и все углядели, что царевич почему-то расколдовался – то бишь, из лося стал обратно человеком.
     - Ух, ты! – воскликнул пораженный Кощей, и даже его полуживая дочка, через «не могу» взглянув на Ивана-царевича, вытянула вперед большой палец руки. Когда и сама Маша поняла, что случилось, у нее от удивления открылся рот.
    - Когда это отец успел так хорошо выучить тебя колдовать? – пробормотала Лена, словно сквозь сон.
     - Я не знаю, - шепотом ответила испуганная собственным свершением Маша. – Сама чуть не обалдела.
     - Всё это можно как-то истолковать, - изрек Кощей сурово. – Но довольно нам мерзнуть в этой сырости. Коли так уж всё счастливо разрешилось, забираемся все на ковер и летим домой ужинать. Правду молвить, на нем до сих пор более, чем трое враз не летали; так неведомо, с большой ли прытью он полетит, неся четверых, и когда до дому дотащится.
     Это было так, но лететь с перегрузкой ковра приходилось безвыходно – Шмат-Разум был недосягаем сейчас.

     А злополучный охотник, вышибленный из чувств разрядом белой молнии, пришел в себя, покачал всё еще потрескивавшей от боли головой над искореженным своим ружьем, а затем увидел сквозь поникшие кусты, как раненая лосиха и лось опять стали людьми и дружески беседуют с вновь появившимися колдунами. В довершение всего вся странная четверка взгромоздилась на ковер, который тяжело поднялся в воздух, покачиваясь и кренясь в стороны, но вскоре, все-таки, скрылся вдали.
     - Свят-свят-свят!.. – зашептал впечатленный охотник и, крестясь, попятился с завороженного места.
     К утру он наткнулся еще на двоих бородатых, седовласых мужиков, шедших вместе куда-то; у одного из них через плечо висело тоже ружье, а у другого – лук и  колчан  со стрелами.
     - Эй, мужики! – обрадовался горе-стрелок. – Примите в компанию?
     - Здорово, дядя! – оглянулся к нему один из них – обладатель ружья, одетый в необычную пятнистую куртку и меховую кепку – головной убор, невиданный в семнадцатом веке. – А ты что же – погулял нынче лишку? Чего на четвереньках-то ползешь? Вставай, не то грипп поймаешь. 

Глава восьмая.

       Светало. Григорий ползал на четвереньках по потолку.
       Нет, конечно, всю ночь он мирно пролежал в кровати, в обнимку с Тоской, превращавшейся по его прихоти в разных девушек и женщин. Потом Григорию захотелось размяться. Притом, ходить ногами ему, мягко говоря, совсем не нравилось. Да и в комнате Ивана Кощеева было столько разных предметов (шифоньер, письменный стол, старый бабушкин сундук, большая тумба с телевизором, и в конце концов, кровать), что поползать со вкусом было, фактически, негде. Тогда взгляд его упал на стену. А что? Астральный человек – далеко не то же самое, что обычный. Тот ни за что не поверит, что можно двигаться по отвесной стене без каких-либо приспособлений – крюков, присосок и всего такого, позволяющего цепляться и не поддаваться притяжению Земли.
     А что заморачиваться-то? Встал на стену на четвереньки так же, как бы встал на пол, представил, что упасть невозможно – и вперед. На стене тоже тесно? Нет проблем; взял и переместился на потолок. Там нет ничего, кроме лампы дневного света. Ползай – не хочу. Точнее, ползай вволюшку.
     Насколько же удобнее и приятней передвигаться на четырех конечностях, чем на двух! Так ведь устойчивее, надежнее. Где-то я читал, что ходьба на двух ногах – это в сущности контролируемое падение. А если кто не может его контролировать? Зачем тому постоянно подвергаться риску упасть. Почему бы не создать ему условия передвигаться так, как именно ему удобно. Инвалидная коляска – конечно, тоже вещь небесполезная, но и на ней доберешься отнюдь не всюду, особенно в некоторых районах отечественной сельской местности.
     Или попасть бы в такую страну, где все жители ходят исключительно на четвереньках…
     Нет, Ивану в такую страну никогда не попасть, ибо её нет на глобусе Земли. А Григорию… Кто знает, в каком мире, на какой планете окажется Григорий, когда за ним придут? Брррр, но до этого, надо думать и надеяться, еще далеко. Правда, всё случится, не вернись Иван в приемлемый срок… Но он же должен вернуться, да?
     Понятно и неоспоримо, что эволюция превратила передние конечности людей в верхние, освободив их для труда. Но если, например, Иван Кощеев, Алеша Монахов и прочие им подобные ребята имели бы возможность свободно ползать везде на своих четырех – их руки всё еще были бы способны трудиться, а эволюция человека в мировом масштабе от этого вовсе не двинулась бы вспять…
     Так думал Григорий, с удовольствием ползая, как таракан, либо как паук, по стенам и по потолку комнаты своего протеже. Он думал про Ивана, потому, что самому ему было всё равно, как именно добираться куда бы то ни было. Наскучивши ползать, он оторвался от потолка, чуть повисел, ни за что не держась, и блаженно поплыл в воздухе от одной стены к другой. Да, бестелесные духи умеют и любят так баловаться.
     Вдруг он услышал, как хлопнула входная дверь, и только тут заметил, что за окном совсем рассвело. В следующий момент чуть скрипнула дверь комнаты Ивана, и в неё заглянула соседка.
     - Вставай, страна голодная! – сказала она полушутя.
    Ой! Григорий материализовался на кровати Ивана так быстро, как только смог, но всё же не настолько, чтобы соседка вообще ничего не заметила.
     - Ты еще спишь? Времени уже много, - сказала она. – С головой, что ли, укрываешься?
     - Угу, - ответил лже-Иван.
     - А мне на минутку показалось, что тебя вообще нет, - поделилась тетя Зина. – Думала, не ушел ли ты куда с утра-то? Хи-хи… Ладно, одевайся. Я тебе к завтраку сырников принесла.
     Пока лже-Иван поглощал сырники, тётя Зина спрашивала, звонила ли вчера мама, и чем он, лже-Иван тут занимается в одиночестве?
     - Папу твоего вчера видела, слава Богу! – поделилась соседка, не слушая про занятия лже-Ивана (спрашивала из вежливости, ради спроса). – Уже почти ночью на крыльце сидел, курил. А сейчас он где опять? С утра пораньше в магазин убежал?
     - Угу, - буркнул лже-Иван и тут же вздрогнул от неожиданной догадки. Стало быть, Харлампий показался людям. Выходит, он научился материализации? Но почему же тогда вот сейчас он валяется здесь же, под кухонным столом, а тётя Зина его снова не замечает?
     Как только соседка удалилась восвояси, Григорий пхнул спящего Харлампия ногой.
     - Эй, старичок!
     - Какого хрена? – прорычал Харлампий, не открывая глаз.
     - Ты что – научился делаться видимым?
     - А хрен его знает.
     - Тетя Зина говорит, что вчера тебя видела.
     - Да, выходила вчера на крыльцо, трындела что-то… Отвяжись, дай поспать.
     «Это всё Люба, - смекнул Григорий. – Это она делает Харлампия временами телесным. Нормально. Надо хоть поблагодарить её». 
    А пока, сам сделавшись невидимым, Григорий отправился на свежий воздух. Днем все соседи на работе, их детишки – в школе или в садике. Никто не зайдет, никто не обнаружит, что того, кого они принимают за Ивана Кощеева, не дома.
     Эх, хорошо невесомо порхать без опоры! Кто не пробовал – не поймет.
     Вечером он накатал госпоже Ершовой благодарность:
     «Спасибо, Люба. Я так и знал, что ты мне поможешь».
     «Я не пойму, за что ты меня благодаришь», - ответила она.
     «Как же! Тот призрак, о котором я тебе говорил, стал время от времени материализоваться».
     «Ты всё фантазируешь? (смеющийся смайлик). Молодец! Не раскисаешь».
    «Люба, я серьезно».
    «Но ведь я ничего такого не делала».
    «А кто же тогда на него повлиял? Высшие Силы?»
    «Возможно, - Люба опять улыбалась. – Мне не разобраться в твоих сказках. Могу только сказать, что я честно, от всей души желаю тебе добра!»


* * *

     Очередной прыжок утром с гамака принес Ивану Кощееву еще меньше отрицательных ощущений. Несколько мгновений страха, потом еще несколько – затухающей боли в коленках – вот и всё.
      - Ребята, - расспрашивал он снова Двоих из ларца, услужливо доставивших ему завтрак и глядевших в процессе трапезы, буквально, в рот. – А у вас тут, случайно, Властителем робит не людоед какой-нибудь?
     - Цо пан оце подумав? – не понял Мини-Мум.
     - Да многое наводит на эту мысль. Кормите меня, вот, на убой – раз. Коль изволю – обещал меня Швыль даже в баньке намыть – два. Спрашивается – для чего всё это? Предположим, Властитель ваш зол, и как примчится – то лютой смерти меня предаст. Но чего вы-то тут ждете, не убиваете меня? Он бы вернулся, глядь – ан, я готовенький лежу…
     - Цо мы – зверьё какое? – обиженно пробасил Макси-Мум.
     - А скелет-то на стене – чтоль не ваша работа? – подмигнул им Иван.
     - Властителя… - обмолвился Макси-Мум, и тотчас заткнул себе рот кулаками.
    О-па! Ну вот! Значит, Властителю кого-то замочить – раз плюнуть, подумал Иван. Уже какая-то ясность. Только новости не очень радостные.
     Ладно, похоже, им ничего нельзя мне рассказывать. При каждом слове за свои шкуры трясутся. Нет, надо кумекать самому.
     Меч надо вернуть – понял Иван. Чтобы им завладеть, логично было бы подружиться с этим конем, как его – Сребриком? Не стал доедать кусок хлеба, спрятал его в карман штанов. И еще один кусок – вдруг Сребрику будет мало?
     Позавтракав и отправив братву в ларец, прямым ходом направился к стене с ключом и скелетом. 
     Ну, что, предшественник? Значит, убил тебя сам загадочный Властитель, собственноручно честь оказал? А слуги его – сплошь добрый, гостеприимный народ? Накормят, напоят, в баньке выпарят и спать уложат… Н-да… Я понимаю, что веду себя нагло, хозяйничая в чужом дворце. Но, думаю, если не буду рыпаться – скоро мы с этим обглоданным сделаемся коллегами. И нутром чую – убивать меня Властитель станет тем самым мечом, что висит сейчас на стене, в нижней конюшне.
     Такие мысли вертелись в голове Ивана, когда он снова лез за ключом, с опаской поглядывая на скелет. Однако, ничего страшного в этот раз не случилось. Оказавшись в конюшне, Иван первым делом подступил к Сребрику. Конь так и оставался в полной сбруе, нервничал, водил боками, глядел на Ивана скорбно, будто хотел пожаловаться. В его яслях сиротливо валялись два жалких, увядших пучка сена. И что-то непохоже было на то, что Сребрик тут всю ночь лопал от пузы.
     - Здорово, приятель, - заговорил Иван с конем, больше для того, чтобы отогнать собственную робость. – Драться сегодня будешь? Да?.. Тебе так положено?.. А силы-то у тебя найдутся на хороший удар? Что-то, вижу, кормят тебя не особо сытно. Не то, что меня.
    Иван приблизился к морде коня и сунул ему в пасть кусок хлеба. Сребрик жадно сжевал ломоть. Иван вытащил из кармана второй кусок, а сам пока гладил Сребрика по морде, по шее, по гриве.
     - Расседлывают тебя хоть когда? – продолжал болтать наш очарованный рыцарь. – Ты ж так на пот изойдешь. Язвами покроешься до костей, и блохи тебя заедят.
      - Да, да, - послышался откуда-то тихий, печальный голос. – Властитель приказал держать меня впроголодь и беспрестанно под седлом, чтоб я злее был и послушнее…
      Иван второй рукой уже тянулся к мечу, но тут осекся, принялся оглядываться.
      - Кто это говорит? – спросил он.
      - Я… уф… - еще более печально ответил кто-то и вздохнул. – Властитель кормит меня сытнее, когда сам дома, из собственных рук кормит. И расседлывает только сам.
      - Сребрик, это ты со мной говоришь? – удивился и обрадовался Иван.
      - Да, добрый вор, - ответил конь, поминутно вздыхая. – Это я. Жалеешь ты меня? Или за мечом пришел?
      - Угу, - Иван протянул руку и взялся за рукоять меча. – Но я не вор. Это мой меч.
      - Твой? – в человечьем голосе коня прозвучало недоверие. – Ты сам его сковал? Или добыл в бою?
      Иван тут же вспомнил, как достался ему зачарованный клинок, и у него покраснели уши.
      - Он мне достался от погибшего друга, - промямлил Иван, пятерней расчесывая Сребрику гриву.
      Иван не успел договорить этой фразы, как вдруг почувствовал мощнейший удар – не легче, чем в прошлый раз – поразивший его прямо в грудь. И вновь нашего героя отшвырнуло назад, перед глазами его замелькали искры, сознание пропало.
    Очнулся он снова в той же горнице, сидя на полу и прислоняясь спиной к высокой кровати. В глазах прояснилось теперь быстрее. И едва ли не первое, что он увидел – был вожделенный меч, лежавший в ножнах подле его правой ноги.
    Брррр!.. Добыл!.. (Иван покрутил головой, ощупал её руками, проверил ноги, руки, плечи – всё ли теперь цело). Почувствовал некоторое удовлетворение. Кажется, дело сделано. Меч добыт – вот он.
     Не смог, значит, Сребрик в этот раз должным образом сослужить Властителю свою службу. Не уберег клинка, хотя и вдарил изрядно.
    Иван поспешно привесил меч себе на пояс. Встал, прошелся по горнице. Тяжесть ощутительная.
     Ну, да ничего. Своя ноша не тянет.
     Ивану нестерпимо захотелось поделиться с кем-нибудь своим успехом. Сев на кровать, он немедленно позвонил Алисе Даевой. Пришлось ему подождать, потому что девушка долго не брала трубку. Однако сигнал шел, и помех особых не оказалось.
     - Да, Ваня, чего тебе? – поздоровалась она, почему-то хмуро.
     - Привет, Алиса. Хочу сообщить тебе, что я сумел вернуть себе светящийся меч, который сторожил скелет…
     - Ну, и что теперь? – спросила она довольно равнодушно.
     - А то, что мне теперь ничего не страшно. Никакие враги. Мне кажется, этот меч – самое крутое оружие во всём замке.
      - Не знаю, не знаю… - сомневалась Алиса. – Но думаю, если у тебя его отняли один раз, отнимут и снова.
      - Пусть только попробуют! – взъярился Иван. – Я их так шарахну – ошметки полетят!..
      - Ну-ну. Ты смотри там – радуйся погромче. Глядишь, твой Властитель придёт и разделит твою радость. Или умножит её, - проворчала Алиса. – Ага-ага.
     - Да я… да я… - терялся Иван.
     - Ладно, - снова вздохнула она. – Живи в своих сказках дальше. Мне надо дочке помогать уроки учить.
      Последнее время Алиса вообще любила лишний раз поставить Ивана «на место». Но над её словами, как всегда, Ивану имело смысл задуматься.

* * *

     Сконфуженный охотник поднялся с карачек на ноги и отряхнул с одежи грязь.
     - На кого собрался-то? – развязно вопрошал его тот же странно одетый мужик. – На зайца?
      - Да вот, лося с лосихой в чаще повстречал… - рассказал охотник не очень решительно.
      - И что? Подожди-ка, а что это у тебя с ружьем? Ну-ка, дай взглянуть. Ого! да это его тебе сохатый так помял? Тебя звать-то как?
      - Егором, - охотник конфузился всё более.
      - А меня – Матвеем, - назвался словоохотливый мужик. – Это как же ты выслеживал лосяру, что он тебя заметил? В первый раз, что ли на него пошел? Это ж уметь надо. Кого-то опытного с собой взял бы.
      Пока Егор мямлил свои приключения с лосями-оборотнями, Матвей Петрович взял у него ружье, повертел в руках; затем огляделся, нашел в пяти шагах справа от них большой пень от спиленного дерева, подошел и уселся на него. Леший и Егор последовали за ним.
     - Хорошо, мужик, что ты вообще живой остался, - приговаривал Матвей Петрович, всё еще разглядывая ружьё и недовольно цокая языком. – Обожди, а если его разобрать?
     Он вытащил из недр своей куртки, исполненной карманами, отвертку и еще какой-то инструмент, невиданный в семнадцатом веке – это были обыкновенные пассатижи – и принялся самозабвенно ковыряться в ружье. Сильная его рука, чуть напрягшись, распрямила погнутый ствол, а еще через некоторое время Матвей Петрович довольно расправил усы:
     - Ну, чаво? Будет стрелять твоя пушка, Егор. Только гляди – больше сохатому под ноги не бросайся. И зайца по башке прикладом не бей.
    - Я и не бью, - оправдался Егор, как двоечник.
    - Знаем-знаем, - посмеиваясь приговаривал Матвей Петрович. – Нынче развелось ухарей – хряснут зайца прикладом, потом притащатся ко мне, скуля и хвостом виляя, - ой, Матюха, почини!.. Ладно, Егор, приклад я тебе тоже новый вырежу потом. Лучше старого будет.
     - Ты просто колдун, Петрович! – восхитился Егор, разглядывая починенное ружье. Правда, тут же он вспомнил колдунов, каких видел намедни, осекся и перевел на другое. – Ты почем берешь-то за этакую дивную работу?
     - Пол-литра, - изрек Матвей Петрович, перестав смеяться.
     - Сейчас? – растерялся Егор.
     - А если есть – так и сейчас, - подтвердил охочий до выпивки мастер. – А как нет с собой – так я к тебе когда-нибудь в гости зайду, лады?
     Водки, либо самогона у Егора с собой не оказалось, но они расстались закадычными друзьями, хотя Матвей Петрович напрочь позабыл спросить, где Егор живет и как туда дойти. Между тем, Кощееву-старшему и лешему мешкать было недосуг. Они двинулись дальше на запад.
    Матвей Петрович расточительно побаловал себя очередной тонкой сигаретой, из тех, что уделила ему Маша.
    - Ну никак не пойму, что ты в этом дыме находишь, - проворчал Леший, с интересом глядя на пришельца из будущего. Ему явно было немножко завидно, что Петрович владеет какой-то неведомой ему – мудрецу – тайною природы.
      - А не куришь – так не кури, - искренне посоветовал ему Матвей Петрович. – А я так привык к этой отраве, что если у меня она кончится…
     - Знаю, - дополнил его приятель. – То уши в трубочку свернутся.
     Тут впереди кто-то закряхтел, и перед ними, словно из-под земли вырос низкорослый длиннобородый старикашка в круглой шапке, похожей на шляпку гриба-боровика.
      - Потерял!.. – на все лады причитал этот старичок. – Да что ж это за наказанье на мою седую голову? Опять потерял…
     - Добра и здоровья, дедушка! – добродушно пожелал ему Матвей Петрович. – И что же ты потерял, интересно очень?
    - Ведомо мне, что он потерял, - встрял Леший. – Лучше про  то его не спрашивать.
     Встречный сосредоточенно разглядывал каждую кочку у себя под ногами, а Матвей Петрович не унялся.
      - Так что же ты потерял, дедушка? Бутылку, что ли?
      - Эх, да кабы бутылку… - горестно всплеснул руками низкорослый старик.
      - Бабушку он потерял свою, злодей этакий, - пошутил Леший недобро.
      - Правда? – Матвей Петрович крайне посуровел. – Ну, так, может, её спасать надо, как, вон, моего Ваньку?
      - Торбу я потерял, - объяснил несчастный старикашка. – Писаную торбу, кумекаешь?
     - И где же ты её потерял?
     - Не спрашивай, - пытался помешать Кощееву-старшему Леший. – И не вздумай искать. Беды себе накличешь.
     Но Матвей Петрович и старый растеряйка уже шарили вместе по всем кустам и пням.
      Не потребовалось много времени, чтобы отец Иванушки потерял из виду и самого старика, похожего на гриб, а зато у нашего спасателя вдруг жутко разболелась голова.
      - Эй, дед, ты где сам-то? – позвал Матвей Петрович. – Ух, черти полосатые, опять, поди, магнитные бури. Что-то башку разломило.
      Памятливый читатель сразу догадается, что Болибошка уже успел вскочить Матвею Петровичу на шею и мучил его головушку.
      - А ну, моли о пощаде! – торжествовал мелкий пакостник.
      - Чего-о?! – возмутился Матвей Петрович, обнаружив врага на себе. – Да я тебя сейчас!..
     Он попытался схватить деда-гриба за короткие ножонки и сдернуть его со своей шеи. Но не тут-то было. Болибошка сидел крепко.
      - Побей ему челом, - советовал Леший. – Скажи, что признаешь его силушку над собою. Тогда отстанет Болибошка, вестимо.
      - Я вот ему сейчас всё чело набью! – грозил Матвей Петрович и силился изловчиться, чтобы как-то схватить Болибошку, или хоть разжать его стальную хватку. Но бесполезно. Вражина не отпускал и не слабел. Он все жестче прижимал голову старого ефрейтора книзу, к сырой земле.
     Сражение продолжалось, и вроде бы, коса нашла на камень. Однако человек постепенно стал уступать духу.
     - Слышь, бандит, - окликнул Матвей Петрович супостата. – Кажись, твои коряги матерее моих.
     - Моли о пощаде! – ликовал Болибошка.
     - Ты в каких войсках служил? – спросил Матвей Петрович зачем-то.
     - А тебе чего?
     - Да так. Случаем, не в горно-диверсионных?
    - Моли о пощаде!
    - А давай, бандит, махнем бормотухи? – предложил Матвей Петрович. – А то я сегодня чего-то не в форме. Старость – не радость, понимаешь…
      - Моли о пощаде! Встань на колени!.. – настаивал Болибошка, хотя немного терялся. До сих пор никто из людей не предлагал вот так, запросто ему выпить.
      - В следующий раз с тобой встретимся и поборемся без обмана, - всё еще предлагал ему Матвей Петрович. – Я ведь тоже кое-что на веку прошел и повидал, веришь? Да сдается мне, мы вообще с тобой из одного полка. У меня башка болит сегодня шибко. Полечить надо. Лёха, у тебя там во фляге сколько-нибудь осталось? Слезай, говорю, гад такой! По стакану лизанем.
     Он почувствовал, что супостат ослабил хватку и как-то нехотя покинул многострадальную шею своей жертвы.
     - Ладно, - согласился Болибошка. – Многие мне попадались, да никто добром не говаривал. Так уж и быть. Наливайте, деды.

Глава девятая.   
   
     Проснувшись следующим утром, Иван с радостью обнаружил себя на той же перине, на которой засыпал вчера, а вовсе не на проклятом гамаке. Спрыгивать тоже не было нужды, а стало быть, и бороться со страхом, и терпеть боль от ушибов.
      «Да, в конце концов, чего такого в этих прыжках? – мелькнула светлая мысль в его голове. – Прыгнул бы нормально. Привык уже. Можно хоть постоянно там спать. Даже прикольно – лежишь и мерно покачиваешься. Как в космосе, в невесомости».
      Сверх наилучших чаяний, волшебный клинок тоже никто не тронул. Он по-прежнему висел на правом боку Ивана, притороченный к поясу. Иван вытащил меч из ножен, некоторое время любовался блестящим лезвием и яркими драгоценными камнями на рукояти.
     Эх!.. А жизнь-то, похоже, налаживается. Может, самые тёмные из слуг Властителя теперь страшатся меня, сумевшего вернуть волшебное оружие? Я для них теперь непобедимый рыцарь. Хо-хо-о!..
    Иван слез с кровати, потянулся, но, сделав пару шагов по полу, нашел, что меч сильно утяжелил его, и ногам требуется немалое усилие на каждый шаг. Отстегнуть оружие, снять его с пояса, положить или повесить куда-нибудь? Угу, щас!. Чтобы его тут же, или чуть погодя, умыкнули в еще более глубокие недра, а затем опять стали подступать и Ивану с ночными кошмарами.
    Нет, надо просто освоиться с мечом. Ведь раньше-то Иван уже почти совсем привык к нему. Вот, что значит не тренироваться.
     Он поплелся в комнату с ларцом, тяготимый мечом и поминутно запинаясь за клинок. У самого порога Иван, будто сослепу, налетел на что-то значительных размеров, споткнулся и упал лицом вперед. Поднявшись снова на ноги, наш герой обнаружил Швыля, лежавшего ничком у порога и осовело водившего кругом налитыми кровью глазами.
    - Дзень добрый, - поприветствовал его Иван по-польски. – Вы что же – когда спите, делаетесь невидимым?
    - Добрее бачили, - проворчал Швыль и икнул. – Ты бы хоть извинялся, налетая на людей.
     Внешний вид зримого Швыля не оставлял сомнений в том, что домоправитель Властителя находится в состоянии изрядного похмелья.
     Однако Иван не считал себя виновным, что не увидел невидимку.
     - А вы всегда пьяный, что ли? – полюбопытствовал Иван.
     - Так, - икнул Швыль. – Бо для хмельного время швыдче летит. Когда еще Бе… то бишь, нашему Властителю взбредет на ум до дому явиться? А коль позвать его – так осерчает, налетит, покарает… уф!..
     - А его можно позвать? – навострил уши Иван.
     - Я тебе того не баял, - коротко изрек Швыль и умолк.
     - Вы мне как-то обещали баню, если я того захочу, - напомнил ему Иван не слишком решительно. – У меня уже всё тело чешется от грязи.
     Швыль затоптался, глядя себе под ноги, заворчал что-то неясное. Заметно было, что работать он не большой любитель.
     - Ладно, - молвил он. – К вечору стопим тебе баньку. Я уведомлю, когда готово будет.
     И снова пропал из виду.
     Удовлетворенный таким ответом Иван прошел дальше в комнату. Привычно вызвав Двоих из ларца, он получил от услужливых поваров яичницу с салом и яблочный взвар, и, уплетая всё это, между прочим, спросил слуг:
     - Ребята, а Сребрика вы кормите, или Швыль, или еще кто-то другой? 
     - Конягу-то? – Макси-Мум пренебрежительно хмыкнул. – Кормим, разумеется. Мы с братухою.
     - Что-то он у вас худой, как скелет, - Иван аж поежился от этого слова. – С голодухи качается.
     - Властитель повелел его кормить только, чтоб ноги  таскал, - пискнул Мини-Мум. – А то еще сбежит, шкура блохастая.
    Иван на это ничего не сказал, а только попросил себе еще черного хлеба. Получив целую большую, круглую, теплую ковригу, Иван поблагодарил братцев-хватцев и отправил их отдыхать, а сам двинулся за ключом в нижнюю конюшню.
     Что за притча? На привычной стене не обнаружилось ни ключа, ни скелета-охранника.
     Хорошее настроение Ивана стало меркнуть прямо на глазах. Мысли стремительно понеслись у него в голове. Значит, скелет слез со стены, утащил с собой ключ и бродит сейчас где-то в замке? А может, наружу как-то он выбрался? Нет, на воле такому красавцу делать, разумеется, нечего… Но может, он на самом деле и не скелет, а только притворяется? Может ли этот жуткий охранник становиться невидимым? Здесь ведь многие это умеют. Если вообще не все…
     - Уважаемый Швыль! Можно вас на минуточку? – позвал Иван громко.
     Почти сейчас же рядом с ним кто-то затопал и заохал почти шепотом, жалуясь на какой-то ветряной перелом, якобы, приключившийся у него. Голос был Швыля, но самого его не было видно.
     - Швыль, покажитесь, пожалуйста, - попросил Иван, и чудик предстал его глазам, скрюченный, держась за собственную поясницу.
    - Чаво надо? – спросил он сварливо. – Я ему баню топлю, а он вздумал мешать! Да еще ветряной перелом энтот проклятущий…
     - Перелом руки, ноги, или чего другого? – участливо поинтересовался его здоровьем Иван.
     - Да спину разломило, - пояснил Швыль. – Сквозняком, понимаешь, надуло.
     Стало ясно, что «ветряным переломом» старик называл разыгравшийся ревматизм.
     - Сочувствую вам, - произнес Иван. – А вы не знаете, кто мог утащить ключ вот с этой стены?
    - Дак ты же и сматрошил, - процедил сквозь кривые зубы домоправитель. – Нешто я не бачил, як ты вже не единый раз за ключом на стену лазил?
     Иван попытался втолковать ему, что в этот раз не обнаружил ключа, а исчезновение скелета со стены наблюдал и раньше.
     - Он ведь тоже может невидимым делаться? – спросил Иван в заключение.
     - Знамо дело, может, - подтвердил Швыль. – А ты б не совал нос-от не в свои дела. Как бы тебе его да не прищемили.
     - Мне Сребрика покормить охота, - покучился Иван. – Вы ж его тут впроголодь держите.
     - Ишь ты, поди ж ты, добрый какой сыскался! – рычал Швыль. – Мерина душного пожалел. Ничего тому одру колченогому не станется. На нем пахать надо!
      И опять пропал.
      Иван огляделся по сторонам, ища старика.
      - Пошарь биля самой двери в конюшню-то,  - послышался скрипучий голос из пустоты. – Может, ключ там где схоронен.
     Ага, хороший совет. Спустится Иван в темноту, к конюшне – а там его скелет невидимый, скажем, мечом по затылку – ррраз!..
     Да что ж он, Иван, за трусишка-то! У него ж теперь свой меч есть опять. Вероятно, самый лучший из всех в этом замке. Чего ж бояться с этаким палашом?
     Подсвечивая себе фонариком телефона, Иван спустился по ступенькам к двери, обнажив предварительно меч. Обвел клинком вокруг себя – не ткнется ли меч во врага? Затем пощупал под дверью, по самой двери – и паче чаянья, она со скрипом отворилась безо всякого ключа.
     Да никак его здесь уже ждут?.. Вот только кто – друзья или враги?
    Иван крадучись пробрался в конюшню, но почти сразу же был замечен.
     - Опять ты, - приятным, но очень грустным голосом молвил Сребрик на смеси русского с польским. – Чего взыскался-то? Других мечей здесь нет. Аль на камни драгоценные позарился?
    - Ничего я больше красть отсюда не собираюсь, - ответил Иван, немного досадуя на коня. – А мне тебя жаль стало. Стоишь тут неподвижно, всегда под сбруей. Голодный…
    - Подлизываешься? – догадался Сребрик. – Я, все равно, служить тебе не стану. Властитель меня заработал, у Чуда-Юда отвоевал – значит, он мною и распоряжается.
    Иван постарался убедить коня, что вовсе не подлизывается к нему, а и вправду стремится облегчить его страдания от голода и других докук. Иван скормил ему почти всю ковригу, и Сребрик жевал хлеб, то и дело искоса, недоверчиво взглядывая на кормильца. Затем наш герой налил коню воды в поилку.
    - Завтра покормлю тебя еще, - пообещал Иван. – И Швыля пинками сюда загоню, и хлопцев из ларца. Чтобы кормили тебя тоже, и досыта.
    - Ну-ну, - мотал головой Сребрик и поджимал под себя как-то странно левую заднюю ногу. – Ишь, новый Властитель выискался!.. Загонит он пинками!.. Много мне сил прибудет от такой-то краюхи… Вот расседлал бы меня кто-нибудь. Сил нет терпеть эти ремни. И нога болит.
     Иван с горечью в голосе ответил ему, что такого дела не осилит.
     Вернувшись в залы (запереть конюшню ему, опять-таки, оказалось нечем), Иван снова забрался на кровать и полез на книжные полки.
     В этот день он не только читал, но и тягал меч вверх-вниз, как тяжелоатлет орудует штангой в спортзале. А время шло до ужаса медленно. Ивану всё надоело, наскучило. Еле дождался вечера, когда уже совсем протрезвевший Швыль пригласил его в баньку.
     В помещении с ванной на этот раз было очень жарко. От пола и стен валил пар. Раздевшись донага (а меч до сих пор не выпускал из рук) и подойдя к ванне, Иван что-то замялся.
    - Больно высока, - объяснил он Швылю. – Мне в этакую не влезть.
    - Чего это? – нахмурился домоправитель.
    - Да одну ногу перекину через край, а на второй поскользнусь и шмякнусь больно и неловко, - сомневался Иван.
     Швыль стал поднимать его, было, на смех, но Иван с серьезным видом принялся толковать слуге Властителя о своих больных ногах и тоскливом существовании у себя дома. Не дослушав его, Швыль заворчал:
     - Не шибко похожи твои ноги на увечные. Кривые – да, косолап ты, друже. Но ходишь вполне шустро, не скули.
    Иван, мысленно усмехнувшись, сознался себе, что постоянно забывает о том, что в данном мире он может ходить, как все. Приободрившись от этого, он смело полез в приятную горячую ванну, но как только оказался в ней обеими ногами, всё-таки поскользнулся и жестко сел на керамику. Хорошо, легок оказался – посудина не треснула.
    - Я же предупреждал, - заныл Иван. – Вот, влез я сюда, а обратно теперь, может, не вылезти.
     - Ты помойся сперва, а потом уже думай про вылезание, - посоветовал Швыль, подавая ему мыло и мочало.
     Иван на это ответил, что всегда, прежде, чем войти куда-нибудь, прикидывает, как потом выбраться назад. А иначе чувствует себя неуютно.
     - А зачем же ты сюда-то сунулся, осмотрительный такой? – ощерился Швыль. – Из этих хором не многие живыми выходят.
    Иван помрачнел, но, намыливаясь, начал рассказывать ему, как и зачем попал в эту странную реальность. Швыль где-то понимающе кивал, где-то с сомнением качал головой. И вдруг…
     Откуда ни возьмись, из-под воды вылезли две большие, зеленые, пупырчатые не то ручищи, не то лапы с кривыми когтями. Они схватили обнаженного Ивана за икры и с силой рванули книзу. Всё это сопровождалось грозным звериным рыком.
     - Аааа! – завопил Иван. – Спасите, кто может! Меня у… бивают!
     Несмотря на испуг, он крепко вцепился сам в эти отвратительные лапы и пробовал так и этак их разжать. Дно ванны стало уходить куда-то вниз, проваливаться.
      Еще бы пара мгновений – и лапы утащили бы Ивана в бездну. Но услужливый Швыль догадался подать ему меч, лежавший тут же, рядом с ванной. Замахиваться не было ни пространства, ни времени, и Иван ткнул клинком наобум, как попало и куда привелось. Раздался оглушительный хриплый визг, смачное бульканье. Страшные лапы разжались и, погрузившись в неведомые глубины, пропали, а вода в ванне стала красной и отчего-то шипучей, как кока-кола.
     Не заморачиваясь более никакими проблемами с вылезанием, Иван вылетел из зловещей кровавой ванны, точно пробка из бутылки, и ошалело смотрел в ванну, направляя туда клинок и испуганно оглядываясь на Швыля.
     - Это Водяной, - спокойно сказал Швыль. – Он этак хватает порой тех, кто ему чего-нибудь должен.
    - Я, было дело, попал к нему, но мне удалось удрать, - рассказал Иван.
    Швыль на это заметил, что теперь Водяной нашему герою покоя не даст – будет пытаться схватить его из любой лужи, из любой шайки с водою.
    От этих сведений Иван пригорюнился еще больше.
    - Но ты же его звезданул ныне – будь здоров! Вон, кровушки сколь, - дополнил свою мысль Швыль, пытаясь тем приободрить Ивана. – Водяной, верно, станет долго лечиться, прежде, чем опять за тебя примется. Ладно, не плачь. Пора опять на боковую.
     - Что-то тоскливо здесь до невозможности, - пожаловался Иван. – Хорошо, хоть вы есть – добрые работники. Хоть можно кому-то пожаловаться, на кого-то надеяться. Спасибо вам!
    «Да. И скелет где-то тут бродит, тоже, - подумал Иван вдогонку. – И что он вытворит ночью – предсказать невозможно».

* * *

    В сумерках к замку Кощея Бессмертного подлетели ворон и вороница. Уселись на подоконник, долго молча поглядывали в зарешеченное окно. Вороница несколько раз призывно каркнула.
    - Никого, - молвил Федор-ворон. – Что за досада? Летели-летели, прибыли – а хозяин куда-то делся…
     - Как это – никого? – чуть обиженно ответил Федору приятный голос изнутри замка. – А я? Вы влетайте, отдыхайте, гости дорогие.
     Решетки на окне словно сами собой раздвинулись, рама открылась, и Федор с Агафьей проникли в зал.
     - Кто нас впустил? – прокаркал Федор, удивленно вертя своей птичьей головой.
     Шмат-Разум ответил царственному ворону, что это всего-навсего он – невидимый Кощеев слуга. Спросил, чем попотчевать гостей – сырым пшеном, или настоящей едой?
      Федор-ворон сказал, что ему птичья еда уже порядком осточертела, а хочется полакомиться блинками с малиной. Шмат-Разум вмиг накрыл для них стол, но гости в образе птиц щипали блины нерешительно, поминутно озираясь с целью всё же увидеть незримого слугу. Опасались они Шмата-Разума, что ли? Могло быть и такое.
    - Не бойтесь, - молвил Шмат-Разум немного конфузясь. - Я не убью вас и не отравлю. Дождитесь Кощея.
    - В толк не возьму, - заявил Фёдор-ворон. - Как это - быть невидимым? Тяжко? Тоскливо? Или - легко и радостно?
    - И как ты таким сделался? - добавила свой вопрос вороница-Агафья.
    - Что вам и сказать-то? - вздохнул Шмат-Разум. - А вот, ежели я вас навстречу спрошу: каково быть птицами небесными.
     - Ничего хорошего, - честно сознался Федор. - Как оказалось.
     - Вот, и невидимость - тоже не мёд, - голос Шмата-Разума грустил. - Притом, учтите, ребята, что вас превратили в птиц по вашей же воле. А меня...
     Сообразительный и воспитанный царевич понял, что тема сия неприятна невидимке, и спросил иное:
     - Ты сразу понял, что мы двое - люди, в птиц обращенные?
     - Как не понять, - ответил Шмат-Разум, - Ежели я был рядом с Кощеем, когда он над вами колдовал? А еще, помните, когда от греков убегали, я вас в пути кормил?
     Федор-царевич припомнил это и перестал опасаться невидимки.
     - А ты сам не можешь нас обратно, в людей обратить? Чтобы Кощею лишний раз не возиться.
     - Нет, - ответил Шмат-Разум. - Это заклятье Кощей на вас наложил - он и снять должон. Да и в волшбе, ежели честно, слабоват я.
     - Еду готовишь вкусную, - постаралась ободрить его Агафья.
     - То не я, а скатерть-самобранка вам спекла блины, - молвил слуга.
     - Ну, если у вас есть такая вещь, то вам и варить-жарить ничего не приходится, - каркнула Агафья с легкой завистью. - И ни грибов-ягод собирать, ни охотиться. И сыты вы завсегда.
     - Это как сказать, - изрек Шмат-Разум. - Видите ли, скатерть-самобранка делает только ту еду, какую знал волхв, зачаровавший её. А он ох, древний старичок был. Теперешних яств многих не ведал. Ну, с голоду-то скатерть помереть, вестимо, не дозволит.
    - У вас тут всё волшебное, наверное? - глаза Агафьи блеснули.
    - Не всё, но многое, - ответил слуга.
    - И эта кровать? - Агафья указала крылом.
    - Да, она зачарована, - подтвердил Шмат-Разум. - Хозяин, когда на ней почивает, видит всё - что было, что будет, чем сердце успокоится...
    - Ого! А этот вот ящик?
    - Волшебный, - продолжал удивлять Шмат-Разум. – Ежели в него положить любую вещь, обратно достанешь две таких вещи.
    Это был Удвоитель.
    - А этот сундук? – спросил Федор-ворон.
    - И он волшебный. Запусти туда руку – и вытащишь любую книгу, какая только есть на свете.
     - У меня рук пока что нетути, - каркнул Федор-ворон неловко. – Да и книги я не очень уважаю.
     - Зря. Среди них, знаешь ли, тоже волшебные встречаются.
     - А камин волшебный? – продолжала любопытничать Агафья.
    - Волшебный. Его пламя позволяет… - начал было толковать Шмат-Разум, но тут за окном пронесся ковер с четырьмя седоками. Невидимый слуга торопливо извинился пред гостями и на время умолк – то есть, похоже, улетел.
     О его возвращении свидетельствовало то, что через широко распахнувшиеся двери в каминный зал вкатилась коляска с Машей Квасцовой. Следом шел сам Кощей, неся на руках раненую свою дочь, а замыкал шествие Иван-царевич, растерянно закидывавший свои длиннющие ноги одну за другую. Он был печален. 
    Сказочный злодей сейчас же углядел гостей в зале и распознал их без сомнения. Кивнул головой, приветствуя обоих, и мрачновато вопросил:
     - Что, Федор, я чаю, прискучило тебе вороном летать?
     - Опостылело, сил более нет, - признался Федор-ворон. – Преврати нас с Агафьей снова в людей.
     - Уговор помните? Как расколдую – больше вам птицами вовек не бывать.
     - Помним, Кощей. Мы с этим согласны, - каркнула Агафья.
     - И что вы станете делать, обернувшись людьми? Как жить? – спросил Кощей строго.
     - Может, к батюшке во дворец вернемся. А коли он по-прежнему серчает, так и без него проживем, - постановил Федор.
     - Ну, глядите же…
     Кощей прищелкнул пальцами левой руки, и сейчас же ворон с вороницей, сидевшие на персидском диване и каркавшие понятно из присутствовавших одному Кощею, сделались вновь парнем и девушкой.
     Иван-царевич вытаращил глаза на очеловеченных брата и сноху. Даже у привыкшей к чудесам за время своего сказочного брака Маши отвисла челюсть.
     - Федька! – воскликнул он, теряясь. – Да это, и впрямь, ты!
     - А то кто ж? – пожал плечами Федор. Ставши человеком, он выглядел еще более осунувшимся, помятым и жалким, чем раньше. – А это жена моя. Да ты, Ванюша, её и прежде видал один раз.
    - Вельми приятно, - Иван-царевич отвесил поклон Агафье, самозабвенно причесывавшейся у зеркала. – Токмо худо, что моя Ленка – эвон, мается.
    - Батюшка сказал, жить буду – значит, буду, - слабо улыбнулась с кровати Елена Касьяновна.
    - Да… И никогда не забывай, зятек, что дочь моя готова жизнь за тебя отдать, - сурово примолвил Кощей, все еще печально оглядываясь на дочь.
    - Век не забуду, - пообещал Иван-царевич. – Я у тебя, тестюшка, погощу, пока мы Ленку не выходим?
     - Надо думать, - кивнул ему Кощей. – А ты, Агафья, лучше бы приказала зеркалу явить, что там Алексей Михайлович в своих палатах поделывает.
     - А как это устроить? – не поняла Агафья.
     - Мария свет Николаевна, покажи ей, - велел Кощей; и Маша, которой всё более и более нравилось колдовать, вызвала в волшебном зеркале царские московские покои.
     Оказалось, что царь нынче плох – перестарался с хмельным да и возомнил, будто пришел его последний час.
      - Кому я царство оставлю? – рыдал он в голос. – Софья – девка, прочие мои дети еще зело млады. Ну, Иван-дурак из дому сбег – и лихо его унеси, бесталанного. А вот Федор!..  Глуп же я был сам, что выгнал его. Сыщите мне его, ради всех святых и представьте сюда! Оооо, как же мне худо, царю-то, батюшке!..
     - Видал? – назидательно глянул Кощей на Федора.
     - Батюшка, что с тобой?! – встревожено забормотал Федор-царевич. – Силы небесные, да мне ведь немедля домой надо!
     - Это у него белая горячка. Пройдет, - успокоил наследника престола Кощей. Однако же приказал Шмату-Разуму поскорее доставить Федора и Агафью к царю.
 
     Когда пришло время удалиться почивать, Маша спросила мужа:
     - Я у тебя, милый, совсем ведьмой сделалась? Зеркалам приказываю, с зятя твоего сняла порчу, Лихом Одноглазым насланную…
     - Порче той, всего скорее, просто вышел срок, Лихом отведенный, - рассудил Кощей. – Но может статься, что ты и впрямь колдовать выучилась. Есть у тебя один могучий колдовской инструмент, лада моя – это сердце твоё доброе и жалостливое. А ты что – не рада этому?

Глава десятая.

     Матвей Петрович охотно хвастался, что ему не привыкать ночевать в лесных избушках. Даже в совсем необитаемых, в которых ночью проснешься – и покажется, будто сейчас из чернильной  темноты в малюсенькое окошко влезет «ужастик». Впрочем, у этой избушки была старенькая хозяйка. Но если Матвей Петрович с широкой улыбкой двинулся прямо в двери, то Леший заходить не спешил, поглядывая на растрепанную, одноглазую бабку исподлобья и недоверчиво.
    - Знаешь, Петрович, - сказал Леший сквозь зубы. – А давай-ка молвим спасибо этому дому, да пойдем к другому?
     - Чем тебе тут не нравится? – спросил мимоходом старший Кощеев, уже обсуждавший с «бабой Лизой» влияние погоды на здоровье пожилых людей.
    - Неохота мне связываться с Лихом Одноглазым, - шепнул Леший приятелю в самое ухо.
    - Да ну-ка тебя, - буркнул Петрович в ответ. – Всё у вас кликухи какие-то. Ты – Леший, эта бабка – Лихо… Ну и что? Меня вон, в армии тоже кликухой пожаловали, помню. Звали Мотором.
    - А это что такое? – не понял его Леший.
    - Я бы рассказал, да ты, всё равно, не поймешь, - и посмотрел на кореша – что рублём подарил. Впрочем, так у Матвея Петровича обычно водилось.
    - Так ты, баба Лиза, нас и на порог не пустишь? – уточнил Кощеев-старший смиренно, но с надеждой.
    - Отчего не пущу? Пожалуйте, - старушка перестала загораживать вход в избу, впустив гостей. Первым зашел Матвей Петрович – и сейчас же с грохотом рухнул на пол, запнувшись.
     -…Только у меня тут порог шибко высок, - запоздало предупредила старая женщина.
     Матвей Петрович кряхтел и негромко матерился. Он ушибся, а окромя того провалился ногой в дыру на месте прогнившей половицы. Гораздо более удачно проникший в хату Леший помог ему встать на ноги, ворча? «Ну, я ж тебя упреждал».
     - Хрень, - Матвей Петрович махнул рукой, и тут же заступился за бабу Лизу. – Где же ей, экой старенькой, свою развалюху в исправности держать?.. А что, бабушка, тебе и помочь некому?
     - Некому, сыночек, некому, - затрясла головой лесная ведьма. – Одна в этой глуши скриплю веками.
    - Хе! Сыночек… Веками… - подивился тихо Матвей Петрович. – Леша, а давай-ка, мы бабушке половицу заменим?
    - Об эту пору? – развел руками Леший.
    - А что? – хмыкнул Кощеев-старший. – Лизавета батьковна, у тебя топор ли, рубанок в хозяйстве есть?
     Топор у бабки сыскался, а рубанок оказался у недовольного тем, что придется халявно потрудиться Лешего.
     Они довольно споро, беспрестанно болтая и незло переругиваясь, свалили топором сухую осинку (Леший указал, какую можно рубить), вытесали из неё пару досок и заменили ими прогнившие половицы.
      - Ну-кося, ну-кося… - причитала бабка, следя за их работой и во всю ширь распахивая свое единственное око.
     - Так-то, - заключил Матвей Петрович, отряхивая с одежи стружки. – А то как ты по гнилью-то ходила? Сама, поди, спотыкалась все время.
      - Бывало и такое, - подтвердила ведьма. – А что ж я вам, сынки, теперь должна буду – за труды-то?
      - Какие мы тебе сынки, бабка?.. – прошипел Леший, а его отзывчивый приятель, щерясь молвил:
     - По стакану на рыло найдется, баба Лиза?
      Сдобрившаяся старуха немедля принялась сновать по избе, зажигая лучину и накрывая к ужину. Из еды у неё нашлись только крепкие, как дерево, сухари и какое-то вяленое мясо с душком. Зато выпивка у неё имелась довольно ядреная.
     - С устатку-то – самое то! – одобрил Матвей Петрович, махнув стакан и крякнув. Леший только пригубил зелье, подозрительно понюхал его, сморщил нос, хрустнул сухарем, а более пить не стал.
    Ведьма подошла к окошку, чтобы закрыть ставни, потом помешала кочергой в печи. При каждом шаге старуха охала и держалась за поясницу.
     - Болеешь, баба Лиза? – участливо спросил Матвей Петрович.
     - Ох, да всё ломота проклятая, - покучилась ведьма. – Ни согнуться, ни разогнуться из-за ей. Даже сквозь сон в спину стреляет.
     - А ты самогонкой-то своей натрись на ночь – полегчает, - посоветовал Матвей Петрович, грызя мясо. – А то еще – знаешь, чего? Я тебе могу горб-то полем полечить.
    - Это чего? – не поняла старуха.
   Он подозвал её ближе к себе и поднес свою заскорузлую ладонь к бабкиной спине, не коснувшись её где-то на палец, и водя рукой в воздухе вверх-вниз.
    - Чувствуешь тепло?
    Ведьма сощурилась, прислушиваясь к своим ощущениям, а затем кивнула.
   - Чую, внучок, чую.
   - Ну, вот, я уже и внучок, - рассмеялся старый солдат. – Это при том, что мне более полвека годков… В общем, так я, баба Лиза, людям боль из тела выгоняю. Теплом ладони, а по науке – биополем. А многие у нас мне не верят, говорят – брешу я.
     - А я верю, внучок, ой, верю, - залопотало Лихо Одноглазое. – Кощей, вот, Бессмертный меня порою тоже лечит. Только он мне спину больно мнет, а ты – просто греешь. А хорошо эдак-то.
     - Видел я того Кощея, - ответил Матвей Петрович. – Нормальный мужик. А у меня сынуля с ним в контрах. Воевать на него пошел. Умник хренов…
     На это ведьма ему ничего не ответила.
     Леший посоветовал другу, ежели ночевать в этой избе, то спать прямо на полу, чтоб никуда не сверзиться ночью.
    Старики легли рядом, около русской печи, расположившись на облезлой волчьей шкуре. Бабка спала на печи.
     Ночью Матвея Петровича принялись злостно донимать клопы. Он некоторое время повертелся, потом поднялся и ощупью вышел на двор, ухитрившись в полном мраке найти и дверь, и даже не запнуться за порог, и не разбудить Лешего.
     На крыльце, в тусклом свете увечной луны он увидел горбатую, лохматую тень, скрючившуюся на ступеньках.
     - Баба Лиза, доброй ночи, - прошептал он. – Тебе тоже не спится? Болит опять что-то?
     - Душа у меня болит, сыночек, - проскрипела в ответ бабка. – За тебя болит, ежели хочешь знать.
     - Да ну! – Матвей Петрович выудил слабую дамскую сигарету, закурил, протянул, было, еще одну бабке, но та не поняла его жеста, и всё толмила какую-то чушь:
     - За тебя болит моя душенька. Что два годка назад, там-то – у себя – схоронил ты мамку свою, а прощенья у неё попросить запамятовал. 
    Матвей Петрович впервые окинул старую ведьму своим коронным взором «посмотрит – рублём подарит».
     - А тебе-то, бабка, что за дело до моей матери? – спросил он значительно менее дружелюбно, чем раньше.
     - Да как же мне об ней, сердешной, не радеть, ежели я, и только я могу тебе отсюда до её нынешнего обиталища короткий ход показать?
     - Пургу ты несешь, бабка, - Матвей Петрович всё больше мрачнел, всё тяжелее затягивался сигаретой, плохо утолявшей его никотиновый голод.
     - В следующий-то раз ты с ней свидеться сможешь, лишь уйдя в Навь безвозвратно, - поучала его Лихо Одноглазое. – А ежели сейчас грехи со своей душеньки сымешь, то и дальше, в вещном мире, до сроку своего сможешь легче жить и светлее. 
     Старуха вытянула свою иссохшую длань и указала крючковатыми перстами куда-то в сторону.
     - Иди туда, внучок. К матери ступай.
     Глянув, куда ему указывали, Матвей Петрович увидел там широкий черный провал – судя по всему, ход в пещеру. Хотя по его спине побежал предательский холодок, он попытался, было, пошутить, вроде того – к какой именно матери его отправляют? – но Лихо не дозволило ему произнести эти неуместные словеса. Ведьма легонько подтолкнула его в спину. Качнувшись от неожиданности, даже чуть не упав ничком, Матвей Петрович двинулся во мрак. С каждым следующим шагом Кощеев-старший всё более отчетливо понимал, что ноги несут его помимо воли. Что если даже он сейчас решит остановиться, или повернуть обратно, ноги не послушаются головы. Напрягшись, он все-таки как-то скорректировал шаги, чтобы они походили на непринужденные.
     И вот пещера поглотила его.
     Оказавшись в кромешной тьме, но всё еще не будучи в силах остановиться, Матвей Петрович вытащил опять зажигалку, высек из неё огонек и заозирался вокруг. Впереди, шагов через сорок, пещера поворачивала налево и сужалась. Оттуда тонкой струйкой стелился теплый свет. Свернув и приблизившись, он увидел сидящую в освещенном закутке старую, седую, худощавую женщину в шерстяном платке на голове, в бедном иссиня-черном одеянии – халат, что ли? – и в валенках на ногах. Она сидела, уткнувшись носом в толстую трепаную книгу, и сосредоточенно водила по строчкам указательным перстом десницы, беззвучно шевеля губами. Опричь того она поминутно покачивала головой, пришептывая – «Ну и ну!..»
     Матвею Петровичу не было нужды долго разглядывать, чтобы уразуметь, кто это. Но…
      - Бабушка? – произнес он, привлекая к себе внимание.
      Она оглянулась, вперила в него свой пристальный взор – и обрадовалась.
      - Ой, Матюшенька прибежал! – всплеснула руками. – Где тебя носило сегодня весь день?
     - Да вот, - Матвей Петрович замялся. – Иду туда – сам не знаю, куда. Говорят, сынуля мой – Ванька – куда-то здесь затесался: вот, спасать его надо…
    - Какой же сынуля, ежели ты сам у меня еще маленький? – засюсюкала его матушка. – Наверное, опять котенка какого-то на улице подобрал и сынулей его называешь, - она засмеялась. – Вот, не напрасно же тебя ребята в школе прозвали «кошкина мать».
     Матвею Петровичу было очень неловко. Он, не переставая, оглядывался вокруг – не видит ли кто сторонний этой сцены? Но никого поблизости не случилось.
     - А ну, Матюша, бегом переодевайся, - приказала мать нестрого. – Весь грязной пришел, особенно, носки, наверное, сырые? Вон штаны, рубашки две – на выбор, и носков три пары. Переодевайся, слышишь? Не то простынешь.
     Ничего из того, что она перечислила, Матвей Петрович перед собой решительно не видел.
     - Сейчас пироги из печи достану, и будем ужинать, - продолжала тараторить его матушка. – Руки с мылом чище мой.
    Но и руки помыть здесь было негде. Ни умывальника, никакого ручейка рядом. И печи, чтобы достать из неё пироги, тоже не наблюдалось. Только стул в уголке, и старая мать на нём, и ветхая книга у матери в руках. Старушка сунула том в подмышку и, указывая перед собой, продолжала бредить:
     - Вот этот пирожок кушай – со сметаной. А со щукой попробуй-ка. Ты ведь сам её изловил.
    - Нет тут пирожков никаких, - пробормотал Матвей Петрович. – Что-то дуришь ты, бабушка.
     - Не капризничай, кушай, - потчевала мать. – Я ведь старалась, пекла. Утром раньше тебя встала, да еще тебе в школу помогла собраться…
     - Какая школа? – Матвей Петрович возмутился. – Что ты, бабушка, со мной, будто с сопливым пацаненком?..
    Он продолжал стоять, растерянный, не ведая, что делать дальше, как еще реагировать на слова родной матушки, которая, похоже, сейчас была не в себе.
     Нервничая, Матвей Петрович сунул в рот очередную сигарету и хотел было прикурить её, но матушка вдруг запротестовала довольно громко:
      - Это что ещё за новости?!. А ну, брось каку!
      Матвей Петрович аж поперхнулся от неожиданности и выронил из-за этого сигарету, которая упала в грязь.
     - Ишь, ты… - мать погрозила сыну пальцем. – Я тебе ужо! Тащит в рот всякую гадость…
     Впрочем, она почти сразу отвлеклась на другое.
     - Погляди-ка, Матюшенька, какую я книжку вчера в библиотеке нашла. Чуть не сутки читаю – оторваться не могу.
     Ветхий том в её руках назывался «Древнейшие русские сказки».
     - Я раньше даже и не догадывалась об истинном значении сказок, представляешь? – заявила мать, сияя глазами. – А самые-самые старинные из них знаешь какие? Оказывается – «Репка» да «Курочка-Ряба».
     - Вот еще! – Матвей Петрович хмыкнул. – Пустяки какие-то.
     - Пустяки, говоришь? – нахмурилась мать. – А ты знаешь, что за Репку посадил Дед?
     - Очень мне надо знать… - пожал плечами равнодушный сын.
     - А если очень надо – так знай, - молвила она. – Дед – самый старший из Рода. Он Репку – свою  мудрость сокровенную – упрятал, чтобы росла она. Потом решил вытащить её на божий свет. Ан, без бабки-то не выходит ничего. А кто – бабка?
     - Кто – бабка? – сызнова хмыкнул Матвей Петрович, всё более чающий себя маленьким Матюшей. – Да ты бабка и есть.
    - Я не бабка, - проворчала она. – Я – кто-то другой, знать. А Бабка в той сказке – это древние традиции, обычаи, устои. Их знать надо, чтобы Мудрость постичь.
     Матвей Петрович махнул рукой.
     - Бабка – за Дедку, - невозмутимо продолжала мать. – Внучка – за Бабку… А кто – Внучка?
     - Не знаю.
     - Внучка – это потомки, - вздохнув, пояснила старушка. – Вот, у меня потомок – ты. У тебя – Иванушка, сын твой.
     - Я его спасать от кого-то иду, - вспомнил Матюша. – Да вот, как-то к тебе сюда затесался.
     - Не отвлекайся, - проворчала старушка. – Жучка – за Внучку. Кто – Жучка?
    - Псина глупая твоя Жучка! – Матюша начинал понемногу злиться.
    - Жучка – дружба, верность, сплоченность Рода, - поучала его мать. – А дальше – Кошка – это домашний уют, тепло родного очага…
    - К чему всё это ты мне говоришь?
    - Подожди. Дальше – Мышка. Что означает она?
    - Слушай, бабуся… - Матюша готов уже был ругнуться.
    - Мышка – достаток в доме, - невозмутимо поясняла ему родительница. – Там, где нет достатка – не водится и мышей.
     - Устал я от тебя! – прокряхтел нерадивый сын. – У меня дом в достатке, всё есть – ежели ты на это намекаешь. Вон, у Ваньки телефонов одних – штуки три, или четыре.
     - Это ли достаток? – вздохнула старушка. – В древней сказке, сыночек, Репку еще двое тянули. Это – Отец и Мать.
    - Не ври-ка, - возмутился сын. – Я маленьким, точно помню, читал – дедка – за репку, бабка – за дедку, внучка – за бабку, Жучка – за внучку, кошка – за Жучку, мышка – за кошку…
     - Сказка же древняя, - пояснила старушка. Шли века, и люди её зачем-то перевирали всё больше… А без Отца и без Матери они бы там не справились, - покачала головой старушка. – Ведь кто такой Отец?  Ладно, Матюшенька, знаешь ты всё. Отец – это опора и защита. То есть…
     - …Бог? – закончил сын её мысль. – Который – там? – он указал пальцем наверх.
    - Догадался, - кивнула родительница. – Умен ты, сыночек, хоть и мал ещё. Ох, как мал!.. Тогда догадайся ещё – ЧТО ТАКОЕ – МАТЬ?..
     Сын задумался, опустив голову. Внезапно он почувствовал жгучий стыд, сам не понимая, отчего.
    - Ну не было у меня, по сути, отца, не было, - пробормотал он в своё оправдание. – И что же с того? В чём я виноват?
     - ЧТО ТАКОЕ МАТЬ? – продолжала наступать на него родительница, сдвину брови.
     Сын молчал и только всё глубже втягивал голову в плечи и съёживался.
     - Не ответишь? – вопросила она сурово.
     Он молчал.
     - Мать – это Любовь, - произнесла она громким шепотом, зашуршавшим по закоулкам пещеры.
     Матюша (или снова Матвей Петрович?) ощутил вдруг, что ноги его дрожат и подкашиваются, а лицо горит.
     - Почему же ты не ценил меня никогда? – спросила она, глядя сыну прямо в глаза. – Почему большую часть жизни ты звал меня бабкой, бабусей, бабушкой – как угодно, но только не мамой?
     Кощеев-старший уже стоял на коленях, а взгляд его блуждал по земляному полу.
     - Я… я…
     - Ты боялся навсегда остаться малышом и маменькиным сынком? – она вновь прочла его мысли. – Так вот, сыночек, открою тебе тайну. Кто чего сильно боится – с тем это самое непременно и происходит. Ты боялся остаться маленьким – им и остался. На всю жизнь. Или же, по крайности – до шестого десятка твоих годков.
     Матвей Петрович как будто застыл соляным столпом, по-прежнему, стоя на коленях.
     - Что же нужно тебе сделать, чтобы повзрослеть? – спросила она громче.
     Тысячи самых разных вещей мгновенно вспомнились Матвею Петровичу, искрометной каруселью закружившись в его мозгу. Он неловко подполз на коленях к матери и уткнулся носом в её костистые колени. Лицо его взмокло.
     - А, Матюшенька? – молвила она ласково, гладя его по голове. – Как-то ты живешь без меня там – на Земле?
    - Плохо живу, - пожаловался сын, плача. – Очень плохо.
    - Почему? Тебе там чего-то не хватает?
     - Твоего прощения, - признался Матвей Петрович. – Прости меня… мама! Ради Бога, прости… за всё…
    Он плакал навзрыд, глотая и размазывая слезы, и что-то тяжелое, давящее, тягостное, недоброе, будто выходило из него вместе со слезами. Ему заметно легчало, душа светлела.
     - Ну, вот, видишь – как хорошо? – произнесла его мама, улыбнувшись и сама тоже плача. – Теперь всё будет в порядке. Теперь ты быстро повзрослеешь.
     Он продолжал стоять всё так же. Рыдания больше не душили Матвея Петровича, но он не хотел отрываться, отстраняться от матери. Только соприкоснувшись с нею, можно чувствовать себя хорошо.
     - Прости меня, мама, - просил он снова.
     - Прощаю, прощаю, - улыбнулась мама. – Все грехи с тебя снимаю.
     Они оба надолго умолкли и замерли.
     - Матюша, - наконец заговорила она. – А у тебя дома кот есть?
     - Нету, - ответил он с детской интонацией в голосе. – Евдокия не позволяет. Говорит, что я всё равно за ним ухаживать бы не стал.
     - Теперь позволит, - пообещала мама. – Теперь ведь ты будешь взрослый. А как заведешь кота – сильно его не балуй, ладно? Ежели он чего – ты – веничком его, веничком… Вот этим.
     Матвей Петрович оторвался от её колен и снова взглянул в лицо. Мать вручила ему веник – обычный, желтенький, из ивовых прутьев – для подметания полов.
     - Шибко коты этот веничек уважают, - разъяснила она. – Шелковыми от него делаются. Не потеряй только, пока дойдешь, куда идёшь… Ну, садись, сыночек. Посидим ладком… на дорожку.
    Справа от неё сейчас же явился второй стул, и Матвей Петрович сел на него. Стало так хорошо, уютно и спокойно.
     - Пирожком-то угостись, - настаивала она. – А то и не поел ничего.
     И пирожок теперь был виден ему – здесь же, рядом, на стуле. Красивый, поджаристый – рыбный пирог. Откусив его, Матвей Петрович почувствовал забытый, неповторимый сказочный вкус, какого не отведывал уже давно – года так два или три.
    - Может, еще тебе сказку почитать? – предложила она. – Вот, хочешь? – про бой на Калиновом мосту.
   - Давай, согласился он.
   - Что такое Калинов мост, ты знаешь? – спросила мать.
   - Ну, волшебный мост какой-то, - предположил сын. – В Тридевятое царство ведёт?
    - Не в Тридевятое вовсе, - покачала головой старушка. – А в царство мертвых – из Яви в Навь. Проложен тот мост – железный, добела раскаленный, оттого он и Калинов – через речку Смородину, что огнем горит и жуткий смрад вкруг себя распространяет. По тому мосту в Явь из Нави проникают многоголовые змеи на черных конях из табуна Бабы-Яги. Сильнее тех коней нигде не найти. У змеев из пастей синий огонь разлетается. Видал ты этих змеев в своей Яви?
     - Разве что Змея Горыныча по телевизору, в фильмах.
     - А вот, и не Змея Горыныча. Не видал ты, разве, хворей лютых, кои разом много людей поражают? Вот они и есть – многоголовые змеи из Нави. Бьется с ними человек, бьется – а победить чаще всего не способен. И утаскивают его змеи за Калинов мост, в Навь. Не сразу утаскивают. Сперва намучат изрядно.
     - Не знаю, - снова молвил Матвей Петрович, на этот раз очень самоуверенно. – Похоже, я тем змеям не по зубам. На мне всё, как на собаке, заживает.
     - Ой, не гордись, сыночек, - одернула его мать. – Один из тех змеев крепко тобою властвует. Зеленый такой, знаешь? Питается огненною водой. Кто эту воду в избытке пьет, рано ли поздно весь мир и себя самого позабудет.
     - Бррр, бабуся!.. – Матвей Петрович замотал головой. – Ты опять начинаешь?
     - Вижу, и ты, сыночек, снова за своё, - пригорюнилась мать. – А кто только что прощения у меня просил?
     Матвею Петровичу сызнова сделалось тягостно.
     - Ну, да, мама, - понурил он голову. – Пью, пью… Так и все кругом пьют. Что с этим поделать? Я ведь лечиться пытался, кодироваться. Нет, всё напрасно.
    - И два царских сына – умники-разумники – поехали на тот Калинов мост со змеями биться. С собой взяли слугу – Ивана-кухаркина сына, круглого дурачка. Бились они, бились, а толку – чуть. А кухаркин сын, дурачок – всех трех змеев, считай, в одиночку победил. А почему именно он? Он же дурачок?
     - Да. Почему? – Матвей Петрович тоже не понял.
     - А дурачком, Матюша, среди людей чаще всего считается тот, кто просто ведет себя не так, как другие. Например, все деньги любят, а дурачок на деньги те плюет, и в бедности живет.
    - Угу, - согласился Матвей Петрович. – Это и я такой же. Только в бедности не живу.
     - Благодаря супруге своей ты в бедности не живешь, - молвила мать. – А без неё давно бы пропал. У неё тоже потом прощенья попроси, как вернешься.
    - Ладно, мама, - Матвей Петрович коротко поклонился.
    - …И ведь дурачок-то и в ратьбе со змеями действует иначе, чем все. Свои пути ищет, нехоженые, - продолжила разбирать сказку мать. – Так и победы достигает.
     - Мне тоже часто говорят: «Петрович, ты не как все люди», - задумчиво произнес Кощеев-старший. Мать молча кивнула.
     - И Ивана – сына моего многие заглазно дурачком считают. А он, представь? – на самого Кощея Бессмертного двинул. Нешто, тоже победит?
     - Чего не знаю – того не ведаю, - ответила мать. – Только с Кощеем сладить очень нелегко. Он – не то, что глупая зверюга.
     Матвей Петрович вспомнил про Ивана и заспешил.
    - Хорошо у тебя, мама, а я ведь Ваньку выручать иду.
    - Ладно. А куда ты идешь? – спросила она, прищурив один глаз и ярко сверкнув другим.
    - Сам толком не знаю. Вроде, куда-то в сторону Польши.
    - Далеко же нашего Ванюшку закинуло! – всплеснула руками старушка. – Но допрежь того, как его выручать, не худо б тебе, сыночек, подумать, как самому отсель выйти.
     - Отсель – это откуда?
     - Из Нави, Матюшенька, из царства мертвых. Прийти-то ты сюда пришел, а обратный путь у кого спрошать станешь?
      - Подожди-ка, мама! Значит, что же – я умер, что ли? – забеспокоился Матвей Петрович.
     - Да жив ты, жив пока что, сыночек, - улыбнулась она. – Это  я тебя ненадолго в гости зазвала – поговорить по душам и о душе. А теперь тебе наверх пора. В следующий раз встретимся мы с тобою уже навсегда. Прости же меня за всё, как и я тебя прощаю. Иди сейчас туда – (она показала пальцем во тьму) – и ничего не пужайся.
    Матвей Петрович обратил свое внимание на то, что второй глаз у его матери так снова и не открылся, а тот, который открыт, неестественно светится изнутри бледно-розовым светом.
     - Что у тебя с глазами, мама? – спросил он участливо.
     - Ничего, сыночек, ничего. Ступай, не теряй времени. Да веничек, гляди, не позабудь.
     Она сунула веник ему в руку, развернула сына в ту сторону, куда указывала, и чувствительно пихнула его в спину. И он снова зашагал куда-то. Тёплый, рассеянный свет остался позади. Впереди клубился густой и зловещий мрак.

* * *

     Пробудившись рано поутру, Леший не нашел своего друга ни рядом с собою, ни вообще где-либо в избе. Он осердился, хотя и ожидал чего-нибудь в этом роде заранее.
     - Эй, Лихо! – рыкнул он бранчливо. – Сказывай, куда моего товарища дело?
     Одноглазая ведьма нехотя спустила ноги с печи (причем, аж слышно было, как скрипит её поясница) и заскулила:
      - Дак его средь ночи куда-то понесло. В дверь выходил – видела, а назад дак не ворочался.
      - Ты не елозь, - упредил её Леший сурово. – Знаешь ведь, что меня не проведешь. Куда Петровича запихнула? Коль не скажешь – такую козью рожу тебе нарисую – тыщу лет икать не перестанешь, косая!
     И было понятно ведьме, что с ним шутить – себе дороже. Продолжая скрипеть, она медленно слезла с печи, и указала где-то в дальнем паучьем углу избы крохотную потайную дверь, как бы в чулан.
     - Это вход в глубины Нави. Туда твой Петрович ночью по неразумению своему канул. А никто его не пихал.
     - Жить не можешь, бабуся, чтоб людям не пакостить, - ворчал Леший. – Ну, ежели я Петровича обратно оттуда вернуть не сумею – берегись у меня!
     Он потер свои сухие, словно деревянные ладони, трижды отрывисто плюнул, тихо и смачно обматерился – и расторопно шмыгнул за дверь, крепко захлопнув её с той стороны.

Глава одиннадцатая.
      
     «Привет, Ванечка. Вот всё собираюсь прийти к тебе в гости, да никак время не выберу», - писала Люба Ершова в соцсети.
     «Угу, - отвечал ей лже-Иван. – Это всё не фунт изюму съесть. Осторожность надо соблюдать. У тебя, всё же, муж».
    «Подумаешь, - заметила Люба. – Что – если муж, так я и в гости не имею права сходить?»
     «Повод какой-то надо, - настрочил мелкий бес. – А то, например, соседи заметят – спрашивать станут: что это, она раньше к тебе не приходила, а теперь вдруг пришла? Зачем? Замучают расспросами».
      «Да, соседи – они, как детективы, - согласилась Люба. – Но не всё так сложно. Ты ведь в компьютерах разбираешься? У тебя какие-нибудь программы для очистки жесткого диска есть?»
     «Не то, чтобы уж очень разбираюсь, - поскромничал лже-Иван. – Но в «мётлах» немного понимаю. Их у меня имеется три штуки, разных».
     «А веников? (хохочущий смайлик)».
     «Метла» - это та самая программа для очистки «харда», - написал Григорий как-то по-менторски.
     «А хард – это сердце? – еще наивнее спросила она. – Ох, если б в сердце можно было подмести веником…»
     «Хард – это жесткий диск – на языке компьютерщиков».
    «Да ты, Ваня, шуток моих не понимаешь, - засмеялась Люба. – На самом деле я что-то из этого тоже, по мелочам, знаю. А веду к тому, что можно прийти к тебе с флешкой, чтобы ты мне эту «метлу» на неё сбросил и показал бы, как «подметать». Вот и повод».
      «Просто и гениально, - обрадовался Григорий. – Теперь только время выбери».
       «Скоро выберу», - пообещала Люба.
      - Выберу, выберу… - Григорий отвалился на спинку кресла и хрустнул суставами пальцев рук. – Вот, тоже мне, нашла проблему… Есть ведь способы встретиться.
      Только в эту минуту Григорий заметил, что в комнате помимо него и призрачных, никому более не видимых существ, находится ещё Иван Солдатов. Друг стоял, глядя то в пол, то по сторонам, и хранил вежливое молчание.
      - А, это ты, - произнес лже-Иван, натянуто улыбнувшись. – Здорово, боец.
     - Здорово, - чуть кивнул ему Солдатов. – Я уж с полчаса тут стою, а меня и не замечают. Ни фига себе… Молодец… С девчонками переписываешься?
     - Да! – произнес лже-Иван слащаво и немного заговорщически. – Пока никто не видит… Нынче ведь подругу найти нетрудно совсем, - он вышел из браузера и медленно выключал ноутбук.
     - Кому как, - задумчиво рассудил Солдатов. – Мне вот трудно. Никак не найду, а ведь скоро тридцать стукнет. Пора бы уж.
      - Давай, я тебе помогу? – не задумываясь, предложил лже-Иван. – Через Интернет – долго ли найти?
      Он полагал, что Солдатов на это не пойдет, решит, что современные средства связи ненадежны в таком тонком предмете, как обеспечение личного счастья, но друг Ивана Кощеева взял да и согласился.
      - Угу! – буркнул Иван Солдатов, обычно крайне невозмутимый, а тут заметно оживившись. – А давай – прямо сейчас и начнём?
      Григорий тут же немного сконфузился.
      - Сейчас не могу. Понимаешь, я комп только что вырубил, а он ведь не любит, когда его туда-сюда, включают-выключают каждые пять минут. В следующий раз займусь поисками для тебя. Может быть, даже сегодня.
     - Добро, - покорно и немного угрюмо кивнул Солдатов. – В шахматишки сыграем?
     - Неохота, - ответил Григорий, зевнув.
     Иван Солдатов грузно опустился в кресло и подпер голову рукой.
     - Мать звонила? – спросил он тихо. И лже-Иван сразу с досадой вспомнил, что не слышал Евдокию Петровну вот уже несколько дней.
     - Надо ей брякнуть, - ответил другу рассеянно.
     Иван Солдатов велел передавать Евдокии Петровне поклон, и сам удалился восвояси с каким-то разочарованным видом.
     В прихожей его окликнул с табуретки еле шевелящий языком от опьянения Харлампий, сейчас – видимый и принятый Солдатовым, конечно, за Матвея Петровича.
      - И-ди за дро-ва-ми, - приказал он по складам.
      - Чего? – Солдатов такого уж никак не ожидал.
      - По дро-ва, говорю, сходи, - повторил Харлампий. – Мне сегодня не дойти. Устал что-то.
      - Не нанимался! – проворчал Солдатов, выдав голосом своё возмущение, и незамедлительно покинул квартиру Кощеевых.

* * *

    Темная тень кружила по опочивальне, где возлежал на перине, почти как царь, наш очарованный кабальеро – Иван  Кощеев, и медленно, но верно приближалась к его высокому ложу. Тень была одета в какой-то балахон, не то – халат, казавшийся черным по причине окутывавшей всё темноты. Сверху на тени можно было разглядеть шляпу, надвинутую, казалось, до самой шеи. Или головы у этого существа не было?
     Тень не издавала совсем никаких звуков и двигалась, широко расставив передние (верхние?) конечности (руки, лапы?).
      Опять будет кантовать меня в гамак? – предположил мысленно Иван. А вдруг нет? В прошлый раз были отдельно руки, а теперь вот какая – чуть не до потолка… А может, те руки вот этому существу и принадлежат?
      Иван чувствовал, что не очень боится пришельца – ведь рядом с ним был волшебный меч. Но взгляд нашего героя словно примерз к тени, а рука Ивана изо всех сил стиснула рукоять меча. Всё-таки, береженого Бог бережет…
      Подойдя к нему вплотную, тень, к удивлению Ивана, не предприняла никаких действий, а просто проскользила мимо. Дойдя до противоположной входу стены, тень, похоже, натолкнулась на неё, как бывает со слепым человеком; помедлив пару мгновений, развернулась, и снова двинулась к ложу Ивана, все так же растопырив руки.
     Не видит? Ищет меня ощупью? Ну-ну… (Он еще сильнее сжал рукоять).
     Во второй заход тень, паче чаяния, не промахнулась. Её руки зашарили по перине, затем по подушкам, и вот уже коснулись Ивановой головы. Пальцы оказались вполне осязаемыми, довольно твердыми, как у мертвеца, и столь же холодными.
      Ааааа, дьявол! Сейчас эти ледяные пальчики сомкнутся у меня на горле… нееет!..
      Он попытался размахнуться мечом и треснуть пришельца, по чему уж там придётся.
       Взмахнуть-то удалось, но клинок прошел сквозь башку тени, наличие каковой башки лишь смутно угадывалось, словно нож сквозь масло, не причинив врагу никакого вреда. А черные пальцы продолжали сжиматься…

      - Неееет!.. Ааааа!..
      Иван вынырнул из сна, весь в холодном поту.
      Опасности рядом не было. Он лежал всё на той же перине. Окна источали тусклый предзимний свет. Возле его кровати скрипел больными суставами и тряс своей козлиной бородой старикан-Швыль.
     - Цо пан шумит? – прокряхтел Швыль. – Иль кошмар помрился?
      - Помрится тут… - ответил Иван ворчливо. – Если я уж месяц под замком сижу, света белого не вижу… И натоплено у тебя – как в Преисподней!
      - Нема цо зроблю, - развел Швыль руками. – Топить тако требно. На воле дюже хладно. Мразно.
     - «Мразно!» - снова передразнил его Иван. – Мне б той мразью хоть в форточку, что ли, подышать?
     - На балкон, коли цо, могу пана выпустить, - Швыль, похоже, сжалился над пленником. – Но погода дюже поганая. И если цо пану на том балконе не слюбится – хай пан не пеняе старому Швылю.
     - Всё мне там слюбится, - Иван широко улыбнулся и стал одеваться. – Хоть немного на свободе себя почувствую. Пусть, и мнимо.
     Даже холодный, резкий ветер в лицо показался мил Ивану, когда наш герой только-только вышел на широкий балкон заколдованного замка, и Швыль защелкнул за ним дверь.
     Иван внимательно оглядел балкон. Присесть тут было не на что. Решетка поднималась ему до груди, а подойдя к ней, Иван убедился, что высота здесь – примерно пятый этаж обычного современного городского дома. Внизу громко шумели на ветру, размахивая ветвями, многочисленные деревья. Сказать по правде, было совсем даже не уютно.
      Спустя малое время полил сильный и холодный дождь; Иван стал ежиться и зябнуть, хоть и был в тёплой куртке. Он попробовал открыть дверь, чтобы вернуться в хоромы, но сделать этого не сумел. Досадливо поморщился. Оставалось только ждать, пока Швыль о нём вспомнит.
    Тут Иван заметил рядом с дверью некое каменное изваяние, изображавшее женщину в полный рост, стоявшую, прижавшись спиною к стене замка, и глядевшую куда-то вдаль. На каменном лице её отражена была задумчивая грусть. Памятник кому-то? Наверное, при жизни она была красива. Такие чудесные длинные волосы, плавные черты лица, большая грудь, которую скульптор тоже мастерски сработал…
      Полюбовавшись на сие произведение искусства, Иван почувствовал, что мёрзнет всё больше и больше. Ему захотелось обратно  в тепло, пожалуй, еще сильнее, чем было недавнее стремление на свежий воздух. Начинало темнеть. Ветер завывал в ветвях, и вой его уже казался голосом, выдыхавшим некие угрозы. Швыль, однако, вовсе не спешил впускать гостя обратно.
     Вот ночной мрак основательно загустел. Темно было на балконе, и так же темно было в замке. Там никто не зажигал свечей. Высокие окна зияли чернотой.
     Иван, у которого давно уже не попадал зуб на зуб, решительно подошел к двери и занемевшими кулаками сильно постучал по ней. Стук гулко прокатился по внутреннему помещению. Но шагов оттуда не послышалось. Никто не спешил на выручку к Ивану Кощееву. Похоже, про него позабыли.
      На миг у него мелькнула храбрая мысль: а что, если вот сейчас взять да и выпрыгнуть отсюдова? И – гуляй, рванина, на все четыре стороны, раз уж слуги Властителя эдакие беспамятные… Спасай Машу, опять же…
     Но – пятый этаж! И никакой лестницы, или веревки. Да и было б тут что-нибудь из этого – Иван вряд ли насмелился бы спускаться с подобными средствами с такой высоты.
     Он постучал в дверь снова. Подождал долго-долго. И, ничего не выждав, окончательно разозлившись, вытащил из ножен огненный меч и несколько раз саданул по двери клинком с размаха.
     Опомнился, перестал сечь дверь, прибрал меч обратно в ножны. С дверью ничего особенного не случилось – разве что несколько длинных царапин. Хорошо, хоть так. Но во время этого последнего действия кончик огненного клинка задел статую женщины – где-то в области лица. И Ивану показалось, что изваяние шевельнулось. В каменном лике проступили признаки жизни. Женщина чуть скосила взгляд в сторону Ивана, и глаза её сверкнули яркими голубыми искрами.
     Ого! Вот это да!..
     Но уже шаркал по комнате, приближаясь к двери балкона, старина Швыль. Не успел Иван спросить ожившую статую «Кто ты?», не успел даже понять – говорящая она, или, может, немая? – как Швыль уже вышел на балкон, встревожено бросил взгляд на загадочную женщину, спустя миг, подхватил у Ивана меч и поспешно коснулся её светящимся острием. В тот же миг чудное видение вернулось в своё изначальное – каменное состояние.
      - Осторожнее надо быть! – заворчал сердито Швыль сам себе под нос. – И не тыкать, чем попало, куда не просили. Этак дотыкается пан…
      - А что это было? – осведомился Иван, но ему не ответили.
      - Я уж думал, ты про меня позабыл, - заворчал Иван на Швыля в свою очередь.
      - Так и было. Запамятовал, - повинился Швыль. – Вишь, пан, задремал я трохи.
       - Сребрика-то покормил? – спросил напоследок Иван, не заботясь о том, что и сам-то нынче не ужинал.
       - Обижает пан! Я никогда своих обязанностей не забываю! – прорычал Швыль, явно противореча сам себе, и тут же пропал с глаз.
       Этой ночью  Иван, уже более-менее привыкший к разным кошмарам, и даже ожидавший их, увидел во сне почему-то Лушу. Будто она и была тем самым изваянием на балконе, внезапно ожившим; но в этот раз никакой Швыль не мешал Ивану, и он смог поговорить с русалкой.
      - Откуда ты тут взялась? – спросил её Иван.
      - Соскучилась по тебе и перенеслась сюда. Притворилась статуей, - ответила Луша, хитренько поглядывая на него. – Боязно как-то – не сгинешь ли ты здесь без меня, мой милый?
     - Странно. Что-то я у тебя хвоста не заметил сразу. Увидел бы хвост – вмиг догадался бы, что это ты.
     Луша томно пошевелила своим зелененьким рыбьим хвостом, кокетливо улыбаясь Ивану.
     - Как же ты будешь передвигаться тут с хвостом-то вместо ног? – побеспокоился он.
    - Хватит и того, что ты сам ко мне передвинулся, - сызнова рассмеялась Луша. – А я вот сейчас малость потешусь с тобою – и опять каменицей сделаюсь. Разве ты не соскучился по моим поцелуям?
     Она цепко схватила Ивана липкими пальцами за шею и притянула его лицо к своему.
     - У тебя раньше грудь меньше, вроде, была, - заметил Иван, соскользнув взглядом на Лушины прелести.
     - Только время теряешь, болтая, - прошептала она и поспешно вцепилась губами в его губы.
     Отчего-то никакого удовольствия Иван при этом поцелуе не испытал.  Сначала было жарко и влажно. Вскоре он почувствовал боль в губах, стало нестерпимо горячо и опахнуло не то кровью, не то чем-то дурным, нехорошим. Немного отстранившись, Иван увидел, что пред ним уже не уста девушки, а жуткая пасть огромной змеи. И так велика была пасть, что отчетливо явствовало – голова нашего очарованного витязя могла вся туда поместиться.
     Храбрец издал натужный, утробный вопль ужаса – и пробудился. В окнах опять брезжил полудохлый ноябрьский рассвет. Его правая рука, сквозь сон потянувшаяся к рукояти меча, нащупала пустоту. Клинок опять куда-то сгинул.
     «Ну конечно, это Швыль его забрал, - смекнул Иван, садясь на кровати. – Наверное, его Властитель скоро нагрянет домой, и он старается выслужиться».
     - Эй, Швыль!
     Никакого ответа.
     Разумеется. Он ведь знает, что я, того и гляди, потребую меч обратно. А не вернет, один черт.
     Хорошо хоть Двое из Ларца, непохожие с лица, являлись при всяком случае. Позавтракав с их помощью и осведомившись, где Швыль (оба чудика только пожали плечами), Иван, не долго думая, двинулся опять в нижнюю конюшню с корками хлеба в карманах – для Сребрика.
     Кормя коня, Иван рассказал ему подробно о вчерашнем небольшом приключении на балконе, умолчав, конечно, о сне, виденном ночью.
     - Швыль всё правильно сделал, - закивал большой своей и гривастой головою Сребрик, постукивая правым копытом. – Не хватало еще, чтобы эта пани прямо там позвала тебе пред ясны очи Властителя.
     - И чё будет? – приосанился Иван.
     - Чё? Ничё! – передразнил Сребрик. – Прилетит Властитель тут же ясным соколом – и буйну голову тебе с плеч…
     Внутри Ивана что-то задрожало, как от холодного осеннего ветра. Но он постарался не подавать вида. Тем более, что обнаружил, что заветный меч, как ни в чём не бывало, висит на стене конюшни.
     - А что – Властитель могуч и суров? Нет управы на него? – тихо спросил Иван, мужественно хмурясь и пожирая глазами меч.
     - Да ты-то с ним вряд ли сладишь, - Сребрик грустно посмотрел на Ивана. Ясно, изнывал от надоевшей сбруи. Уже, наверно, протерла ему бока до мяса. – И не только потому, что ты – блоха немощная, - (Иван напружинился, осерчал). – Властитель попросту бессмертен, - продолжал Сребрик. – Управу на него только один на всей Земле имеет…
    - То есть, - воскликнул Иван. – Ваш Властитель – это он? Кощей Бессмертный?!
    И аж побледнел от собственной догадливости и храбрости.
    - Нет, - ответил Сребрик спокойно. – И вот доказательство. Ты сейчас сказал – Кощей Бессмертный. И что? Ничего не случилось. А ежели нашего Властителя да назвать по имени – он тотчас прилетит сюда, где бы ни был.
    - Да?.. – Иван бочком-бочком пододвигался всё ближе к мечу. – Значит, если я его возьму обратно, а Властитель вернется, то меч мне – всё равно, не спасение?
    - Нет, - подтвердил Сребрик. – Для Властителя этот меч – не более красивой игрушки значит. Швыль забрал его у тебя, чтобы ты ту каменную на балконе больше не оживлял.
     - Лушу-то? – как обычно, проговорился Иван.
     - Какую Лушу? Это не Луша, а подружка Властителя. Ну, Ядвига её зовут – что с того? А вот, ежели она, очнувшись, Властителя по имени назовет…
     - То он сразу явится, и меня – того… - закончил Иван.
     - Угу, - кивнул Сребрик. – Властитель, понимаешь, её каменит, чтобы она тут без него не старела. Он-то не состарится и не умрет никогда.
     Ивану стало грустно и жутко. Он почувствовал свою полную беспомощность в этом недобром мирке. Ему даже захотелось плакать от бессилия и чувства, что он – в тюрьме. В такой тюрьме, которая способна просто уморить его. Уморить… старостью.
      Сребрик поглядел на Ивана не менее печально, и очарованному рыцарю сделалось жалко коня. Ей-ей, а ведь Сребрика-то муки он, Иван, способен облегчить. Стоя на двух ногах, хоть и с трудом, а можно ведь снять со спины коня эту сбрую. Пусть хоть он вздохнет, так твою, перетак!..
     И Иван принялся за работу. Не один час времени понадобился ему, чтобы расседлать жеребца. Пару раз Иван даже подскальзывался и падал, чувствительно ушибаясь. Но вот, сбруя была снята и повешена на гвоздь. В глазах Сребрика Иван увидел облегчение и благодарность.
      - Хочешь, покатаю тебя? – предложил конь.
      - Я ещё не чокнулся, - отрезал Иван. – Сначала снять с тебя седло, а потом лезть к тебе на спину – увольте! Да я и на оседланной-то лошади ни разу не сиживал.
     - Ну, уж извини. В седле тебя прокатить пока не смогу, ибо, сам видишь – спина и бока мои все ободраны, - оправдался Сребрик.
     И правда, он был аж до крупа весь в длинных подсохших царапинах и язвах. И, однако, Сребрик настаивал:
     - Лезь на спину – прокачу.
     Иван замямлил что-то о своих больных ногах, но Сребрик отнесся к этому безо внимания.
     - Если я говорю – садись, значит, это зачем-нибудь нужно! – уверял он.
      - Да не залезть мне на тебя! Просто никак! – возмущенно воскликнул Иван.
     Но пока он еще говорил эту фразу, кто-то невидимый подхватил его за подмышки, вознес кверху и аккуратно усадил на широкую Сребрикову спину.
     - Ай-яй! – взвизгнул Иван от боли. Ноги его разошлись так широко, будто между ними вставили распорку.
     - Сиди спокойно, - посоветовал Сребрик. – Держись крепче за шею. За гриву – не стоит, это ненадежно.
     Он медленно и чинно двинулся вдоль конюшни, неся на себе Ивана. Седок поминутно ныл и чертыхался, боясь свалиться.
     - Привыкнешь, и тебе будет нравиться, - убеждал его Сребрик.
     - Да на что мне всё это нужно? – недоумевал очарованный нытик. – Да я же сейчас упаду-уууу!
     И тут же упал. Надо ли говорить, что земляной пол в конюшне был там и сям обильно удобрен конским навозом. И, упав, Иван, конечно, весь измазался в этом полезнейшем из даров природы.
    - Ну, вот, - вымолвил наездник плаксиво. – Я так и знал.
    Зато он совершенно не ушибся. Навоз был мягок.
    - Это нога моя виновата, - сказал Сребрик. – Хромает, проклятущая. В младенчестве задета мечом.
     - Не вот этим ли? – предположил Иван, снова снимая со стены меч.
     - Нет. Этот зовется Пламя Земли, а тот был, кажись, Сила Неба… Давненько это было… Ничего, в следующий раз дольше покатаю.
     - Как бы не так! – проворчал Иван, прилаживая Пламя Земли себе к поясу. – Дураков нет.
     И показал коню язык.

     Глава двенадцатая   

     Невозможно было толком понять, легче с течением времени становилось Кощеевой дочке, или нет. Спала она крепчайшим сном, а когда время от времени вставала, жаловалась на боль в ране, испытывала слабость и, облившись холодным потом, укладывалась обратно лежать. Отец, муж, мачеха и Шмат-Разум старались не отходить от неё надолго.
     Масла в костер общих переживаний то и дело подливал суматошный Иван-царевич.
      - Лена, ты ведь не умрешь? Нет? Ты только живи, прошу тебя! – не уставал кудахтать он.
     - Да не страдай, - улыбалась Елена ему через силу. – Ты ведь за себя самого больше страдаешь, чем за меня. А что ты потеряешь, ежели я помру? Вот это? – (она сделала рукой неприличный и красноречивый жест). – Так найдешь себе других любовниц.
    - Ленка, я тебя люблю! – чуть не плакал Иван-царевич. – Ты не шути с этим. Тебе этого не понять.
    - Конечно, не понять, где же мне любовь понять?.. – смеялась над ним Елена. – А если всерьез, Иванушка, то я перед смертью оставлю тебе памятку о себе, чтобы ты и тогда мог бы со мною говорить и голос мой слышать.
     - Интересно! Что же это такое? – спросила её Маша, сидевшая тут же и ласково гладившая несчастную падчерицу по горячему лбу и по лицу.
     - А вот, я плюну в угол комнаты, а потом мои слюнки вместо меня на вопросы отвечать смогут, - объяснила дочь Кощея. – Смотрите, ребята.
     Она снова, покачиваясь, встала, прошла в угол комнаты и плюнула на пол. После чего вернулась снова на своё ложе.
     - И что же теперь? – спросила Маша, глядя на падчерицу.
     - А теперь я, как бы и там, и здесь, - прозвенел голосок Елены позади Маши.
      Супруга Кощея с удивлением оглянулась, и поняла, что голос Лены исходит из её плевка, который слабо пузырился в углу.
     - Ни фига себе! Ты оставляешь в слюне свой голос? – изумилась Маша. – Подожди, но ведь слюна вскоре высохнет.
     - Действительно, высохнет. И если тот, кто так плюнул, жив, то больше ничего и не будет, - объяснил уже всезнайка Шмат-Разум. – Но  если сделать волшебный плевок перед смертью, то голос умершего продержится в этих стенах еще месяца так полтора.
     - Ну-ну! Умершего!.. – Кощей погрозил пальцем Шмату-Разуму. – Никто тут умирать не собирается. По крайности, я никому в ближайшее время умереть не позволю, вот!..
     - Да-да… Маме моей  когда-то ты тоже не хотел позволить умереть, помнишь? И что из этого вышло?
     Кощей сконфузился, опустил взгляд.
     - Ты и сам-то, папаня, жалеешь, что бессмертный – нет? – продолжала поддевать его дочка. – Ибо есть в нематериальном мире такие места, где очень хорошо. Каковые никак уж не сравнить с нашей юдолью.
     - Не помню, - пробормотал Кощей неохотно. – Я там был всего ничего. И уже довольно давно…
     - Был? Там?! – удивилась Маша. – Ну, да ты ведь у нас волшебник. Всемогущий. Я как-то еще до конца не могу привыкнуть.
     - Маша, погладь меня еще, - попросила падчерица, и Кощеева супруга продолжила ласкать руками её лицо и шею. – У тебя такие нежные пальчики, просто мурррр!.. – хитроватая и довольная дочка Кощея, похоже, в самом деле, выздоравливала на глазах.
     - Ты как Кот Баюн, - улыбнулась Маша.
     - Скорее уж, как кошка… Ой, Маша, а хочешь, я в самом деле кошкой обернусь? Посижу у тебя на коленях? – подмигнула Лена.
     - В другой раз, ладно? А пока лучше бы ты меня как-нибудь колдовать поучила, - предложила Маша.
     - Чему же тебя поучить? – спросила Елена?
     - Да вот, хотя бы, волшебным плевкам. Они меня очень заинтересовали.
     - Ну, это совсем просто, - дочь Кощея махнула рукой. – Смотри: надо только хорошенько представить себе и поверить, что твоя слюна – это часть тебя самой…
      - Чего ж тут не верить, если это так и есть? – развела руками Маша.
      - Я же и говорю – всё просто, - кивнула Елена. – Значит, надо поверить, потом произнести вслух или про себя тайное слово…
      Она привстала и шепнула своей мачехе тайное слово на ушко.
      -…Сказать так – и плюнуть, - закончила Елена. – И, если всё получится правильно, твой плевок сможет говорить.
      Маша отъехала на коляске в угол, зажмурилась, подумала минутку, прошептала тайное слово – и плюнула.
     - Ну, - спросила её падчерица. – И как?
     - Никак, - разочарованно ответила Маша, глядя на собственные слюни на полу. – Ничего не вышло. Молчит плевок. А то бы ответил за меня.
     - У меня спроси – отвечу, - ответил прежний плевок Елены из другого угла. Маша растерянно перевела взгляд туда.
    - Видишь, у меня это действует, - назидательно молвила падчерица. – А тебе, видать, чего-то не хватило. Потренируйся ещё.
    - Вы этак мне все хоромы заплюете, - совсем по-стариковски заворчал Кощей. – Хватит на сегодня пустяками заниматься. Шмат-Разум, проведи-ка уборку.
     - Со временем станешь у меня знатной ведьмой, - обещала тем временем Елена мачехе, не обращая внимания на отца. – Будешь  творить настоящие чудеса.
     - Лена, я тебя так люблю! – прослезилась Маша, обнимая и поглаживая её.
    - А я-то тебя как!.. – ответила падчерица и потерлась лицом о мокрую от слез Машину щеку.
     - Так не уезжай от нас подольше? – попросила Маша.
     - И не собираюсь уезжать. На крыльях лебяжьих улечу, - улыбнулась падчерица.
     - Я тебя не отпущу, - заявила Маша, целуя её в ухо.
     В кармане у Маши опять затрезвонил телефон.
     - Забыла, что у тебя ещё свое колдовство имеется, - сказала Лена. – И даже я таким не владею.
     Маше звонила Алиса Даева.
     - Хочу рассказать тебе новости про Ивана нашего Матвеевича, - важно заявила девушка. – Ты не знаешь – он правда, что ли, раздвоился?
     - Всё может быть, - ответила Маша задумчиво. – А что?
     - Да он еще позавчера мне рассказывал, что мается взаперти в одиночестве, как в заколдованном замке, - объяснила Алиса. – А сегодня утром похвастался с другого номера, что завёл себе новую любовь. Будто и зовут её Люба – представляешь? Обманщик, туды его!..
       - Он не обманщик, а фантазер, - возразила Маша. – А я теперь сама поняла, что фантазии порой сбываются.
      - Ох, ладно, - вздохнула Алиса. – У тебя-то самой как делишки?
     - Мы тут с Ленкой, падчерицей моей, обнимаемся и целуемся, - поделилась Маша. – А наши мужья на нас смотрят, прикидываешь?
     - Хорошо вам там… - снова вздохнула Алиса. – Двум хулиганкам…
     - Тебя мы тоже любим, - попыталась Маша её подбодрить.
     - Тогда заберите меня туда, к себе, пожалуйста? – взмолилась Алиса детским голоском и даже всхлипнула. 
     - Девчонки, вы про меня совсем позабыли, - подал голос Иван-царевич, скучавший у окна. – Еще немного – и я тебя, Ленка, к Машке взревную. Это же срамота будет!
      - Иди, муженек, сюда – мы и тебя погладим и приласкаем, - молвила Елена. – Или, давай – в кота тебя превратим?..

* * *
     Вынырнув в очередной раз из кромешной тьмы на чахлый ноябрьский рассвет, Матвей Петрович обнаружил прямо по курсу, в двух шагах от себя дощатую дверь выше своего роста, по сути похожую на дверь сарая, а по форме – отчего-то очень напоминавшую крышку гроба. На двери было крупными буквами выведено: «Кабакъ».
     - Вот тебе и на… - пробормотал отец очарованного витязя себе под нос. – Это вам не что-нибудь. Не пивнуха, не ресторация, понимаешь… Не рюмочная и не «Макдональдс» странный. Ясно и честно написано – «Кабакъ» - да еще и с твердым знаком! Мимо такого пройти – грех!
     И он, конечно, зашел внутрь.
     В заведении, несмотря даже на благородный твердый знак на вывеске, было грязно, склизко, да и  пасмурно. На трех замусоленных столиках стояли огарки толстых восковых свечей в плошках, но горел только один из них. У дрожащего огонька сидел лохматый, худой, как жердь, мужичонка в неряшливой щетине на испитой физиономии и в жутких обносках, и больше – никого. Завидев вошедшего, забулдыга радостно оскалился гнилыми бурыми зубами, а глаза его так и сверкнули красным светом.
     - О! – заревел он, как медведь, наткнувшийся на грибника. – Едрена бабушка! Петрович пришел!
     - Здорово, мужик, - сурово молвил Матвей Петрович, не ожидавший такой встречи. – А мы, что ль, знакомы с тобою?
     - Никак нет! – браво рявкнула голь перекатная. – Впервые твою харю, Петрович, имею честь зреть.
     - А откуда моё отчество знаешь?
    -Дык, едрить твою в дышло! Мы ж все – или Петровичи, или Иванычи – нет, что ли? Кто стаканушку-то превыше всего ставим…
    - Что так грубо то? – одернул его старый солдат. – А может, я Кузьмич?
     - А ежели ты Кузьмич, дак и стакан со мной не накатишь? – обидчиво прогнусавил в нос оборванец.
     - Как – не накачу?! Да это ж не я буду! – парировал ефрейтор. – Наливай! Только у меня в кармане – блоха на аркане.
    - На это я прост, - уверил его забулдыга. – Денег мне не потребно. Давай, наяривай.
     Ниоткуда, или из воздуха оборванец извлек высокий стакан, полный темно-красной жидкости с сильнейшим фруктово-ягодным ароматом.
     - Точно? – недоверчиво переспросил Матвей Петрович, беря стакан. – Так может, тебе чего другого? Сделать ли, отремонтировать чего?
     - Угу, - тряхнул спутанной шевелюрой оборванец. – Вот, другим и заплатишь.
     Матвей Петрович стал тянуть вино из стакана долгими, какими-то натужными глотками. Ополовинив сосуд, он взглянул на собутыльника, который просто держал свой стакан в руке, но не пил почему-то.
     - Странное вино, - оценил Матвей Петрович. – Вкусное и крепкое, но тяжелое. Тяжко пьется.
      Он сдержал накативший приступ тошноты и спросил:
      - А тебя-то, морда, как ругают? Тож Петровичем, что ль?
     - А не Петровичем, но и не Иванычем, даже не Кузьмичом, - подмигнул провисшим веком собутыльник. – Токмо кабацкой теребенью кличут.
     - Что – вообще никакого имени нет? – удивился Матвей Петрович. – А по паспорту?
      - А что такое – паспорт?
      - Хм… Был у меня, знаешь ли, сосед – так тот тоже много лет без паспорта ходил. Совсем. И жил как-то – не особо парился, - рассказал Матвей Петрович. – Да вот, недавно помер от пьянки. Нет, кореш, пить вредно!
      Сказавши сие, Матвей Петрович хлебнул еще, оставив немного вина лишь на донышке. И опять его едва не стошнило – еле сдержался. Кабацкая теребень сделал в его сторону жест рукой со стаканом, будто поднял здравицу, но пить снова не стал, даже не пригубил.
      - Нет, вправду, кореш, диковинное вино, - повторил Матвей Петрович. – Трудное. И что-то напоминает… Знаешь, что? Вот, когда я шибздиком еще был – лет десять мне, или чуть поболее – сосед у нас, как станет свинью забивать, так мы – вся мелкота – возле него ошиваемся. Он нальет в стакан свиной крови, и нам подносит. Мы и выделываемся друг перед другом: который выпьет, да не выблюет?..
     - Мастак ты, Петрович, байки сказывать, - одобрил кабацкая теребень. – А это что у тебя за барахло?
      Кощеев-старший сжимал стакан левою рукой, а в правой всё ещё держал…
     - Да это веник обычный, - пояснил он. – Это бабуш… брррр!.. мать моя мне его дала. Что-то бубнила, будто он против кота какого-то.
      - Вот, его ты мне в уплату за вино и отдашь, ага? – дружески подмигнул кабацкая теребень.
      - Щас! – нахмурился Матвей Петрович. – Только сопли подбери.
      - Чего?! – оскорбился кабацкая теребень. Рожа его с красными глазами вся сжалась сплошными морщинами, как бывает в глубокой дряхлости, или в последний период цирроза печени. – Ты  не хочешь платить? – уточнил он. – А ежели вот эдак?
      И откуда ни возьмись, в руках у кабацкой теребени появился длинный тонкий меч с мутным лезвием цвета сгущенного молока, вдобавок усаженным кривыми шипами, каждый – длиною почти в палец.
      - Тааак!.. – протянул Матвей Петрович с мрачным удовлетворением в голосе. – Разговор, значит, пошел на тему: «Вологодский, где твой нож?» Хорошо. Потому, что нож у меня всегда с собой.
      Отец очарованного витязя не торопясь нагнулся и вытащил широкий засапожный нож собственного изготовления.
      - Помахаемся, кореш? – с готовностью предложил он кабацкой теребени, и тут же вынужден был увернуться от тяжелого удара с размаха. Уйти от первой же встречи с шипастым клинком ему каким-то чудом удалось. А ударив сам, он вогнал собутыльнику нож справа в шею почти по рукоять. На миг сам испугался, было, того, что натворил. Но с собутыльником ровно ничего не произошло. Нож свободно выдернулся из его шеи назад, а темная впадина, оставленная лезвием, прямо на глазах исчезла.
      Настал черед замахиваться мечом кабацкой теребени. Но пока он вскинул руки – а молочный клинок был довольно-таки увесист – дверь питейного заведения с громким стуком и скрежетом распахнулась внутрь так, что едва не слетела с петель, и на пороге возник Леший, взбудораженный и готовый к любой драке. Не медля ни мгновения, он прыгнул на спину кабацкой теребени, и пригвоздил злодея лбом к дощатому полу. Забулдыга взрычал по-звериному, извернулся довольно ловко и попытался сам вцепиться Лешему в горло обеими руками, а из-за этого выпустил меч. Матвей Петрович, не мешкая подобрал шипастый палаш и рявкнул:
     - Лёха, убери башку! Я его сейчас хрясну.
     Удар просвистел у самого носа Лешего и должен был разрубить голову кабацкой теребени пополам, но в этот миг таинственный враг вдруг исчез. Его просто не стало, будто растаял.
     Распластавшийся по полу Леший, видя, что давить больше некого, поднялся на колени и взирал на приятеля исподлобья. Свеча в плошке на столике угасла. Стало почти совсем темно. Только у обоих корешей сверкали глаза.
     - Ну, что, бродяга? – прохрипел Леший. – Говоришь, махнул винца у мертвеца?
     - Чего? – опасливо  спросил ни рожна не понявший и смутившийся Матвей Петрович. – А серьезно, Алексей батькович, спасибо тебе. Вовремя ты явился и всё сделал грамотно. Как учили…
     - А тебя, Петрович не учили, чаво будет, ежели тянуть в рот всю гадость, от какой нутро продирает? – спросил Леший мрачно, встав на ноги.
     - Я бы Лёха, и сам его оприходовал, да здоровья уже не хватает, - оправдывался Матвей Петрович. – Годики, годики… А ты в каких войсках служил? По горам не лазил? С парашютом не прыгал?
     - Не Лёха я а Леший, - устало повторил лесной хозяин. – Вы с ним только из этих стаканов пили? Больше вина не было?
     Матвей Петрович пожал плечами. На столике стояли два стакана – один пустой, другой – до краев полный красного, духовитого вина. Шипастый меч тоже так и валялся на полу.
     Леший взял полный стакан.
     - Понимаешь, - сказал он. – Если ты здесь, в этой тошниловке только один стакан вылакал, то выйдешь ты отсюда – обнаружишь, что на Земле для тебя всего месяц прошел. Если б ты и на второй стакан с мертвецом отважился – целый год бы долой. А пока бы ты пил третий стакан – на Земле прокатился бы ровно век…
     - Ничего не понял, - Матвей Петрович покрутил головой.
     - Ну вот, - стал иначе толковать ему Леший, указывая на стакан. – Ежели сейчас я ничего не предприму, и мы выйдем отсюда в эту дверь, то потеряем друг друга. Мы очутимся, хоть и в одном и том же месте, да в разное время. Я – в то же, в какое вошел сюда. Ты – на месяц позже. Потому, что ты лопал Вино Времени.
     Матвей Петрович склонил голову набок.
     - А если бы я, скажем, накатил такого вина разом бочку – что, я бы смог в своё время вернуться? Ха-ха!..
     - Этого обещать не могу, - усомнился Леший. – Да и не выжрать его столько. Сразу печенка откажет.
     - У кого как, - хмыкнул старый солдат.
     - Короче, - подытожил Леший. – Чтобы не бросать тебя в здешних местах одного и без подмоги, выпью я сейчас вот этой дряни ровно стакан, сколько и ты. Потом мы выйдем и разберемся, что там без нас за месяц изменилося.
     Поморщившись, он единым духом вытянул Вино Времени, занюхал рукавом, два раза рыгнул и тоже, вроде, едва удержал пойло в себе.
     - Пошли, - велел лесной хозяин, сразу заметно опьянев, но решительно указывая на дверь. И сам, покачиваясь, двинулся вперед. Кощеев-старший следовал за приятелем.
     - Подбери мечишко-то, - успел напомнить ему Леший, прежде, чем покинуть душегубку. – Пригодится. Отвечаю!
    Матвей Петрович наклонился и, крякнув от тяжести, подобрал меч кабацкой теребени с пола.
     - У, блин!.. – прокомментировал он. – Увесист, собака! С полпуда, что ль?
     - Легче, - утешил его Леший. – С непривычки таким кажется. Обожди, притрется к ладони.
     - Не нравится он мне, - заворчал Матвей Петрович. – Кость напоминает. Забыл, какую точно. Но, человечью! Может, бросим это дерьмо?
     - Он именуется Мертвая Рука, - толковал меж тем Леший. – Хорош для усмирения любой нежити. Сама же нежить такие игрушки и куёт. Только вот живым их никогда не даёт. Но тебе повезло… Знаешь, этого клинка испужается, думаю, даже сам…
     - Нежить? – перебил его Матвей Петрович. – А пошто она так зовется?
     - Нежитью зовутся те, - ответил Леший, - кто уже сколько-нибудь раз на своём веку помирали. Насмерть. Насовсем.
    Они вдвоем вышли на свежий воздух.
    - Душа у меня не на месте, - как погляжу на этот меч, - не унимал нытье Матвей Петрович. – Кость ведь! Человечья кость, ни дать, ни взять… Только большая шибко… Дома Евдокия, вот, как возьмет да повесит синие занавески. Я и ругаюсь: Дунька, говорю – синие занавески бывают там, где покойники лежат…
      - Жена твоя? – спросил Леший задумчиво. Приятель кивнул.
      - Береги её, - посоветовал Леший.
      - Сам разберусь, лады?
      - Вижу, мастер ты разбираться. Скулишь, что смерти страшишься – а сам, недолго думая, в гроб шагнул. Лишь бы там водярой пахло. Нет?
     - Хорош поучать! – обиделся Матвей Петрович. – Когда это я в гроб заходил?
     - Погляди-ка под ноги, ефрейтор.
     Отец очарованного витязя глянул вниз – и содрогнулся.  Надпись «Кабакъ» куда-то пропала. Да и то, что он принял за дверь, оказалось крышкой огромного гроба, вывороченного кем-то из могилы посреди редкого перелеска.



       Глава тринадцатая
   
      Люба Ершова ахнула от удивления, прикрыв рот ладонью. В непроглядной ночной тьме в окно её спальни (к тому же – в наглухо закрытое) влетел человек.
     Человек не повредил трехслойного евростекла, не звякнул, даже не потревожил тюлевых штор на окне. Беззвучно, как призрак, влетел он в спальню Любы и вперил в неё свой голубой, какой-то водянистый, блуждающий взор. При этом, гость свободно висел в воздухе посреди комнаты.
     - Ой!.. – Люба растерялась и даже немножко испугалась. – Вы кто?
     - Привет, - ответил летун, широко улыбаясь. – Значит, опять на «вы»? Ладно. Вы меня совсем не узнали?
     Люба качала головой, и казалось, она вот-вот закричит от испуга. Она уже собралась спать и лежала под одеялом в ночной сорочке.
      - А между тем, мы с вами уже довольно много времени переписываемся в Интернете, - напомнил ей летун.
     - Подождите… подождите… - напрягла память Люба. – В Интернете у меня пока еще мало контактов. А вы похожи на…
     - Приглядитесь.
     Гость так и продолжал невозмутимо висеть между полом и потолком, чуть поворачиваясь всем своим телом то влево, то вправо, как от слабого дуновения. Похоже, загадочный визитер был легче воздуха. Одет он был в обычную футболку, на нем были отнюдь не теплые спортивные штаны и ботинки. При том, что на улице была середина ноября, и все уже стремились укутаться потеплее.
     - Иван Кощеев? – догадалась она.
     - Ну вот, - гость, похоже, был доволен, что его узнали. Однако своего парения не прекратил и даже не снижался.
      - Я угадала? – уточнила она. Гость кивнул. – Ой, слушай, Ваня, а как это у тебя так… получилось?.. Прости, но я ведь видала тебя мельком раньше. Знаю, что передвигаться тебе очень трудно. Больные ноги… ты неходячий…
     - Никто и не говорит, что я ходячий, - произнес гость уже менее довольным голосом. – Попал я сюда, к тебе, отнюдь не с помощью ног, как ты можешь видеть.
     - Ты мне не рассказывал, что умеешь летать, - усомнилась она, взирая на него с возрастающим удивлением.
     - Ну, так все мы летаем иногда, - развел руками молодой человек. – Ты, вот, скажем, поэтесса. Обобщенно говоря, ты – творческий человек. И при этом хочешь сказать, будто никогда не летала?
      Люба покачала головой.
      - А как же полёт фантазии?
      - Вань, ты ведь понимаешь, что это только образное такое выражение… Ты не устал висеть? Присаживайся, вот, в кресло, пожалуйста.
     - С удовольствием! – летучий визитер немедленно расположился в кресле. – Тем более, я так буду поближе к тебе…  Люба, а как же быть с полетами во сне?
     - Ты хочешь сказать, это ты ко мне во сне прилетел?
     - Именно. Я сейчас сплю, - подтвердил гость. – Больше того, ты тоже спишь. И мы снимся друг другу.
     - Мммм, начинаю понимать… - задумчиво кивнула Люба Ершова.
     - Да-да, верно, - старался поддержать её гость. – Где же еще, как не во сне ты могла бы увидеть летающего человека?
      - Правда и есть! – обрадовалась Люба. – А как ты меня нашел?
      - Ты ж сама мне как-то говорила и улицу, и дом, где живешь. Так, помыкался-помыкался, и по указателям сообразил.
      - Молодец. А с какой целью ты меня посетил?
      - Люба! Откуда мы можем знать, зачем нам снится то или это? Ну, вот, скажем, я принес на флешке «метлу» для твоего компьютера. Где он у тебя?
      - Ваня, ты предлагаешь мне его включить сейчас? – Люба взглянула на будильник, стоявший на прикроватной тумбочке. – Пол-третьего ночи?
      - Ну, хорошо, в другой раз, - смирился гость. – А сейчас хоть просто посмотрю на тебя. Можно? В жизни ты еще привлекательнее, чем на фото.
     - Спасибо за комплимент. Только я вся заспанная, растрепанная, совсем некрасивая, наверное…
     - Не скромничай. Ты очень привлекательная. Ну-ка, посмотрю на твои коленки?
     - Ой, нашел, тоже, на что смотреть… - смутилась она, но при этом приподняла подол ночнушки выше колен.
     Летучий гость был очень доволен.
     - Ты ведь танцами занимаешься, - вспомнил он. – Оттого у тебя такие красивые ножки. Люба, мне хочется твои ножки погладить.
     И он уже потянул, было, ручонки.
     - Ваня, осторожней! – одернула гостя Люба. – Забыл? У меня ведь муж!
     - И где тот муж? – спросил поклонник женской красоты достаточно равнодушно.
     - Дома, если хочешь знать. В кухне у стола спит. С бутылкой.
     - Ну-ка? – навязчивый любовник расторопно вылетел в прихожую, заглянул в кухню. У стола там сидел не  один мужчина, а двое – оба уткнулись носами в скатерть и мирно похрапывали.
     Глядя на них, гость глубоко о чем-то задумался и на некоторое время завис под потолком прихожей.
     - Ну, что? – Люба выглянула из спальни. – Убедился?
     - Спит с бутылкой – довольно метко сказано, - оценил гость. – Ну и пусть он целуется с бутылкой дальше. Нам не помешает.
     - Почему? – опасливо спросила Люба. – Ведь даже, если всё это происходит во сне – мой муж нам тоже, как видишь, снится.
     - Всё дело в том, снимся ли мы ему, - возразил Иван. – Что-то непохоже.
     И гость решительно направился обратно в Любину спальню, где мастерски спланировал на её кровать.
     - Люба, иди сюда, - позвал он. – Не забывай, что любой из нас с минуты на минуту может проснуться – и всё резко закончится.
     - Я не знаю… Я побаиваюсь…
     - Люба, поверь, что всё это – сон. Он на то и есть, что в нем осуществляются многие наши нереальные и скрытые мечты и желания. Ты Фрейда читала?
     - Вань, а вдруг?..
     - Люба, теряем время!..


     …Еще в ленивых предутренних сумерках астральный Григорий так же, никого и ничего не потревожив, влетел в окно комнаты Ивана Кощеева и нехотя разделся до трусов.
      - «Соберусь, так приду… Я не знаю… Я побаиваюсь…» - бормотал он при этом себе под нос, явно кого-то передразнивая. – Тоже мне, возня! Ждать чего-то, скучать, плюя в потолок… На то я и мужчина, чтобы брать инициативу в свои руки.
     Он забрался под одеяло и крепко заснул без сновидений. На дворе начиналась суббота.
     Впрочем, вдоволь поспать ему не дали. Раздался звонок в дверь, и в квартиру вошел Иван Солдатов.
    - Дома кто есть? – спросил он очень тихо.
    - Все дома, - ответил Григорий из-под одеяла. Хотя это была вопиющая неправда. Даже Харлампий куда-то ушел.
    - Спишь, боец? – спросил Солдатов, проходя в комнату. – А у нас на пилораме сегодня досок не завезли, пилить нечего. Всех по домам отправили. Я решил с утра пораньше к тебе зайти.
    - Меня пилить станешь вместо досок? – спросил лже-Иван, все еще лежа под одеялом, укутавшись с головой.
    - Ага, - подтвердил Солдатов. – Доставай пилу из-под кровати. А также водку и сало.
    Лже-Иван нехотя высунул из-под одеяла нос и ступни. Затем, кряхтя и жалуясь, что старость – не радость, стал одеваться.
     - Не нашел мне подружку? – осведомился Солдатов.
     - Пока – нет.
     - Включи-ка комп? – попросил Солдатов. – Посмотрим, где ты объявление разместил и что ты там про меня написал.
     Прокол был очевиден. Григорий к этому времени начисто забыл о поисках подружки для приятеля.
     - Понимаешь, - замямлил астральный человек. – Я еще не успел. Все как-то не до того было.
     - Ладно, - сказал Солдатов. – Я тут по этому вопросу немного изменил мнение. Раньше хотел в объявлении написать: ищу, мол, без вредных привычек, поскольку сам не пью и не курю. А теперь подумал – пусть и с вредными будет. Зато, может, быстрее найдется. Надоело одному быть.
    - Ты  её отучи, если с вредными привычками попадется, - осклабился лже-Иван.
    Так или иначе, а он вынужден был включить компьютер, набрать объявление о том, что Иван Солдатов хочет познакомиться с девушкой для серьезных отношений, и разместить его на портале знакомств. Все это Григорий проделал крайне нехотя, и при этом постоянно дружески улыбаясь во весь рот.
     Пока два приятеля не спеша играли в шахматы, позвонила Евдокия Петровна и слабым голосом сообщила:
      - Ванечка, меня прооперировали. Уже и из реанимации в палату перевели. Деньков через десять, если всё со мной будет нормально, приеду домой.
     - Я рад, - сказал лже-Иван тоскливо.
     Ему было отчего тосковать. Сказанное матерью означало, что, как минимум Матвей Петрович (а лучше бы и сам Иван Кощеев, тоже) должен был вернуться домой собственной персоной в течение ближайших десяти дней. Иначе очень возможны проблемы.
     Солдатов поздравил мнимого друга с успешной операцией матери и удалился. День снова потянулся – от телевизора – к ноутбуку – к плейеру – и обратно, к телевизору. Харлампий, обретший теперь какое-никакое тело, бродил туда-сюда – то в дверь, то за дверь. К вечеру пришедшая тётя Зина нашла его пьяным и храпящим лежа ничком на крыльце. Боясь, как бы не простудился, вдвоем с соседом она затащила его в прихожую.
     - Не надо, ребята, я сам дойду… - рычал Харлампий сквозь пьяные грёзы.
     Григорию было не до него. Опять пришло сообщение от Любы.
     «Ваня, я в шоке! – писала она. – Представляешь – сегодня видела тебя во сне!»
    «Да ну!» - удивился лже-Иван для виду.
    «И, причем, видела тебя довольно необычно… не знаю, как тебе и сказать, чтобы не обидеть…»
     «Люба, когда кто-то меня видит во сне как-то необычно – это почти всегда сводится к тому, что я там – ходячий. Честно, мне уже надоели подобные рассказы», - прокомментировал он несколько плаксиво.
      «Ты в моем сне, Ванечка, не то, чтобы ходил… Ты прямо-таки летал».
     «Ого! (смайлик, разинувший рот). – Теперь впору мне впадать в шок!»
     А на самом деле Григорию было смешно.
    «Я шла с работы, а ты надо мной пролетел. Без крыльев, без пропеллера какого-нибудь. Просто летел, раскинув руки. И крикнул мне: «Привет, Люба!»
    «Ну-ну, - подумал Григорий. – Разумеется, не напишешь прямо, что на самом деле тебе снилось. Ты же женщина».
     «А вот мне сегодня приснилось, - настрочил он, недолго думая. – Что я приходил к тебе в гости. И мы с тобой целовались и обнимались».
      Теперь уже смайлик с разинутым  от удивления ртом прислала ему Люба.
     А сразу затем – красное сердечко.
    

* * *
   
     Русалке Луше с каждым днем становилось всё скучнее в подводном царстве. Прежде веселая, глядевшая на всё вокруг сквозь смех и шутки, Луша то и дело стала испытывать накаты не вполне понятной для неё тоски. Ей, как будто бы всё кругом опостылело. Шутки и подколки подружек, схожих нравом на её саму прежнюю, вызывали теперь в Лушеньке досаду и гнев. На службе она была рассеянна. Саблей махала без усердия, кладов – не замечала, а уж, ежели задавали утопить наземного жителя – с дрожью в плечах перекладывала сие на подруг. И даже концерты на гуслях-самогудах, каковые давала теперь по приказу Водяного освоившая инструмент русалка Амелфа, совсем Лушу не развлекали. Плясать и кувыркаться в искрящейся при свете луны воде Луше не шибко хотелось. Возвращаясь пораньше со службы в свою каморку, она утыкалась носом в изголовье своей продавленной кушетки и начинала грезить.
    Ей представлялся тритон Иван – маленький, сутулый, глазастый, с непропорциональным сомовьим хвостом. Он столько вечеров подряд ждал её вечерами на этой кушетке. Рослая Луша примостится рядом, а Иван, помнится, шутил:
    - Суну-ка нос тебе в подмышку. И носу теплее, и меня – не видать…
    От этого жеста теплее было не только Иванову носу, но и всему Лушиному телу, вплоть до её щучьего красивого хвоста. И что-то в нутре Луши так приятно щекотало…
    - Не кисни, - советовала ей подружка Аксинья. – Лучше учись, вон, тоже на чём-нибудь играть.
    - А если я обниматься хочу? – печально взглядывала на неё Лукерья.
    - Иди сюда, я тебя пообнимаю, - предложила Аксинья, но Луша только буркнула ей угрюмо: «Дурочка!»
     - Ну, так утопи себе нового какого-нибудь. Тот твой, все равно, был кособокий и некрасивый, - советовала Луше русалка Ульяна.
    - Я к нему привыкла, - вздохнула Луша, - Да, к тому же, Водяной нас поженил. И мне хочется теперь быть только с Иванушкой. А он всё к Машке своей стремится… Ох…
      Последствия Иванова побега для Луши оказались не такими уж суровыми. И, скорее всего, потому, что Луша догадалась  сперва вырыть в болотном дне яму,  а потом засыпать её холмиком земли, на манер могилки. И попыталась распустить слух, что Иван при попытке к бегству погиб в схватке с осьминогом. Огромный спрут – сторож выхода из подводного царства, оглоушенный волшебным мечом по башке, к счастью, не погиб – отлежался на дне и снова заступил на свою вахту. Если бы не это, Луше б, точно, было несдобровать.   На дне вокруг засыпанной Лушей ямы некоторое время держались сочные кровавые следы – пока их не смыло водой. Они как бы подтверждали смерть Ивана.
    Русалка Ульяна не просто советовала Луше, но и сама подала ей пример. Спустя не шибко долгое время после исчезновения тритона Ивана, в Ульяниной каморке, смежной с Лушиной, поселился новый тритон Кондратий. Он был довольно смазлив на вид, хвост имел от налима; Ульяну любил усердно, да и вообще до срамной утехи был зол: норовил ухватить всякую встречную сиренку. Ульяна своим Кондратием не кичилась и не жадилась. Раз в несколько ночей отпускала любовничка в каморки других русалок – подруги тоже были довольны.
    - А тебе – шиш! – поддразнивала Ульяна Лушу, у неё на виду лобызаясь с Кондратием так, что  слюни брызгали. – Раз сама не просишь – навязывать не стану.
     - Мне и не надо, - махала рукой Луша. – Иванушка был… Впрочем, тебе не понять.
     Похоже, появление этого Кондратия тоже смягчило сердце старика-Водяного – потому он и не казнил Лушу, и ничего особо с неё не взыскал.
     Но ей было всё грустнее. Не просто свадебная позолота облетела с Лушиного хвоста – сама Луша не по дням, а по часам худела и чахла. Она пролёживала в своей каморке уже, бывало, и сутками. 
      - Околдовал тебя твой маклак!.. – страдая за Лушу, ругала Ивана Аксинья. – Небось, он и утонул-то у нас нарочно – чтоб на тебя чары навести… Топи вот теперь кого попало… Шельмецы неблагодарные, проходимцы!.. Ненавижу всех мужиков! Перетопила бы весь их род кобелиный…
     - Еще что выдумаешь? – слабо посмеивалась над нею Луша. – Мужиков ненавидишь, а с Кондратием вчера знатно кувыркалась.
     - А поплывем к моей бабе Капе? – предложила Аксинья. – Она умная у меня – враз весь сглаз с тебя уберет.
     Баба Капа, коей Аксинья считалась внучкой – старенькая, седая русалка, жила по соседству с болотом, в речке, в закуте под названием Тихий омут. Славилась тем, что изгоняла из речных и болотных обитателей любую хворь.
     - Что у тебя болит, детонька? – спросила она Лушу, когда та вместе с Аксиньей приплыла к Капе в гости.
     - Душа болит у меня, аж наружу просится, - пожаловалась Лукерья. – Ладит улететь к Иванушке, где б он ни был сейчас.
     - Приляг на лавочку, - указала баба Капа. – Я тебе, детонька, сейчас волшебной воды накапаю – легче станет.
     Колдовские капли защипали Луше во рту, прямо до слёз, и немного ободрили её. Девчонки погостили у бабушки еще немножко и убрались восвояси. На следующий вечер приплыли снова – продолжать лечение.
     - И правда, баба Капа, мне легче стало, - поделилась со знахаркой Луша. – А вместо Иванушки мне сегодня всю ночь вы снились. Только вы почему-то были намного моложе.
     - Ты не поверишь, детонька, - развела руками баба Капа. – Но и ты мне сегодня снилась. Причем, совсем девчушечкой.
     - Вот совпадение-то! – рассмеялась Аксинья.
     -Угу, - согласилась Луша. – Я в своем сне тоже себя маленькой видела. А вас называла зачем-то мамой…
     Баба Капа тут быстро поднесла палец к губам, привлекла Лушеньку к себе и шепнула ей на ушко:
      - А ведь тетку-то, что видела ты во сне, вовсе и не бабой Капой звали, а, маленькая?
      - Нет-нет, - подтвердила Луша, как можно тише. – Её звали Бабой-Ягой.

       Глава четырнадцатая

       Швыль смотрел на Ивана, густо перемазанного в конском навозе, осуждающе и морща нос.
       - Чи шею свернуть пан ищет, - ворчал Швыль тоскливо. – Чи заразу какую подхватить. А потом долго, в муках помирать.
      Всякий раз упражнения по верховой езде в конюшне – к каковым настойчиво призывал Ивана Кощеева белый конь Сребрик – заканчивались более или менее мягким падением нашего героя в духовитый покров пола конюшни. Но уже на четвертый день Иван свалился со спины Сребрика только после третьего рейса от стены к стене (всего шесть шагов туда и столько же – обратно). На пятый день Иван не упал вовсе и, вновь сняв со стены огненный меч, гордо поднял вверх обнаженный клинок.
      - Похож я на сказочного богатыря? – спросил Иван Сребрика. – Или у вас ведь здесь, в Польше, в основном рыца… ай!..
       И опять грохнулся. Меч перевесил его.
       И вот теперь, Швыль стоял перед Иваном, словно заботливая мамаша, охая и разводя руками.
       - Вдругорядь пана мыть потребно, - причитал распорядитель. – Баню топить, воду греть…
       - Так в чём же дело? – спросил Иван, явно чувствуя на себе какую-то провинность. – Тебе трудно истопить баню?
       - Игрушку-то положи на место, - не унимался ворчать Швыль, не ответив на вопрос, и в который раз забирая у Ивана меч. – Цо пан к ней прилип-то, як к сахарной голове? Красивая, конечно, игрушка, но не твоя же. Так?
      - Моя эта игрушка, ибо я же её сюда и принес, - в тон ему заспорил Иван. – Вижу я, Швыль, что мне вообще пора отсель убираться. Иначе ваш Властитель уморит меня здесь попросту временем. То есть, старостью.
     - Да ну! – Швыль махнул рукой. – Такого не станется.
     - Слушай, будь человеком! – молвил Иван решительно. – Вызови мне твоего хозяина хоть прямо сейчас! И верни мне меч. После этого уж сам разберусь, что делать. Ей-богу, надоело тут всё хуже горькой редьки. Чем такая жизнь – лучше смерть в бою…
     - В бою! – гоготнул Швыль. – Славный очарованный рыцарь – до ушей в говне!..
     Ивану явственно вспомнились слова из окончания первой части оригинального «Дон Кихота», которую он только что осилил – а именно, слова Санчо Пансы, когда идальго сидел связанный в клетке и считал сам себя околдованным:
     «Ругайте или хвалите меня, сколько вам угодно, сеньоры, – сказал он, – но я не буду молчать. Мой господин, Дон Кихот, околдован не больше, чем моя матушка. Он в полном рассудке; он ест, пьет и отправляет все свои нужды, как и остальные люди, совсем так же, как и вчера, когда еще и мысли ни у кого не было посадить его в клетку. А раз все это так, неужели же вы станете меня уверять, что он околдован? Мне всегда говорили, что заколдованные не едят, не пьют и не говорят, а мой господин, если только его не остановишь, мог бы наговорить больше, чем тридцать стряпчих».
     «Вот-вот! – подумал Иван тут же. – Кажись, и меня постигли некие подобные квази-чары, чтоб мне лопнуть совсем!»
     - Так истопи же баню мне в последний раз, - попросил он, раздражаясь.
     - Пан залезе в ванну – а там его опять Водяной караулит, - напомнил Швыль. – И как ухватит за незащищенное латами место… хи-хи!..
      - Вот затем мне и нужен меч, - покачал головой Иван. – Чтоб рубануть Водяного, если что. Да и, зная, что я вооружен, Водяной вряд ли полезет.
      Так-таки Швыль меча Ивану и не дал, хотя сам сидел около ванны всё время, пока Иван мылся, и вертел волшебный клинок в руках.
      Время шло. Жуткие лапы Водяного из ванны не показывались. То ли хозяин Воды остерегался меченосного Швыля, то ли его отталкивал сильный запах нечистот, немилосердно шедший от Ивана.
     - А пану ведомо, что Властитель влегкую переможет пана, даже безо внимания на эту железку? – насмешливо спрашивал Швыль.
     - Надо думать, - равнодушно буркнул  наш витязь, сидящий в ванне, намыливаясь и неотрывно глядя в воду. – А как? Щелкнув пальцами?
     - Пан смеется, а меж тем, Властитель волен его обратить хоть в дерево, хоть в камень, хоть в злато. Именно пальцем, только не щелкая… - балабонил Швыль, и вдруг осекся. Иван Кощеев не слушал старика, потому, что из воды на Ивана опять смотрели два большущих зеленых глаза. До боли знакомые.
     Очарованный витязь обратил внимание, что русалка приняла вид картинки, изображения, почему-то вдруг возникшего на дне ванны. Только глаза походили на живые и моргали.
     - Лу?.. – начал, было Иван, но подводная его подружка-картинка тут же приставила палец к губам.
    «Как же тебя спросить?» - подумал Иван, и ответ вдруг прошелестел бесшумно прямо у него в голове: «А вот так и спрашивай».
     «Как ты здесь оказалась, Луша? Зачем пришла?».
     «Я никуда не пришла, - ответила Луша. – Я просто сплю и думаю о тебе. И ты мне снишься»
      «Да ну! – удивился Иван. – А почему же я тебя вижу?»
     «Наверное, ты и сам спишь»
     «Но я же всё вокруг чувствую и ясно осознаю, - подумал-сказал Иван. – Воду, вот, теплую ощущаю… Могу даже сам себя ущипнуть – и вряд ли проснусь от этого».
     Он и в самом деле попробовал ущипнуть себя. Луша-картинка не исчезла.
     «А меня ущипнуть не можешь, - усмехнулась она. – Ни даже просто потрогать. А жаль!»
    «Я помню, ты мне недавно тоже приснилась на балконе, - подумал Иван. – И чуть меня целиком не проглотила».
     Луше снова сделалось смешно.
     - Вылазь-ка, пан, - вмешался Швыль в их беззвучный разговор. От неожиданности Иван, как водится, вздрогнул. – Ишь, расселся тут! Время – деньги…
      «Он тебя тоже увидел!» – бросил Иван последний взгляд на Лушу. Та отрицательно покачала нарисованной своей головой и исчезла, превращаясь в дымные красочные разводы на воде.
     - Меч-то отдай уже, - ворчал Иван, вылезши из ванны и одеваясь. – Сам говоришь, для Властителя он – ерунда. А я что без меча стану делать, когда Властителя призовут?
     - А не буди лихо, пока оно тихо, - посоветовал Швыль и пропал вместе с мечом.
     На ночь Иван снова читал «Дон Кихота» - открыл второй том. Сказочный мир разрушался в глазах идальго, а Иван думал: «Вот бы сейчас заснуть – и проснуться дома. К черту все сказочные миры!».
     Но миры к утру не разрушились. Просто сделались ощутительно привычнее, обыденнее, тоскливее. Иван уже думал, что любой ужас, драка, приключение – всяко лучше, чем вот это никчемное сидение, лежание, хождение из угла в угол.
     Хоть бы Луша опять приснилась, что ли?.. Но черен был его сон, чернее самой ночи.
     Он уже не ныл, когда после очередной кормежки Сребрика невидимая сила опять закинула Ивана на бесседельную спину коня. Сребрик бродил по конюшне долго – и Иван больше не падал, даже не особенно держась. Поймал равновесие.
     - Слушай – правда, что Властитель, когда вернется, может одолеть меня одним пальцем? – спросил Иван коня.
     - То правда, - тяжко вздохнул Сребрик. – Бо у Хозяина на каждой руке по два волшебных перста. На шуйце – деревянный и золотой; на деснице – каменный и огненный.   
    - И что сии персты означают? – спросил Иван, полагая, однако, что Сребрик умолчит об этом. Но конь продолжал болтать.
     - А коснется тебя властитель каменным пальцем – обратишься ты, сей же миг, в камень. А коснется золотым – обратишься в золото. Если же достанет он тебя деревянным перстом – быть тебе деревом ходячим…
      - Ага! – понял Иван. – Значит, так и заколдовал ваш Властитель окрестный народ, превратив его в дерущуюся древесину? С помощью деревянного пальца?
      Сребрик всхрапнул, подтверждая.
      - Ну, а огненным пальцем Властитель попросту может сжечь любого врага? – догадка выглядела простой и логичной.
      - Ан, нет, - возразил Сребрик. – Как раз наоборот. Потребен Властителю огненный перст на то, чтобы им любое свое колдовство снимать.
    Иван так крепко задумался о значении всего услышанного, что опять едва не свалился. Однако удержался на спине коня.
     - Скажи-ка мне, Сребрик, - молвил он, встряхнувшись и выйдя из задумчивости. – А что – все кони – предатели?
     - Я никого не предал, - могучий жеребец обиженно мотнул головой, снова чуть не сбросив Ивана. – Знание о колдовских пальцах Властителя в битве с ним ничем тебе не поможет. Ты даже мечом не успеешь замахнуться – как Хозяин тебя уже заколдует.
     - Всё же, я не сказал бы, что ты своего Хозяина любишь, оберегаешь его секреты… - рассуждал Иван.
      Сребрик хромнул левой передней ногой так заметно, что Иван, и точно, кувырнулся бы с него, если бы невидимая сила – очень вовремя – не подхватила бы нашего героя опять за подмышки и не поставила аккуратно на пол рядом с конем.
      - Просто надо знать, как я сюда попал, - горестно вздохнул Сребрик. – А как тут со мной обращаются, ты и сам видишь.
      - Сильно у тебя нога болит? – спросил Иван сочувственно.
      - Говорил же, что в моем младенчестве по ней мечом рубанули, - напомнил Сребрик. – А как меч был волшебный – похоже, боль в ноге не пройдет до самой смерти моей.
       - Расскажи эту историю, если тебя не очень смущает, - попросил Иван. – Ведь, наверно, и это ничем мне не поможет в бою с Властителем?
      - Не поможет, - подтвердил Сребрик. – А история не шибко интересна. Когда-то давным-давно Кощей Бессмертный был молод. Хотелось ему добыть себе самого лучшего богатырского коня, какие на свете только бывают. И сведал Кощей, что такого коня можно лишь у Бабы-Яги получить, коли сумеет он упасти стадо её волшебных кобылиц…
      - Ага-ага! – воскликнул Иван. – Вот ты и проговорился! Теперь я знаю, что твой Властитель – банальный Кощей Бессмертный, к которому я и шел! А на балконе окаменелая – ни кто иная, как Маша…
      - Если ты всегда так спешишь с выводами, - заключил Сребрик. – То понятно, почему так неудачно живешь. Может, всё-таки, дальше послушаешь?
      Иван кивнул коню, чтобы тот продолжал, однако во взгляде очарованного рыцаря уже сквозило некое равнодушие к рассказу.
      - Пошел Кощей Бессмертный к Бабе-Яге и нанялся к ней в пастухи. Оказалось, табун у старушки был совсем невелик – всего тринадцать кобыл – да и пасти их требовалось лишь три дня и три ночи. После обеда в степь выгонять, а рано поутру в стойло заставать. Указала Баба-Яга наемному пастуху и место, где пасти кобылиц – на берегу речки Смородины, у самого Калинова моста. Не шибко хорошее местечко, нечистое. Кощей и сам это знал, да у него был волшебный меч – Сила Неба – с каковым он никого и ничего не страшился.
     В первый день пастушество далось Кощею легко – солнце ласково пригревало, кобылицы мирно щипали траву, пастух похаживал средь них, отгоняя хворостиной мух и насвистывая воровские песенки. Поздним вечером от речки Смородины поднялся густой, зловонный туман, а Кощея невыносимо заклонило в сон. Как ни боролся Кощей со сном – а прикорнул под Калинов мост и захрапел, склонившись на рукоять меча.
     Посреди ночи Кощея разбудило чье-то невесомое касание, подобное дуновению ветерка.
     - Хозяин! А ну, проснись. Где лошади-то твои?
     -…Вот опять – Хозяин… - пробормотал Иван себе под нос. – Я ведь все уже понял. Чего-то ты, Сребрик, тут лишнего мудришь.
     А конь невозмутимо продолжал рассказывать:
     - …Он продрал глаза – и обнаружил, что табуна и след простыл. Один дремал Кощей под Калиновым мостом, который в ночи светился красным.
     Впрочем, один – да не один. Ведь кто-то же его пробудил и разговаривал с Кощеем во мраке. Кто-то, вовсе ему не чужой.
     - Шмат-Разум? – понял Кощей, недолго думая. – Ты как здесь оказался?
     - Сидел я, сидел в замке, - пояснил невидимый слуга. – Да соскучился что-то. Окромя того, подумал – а как не справишься ты там без меня? А вот теперь вижу – впрямь, не справишься? Проспал кобылок-то?
     Кощей снова растерянно заозирался по сторонам, но скоро понял, что, сколько ни гляди, а глазами горю не поможешь. Надо предпринять что-то дельное.
    - Шмат-Разум, - снова обратился Кощей к приятелю. – А ты-то их сыскать сможешь?
     - Да попробую, - обнадежил его Шмат-Разум. – Авось, к утру пригоню их обратно. Только ты уж тут не спи, сделай милость. Крепись, морально меня хоть поддерживай. А не то, мне работать – тебе спать… Нечестно!
     И Кощей крепился, борясь со сном до самого утра. Во мраке ему досаждали всякие видения – то, будто костлявые руки из дыма тянулись к нему с неба и из-под земли, то огромная пасть разевалась над его головой. Но стряхивал Кощей эту муторную дремоту и лишь крепче сжимал меч.
     Чего бы он ни ждал, а к утру никаких зримых изменений не последовало. Не послышалось ниоткуда ржания, не прискакал из ночного табунок. Ну, видать, не справился и Шмат-Разум, не нашел нигде кобылиц.
     Понурив виновато голову, двинулся он к избушке Бабы-Яги. Но приблизившись к усадьбе, проходя мимо загона, он еще издали увидел всех тринадцать лошадок на месте, а между ними ходила сердитая хозяйка и вопрошала:
      - Что ж вы, травяные мешки, не могли в чаще лесной до утра спокойно пастись?
      Лошадки что-то ржали и храпели ей в ответ, но что – Кощей не разобрал.
      - Ну, что ж… Упас ты мой табун в первый день, - сказала Баба-Яга недовольно. – Упаси же еще два, - добавила она с некой угрозою.
      - …Подожди, Сребрик, - вновь перебил рассказ нетерпеливый слушатель. – Объясни-ка мне – а что бы сделала Баба-Яга с тем, кто не мог «упасти» её кобылиц? Что?.. – он содрогнулся. – Изжарила бы в печи и съела?
     - Нет, разумеется, - Сребрик поглядел на Ивана, как смотрят на малое дитя, бормочущее чепуху. – Я не знаю наверное, но тогда говорили, что не отслужившего ей три дня, Баба-Яга заставит выполнять её волю три года. А может и самого в кого-нибудь превратить. Да хоть в того же коня… ну и, конечно, волшебного жеребенка Кощей бы не получил.
      Теперь Иван заглянул Сребрику в самые глаза как-то подозрительно. Конь даже отвернул морду в сторону. Но продолжил рассказ:
       - Как тебе удалось пригнать их обратно? – спросил Кощей Шмата-Разума, пока выдалось время отдохнуть до обеда.
       - Очень просто, - ответил невидимый слуга. – Я нашел их в чаще лесной, затем поднял стаю окрестных волков и велел выть, не переставая, и гнать кобылиц домой. Это еще службишка. Куда-то старушка надоумит своих скотинок забежать будущей ночью?
      - Думаешь, она знает их язык? – спросил Кощей.
      - И даже не сомневаюсь. Неплохо бы и нам с тобой его знать,  - заметил Шмат-Разум. Кощей нашел предложение дельным, но мешкотным.
      Второй день пастьбы начался и прошел так же, как первый – благостно и лениво. Но едва загустел ночной мрак, как опять начались докуки. Кощей увидел подступающего к нему туманного, мерцающего человека огромного роста. Лица у этого человека не было. Он прикасался к Кощею руками, оставляя на коже пастуха какую-то мерзкую влагу.
     - Шшшто? Опять будешшшь сссо мною боротьсссся? – шипел-спрашивал человек из тумана.
    - Ну, и буду, - молвил Кощей спокойно, готовый к любой драке. – А что? Ты этакая важная птица, что с тобой и побороться нельзя?
      - Не сссоветую, - пояснял Кощею призрак. – Ибо я – богатырь-Сон. Всякого одолею, коль захочу. И со мною ссориться непользительно. Ежели я обижусь – могу не прийти, когда нужен буду. А не приду день, другой, третий… Месяц, год?.. И заберет тебя хворь подлая – Бессонница, с ума людей сводящая. Как тогда будешь жить?
     - Смешно, - ответил на это Кощей. – Я не малое дитё, в самом деле. Сам решаю, когда мне спать, когда – не спать.
     - Без меня – не заснешь, - упорствовал богатырь-Сон. – И сойдешь с ума. Так что спи, коль я велю!
     Кощей почувствовал, что его голову сильно гнетет к земле.
     - Изыди! – прорычал он. – Мне работать надобно.
     Но богатырю-Сну, похоже, тоже надо было работать. И работу свою он знал туго.
     - Рубану! – предупредил Кощей в последний раз, тянясь к мечу.
     - Давай-давай, - подначивало его странное существо. – Только это и умеешь, - и продолжало опутывать его тягостью, внешне похожей на коричневые сопли. – Точно обижусь!
    - Уйди ты, змей! – проревел утробно Кощей и замахнулся.
    - Сам ты змей, - молвил богатырь-Сон. – И меч твой – тоже змей.
    Кощей увидел, как светящийся голубой клинок Сила Неба зашевелился, удлинился, превращаясь в живую змею и, вместо того, чтобы атаковать призрачного врага, набросился на самого Кощея, сдавив ему шею. Продолжая правой рукой сжимать рукоять – да не рукоять, а змеиный хвост – Кощей левой рукой попробовал скинуть змею с себя. Но гибкое тело синей гадины было скользким и чертовски сильным. Дышать уже было нечем. Кощей громко захрипел, теряя видимый мир… и проснулся.
      Опять непроглядная тьма. На этот раз – ни лошадей, ни Шмата-Разума.
      Ну, хоть меч-то был на месте. Еще бы он, и вправду, превратился в гадюку, да уполз…
      Впрочем, на сей раз Кощей надеялся твердо и на то, что Шмат-Разум лошадей найдет и пригонит. До утра он больше не засыпал, а с рассветом направился к хозяйке, стараясь приготовиться к любому исходу дела.
     Всё было в порядке снова, только сердитая Баба-Яга громко ругала вернувшихся лошадей. Глядя на них через перегородку загона, Кощей заметил, что у одной из кобыл живот прямо-таки тащится по земле.
      - Снова службу управил? – недовольно молвила хозяйка работнику, прищурив левый глаз. – Молодец, хвалю! Сам потрудился, аль помог тебе кто?
      Кощей смущенно глядел в землю. Про Шмата-Разума бабка, скорее всего, не знала. А может, догадывалась?
      - Следующей ночью тебе дела прибудет, - посулила пастуху Баба-Яга. – Примешь роды вот у этой лошадки - (кобылка была белая в карих яблоках). –Что от неё на свет явится – то и твоё. Старайся уберечь, не поранить коняжку… хе-хе-е…
     Она засмеялась злым смехом и тут же старчески закашлялась.   
     Чуть позже Шмат-Разум опять рассказал Кощею, что на этот раз лошади забежали в море.
      - Но я согнал огромное стадо хищных рыб, и они стали кобылиц за ноги кусать. Так и загнали их домой.
     К третьей ночи табунок утратил былой пыл. Кобылицы мирно продолжали пастись и во мраке, только иногда тихонько тревожно ржали – боялись чего-то. Белая в яблоках затеялась рожать – может быть, это и смущало остальных.
     Она лежала на боку, дергаясь и странно, не по-лошадиному даже, скуля от боли. Кобылице было трудно. На неё накатывали волны конвульсий.
     Кощей опустился на четвереньки и легонько поглаживал морду белой в яблоках лошади, шепотом уговаривая кобылицу потерпеть. Где-то рядом парил и невидимый Шмат-Разум.
     И вдруг раздался грохот и звон, и содрогнулась земля. А может быть, это случилось оттого, что у кобылы начались родовые схватки? Или вместе с этим событием разразилась сильнейшая гроза?
    Нет, конечно. Обратив свои взгляды на Калинов мост, Кощей и невидимый его слуга убедились, что мост раскалился до красного свечения, и по нему с громом движется что-то огромное и такое тяжелое, что железная махина трясется. На громадном черном богатырском коне ехало чудовище о шести драконьих головах, само по себе росту метров шесть, да еще прибавить рост коня в холке. В одной из двух передних пятипалых лап, покрытых, как и всё его тело, грязно-зеленой чешуей, чудовище сжимало длинный и широкий молочно-белый клинок, тускло посвечивавший сквозь мрак. Две головы зверя – те, что находились прямо над туловом – рыча, выдыхали огонь, еще две рядом с ними струили дым из ноздрей, и ещё две не давали пока никаких выделений и молчали.
     Кощей старался не выпускать из поля зрения ни рожающую кобылу, ни чудовище. Вероятность боя заставила его встать на ноги. А кобыла продолжала неестественно-жалобно скулить от дикой боли, и из её чрева лез крупный, снежно-белый плод, завернутый в послед, весь перемазанный кровью и нечистотами.
      Громадный конь остановился, дойдя до края моста, и сотрясания почвы прекратились.
      - Ну, чаво? – громоподобно прорычало чудовище, говоря русским языком. – Пришел добрый молодец Касьян великой муки отведать?
      - Смерти-то? – тихо молвил Кощей, названный Касьяном. – Да я и прежде её успел большой ложкой хлебнуть. Не страшусь как-то.
     На громадном плече шестиглавого дракона оглушительно каркнул мерзкий ворон размером с полугодовалого поросенка.
      - Ааааа! – заревело чудовище. – Не страшишься? И вот этого, тоже? – дракон десницей воздел кверху молочный клинок.
     - Зачем мне этого бояться? У меня у самого такое есть, - пожал плечами Кощей и показал меч, светящийся голубым.
      - Ууууу! Такое, да не такое. Это у тебя Сила Неба. А что она может против Мертвой Руки?
      Кощей скосил глаз на кобылу-роженицу. Она управилась со своим страданием, и теперь отдыхала, тяжело храпя и фыркая, продолжая лежать на боку. Рядом с ней, подогнув тонкие ножки, лежал на животе не такой уж и маленький белый жеребенок, со страхом глядя вперед и прижимая уши к башке.
     - Что за Мертвая Рука? – спросил Кощей у чудовища.
     - Ааааа! Ты ведь бессмертный у нас, да? Хватил смерти, да и откинул её от себя? – рычал шестиглавый дракон. – Но Мертвая Рука тебе покажет великую муку.
       Кощей поднял свой меч и расположил его горизонтально, чтобы так принять первый удар Мертвой Руки. И удар воспоследовал. Клинки встретились, направленные могучими дланями, высекая синие и белые искры целыми снопами.
      В пылу схватки Кощей пропустил один из ударов, пришедшийся ему в область левого колена. Половина ноги героического пастуха с хрустом отлетела в сторону. Застонав от дикой боли и опустившись на правое колено, Кощей злобно размахнулся и так рубанул дракона, что отсек ему сразу три головы.
    - Ха-хааааа! – загоготало чудище, невзирая на кровь, рекой полившуюся из трех его шей. Следующий же удар, похожий на разряд бледной молнии, шарахнул Кощея по голове и вбил его в землю до пояса. Потом наш бесстрашный боец увидел длинный рыжий росчерк света во тьме. И кровь перестала хлестать из шей дракона. Кощей убедился, что все вражеские головы приросли на прежнее место.
     - Бессмертный-то ты, бессмертный, - продолжал потешаться дракон. – А от хворей разных вовсе не заговорен. И как хватишь лютой болести, так и сам жить расхочешь.
     Тогда героический пастух, до пояса вбитый в землю, размахнулся еще сильнее. Но попал он не туда, куда метил. Новорожденный коняжка уже поднялся на свои дрожащие ножонки и от малого-то ума ухитрился влезть между Кощеем и драконом, в самое пекло битвы. Просто забрел, и всё. А отточенная Сила Неба рассекла ему переднюю, слабенькую еще голяшку…
     - Этим жеребенком был ты, Сребрик, да? – снова перебил его Иван Кощеев.
     - Да, - подтвердил  волшебный конь. – Но мне удалось выжить. И долго еще бился Кощей с шестиглавым драконом – лютой хворью, обезножившей его. Дракон приживлял свои отрубленные головы назад огненным пальцем…
     - Стоп! – опять встрял Иван. – Итак, ваш Властитель – это дракон о шести головах? У него огненный палец, каменный, золотой, деревянный…
    - Да нет же! – Сребрик уже начал сердиться. – У того дракона был только огненный палец. Драконы с Калинова моста – это разные болезни, живущие в Нави. А наш Властитель – злобный враг  Кощея, они бьются друг с другом много веков. За каждым из них стоит целое воинство… Ну, победив того дракона, отсекши ему огненный палец и головы, Кощей забрал меня. Но, прежде чем лечить мою раненую ногу, пришлось Кощею долго лечиться самому. Боли и хвори постигли его такие жуткие, что несколько месяцев он провалялся пластом в избе у тетки Кикиморы. Не мог даже спать, ибо успел поссориться со Сном, как ты помнишь. Но Кикимора вылечила Кощея, прирастив ему и ногу. Я тоже вырос – вымахал, сделавшись богатырским конем, сам видишь. Но раны, нанесенные Силой Неба, не лечатся до конца. Я на всю жизнь остался хромым – даром, что могу скакнуть двести верст в один миг. Кощею моя хромота совсем не нравилась. Поэтому он почти не огорчился, когда Властитель украл меня у него. С тех пор я живу здесь, хоть и не шибко хорошо. И назвал меня Властитель Сребриком – по-своему, по-польски. Ух, сбежал бы я от Властителя, право слово! Да кабы кто мне в том помог?
     Волшебный конь опять искательно скосил на Ивана лиловый глаз.
     - А как тебя звал Кощей? – поинтересовался Иван.
     - То – Волчьей Сытью, то Травяным Мешком, - ответил конь. – Ибо так величала своих кобыл Баба-Яга.
     - Ааааа… И всё-таки, - заупрямил своё Иван, уже и сам рыча от нетерпения, как шестиглавый дракон. – Ты мне уж столько рассказал о своем теперешнем хозяине, что я про него, считай, всё знаю. Кроме одного… Так назови же мне имя Властителя – и дело с концом. Там посмотрим, что случится. Может, и не так страшен черт…
     - Да на кой тебе сдалось его имя? – упорствовал и Сребрик. – Ты ж пойми, что Властитель – ни что другое, как смерть твоя. Он придет – и ты умрешь.
      - Так что же вы тут всё со мной столько времени нянчитесь? – все больше горячился Иван.
     - А интересно нам, - сказал вдруг Швыль, появляясь в конюшне из ниоткуда. – Забавно бесправным рабам, как человек неделями, месяцами, годами может просто сидеть и смерти своей дожидаться.

Глава пятнадцатая

     Старая русалка баба Капа, несомненно, сама была чьей-то мамой. Святое чувство дочерней любви Луши к Бабе-Яге не могло колдунье-целительнице быть чуждым или непонятным.
      Ей хотелось помочь Луше в задуманном. Но какие-то сомнения в чистоте помыслов молодой русалки закрадывались в голову бабы Капы
     - А ведь ты, детонька, не мамку свою навестить собралась, а? Небось, паренька какого-нибудь на земле-то доискиваться станешь?
      - Нет, бабушка, я к матушке отправлюсь, - уверяла Луша. – Она в лесу там живет. Старенькая и немощная уже. Как вспомню – так и слезы горючие на глазоньки наворачиваются. С мамкой стану жить, о ней заботиться. Обратно не вернусь, коли не притянут меня силой.
     При этом любвеобильная Лушенька все-таки подозрительно скашивала взгляд в сторону. А у бабы Капы на этот счет был неприятный опыт. Её собственная дочка, мать Аксиньи, родив девчонку, как подобает русалкам – от тритона, затем влюбилась в сухопутного жителя (вместо того, чтобы его утопить) и уговорила бабу Капу (свою родную мамку – как не уговорить?) помочь ей выбраться «ненадолго» на сушу. С тех пор дочку – поминай, как звали… А баба Капа очень оскорбилась. Внучку Аксинью она воспитала в строгости – добропорядочной русалкой, утоляющей своё низменное, только и только топя людишек. Они, людишки, большего и не стоят! Особенно – мужеского пола. А всяких амуров в цветочках да сахарных соплей в платочек – ни-ни!..
     И всё же, столько обаяния было в страдальческих Лушиных глазёнках, что баба Капа решила рискнуть.
     - Дам тебе других волшебных капель, - сказала она маленькой хитрюге. – Они сделают тебя невидимой ровно на час. Потом у тебя вместо хвоста появятся ножки. К этому времени ты должна уже миновать осьминога и вылезть на сушу, поскольку под водой дышать не сможешь. Если не успеешь, либо сцапает тебя спрут – или он сам тебя удавит, или же ты просто задохнешься.
     Луша от этих строгих наставлений пришла в восторг и бросилась колдунье на шею.
      - Ой, бабочка Капочка, благодарю вас, благодарю! Вы сами не знаете, что вы для меня делаете!
      - Вовсе я никакая не бабочка, - проворчала старая русалка, становясь суровой. – А ты, хитренькая, помни, что я с матушкой твоей связь налаживаю. Если обманешь меня, да матушку свою обидишь – сбежишь от неё в объятья добра молодца недостойного – накажу! Как пить дать, проучу тебя.
      - Я честная буду! – обещала Луша. – Ничем вас не обману.
      Однако, радостная улыбка её тут же, на глазах, потускнела.
      Наступившей ночью некоторые обитатели болотного царства слышали слабые шорохи – будто кто-то незримый крался по извилистым коридорам и подводным галереям. Спрут, стерегший выход на сушу, что-то почуял или тоже услышал – метнулся схватить загадочную беглянку, но увидел, как навстречу ему прыснула откуда-то стайка светящихся рыбок. На малое время он отвлекся за этой добычей – и невидимая Луша сумела прошмыгнуть.
     И вот она уже на берегу, на краю болота.
     Там же, где некоторое время назад – кажется, давным-давно! – трогательно прощался с ней Иван.
     Да. Но у Ивана тогда уже хвост сменился на ноги. Благодаря ей, Луше. Она помнит – уродливые такие, кривые, волосатые. Ступни извернуты под какими-то странными углами. Его собственные, Ивана ноги. Не чьи-то чужие ему Луша наколдовала.
    А какие ноги были у самой Луши до появления хвоста?
    Впрочем, у девушек не ноги – ножки…
    Да какая разница? Загвоздка в том, что наколдовать ноги кому-то другому не так-то и трудно. Не пара пустяков, конечно. Знать и уметь надобно. И всё же, осуществимо. А вот самой себе…
     Время шло, ночь продвигалась вглубь. Хвост не пропадал, ножки не появлялись. Она шепотом бормотала заклятие, вернувшее ноги Ивану. Не помогало.
      Луша понемножечку стала зябнуть. Под водой русалке всегда тепло, а вот над водой…
      Невидимость, сварганенная каплями бабы Капы сошла на нет. Луша приняла не весь пузырек с зельем, а только половину. Чтоб сбежать, ей хватило и полчасика. Остальное можно приберечь – мало ли, потребуется.
     Шлёп-хлюп – за спиною озябшей Луши зачавкали чьи-то неровные шаги. Обернувшись назад, Луша увидела низкорослую женщину с седыми, ужасно разлохмаченными волосами. Женщина, прихрамывая, шла к болоту и пронзительно взирала на русалку одним оком. Второе у неё было закрыто уродливым бельмом.
    Подойдя вплотную, старуха остановилась и спросила:
    - Что, водяница – решила обсушиться?
    - Ой, здравствуйте! – вздрогнула Луша. – Нет, не сушусь я. Напротив того – неприятно, что хвост сохнет… А как вас звать? Меня – Лушей.
     - Баба Лиза я, - бросила одноокая старуха равнодушно.
     Луша повинилась ей – только по секрету – что сбежала из болотного царства и теперь ждет превращения рыбьего хвоста в человечьи ноги, да никак не дождется.
     - Я могу тебе в этом помочь, - проскрипело неузнанное Лушей Лихо Одноглазое.
      - Ой, бабочка Лизочка, правда? – обрадовалась русалка. – А мне тут уже посулила помощь одна ведунья, да что-то не вполне помогла.
      - Иные соврут – недорого возьмут, - рассудила баба Лиза. – Вот ты, девчушка, ту ведунью ведь тоже норовила вокруг пальца обвести? Нет?
      Бледная, зеленоватая кожа на лице русалки вдруг обрела стыдливый румянец.
      - Я не думала её обманывать… Бабочка Лизочка, хорошая вы моя! Я вам правду скажу. Там… да уже здесь… Здесь, на земле бродит один паренек. Он был утопленником, и Хозяин Воды нас поженил… А теперь Иванушка из болотного царства ушел – и у меня за него сильно душа болит.
     Одинокий глаз бабы Лизы словно просверливал Лушу насквозь.
     - А тебе ведомо, девочка, что ножки русалкам взамен хвоста приделывать – это довольно больно? – спросила ведьма.
     - Не знаю, - пожала плечами Луша. – Когда я Иванушке ноги колдовала, он не шибко на боль жаловался.
     - Ну, я тоже не знаю, - хмыкнула баба Лиза. – Помочь-то – помогу тебе, а ты уж крепись, красавица! Не то всю нежить болотную середь ночи перепугаешь. Готова?
     И еще прежде, чем успела Луша дать ответ, бедную русалку накрыла и окатила дикая боль. Она коренилась не только внизу тела – там, где хвост – нет, боль прожигала Лушеньку от макушки до пяток, от боли темнело в глазах.
      - Каково тебе, лапушка? – ласково спрашивала её баба Лиза, на миг прерывая бормотанье своих заклятий.
      - Ничего, ба-боч-ка Ли-зоч-ка, - крякнула Луша по складам, стискивая зубы, чтобы не заорать, просто-таки, благим матом. – Всё хо-ро-шо… Мммм…
      Мир померк в её очах, всё куда-то уплыло и исчезло. Не русалкою уже ощущала себя Лукерья, а вовсе малюсенькой рыбкой плотвицей. А над ней разверзалась страшная, узкая щучья пасть, полная острых кривоватых зубов. И вот они все разом впились в её хрупкое рыбье тельце. Боль усилилась, потом перешла в немоту, расползавшуюся по телу волнами. Мрак…
     Луша открыла глазки. Баба Лиза была рядом и утирала платочком её вспотевший лоб.
     - Да уж покричи, девочка, покричи,  легче станет, - дозволила она.
     - Ка-кой смысл кри-чать? – пробормотала Луша, словно в бреду. – Я уж и не чую почти ничего. Я жива? Аль нет?
      - Да уже всё почти, - утешила её ведьма. – Ты выдержала муку. Умница. Вот и конец… Теперь выдохни и погляди на свои ножки.
     По мере того, как боль стихала, Луша всё явственнее чувствовала себя живой. Ей очень скоро сделалось так хорошо, что она не обращала внимания на промозглую погоду – даром, что была совсем голая – и  уж подавно было всё равно, как выглядят вновь обретенные ноги. Правда, взгляд на них еще прибавил ей настроения. Ножки оказались просто волшебно стройными и привлекательными.
     Чтобы научиться передвигаться на них, Луше пришлось потратить еще часа три. После долгих лет плавания под водой, ходить было совсем непривычно. Ножки дрожали и подкашивались. Но здоровая голова ко всему привыкала быстро. Ходить Луша выучилась не менее легко, чем многие из нас привыкают кататься на велосипеде.
     - Надень-ка, девочка, на себя хоть вот это корзно. Замерзнешь, того и гляди, - баба Лиза накинула на плечи теперь уже бывшей русалке тёмно-зеленый плащ. Застегнула на шее. Плащ свисал до самых колен и загадочным образом согревал тело.
     - Бабочка Лизочка, вы такая добрая! – не могла нарадоваться Луша. – Сто спасиб вам! Внуков ваших поцелуйте от меня, - и Луша еще раз чмокнула старуху в обе щеки. После этого, все еще неуверенно шагая, скрылась в предрассветном тумане.
     - «Вы такая добрая»… «Бабочка Лизочка»… «Внуков поцелуйте»… - скрипуче передразнило Лихо Одноглазое, мрачновато глядя Луше вслед. – Тьфу!.. Терпеть ненавижу! Колдануть её, что ли как-нибудь посмачнее?
     Но стоит заметить, что в чёрной, разочарованной во всём душе Лиха, едва ли не впервые за долгие века шевельнулось хоть что-то доброе.

     У Бабы-Яги в этот день с утра всё валилось из рук.
     Проснувшись с рассветом, она сварила себе пшенной каши на завтрак. Но каша пригорела к котелку, пока старушка кормила кур в закуте. Позавтракала с отвращением кашей под горьковатой черной корочкой. Дальше надо было в лес – собирать осиновую кору для зелий. Хотела лететь в ступе – привыкла, да и ноги уже не те, что в молодости. Забралась в ступу, оттолкнулась помелом, прошептав заклинание – нет, не взлетает. Прогнила, что ли, старая лоханка? Или волшебная сила древней колдуньи ослабла? Ну, повозилась, почистила ступу тряпочкой, заделала щели мхом, проверила прутья метлы. Вторично забралась в деревянную летунью, прочла заклинание. Хотя оно на сей раз и сработало, но ступа понеслась вперед, иногда сбиваясь с искомой высоты в пять локтей, будто оступаясь – стукалась оземь дном, подпрыгивала обратно в воздух и через несколько саженей проваливалась опять. После десятка таких нелепых прыжков Бабу-Ягу неслабо затошнило, и ей пришлось направить своё транспортное средство обратно, к избушке.
      Эх, придется, видно, пешком шкандыбать. Отошла недалеко с посохом. Осины все, как нарочно, попадались какие-то кривые и обглоданные зайцами да лосями. Засохнут за зиму, весною будут мертвые стоять, и срубят их людишки на дровишки.
      Вернулась домой и, не обедавши, забралась на теплую печную лежанку. Да, старость – не радость. И одиночество – то ещё удовольствие, доложу я вам. Когда старушка никому не нужна, ничем не интересна. Когда ей самой не о ком, да и о себе-то позаботиться не очень легко. Одинокий человек старость ощущает еще острее, чем семейный, болезненней.
      Ну, вырастила я доченьку Лушу до осьмнадцати годков. Хорошая была девчоночка, тихая, не вредная, послушная и умная. Сейчас бы во всём помощница была, да – главное – утешение на старости лет. Замуж бы, правда, вышла, свою семью имела бы, внуки бы пошли… В этой канители и старость не так бы давила на плечи.
     Но что рассуждать, когда унес Лушу давным-давно проклятущий Кощуга! И не просто унес и обесчестил, а и проморгал, упустил доченьку в глубокую Навь, читай – на тот свет. Даже косточки её в сыру землю родной матушке схоронить не довелось, за могилкой ухаживать.
    Гад же этот Кощей, пропади он пропадом!
    Та пожилая женщина из будущего, в теле которой Баба-Яга поселилась, чтобы предупредить Иванушку Кощеева – тьфу! Нехорошее прозвище! – что поганый Кощей, созвучный с ним, утащит его подружку Машу, - у той женщины хотя бы был сын. Живой, и обитавший где-то в том же селе. Редко, но вспоминавший о матери. Даже ей, бабе Зине, которая уже умерла, что и заставило Бабу-Ягу вернуться в своё время – так вот, даже бабе Зине, имевшей забулдыгу-сына, неблагодарного, но живого – и то, было легче, чем Бабе-Яге сейчас.
    Надо, однако, завтра кого-то сыскать, кто бы помог починить ступу. Зима на носу – по снегам-то пешком ковылять, да по морозу… старухе-то.
     А можно и эликсир молодости раздобыть у знакомых старух-лесовух. Немного хоть ослабить гнет скрипучей старости.
     Сколько я уже копчу небо под этим скудным солнышком? Века и века, туды их, перетуды!  То старею, то обратно немного молодею… Предел этому, все равно будет. Нет? Предел жизни, пожалуй, наступает по-настоящему в ту пору, когда человеку ВСЁ опостылевает. Когда уж ни на что глаза бы не глядели, когда хочется лишь одного – вечного покоя.
     Тогда, может, поискать свою смерть? Мирную, нешумную, безболезненную. Чтоб только глаза закрыть, и…
      А лучше – разыскать смерть Кощея, а? И отомстить гаду за всё… за Лушеньку!..
     Баба-Яга чувствовала, подложив под голову кулак и лёжа на боку, холод от еще горячей печки. И по щекам старухи катились крупные слезы.
     Вдруг кто-то зашебуршал под входной дверью с той стороны. Кого там еще принесло? Не буду отворять, и всё. Не в духе я нынче.
     Незваный пришелец пошебуршал и затих. Понял настроение Бабы-Яги? Просто передумал стучаться? Да Лихо его понеси совсем…
     За окошком темнеется. Надо заставить себя подняться с лежанки да пожевать чего-то на ужин.
      Баба-Яга слезла с печи и вышла за какой-то надобностью в сени.
      Там стояла среднего росточка, стройная молодая девушка, на кого-то очень похожая; кажется, знакомая.
      - Здрава будь, - бросила ей Баба-Яга. – Ты кто? Как сюда попала?
      Ну конечно, она просто дверь запереть позабыла…
      В сенях было темновато, но чем-то знакомым веяло от этой фигурки. И вот Баба-Яга услышала голос:
      - Мама, - произнесла девушка. – Здравствуй, мамулечка!
      Её голос. Лукерьи.
      Но этого не может быть! Не может!
      - Что ты сказала? Повтори!
      - Мама, это я, Луша. Знаю, что меня не было уже давно. Может быть, ты решила, что я умерла. Но я жива, мама…
      Баба-Яга молча схватила пришелицу за руку и потащила в избу.
      Там, при свете свечей, она увидела лицо. То самое, пропавшее много лет назад. Украденное Кощеем.
      Дочка!
      Но этого никак не могло быть! Никак!
      - Погалиться надо мной затеяла, самозванка? – прорычала Баба-Яга, то ли злобно, то ли растерянно.
     - Мама, да зачем мне это? – возражала пришелица, на которой из одежды был всего лишь темно-зеленый плащ от плеч до щиколоток. – Я в самом деле твоя дочь Луша. Ну, чем же тебе доказать?
    - Чем же ты докажешь? – насупила брови Баба-Яга.
    Да, конечно, и ликом, и фигурою это была Луша, но с момента похищения дочки прошло несколько десятков лет. А перед Бабой-Ягой сейчас стояла восемнадцатилетняя красавица, не состарившаяся ни на год с ТОГО САМОГО дня.
    Может, это призрак, в конце концов?..
    - Ну, не знаю… Вот, сказать тебе, как ты меня называла еще совсем крошечную?
    - И как же? – Баба-Яга с сомнением склонила голову набок и прищурила правый глаз.
    - Ящерка моя, - смеясь, произнесла Луша, почти точно скопировав голос матери.
     Еще несколько мгновений – и не выдержав таких сильных чувств, Баба-Яга упала в обморок.
     Но от счастья не умирают. И вскоре мать с дочкой сидели за столом у печки, попивая успокоительный отвар из шишек хмеля, который приготовила Луша, пока Баба-Яга приходила в себя.
     - Я, мамулечка, понимаешь, рыбкой была, - рассказывала Луша, нежно поглаживая старой родительнице морщинистую руку и щупая пульс. – Небольшой такой рыбешкой – плотвицей. А меня щука – ам! – и слопала. Дальше я некоторое время ничего не помнила. А когда очнулась – наверное, на Том Свете – нашла, что я – русалка. Водяница – знаешь  таких?
      Мать кивала, постепенно постигая, куда девалась Луша много лет тому назад. А дочь рассказывала ей, как служила Водяному, как искала клады, сражалась с подводными существами, что вынуждена была топить сухопутных людей мужского пола…
     - Всё Кощей окаянный! – проворчала Баба-Яга злобно. – Утащил, подлец, тебя, потом загнал в реку, обратил рыбою… Быстро же ты наскучила гаду.
      Луша возразила матери, что сама и выпросила у Кощея научить её превращаться в животных, а затем сама додумалась сделаться плотвой.
      - Ты прости Касьяна, мамочка, - попросила Луша. – Он хороший, очень добрый. Его почему-то многие числят злодеем. А он хороший… Нас, девчонок, любит сильно, только ему с нами всё не везет. Ты лучше на меня, дурочку, сердись. Ведь я, сделавшись русалкой, вовсе позабыла и тебя, и нашу избушку, да и саму себя запамятовала. Помнила лишь имя своё, а больше – ничего.
     - Твоей вины в том никакой нет, - уверенно молвила Баба-Яга. – Таков закон для всех русалок и тритонов – подданных Водяного – у них всю прежнюю жизнь из голов начисто отшибает. И живут они на дне рек, болот, озер – пока не вспомнят сами себя и родных. Но такое совсем редко происходит. С тобой, доченька, большое чудо случилось, что ты на землю вернулась.
     Луша, замахав руками, поспешила заспорить, что никакого чуда в том не видит, а дело-то совсем простое. Рассказала она тут же матери, как утопила парня, перебиравшегося через болото, как сделался он тритоном Иваном, а уж благодаря ему она и опамятовалась.
     - Иван? – Баба-Яга сверкнула глазом. – И уж не Иван ли по прозвищу Кощеев?
     - Да-да, - подтвердила дочка. – Он так себя и называл, когда вспомнил. А потом и меня на ум наставил… Ты знаешь, мамулечка…
     Сызнова опустив виновато глазки, Луша рассказала всю историю – как Иван попал в болотное царство, как нелепо и нерадиво служил Водяному, как Хозяин Воды решил его казнить, как для спасения Ивана Луша взяла его себе в мужья.
      - Но он, всё равно, меня не полюбил, - печально подытожила она. – Хоть и хорошо нам было вдвоем, но Иван любит девушку Машу, которая от него к тому же Кощею ушла.
      Баба-Яга всё это знала. И, сколь ни была она рада нежданному возвращению дочки, её взгляд, сверлящий Лушу насквозь, сделался вновь подозрительным и печальным отчего-то.
      - Ну, а ты? – спросила мама дочку вкрадчиво.
      Лушенька всхлипнула.
      - А я, маменька, вот сижу тут – и только страдаю: как там Иванушка? Жив ли он, здоров ли? Не мается ли какой докукой? Может, в огне горит? Может, с голода-холода околевает? Как подумаю – так у самой зуб на зуб попадать перестает.
     Тут Баба-Яга вспомнила, что дочка-то сидит перед ней почти вовсе нагая – если не считать корзна – и поспешила одеть Лушу в чистенькое шерстяное платьице, и к нему всё, что полагается носить девушке.
     - Это ведь не просто так, не шуточки, - убеждала её Луша, надевая шмотки. – Если Водяной дал мне Иванушку в мужья, так он теперь навеки ко мне привязан, да? А я – к нему?
     - Да Машкин он, - спорила Баба-Яга. – Он любит ту самую Машку, за которой к Кощею идет. Ты же знаешь – слышала всё от него самого. Ну вот, и пусть её у Кощуги отбивает, и прилепится к ней, и никогда не расстается.
     - Не любит он её, - опять возразила Луша. – Это я точно поняла. Он её не любит. Просто он забрал себе в голову, что эту Машу нужно от Кощея выручать. А она, может, счастлива с ним – с Касьяном-то. Мне ведь Касьян в своё время понравился. А мой Иванушка, хоть и добрый тоже, однако, такой неуклюжий и невезучий, что как бы его самого опять откуда-нибудь выручать не приспело.
     - ТВОЙ Иванушка? – опять сверкнула глазами Баба-Яга с большим сомнением. – То есть, ты уверена, что тебя он любит?
     Нет, Луша вовсе в этом уверена не была.
     - Понимаешь, матушка, - начала она задумчиво. – Если Иван не от мира сего и не от мира даже того – так ни я, ни он сам в этом не повинны. Я поняла только одно про него – но очень важное. Как бы он ни относился к Маше, ко мне, к какой-нибудь другой девчонке – ему просто нужно, чтобы его, Иванушку, самого хоть кто-то любил. Иначе он останется совсем один на свете и пропадет.
     Баба-Яга угрюмо кивнула и начала рассказ, как она узнала про Ивана Кощеева и его «подопечную» Машу, как проникла в будущее, чтобы предотвратить похищение Маши Кощеем, и чем всё закончилось… хотя нет, всё еще продолжается полным ходом. Но Лушина-то хата во всей этой истории сейчас должна быть с краю. Ей-то что теперь за дело до всех Кощеев и похищенных ими чужих невест? Она пришла к своей маме и теперь останется с нею, здесь… Или как?
     А мысли Луши были далеко.
     - Мама, если ты Иванушку нашла в другом времени, то в нашем-то, сейчас можно его увидеть?
    - Можно. Только зачем? – хмурилась Баба-Яга.
    - Мамулечка, повторяю, у меня душа не на спокое…
     Что не сделаешь для дочки родной? И, скрепя сердце, Баба-Яга достала с полки волшебное блюдечко, попросив его показать в своем всевидящем донышке Ивана Кощеева.
      Две колдуньи сейчас же увидели белый замок, построенный в готическом стиле, где-то  в нерусской земле. Высокий балкон. На нём – каменную статую молодого парня, сутулого, на кривых ногах. Глаза вытаращены – будто испугался чего. Правая рука вздета в размахе. Ладонь растопырена. Около, на полу валяется огромный меч, светящийся красным даже среди дня.
     Рядом с этой статуей стоят в обнимку длинноволосый, длинноусый богатырь благородного вида, в ненашенских белых латах и жеманная, ярко накрашенная, огненно-рыжая пани. Неслышно болтают о чём-то, посмеиваются.
    - Мама, ужас какой! – ахнула Луша. – Иванушку моего заколдовали!
    - Да-да, - кивнула Баба-Яга. – Мне самой печально. Вот и сразился с Кощеем, храбрый воин… Какой бес зашвырнул его в ляшскую землю, прямо в лапы к Белому Полянину? Чего он там взыскался? Ума не приложу. Спасатель Маш, туды ж его…
     - Мама, ты знаешь, как попасть в те края мгновенно, одним волшебным прыжком? – Луша взглянула на мать огромными глазами, полными слёз.
     - Откуда ж мне это знать? – Баба-Яга равнодушно пожала плечами. – Отродясь такое диво мне неведомо. На что же мне экое?
     - Мама, ты знаешь! Ты знаешь! И ты сейчас же перебросишь меня к Ивану, да? – Луша вскочила со стула и принялась истерически трясти мать за плечи, извергая потоки слёз.
     Вот она – современная-то молодежь! Тридцать лет с гаком не бывала в родном доме, Тот Свет прошла, настрадалась, натосковалась вдосталь. А явилась на родной порог, только матушку обняла – и опять понесло её куда, за тридевять земель, в Тридесятое царство…
      Ох, досада!

* * *

     «Дзынь-дзынь!»
     Григорий лениво глянул на экран телефона. Звонил Стасик Птицын.
     В дурдоме разрешают, что ли, звонить? Но почему бы и нет?
     Нехотя ответил.
     - Ванька, привет! – раздался из динамика радостный голос Стаса. – Прикинь, а я уже домой еду. Меня выпустили.
      - Угу. Рад за тебя. Ну, завтра опять в гости ко мне придешь?
      Так сказал Григорий. Но при этом подумал: «Бррррр! Тебя мне тут только не хватало!»
      - Не знаю, Ванька. Я так долго дома не был, что, пожалуй, мне и не до тебя будет первое время. Надо пообвыкнуть дома, порадоваться…
      «Ишь, ты, блин, фон-барон нашелся! Еще и не до меня ему!»
      Входная дверь тихонько скрипнула.
   - Стасик, тут ко мне пришли. Пока. Скоро вживую увидимся.
   Григорий поспешно повесил трубку. В его комнату вошел Иван Солдатов.
   - Здорово, боец, - сказал гость. – Опять с девушками переписываешься?
   На экране ноутбука высвечивалась недавняя переписка лже-Ивана с новой девушкой по имени Катя Цыплакова.
     - Вот, - несколько стесненно начал Григорий, принимаемый за Ивана. – Познакомился тут. Ей любви не хватает. Предложила мне любить взаимно друг друга сообщениями. То есть, посылать записки, о том, как я её люблю, и в ответ получать от неё теплые и горячие строки. Заполнять пустующую эмоциональную нишу.
     - Ничо такая… - задумчиво сказал Солдатов, поглядев на её фото. – Я бы ей дал любви. Слушай, напиши-ка ей, что я не против с ней познакомиться? Кинь ей ссылку на мою страничку. Можно и мой мобильный номер ей написать.
      Крайне нехотя, медля, шмыгая носом, Григорий выполнил всё это. А то еще обидится друг…
     «Ладно. Позвоню я твоему Солдатову, познакомлюсь, - ответила гражданка Цыплакова с улыбающимся смайликом. – И станем все вместе дружить».
     Иван Солдатов сосредоточенно прочел это и серьезно посмотрел на Григория.
      - Ну, вот. Ладно. А теперь не пиши ей больше сам. Тебе других хватит, а эта пусть мне. А не то, гляди, я ревновать буду её к тебе.
      Договорившись так, он вспомнил, что нужно еще купить хлеба домой. И ушел.
      Как только Солдатов удалился, с Григорием что-то случилось. У него вдруг сильно закружилась голова. Вместе с тем он почувствовал, как что-то подхватило его за подмышки, подняло вверх и куда-то помчало. В мгновение ока, летя и вращаясь, он очутился в каком-то сверкающем золотом и серебром, не то пространстве, не то помещении, и там завис книзу головой, словно прицепленный за ноги некими креплениями к некоему потолку.

Глава шестнадцатая
      
     – …Забавно бесправным рабам, как человек неделями, месяцами, годами может просто сидеть и смерти своей дожидаться, - молвил Швыль.
     И тут наш очарованный витязь в единый миг словно утратил почти все свои квази-чары.
     - Аррррр! – заревел Иван Кощеев, аки рыкающий лев. – Не дождётесь!
     И размахивая громадным и увесистым Пламенем Земли, он метнулся прочь из нижней конюшни. Вместо того, чтобы просто распахнуть дверь – пусть даже ногой – Иван рубанул по двери огненным клинком, и не остановился, пробивши себе ход, а сёк ни в чем не повинную дверь, пока от нее не остались жалкие обломки да труха.
    Дальше Иван понесся по замку, ставшему его тюрьмой, подобно небольшому танку. Он бежал вперед – едва ли не первый раз в жизни – не  шел, не ковылял, не плелся, а именно бежал, косолапя и хромая – и рубил в вермишель всё, до чего доставал мечом. В брызги разлетались зеркала, царапая осколками Ивана, но он не замечал боли. Летели обломки всяческой домашней утвари. Еще хорошо, что огненный клинок ничего не поджигал. Видимо, пламя его было особым – мистическим.
     - Как это у русских называется? Добрый молодец? – молвил Швыль Сребрику, поглаживая коня по шее, подкармливая его морковкой и глядя вслед беснующемуся узнику.
      - А главное – благодарный, - покивал Сребрик.
      - Ну, где-то его можно понять, - рассудил Швыль.
      Следуя по пятам за Иваном, Швыль увидел, что бешеный пленник уже рубит мебель в той зале, где находился волшебный ларец.
      - А ну, Макси-Мум, удержи хоть ты его, что ли… - тихо попросил дворецкий. И сейчас же больший из обитателей ларца выскочил пред Иваном в полный свой богатырский рост.
     Любитель Кощеевых невест как раз замахивался.
     - Отойди, Макс, - выдохнул Иван, на миг задержав удар. – Ведь полосну!
     - Кто? – для великана-слуги такое обращение звучало непривычно. Переспросив, Макси-Мум расставил свои длиннющие ручищи и попытался схватить Ивана в охапку. Но Иван успел нырнуть ему в подмышку, проскочил мимо незадачливого гиганта и устремился уже к балконной двери. Рассек её, расшвырял обломки, выскочил наружу.
      - Ээээй! – завыл Иван во весь голос, стоя на балконе, потрясая мечом и глядя в хмурое, вечно непогожее здесь небо. – Власти-тееееель! Как тебя там, рабоваладелееееец! Появись и убей меня… если сможешь! 
     А смиренные слуги того, кого он звал на бой, с трепетом взирали на Ивана со спины.
      Не дождавшись никакой реакции неведомого врага, Иван саданул злобно клинком по лицевой перегородке балкона. Она с грохотом рухнула вниз, не свалив площадку. Витязь повернулся, срубил правую перегородку. Потом обернулся назад и уставился на каменную статую женщины.
     Ну-ка? А не это ли и есть Властитель, коего тут все так боятся? Может, притворился, собака, памятником, не пойми, каким, затихарился и ждет, чтоб я подох в его безвыходных хоромах, либо с ума сошел!..
     И с новым приступом дикого рёва, твердо уверенный в том, что отыскал Властителя, Иван рубанул каменную женщину прямо в темечко, рассекая посредине пополам.
     Клинок прошел сквозь камень, как по пустому месту и на несколько пальцев вонзился в площадку балкона, которая угрожающе затрещала. Изваяние женщины же в этот момент стало быстро утрачивать свою монолитность – будто кто-то рукой снял с живой девушки каменную чадру. Короче говоря, памятник ожил.
     Живая девушка оказалась еще прекраснее себя же каменной. Она отвела со лба прядь огненно-рыжих своих волос и уставилась на Ивана, крайне недоуменно, вытаращив свои и без того огромные глаза.
     - Ты кто? – спросила она испуганно.
     - Я?.. Мммм… - наш герой вдруг замялся, ибо от неожиданности почему-то позабыл собственное имя. – А, Иван я.
     Рыжая бестия глядела своими искрящимися зелеными глазами то в лицо Ивана, то на грозный меч.
      - А где мой милый? – спросила она. – Ты не убил ли его?
      - Кого?
       И, возведя глаза к небу, в обложных серых тучах которого вдруг появились первые синие окошки, девушка закричала протяжно и призывно:
      - Белый Поляни-и-и-ин!..
      Ветер, и без того дувший изрядно, рванул еще сильнее и разогнал облака, как сердитый дворник разгоняет опостылевшую голубиную орду. Из синевы резануло ослепительно-яркое солнце. Ходячие деревья разом перестали махать ветвями, присмирели.
     Спустя еще малое время, немного проморгавши отвыкший от солнца взор, Иван усмотрел в вышине белого сокола, стремительно летевшего к замку.
     Наверное, не прошло более минуты, а на покореженном балконе, напротив Ивана и таинственной чаровницы, вырос высокий статный воин в блестящих белых латах. Длинные, бесцветные (седые?) волосы выбивались из-под его шлема, длинные усы, тоже без окраски, свисали у воина гораздо ниже подбородка. Глаза смотрели на Ивана сурово – так смотрит хозяин жилища на застигнутого татя.
     - Здра-вствуйте… - пролепетал Иван.
     Он успел еще заметить, что Белый Полянин ничем не вооружен. У польского воителя не было при себе даже щита. И всё же Иван со своим мощным клинком в дланях чувствовал себя почему-то сейчас не значительнее описавшегося котенка.
    Белый Полянин быстрым движением протянул к гостю свою левую руку и легонько ткнул Ивана под ребро одним пальцем. Неизвестно почему, а только Иван и не подумал заградиться, отстраниться, либо нанести в это время удар.
     Иван попытался всего лишь перевести дух, подавляя странный страх, но не смог сделать и этого. Его грудную клетку будто бы сжало чем-то чудовищно твердым и холодным. Немота разлилась по телу, и весь мир погас в несколько мгновений.
     Потускневшим сознанием каменный Иван все же как-то различил, что рыжая бестия со смехом толкнула его локотком. Похоже, основание памятника, в который был превращен Иван, оказалось ненадежным, шатким. Изваяние рухнуло набок, и скованный там внутри Иван, хоть и смутно, но вновь ощутил мерзопакостный страх от падения. Правда, никак выразить его уже не мог.
     - Зачем его валять? – изрек Белый Полянин. Затем поднял памятник и снова водрузил его стоймя. Изваяние как-то слегка покачивалось, держалось непрочно.
     Белый Полянин устремился внутрь своего замка. Там касался огненным пальцем всего разбитого и обрушенного, и предметы делались по-прежнему целыми, нетронутыми. Властитель продолжал восстановительные работы, задумавшись, будто весь погрузившись в этот процесс. Рыжая подружка всюду следовала за ним.
     - Как дела на Украине? – спрашивала рыжая.
     - Плохо, Ядвига, плохо, - ответил Властитель. – Против русской Тёмной рати нам долго не выстоять. Откатимся, сдадим. Надо искать...
     Они говорили между собою по-польски; впрочем, Иван их не слышал.
     - Ты прости меня, что я, глупенькая, не выпытала у их воеводы Кощея, где его смерть. Всячески пыталась, а он только смеялся надо мной, - смущенно сказала Ядвига.
     - Да ничего. Я сам узнал многое об этом, но когда еще мои знания нам помогут?..
     - Ух! – обрадовалась Ядвига. – И где же, где его смерть?
     - Считается, что в заповедном дубе, на острове, но это неправда. Наши колдуны точно проведали. Кощей умрет только тогда, когда в одном и том же месте соберутся три волшебных меча…
      - Продолжай, милый, продолжай. И где же эти мечи?
      - Один – вот, - Белый Полянин поднял Пламя Земли клинком кверху. – Второй – голубого цвета – у самого Кощея. Если вызвать его на бой, то встретятся уже два меча.
     - А что же третий?
     - Известно, что третий – белого цвета. Но где он запропал, в каком мире – никто не знает. Все чистые и нечистые силы его ищут, - Белый Полянин был грустен. – Ну, да тебе-то, Ядвига, что до этого за дело? Соскучилась по моим объятьям? Пойдем в опочивальню.
    Перед любовными утехами Белый Полянин не забыл помыться. Услужливый Швыль сидел около ванны хозяина и пытался выспрашивать его:
     - А что Вы сделаете с пленником, которого сейчас окаменили?
     - Да что?.. – Белый Полянин был рассеян. – Пусть пока потомится в камне. Потом будет либо скелетом-охранником, либо просто разобью его… да тебе-то какое дело, раб?! 
     - Просто что-то привык я к нему, - сознался Швыль. – Забавный он человечишка… был…
     - Гляди у меня! Еще бы немного – и позволил бы ему сбежать? – сурово молвил Белый Полянин. – Вот, что бывает, если Властитель начинает сомневаться в твоей преданности!
     И вытянув правую руку из ванны, Белый Полянин смачно залепил Швылю по роже. Да так, что старикан аж плюнул кровью. Однако, Швыль утерся, ничего не ответив на это.
     В следующий миг из глубины посудины. в которой Властитель парил своё изнеженное тело, вдруг высунулась заскорузлая, грязно-зеленая, когтистая рука и, быстро ухватив Белого Полянина за ляжку, попыталась утянуть его вниз. Впрочем, тот не смутился, и сам в мгновение ока сцапал подводного вора за шкирку, вынул из воды и поднял над собой, как щенка.
     Вором оказался ни кто иной, как Водяной. И он, явно, не ожидал, что нарвется на Белого Полянина.
    Властитель держал бородатого старика мертвой хваткой. Он был сильнее Водяного стократ, и бородач казался маленьким рядом с Белым Полянином.
     - Ой-ой-ой-ой! – хрипло и жалко заскулил Водяной. – Не карай меня, ясный пан! Я не на тебя охотился.
     - А на кого же? – сдвинул брови Белый Полянин.
     Водяной быстро проговорил, что от него сбежал один утопленник, и был выслежен здесь, в этом замке. Беглеца звали Иваном, и старик хотел забрать его обратно, в болотное царство.
     Белый Полянин вылез из ванны, приказал подать сюда кресло и два стакана стоялого мёда, сел, протянул один стакан Водяному прямо в лоханку, где тот предпочел находиться, и два колдуна уже мирно обсудили будущее узника Ивана.
    - Это мой утопленник, - настаивал Водяной. – Отдай его обратно.
    - Кто ж виноват, что он от тебя сбег? – разглаживал усы Белый Полянин. – Что с возу упало – то пропало.
     - Он, зараза, с собой мою русалку утащил, - жаловался Водяной. – Сбежала, коза, никто её сдержать не смог. Вдруг тоже к тебе приползёт?
     - Ежели споймаю, верну тебе русалку, - пообещал Властитель.
     На дальнейшее выпрашивание Ивана Водяной не решился и убрался с миром восвояси, растолковав, что русалку, даже с ногами, легко отличить от обычной девки по почти прозрачной, синевато-зеленоватой коже, будто у больной чахоткой.
     А Белый Полянин отправился в опочивальню. 
     Там они легли с Ядвигой на перину – ту самую, где прежде лежал и мучился порой Иван Кощеев – и Ядвига, нежно лаская Властителя, завела с ним такой разговор:
     - Большинство людишек, конечно, мрази, любимый. Но отчего тебе так нравится превращать их в камни, в золото, в ходячие деревья – то есть, в вещи и в бессловесных тварей? Ты ведь и сам где-то… прости!.. тоже человек.
     - Не человек я, чаровница моя, - отвечал Властитель. – Ибо никто меня с детства за человека не считал. Даже родные. Матка, помню, дюже меня любила – ежедень по горбу ухватом била. Дед – вообще, ласкал – як кутенка, за чуб таскал. Отец на меня и смотрел-то редко. И все, поголовно – Лёлек – туда! Лёлек – сюда!.. Лёлек – делай то, не делай этого. И захотелось мне стать могущественным, всех людишек согнуть в бараний рог. Стал я тёмные науки тайно учить. Потом, повзрослев, сбежал из дому. Сражался, умирал, воскресал не раз… Теперь, Ядвига, я давно уж не людишка. Дух я. И Властитель над другими духами. Вот, захочу – двину свои ходячие деревья на Украину – там от русских солдат и от казаков только пух да перья полетят!
    - Ну, а я-то – человек ведь… - осторожно предположила Ядвига.
    - Какой же человек – баба? – хохотнул Белый Полянин и тут же поправил себя. – Хотя, да, человек ты, конечно. Коль опостылеешь мне – пинком тебя отсель выдворю…
     - Сребрика с собой возьмешь на сей раз? – спросила Ядвига, не обидевшись.
     - Да на что мне этот инвалид? – Белый Полянин зевнул. – Разве на колбасу его, что ли, зарезать? Много бы вышло краковской. Да что-то жалею. Умный, чертова кляча. Пусть поживет еще немного.
    
    Сколько времени Иван провел в полной темноте, при невозможности шевельнуть хоть пальцем, без каких-либо ощущений совсем – он не знал. Ясно было только одно – Иван всё еще думал о чем-то, внутри его каменной оболочки проносились мысли, невидимые, неуловимые, но вполне существующие.
     «Значит, это и есть – смерть? Ничего не видеть, не слышать, не чувствовать, пребывать в полном оцепенении… Но при этом – думать, понимать, что ты застыл, окоченел, окаменел…
     Это теперь так будет всегда? Особая разновидность Того Света? Меня ВСЕГО лишили, но мысли оставили. Что – в  наказание?»
     Странное состояние тянулось и тянулось. Можно привыкнуть к нему? Если оно – навсегда, значит, придется как-то привыкать.
     Иван даже сложил мысленно такие строки:

     Когда Красавица с блестящею косою
     Смахнет с моей тюрьмы свинцовую печать, -
     Пусть кто-нибудь промолвит надо мною:
     - С ним было хорошо и весело
                молчать.

    И чьи-нибудь заботливые руки
    На мертвый камень надпись нанесут:
    «Сему в Аду назначены для муки
    Неясный страх и монотонный труд».

     К чему бы этот монотонный труд? Никакого труда Ивану больше не предвидится. Если окаменение – вечно. А неясный страх почему-то есть. Проклятие какое-то а не страх. Ни те пожить, ни те помереть спокойно не дает!  Может, Гришка уже тут? Эй, Гришка!..
     Нет ответа. Да какой, к дьяволу, Гришка?.. Да и не сказал Иван ничего, никого не окликнул. Не может более. Шабаш…
      Почему Ивану всё время кажется, что он – бесчувственный-то – вот-вот куда-то сорвется, упадет в какую-то пропасть?
      Вдруг его всё же постигло некое ощущение – будто чуть-чуть коснулся пролетавший мимо ветерок. И в неслышащих ушах каменного Ивана, вроде бы раздалось что-то, похожее на вопрос:
     «Ну, что? Хорошо тебе тут стоять камнем? Пожить еще не хочешь?»
     И кто это? Опять Белый Полянин? Чего спрашиваешь? Ждешь, что отвечу? Жди дальше. Не говорят камни.
     «А ты не говори. Думай. Ты мои мысли слышишь, и я слышу твои», - приказал-подумал Властитель.
     И что же ты предлагаешь? Я пока не понял.
     «Хочешь вступить в Белое воинство?»
     Это как?
     «Станешь воином-призраком. Будешь огромным – до неба. Бессмертным и неуязвимым».
      Ну. Я видел подобного. Черного такого. Богатыря. Илью… да черта ли тебе, какого именно Илью? Молчу.
      «Вот, и ты таким стал бы, как этот богатырь. Будешь  ездить на коне, куда я прикажу, сражаться… Как тебе?»
      Интересно.
      «Что – снимать с тебя окаменение? Будешь воином? У меня времени нет, меня бойцы в Украине ждут».
       Где? Какие бойцы?
       «Вот, согласишься, полетишь со мной – узнаешь».
       Отвечай прямо. С кем я буду сражаться? За кого?
       «Ладно, скажу. С Кощеем Бессмертным мы воюем и его Тёмной ратью».
       Гм… А может, и впрямь?..
       Тут Белый Полянин стал растолковывать, что его Белое воинство и Кощеева Тёмная рать состоят из богатырей-призраков. Эти силы из иного мира помогают сражаться живым воинам. В Украине же сейчас идет ожесточенная война. Русский царь старается выбить оттуда благородную и доблестную польскую шляхту. И всю Украину к Российской державе присовокупить. А Кощей с Тёмной ратью царю помогает. И трудно приходится войску польскому. Белая рать тоже еле держится. Если поляжет, или отступит оттуда войско польское – беда будет.
      Какая беда? Ты о чём?
      «Беда, Иван, беда! Чертовы православные всю Украину захватят и на Польшу надвинутся! Решайся. У меня в Белом воинстве каждая сабля важна».
      А почему у Кощея – Темная рать, а у Полянина – Белое воинство?.. Ах, да, ты же – того, этого… Белого цвета.
     «Потому, что русские – сами по себе народец темный. Недобрый, - ответил Белый Полянин так, как думал. – А мы – Белая рать. За свет, за добро воюем».
      Всяк кулик свое болото хвалит, - смекнул Иван. – А чужое хает. Процесс естественный.
      Стать богатырем до неба и бить русских?
      А жирно вам не будет, ясный пан?
      «Не хочешь за нас воевать? А чего же ты желаешь? Вот тут стоять камнем, века и века?»
      Да хоть бы и так. Я ведь уже камень. Всё кончено. Больше ничего не будет. А убивать русскому русских? До свидания, ясный пан. До собачения, как на вашем языке смешно говорят. А лучше – прощайте.
       А, нет, погодите, ясный пан. За испанское издание «Дон Кихота» не могу вас не поблагодарить. Прямо в душу запало. Спасибо вам от сердца… и от почек. А больше мне вам сказать нечего.
      На это Белый Полянин промолчал.
       - Милый, ты улетаешь? Опять на войну? Сейчас? – (это Иван услышал, как на балкон вышла Ядвига).
    - Да, мешкать недосуг, - ответил ей Белый Полянин. – Надо сражаться. Там русские жмут вовсю. А я тут еще с этим теряю время. Не соглашается воевать на нашей стороне.
     Да-да – подумал камень-Иван. – Не теряй времени, Властитель. Проваливай!
     - А чтоб не старилась ты, краса моя, до моего следующего прилёта – готовься опять сделаться недвижной. Ладно.
     - Только на сей раз в золото меня обрати, милый, - промурлыкала Ядвига.
    Властитель снова перевел взгляд на каменного Ивана.
     - Гм!.. я полагаю, нечего ему тут место занимать. Если он за себя думает, что шибко красою леп – таки нет. Сейчас я его…
     Если бы наш заколдованный патриот теперь мог видеть, то узрел бы, что Властитель поднял над ним меч – Пламя Земли. Поднял, чтобы разнести несчастный камушек в пыль.
     Вдруг – хрясь! Бряк!.. Дзынь!..

    Глава семнадцатая.

    Ясный вечер за окном Кощеева замка истаял, и сразу же сгустилась черная-пречерная ночь.
     В этой непроглядной ночи кто-то громадный неслышным шагом подъехал к замку и заглянул в окно опочивальни. Кто-то был мало отличим от кромешной ночной черноты.
     Совсем недавно население Кощеевой обители значительно убавилось. После того, как Иван-царевич с супругой Еленой – дочерью сказочного злодея – благополучно отбыли к себе домой, в Москву, в замке остались привычные жильцы – сам Кощей, Маша и Шмат-Разум.
     Хозяин замка уже натешился любовью с женой и теперь отдыхал в обнимку с нею. Маша немножко скучала, не засыпала и просила позвать Шмата-Разума (который, чтобы не мешать, отлучился в какую-то свою каморку) и выпить всем вместе чайку (или винца) на сон грядущий. На ладони у Маши уютно устроилась белая мышь и потешно-быстро зубрила булку.
     И вдруг этот кто-то, едва выделяемый из мрака, заглянул, повторяюсь, в окно и позвал очень тихо:
     - Командир!
     Кощей аж вздрогнул почему-то, хотя голос был тих, приятен и непритязателен. В нем слышалось нечто, вроде призыва на помощь. Сказочный злодей быстро поднялся с ложа, подошел к окну и выглянул на улицу, неодетый, даром, что была уже без пяти минут зима.
     Маша вся превратилась в слух, и кое-что из их разговора ей удалось уловить.
      - Что случилось, Илья? Какие вести с поля битвы?
      - А ты, командир, смотрю, тут славно устроился. Нас на бабу променял, да?
      - Обижаешь, Илья Иванович! Война идет, но и жизнь тоже движется. А мои мысли всегда с вами, там, в битве…
     - Эх, Касьян… Как же Белый Полянин – теперь уж, почитай, сорок лет с коня не слезает, меча в ножны не влагает?..
      - Слышал я уже эту песню, Иваныч. Давай, докладывай – что не так в битве с ляхами? Аль нелады какие, что я там срочно снадобился?
       - Да вот, понимаешь, гадаем, с какой стороны лучше ударить, чтоб опрокинуть шляхту в Днепр. Они там крепко встали. Белого Полянина даже Добрыня перехитрить не может. Тут твоя голова нужна, а то, как бы ляхи сызнова вперед не поперли, - пенял Илья Муромец.
     - Стало быть, водка – есть, стаканы – есть, а разлить – некому? Правильно я понял? – осклабился Кощей.
     - Как-то так, - согласился Илья
     Кощей помрачнел, почесал лысину, пошлепал, топчась по полу босыми ногами.
      - Обожди, Иваныч, я попрощаюсь, по хозяйству распоряжусь. Я ведь нынче семейный.
      - Дело святое, - услышала Маша тихий бас призрака. После этого Кощей вернулся к брачному ложу с виноватой физиономией.
     - Вот, Мария Николаевна… Извиняй, а только мне лететь потребно. На войну, - замямлил он.
     - Прямо сейчас? – Маша бросила взгляд на настенные часы. – Вот втором часу ночи?
     - Войне не прикажешь погодить.
     - Слушай, не летал бы, родной. Помнишь, на днях Кот-Баюн опять мне проводил сеанс? – сказала Маша, суровея. – Так вот, в том сне мне привиделось, что я – твоя тётка Кикимора. И как будто тебя ко мне притащили всего в крови, а одной ноги у тебя до половины не было. Её отдельно принесли – половину ноги-то. И лечила тебя тётка – я – всякими  травами; ногу тебе мертвой водой приращивала. Ты от боли орал, как чокнутый, и в бреду всё твердил про какой-то меч…
     - Про Мёртвую Руку? – вспомнил Кощей.
     - Да, про него. И про какого-то белого коня. А ты не на белом ли коне воевать собираешься? – с подозрением спросила Маша и жалобно прибавила: - Не езди на войну, милый. Не к добру этот сон.
     - Он ничего не значит, - успокоил её Кощей. – Видишь ли, Прошка навевает тебе сны о моём прошлом. Это я таким был после боя на Калиновом мосту. Вспомни-ка – я еще спать не мог почти целый год, верно?
     Маша кивнула
     - И ты потом еще несколько месяцев заново ходить учился, - прибавила она виденное в волшебном сне. – Ты, мой милый, как и я, знаешь, что это такое – жить безногим.
     - Вот именно, знаю…. На костылях долго ходил, еле ковылял. А сейчас, как новенький бегаю. Кстати – ну-ка, на прощание, покажи, как ходишь?
     И Маша Квасцова, которая еще не так давно еле держала в руках ложку, слезла боязливо с кровати и, покачиваясь, сделала несколько судорожных шажков по комнате. После чего ойкнула и привычно повалилась мужу на руки.
     - Ну, Прошка, ну, лекарь новоявленный!.. – восхитился Кощей, целуя Машу. – Тянет на целого Прохора Кузьмича!.. Только, лада моя, дай мне крепкое слово в том, что без меня ты Прошку приглашать не станешь. Не то, боюсь, он единожды сил не рассчитает и отправит тебя далеко-далеко, в Навь.
    - А ты потом оживишь меня, - сказала Маша беззаботно. – Ты ведь всемогущ?
     - Но, если бы я ко всему прочему еще и это умел, - голос Кощея дрогнул и сорвался на полуслове.
     - Ты бы Ленкину маму оживил, да? – договорила Маша.
     Он промолчал, но молчание содержало в себе ответ.  Оба заметно пригорюнились. Повисла пауза.
     - Если бы ты её оживил… Или, предположим, она вовсе не умерла? Что тогда было бы со мной? – спросила Маша.
     - Мы бы не узнали с тобой друг друга, - ответил Кощей. – Надо думать, ты сейчас была бы с этим Иванушкой твоим.
    - Да… с Иванушкой… - задумчиво произнесла Маша. – Нет, милый, я бы сейчас, наверное, уже умерла.
     Пауза. Потом – напряженный шепот Маши:
     - Слушай, а ты и вправду меня любишь?
     - Люблю, - ответил Кощей твердо. – Разве я мало доказываю тебе это?
     - Мне всё кажется, что ты до сих пор любишь мать твоей дочки – и только её. Как её звали, напомни?
     - Забава, - произнес Кощей утробно. И оба опять замолчали. 
     - Позови Шмата-Разума-то, - напомнила Маша после нескольких минут молчания. – И с ним не попрощаешься?
      - Я уже давно тут, - послышался справа рядом от неё голос из пустоты. – Распоряжайся, хозяин.
      Кощей указал невидимому слуге главное – заботиться о Маше, помогать ей во всём и не давать скучать и раскисать. Помещение содержать в чистоте, оружие беречь от ржавчины, книги – от сырости.
     - А тебя не убьют? – вдруг содрогнулась Маша.
     - Забавно спрашивать о таком у бессмертного… Нет, думаю, для меня эта битва ничем не грозит.
      Кощей нежно обнял Машу, расцеловал в губы, в макушку, затем, грянувшись оземь, как обычно, превратился в ястреба и стрелой вылетел в окно.

* * *

      Луша приближалась к странному лесу. Этот лес шел, двигался ей навстречу,  идущие деревья размахивали ветвями, словно грозя бывшей русалке побоями, или даже смертью. Где-то там, среди этих древесных чудовищ, находился замок Белого Полянина, на балконе которого окаменел Иванушка.
     Но вот сейчас Луше стало невмоготу идти к цели. Страх сковал её. Если деревья враждебны, то такая чаща – это дьявольская пасть.
    Пока она стояла в нерешительности, она заметила, что впереди деревьев движется в том же направлении – то есть, навстречу Луше – худой, долговязый мужик в обносках, всё время размахивавший руками. Человек шел заметно быстрее, чем двигались деревья. Сначала он тоже показался Луше угрозой. Но рукастый оборванец не был ничем вооружен, и девушку это немного успокоило.
     - Дзень добрый, - поздоровался он. – Гуляли бы вы, пани, подалее отсюда? Не то мои соплеменники вас могут искалечить, а то и вообще смерти предать.
     - Ваши соплеменники? Это – деревья?
     - Да. Злой колдун заворожил наш город, превратил всех людей в деревья…
      Дальше незнакомец поведал девушке, как долго население города уже мучится в образе деревьев, как люди – бывшие люди – постепенно  теряют разум, дичают и становятся безвольными разрушительными игрушками в руках злого колдуна. Он может двинуть их на любую войну, приказать растоптать кого угодно. И орава таких деревьев – страшная сила!
     - Но потом пришел откуда-то кривоногий человек маленького роста. В руке у него был длинный огненный меч, - продолжал рассказ незнакомец. – Я набросился на него…
     - Вы? – перебила Луша пораженно.
     - Да. Я тоже был деревом, таким же, как они. Видите – до  сих пор не могу отвыкнуть всё время размахивать руками… И вот, этот парень с кривыми, уродливыми ногами, сцепился со мною и ударил меня огненным клинком. Я сначала вспыхнул, а потом стал обратно человеком.
     - А с парнем что сталось? – спросила Луша.
    Незнакомец ответил, что, еще будучи деревом, он в драке стукнул парня тяжелым суком по голове, и тот сомлел. Потом прислуга замка доставила пленника в покои.
     Чем всё закончилось, Луша видела сама в волшебном зеркале.
     Она сказала незнакомцу только лишь, что хочет пробраться в замок. Может, Луше тоже удастся кое-кого расколдовать?
     - Трудная это задача, - хмурился мужик. – Не для девчонки будет.
     Пока они так толковали с даже не представившимся оборванцем, угрожающее движение древесного войска прекратилось. Незнакомец помахал руками в их сторону, и деревья успокоились.
     - А что же вы не уйдете отсюда к настоящим людям, живым и незавороженным? – спросила Луша оборванца, в конце концов, назвавшегося Яцеком, когда они пошли вдвоем прямо к замку Властителя.
     - Мне некуда отсюда идти, - ответил Яцек. – Здесь я родился, здесь в древо обратился, и смерть здесь приму, коли что. Брожу вот здесь, сколько уже времени, питаюсь ягодами да кореньями всякими. Древесное войско меня, ясно, не обижает. Свои мы с ними… Да и, ежели одного меня какой-то прохожий расколдовал, то скоро, надо думать, и до других наших черед дойдет. Сначала тот паренек, теперь вот, вы явились.
     Они оказались окруженными толпой заколдованных деревьев. Последние ничем не вредили. Луша поглаживала по коре то одно дерево, то другое и ласково говорила им потихоньку:
     - Потерпите, бедненькие. Скоро Иванушка вас всех очеловечит.
     Но до этого следовало еще вызволить самого Иванушку из каменной оболочки.
     Яцек упредил Лушу, что Властитель накануне вечером вернулся домой, и неизвестно, сколько здесь пробудет. Впрочем, в густой чаще двух человек из окна замка было разглядеть, наверное, трудновато. Зато зоркие глаза Луши замечали всякую мелочь у вражеского жилища.
     Вот, например, черный ход в замок (не потайной – того не было бы заметно). Около входа ходит долговязый скелет – движется взад и вперед полуживыми, неловкими шагами. Мертвяк. Будто не сам ходит, а кто-то его заставляет. Может, он и не видит ни зги? Нет, такого бы не поставили охранять. Вон, и клинок у него в обглоданной деснице. Видно, что ржавый, однако, может хватить – мало не покажется!
     - Я брошусь ему под ноги, пусть он рубает меня, - предложил Яцек. – Первый удар он, ясно, нанести сумеет, но я тоже его стукну. А пока он замахивается второй раз, вы проскочите. Скелеты медленно движутся и туго соображают.
     - Не надо, - ответила Луша вежливому ляху. – Этот огрызок вас убьет. Вот, у меня есть капли невидимости. Хватит на полчаса. Проскочу и так.
     - Незримость вам там, внутри пригодится, - возразил Яцек. – Полчаса – еще  мало будет.
     И, прежде, чем Луша успела еще что-нибудь возразить, поляк подобрал с земли сломанный ветром у одного из заколдованных горожан сук и молча бросился на скелета, ладя покрепче его приложить по шейным позвонкам.
     Скелет небыстро, со скрипом замахнулся ржавой саблей, но ударил нападавшего неслабо. Рассек грудь, живот, выпустил кишки.
     Несчастный Яцек без звука повалился наземь. Опрометью кинувшаяся в темноту черного хода Луша только и увидела улыбку, застывшую на устах бедняка.
     Взбежала по лестнице, ведущей куда-то наверх. Задержалась, вслушалась. Сзади слышались шаги костистых ног. Охранник видел её рывок, и теперь тащится следом.
      Допила остатки капель из пузырька. Всё, теперь Луша невидима. Знать бы, где Иван, на каком балконе. Может, его прямо сейчас пытают?
     Луша попыталась вспомнить виденное в волшебном зеркале матери. Под каким окном замка, ежели считать снизу, расположен балкон, где стоит окаменевший Иван? Вроде, под пятым. Это еще четыре лестничных марша вверх. В какую сторону?
    Пока она думала, не продвигаясь, сверху на неё налетел еще один страж, очень похожий на первого. Он, конечно, не заметил невидимую Лушу, однако, чуть не спихнул её со ступенек. К счастью, она ухитрилась извернуться, и второй скелет загремел кувырком по лестнице, быстро разваливаясь. Да, медлить было нельзя ни минуты. капли не продействуют больше трех десятков минут. И Луша побежала дальше – вверх, вверх!..
     Но на одном из поворотов кверху вели уже две лестницы – вправо и влево. Что же теперь?
      Кто-то прокашлялся сзади, и она увидела лохматого, бородатого, низкорослого старика, пристально глядевшего в сторону Луши.
      - И куда ж пани так поспешае? – спросил  старик хрипло.
      Он её видит? Вот беда! Похоже, капли уже выдохлись.
      Лушенька мгновенно взмокла от испуга.
      - И от кого пани таится невидзяною? – сразу же задал новый вопрос старик.
      Ого! Значит, дед её видит, хотя капли действуют.
      В руках у Луши из оружия был всего лишь ржавый клинок, отобранный ею на ходу у второго, сброшенного с лестницы, стража. Всё же, оружие.
      - Не подходи! Полосну! – по-кошачьи прошипела девушка, замахиваясь на старика.
     - Да не подхожу, - посмеивался он. Чи, тебе не ведомо, цо брамки иных невидзяных бачут? Ты ответь, цо тебе затрибно? Може, я подмогну.
     Ну да, поможешь ты! Прямо в лапы врагу направишь…
     Так Луша подумала. А поступила по-иному. Быстро-быстро протараторила деду:
     - Я ищу здесь парня, превращенного в камень.
     - Ага, - кивнул старик. – Того, какого Иваном кличут? Беги скорее вверх, направо. Дальше всё прямо. От того Ивана скоро пыль останется.
     И Луша рванула вверх, вправо, еще скорее, чем до этого. Невзирая, что дед мог послать её прямо в лапы.
     - Эх, - тихо молвил ей вслед невидимый Швыль и вздохнул. – И чего ж ты, дивчина зробишь против Властителя вот этим обломком? Да ничо… Земля тебе периною.
      Стремглав вылетела Луша на тот самый балкон, где были Белый Полянин, Ядвига и каменный узник, и прямо в миг, когда Пламя Земли взвилось над Иваном, невидимые Лушины ручонки вырвали оружие из рук палача.
    Впрочем, невидимыми они оставались еще всего несколько мгновений, каковых хватило, чтобы нанести славный удар Пламенем Земли Белому Полянину по голове. Аккурат, когда Властитель повалился, обмякнув, на руки своей возлюбленной, снадобье бабы Капы перестало действовать, и Луша увидела животный страх в глазах ошарашенной Ядвиги.
     Следующим молниеносным действием Луши было касание кончиком огненного клинка каменного Иванова тела. И девушка с удивлением смотрела, как тяжелая, твердая оболочка тает, исчезает, как Иван становится живым. Вот он вздохнул, поморгал глазами. Дальше затекшие от окаменения ноги его не выдержали, затряслись, и Иван сел на пол, неотрывно глядя на спасительницу.
      Луша перевела взгляд на Ядвигу, рассеянно шевельнув мечом.
      - Ааааа! – панически завизжала рыжая панночка, так, что у отвыкшего Ивана сильно засвербило в обретших вновь чувствительность ушах.
      - Чего уставилась, дура? – спросила Луша хрипло от волнения и почти зло. – Моего я у тебя сейчас забираю. Своего откачивай, коли сможешь. Препятствовать не стану.

* * *

     Леший запрокинул голову вверх, издал губами тоненький свист, и на его плечо уселась маленькая птичка. Она как будто бы потерлась клювиком об ухо лесного хозяина, затем снова взлетела и куда-то стремительно умчалась.
     - Что она тебе сказала? – спросил, улыбаясь, растроганный этой сценой Матвей Петрович.
    Леший махнул рукой – обожди, мол, немного, постоим здесь. Через малое время его крошечный гонец вернулся, описав круг в воздухе, и сел уже на другое плечо. Опять зацокал Лешему в ухо.
     - Ну, вот, - подытожил Леший. – Птицам ведомо, что твой сын Иван уже не находится в польском плену, а очень быстро движется оттуда в сторону Вятки верхом на огромном коне.
     - Да ну? – от удивления Матвей Петрович округлил глаза. – А не врут? Чего они понимают? У них мозга-то, поди – с горошину.
    - Худо знаешь, - возразил Леший. – Птицы многое понимают и ведают.
    - Хрен его знает, - хмыкнул старший Кощеев. – Но я точно могу сказать про Ваньку, что он на лошади отродясь не езживал. И, даже если ему такое предложить – он затрясется и разозлится, ушлепок хренов… Но никогда на коня не влезет.
     - Вот, влез же, - пожал плечами Леший. – И это означает, что и нам с тобой потребно менять направление. Вместо запада поворачиваем на северо-восток.
      Матвей Петрович всё не верил, тихо матерясь и ворча, что, ну, ежели мы прогуляемся до Кировской области, а Ивана-паразита и там не окажется? Хренотень это всё какая-то!
     - До какой еще Кировской области? – не понял Леший. – Нам в Вятскую землю надо. Твой Иван туда катит. К Кощею.
     Матвей Петрович снова махнул рукой – мол, у вас тут всё как-то не по-нашему. И продолжал мешкать.
     - Стоя на месте и препираясь, мы толку не добьемся, - заметил Леший.
     - Ну, ладно, - вздохнул Матвей Петрович. – Подожди, Лёша, я хоть посох себе срежу. Да понеси хоть немного вот эту мерзость за меня, - он протянул приятелю отвратительный для него самого меч в виде человечьей кости. -  Иначе с моими-то старыми ногами, да этакие крюки загибать – немыслимо, Лёша! Навязались на дедушку, тоже… как сон на глаза… со своими Бармалеями… Блин! Всего три сигареты осталось! туды ж вашу мать!..
   
* * *
    
    Иван перешел с балкона вражеского замка в зал, пытаясь размять снова ослабшие нижние конечности. Они понемногу всё же крепли. На ходу Ивана не качало.
    - А где же твой хвост русалочий? – спрашивал он подружку, не без удовольствия, конечно, рассматривая вновь обретенные Лушины ножки. – Потеряла хвост? А такой красивый был. Харизмы тебе добавлял.
     Луша рассказала ему, как мучительно порой хвост меняется на ноги. Она ступала за Иваном, прямо шаг в шаг, глядя влюбленными, чуть не плачущими очами.
      - Мешкать нельзя, Иванушка, - говорила Луша. Надо убираться отсюдова, да пошибче. Не смогла я убить  здешнего пана. Душа моя этого не сдюжила. А он ведь, того и гляди, оклемается.
     Ивану показалось смешно, как бывшая русалка, не раз и не два топившая людей, пожалела убить Белого Полянина. Но Иван ничего не сказал ей об этом.
     Да, он и сам понимал, что мешкать нельзя. Вызвал  Двоих из Ларца, поблагодарил за кормежку. Вызвал Швыля и очень виновато спросил у него, нельзя ли забрать отсюда Сребрика?
      - Бери, - с готовностью молвил Швыль. – Он сам мечтает о воле, да и Властитель его совсем не ценит.
     - Властителя-то твоего мы немножко того… - сказал Иван еще более виновато. – Простишь?
     - Ничего ему не станется, - ответил Швыль равнодушно. – Проучили малость пана. А он скоро ведь отлежится и за вами погонится. Поспешайте, ребятки. Сейчас заседлаю коника.
     - Ух! – просияла Луша. – Верхом домой, к матушке моей поедем?
     - Ни к какой не к матушке, - строго посмотрел Иван на свою подводную супругу. – Я, Лукерья… как тебя по отчеству?
      - Степановна я, дорогой мой.
      - Я, Лукерья Степановна, поеду Машу спасать от Кощея. Вот вам и весь сказ… Да, а тебя-то с собою не приглашаю.
      У Лушеньки катились слёзы.
      - Она тебя не любит, милый, - говорила Луша, глотая соленую воду из глаз. – А ты не любишь меня, я знаю. Но я думала…
      - Лушка, я тебя люблю, нежно, по-товарищески, - сказал Иван, с жалостью взирая на неё. – Спасибо тебе за всё. Без тебя я бы давно уже сгинул тут. И еще раньше.
      - Я думала, нам с тобой моей любви на двоих хватит, - хлюпала носом Луша.
     - Машу спасать надо, - толмил своё Иван. – Представь, Лушка, как ей там трудно с этим… Бармалеем!
     Бывшая русалка вытерла слёзы и твердо посмотрела на Ивана.
     - Езжай, - сказала она сурово. – И спаси её. Счастья тебе с Машей!
     Оседланный и взнузданный Сребрик уже радостно стучал копытами на воле. Ядвига хлопотала около поверженного Белого Полянина, который  снова понемногу подавал признаки жизни. Нельзя было терять ни минуты.
      Несмотря на это, Иван не позабыл на прощание ткнуть каждое из ходячих деревьев кончиком волшебного меча, снимая с них заклятие одеревенения. Он не выдавал своего удивления, когда деревья, одно за другим, быстро превращались в людей. Подъехал на коне к погибшему и изуродованному Яцеку, вздохнул, отвесил поклон.
     - Он храбрецом был, - прошептала Луша.
     Иван обратился к расколдованным горожанам.
     - Уходите отсюда, люди! – призвал он. – Бросайте здесь всё, что можно и нельзя – и уходите. Не то, злодей снова вас превратит во что-нибудь. Ему ведь это – раз плюнуть.
      Никто не возражал Ивану. А Сребрик рвался в путь.

Глава восемнадцатая.

     Григорий висел вверх тормашками в не шибко просторном помещении, которое всё переливалось серебром и золотом. Чем крепились его ступни к сияющему потолку, Григорий не мог ни видеть, ни знать. Но его не отпускала мысль, что в любой момент сие крепление может ослабнуть, разорваться, и тогда Гриша смачно приложится маковкой в пол из мягкого металла.
     Он попытался стать неосязаемым, чтобы выбраться из любых оков, какие бы ни были, но даже это у астрального человека сейчас отчего-то никак не получалось. Он всё время ощущал собственный вес, причем, Григорию казалось, будто он в мгновение ока пополнел раза этак в два.
     Сколько времени прошло, без сноровки было тоже определить тяжко. Чем дольше человек висит вот так, книзу головой, тем больше у него кровь давит на мозг, на глаза, которые рано или поздно от этого лопнут и вытекут. Затем – отек мозга…
     Да, но относится ли всё это к астральному человеку? А вдруг относится? Да и никакой собственной астральности Григорий здесь, что-то, не чувствовал. Висел, мешок – мешком.
      Так продолжалось всё дольше. Ничего вокруг не менялось. Только ступни затекли и уже не ощущались. Серебряное и золотое сияние раздражало глаза. Света не прибавлялось и не убавлялось. Было достаточно жарко, дыхание постепенно спирало.
     Когда это кончится? А может, теперь так навсегда? Может, вот что-то подобное и чувствуют те умершие, какие при жизни не верили ни в единого бога, ни в сонм языческих божеств, а только верили в гроб и в кости?
     И вдруг последовало некое изменение. Перед уставшими, выпирающими уже из орбит глазами мученика  заметалось что-то черное, небольшое. Оно сновало в пространстве зигзагообразными рывками, туда-сюда, очень быстро; шлепаясь, билось о стены.
     Что это – маленький чёртик? Я в Аду? А, нет, это мышь летучая.
     Время от времени летучая мышь присаживалась на ту или другую стену – наверное, передохнуть. А затем возобновляла свои судорожные беспорядочные метания. Так продолжалось и продолжалось. Шлепки маленького тельца о стены уже стали отдаваться в голове Григория. Мысли его туманились, переплетались, и рождали какие-то бредовые строки, которые Гриша (может быть для того, чтобы как-то развеять давящую тишину пополам со шлепками) стал бормотать себе под нос:

Голова моя – пустая.
Там внутри, впотьмах одна
Мышь летучая шныряет,
Не найдет никак окна,
Словно в западне она.

Не полет у ней – метанья,
Как напрасные старанья
Заблудившейся души,
Хоть живьем ее, беднягу,
Ты возьми да засуши.
А ей бы дать отсюда тягу.

Ей бы вылететь наружу,
Пометаться под Луной…
Мыши воздух тоже нужен,
Хоть и близок мрак ночной.

     Тут маленькое ночное животное нашло прибежище на макушке Григория, повернутой вниз, и, уставив на астрального человека свою уродливую мордочку, неожиданно спросило писклявым голосом:
      - Чего бубнишь? Соблюдай тишину. Мешаешь другим.
    - Никаких других, кроме тебя, я тут не вижу, - просипел Григорий.
    - Значит, мне мешаешь, - пискнула мышь. – Заткнись.
    - Забубнишь тут и не заткнешься, если тебя хватают без предупреждения, весят, не пойми, куда, и забывают о тебе… - проворчал Григорий, чувствуя позывы тошноты.
     - Ты сам, будто не понял, где ты и почему? – верещала летучая мышь.
     - Не-а, - буркнул Григорий. – И предупреждаю – я сейчас сблюю.
     - Ничего, вытерпишь. Это ты там, в материальном мире мог. А духи не едят и не блюют.
     - А я блюю, - нудил Григорий, но его не рвало. – Где хоть я? – спросил он напрямую.
     - Ох, да изолирован ты, - наконец-то созналась мышь. – Изъят из всех миров, пока твой подопечный замурован.
     - Иван погиб? – пролепетал Григорий, враз покрываясь испариной, и чувствуя онемение во всех конечностях – не только в ногах.
     - Замуровали его, - пищала своё мышь. – Ну, в камень облекли, соображаешь? И, если убьют – тогда тебя дальше по этапу отправят. По пути решат, что с тобой делать. А если он выживет – тогда тебя скинут пока обратно. До поры.
     - А ты-то что тут за распорядитель? – Григорий беспомощно тряс на весу деревенеющей головой.
     - Высшая Сила я, - был пищащий ответ.
     - Иди ты!..
     - А что? Ты ожидал увидеть другое? Извини, вот так мы и выглядим. А то и вообще никак.
     - Слушай, Высшая Сила – а можно меня как-нибудь… усыпить уже, что ли? – вопрошал размякающий, сдавшийся Григорий.
     Но тут злато-серебряное покрытие под ним вдруг стало прозрачным, и где-то далеко отсюда он довольно ясно различил квартиру Кощеевых – вид сверху, сквозь потолок. Харлампий опять лежит довольный поперек кухни, а соседка, тетя Зина, заглядывает во все комнаты и пытается растолкать Харлампия, принимая за хозяина.
    - Матвей Петрович! Эй!.. Куда Ванечка-то делся?
    - Может, в туалете сидит? – икнул Харлампий, перевернувшись на другой бок.
     Тут ворвался недавно приехавший Стасик Птицын, быстро поздоровался с обоими, пошнырял по комнатам, тоже не обнаружил Ивана и спросил маловменяемого Харлампия:
     - Дядя Матвей, где Ванька-то?
     Харлампий мутным, кратким матом ответил ему, где может быть Ванька.
     Висящий вниз головой Григорий почувствовал особенно острый накат тоски. И тут его снова подхватило, оторвало от сияющего потолка и стремительно повлекло вниз. Прежде, чем он успел хоть охнуть, Григорий снова сидел в комнате Ивана, перед сильно зависшим, рыкающим и не отзывающимся ноутбуком.
     Только Гриша перевел дух, в комнату опять заглянула тетя Зина.
     - Здрасте… - развела она руками. – Где ты был?
     - В этом… как его?.. В туалете, - промямлил лже-Иван.
     - Я так и подумала, - успокоилась тетя Зина. – Иди ужинать. Мама не звонила?

      Ясно было одно – настоящего Ивана кто-то размуровал.

* * *
      Первые два дня отсутствия Кощея дома Маша играла с мышами, училась у Шмата-Разума всякому несложному колдовству, дозванивалась по волшебным зеркалам до своих родных из далекого будущего. Пробовала даже посмотреть, как воюет Кощей в Украине, но сцены военных советов, резни, разрывов пушечных ядер угнетали её. Готовить еду или мыть посуду было не нужно – всё это выполнял невидимый слуга. Маша затеялась вязать Кощею к зиме теплые носки.
     Но на третий день к вечеру Маше стало решительно скучно – всё надоело. Более того, настроение её ухудшилось еще и из-за того, что, раз за разом упражняясь в ходьбе, она снова обнаружила в своих ногах некоторые ухудшения. Мышцы обратно ослабли, и она падала через каждые три шага. Благо, Шмат-Разум всякий раз мягко подхватывал её и нес по воздуху до кресла.
     - Так-так, - грустно вздохнула Кощеева супруга, усаживаясь по-турецки, хотя давно уже отучала себя так гнуть ноги. – Вот я и опять становлюсь развалиной. А муженек-то и лечиться запретил, пока он, видите ли, в командировке… Мур-мур…
      Она закурила сигарету и стала жадно затягиваться раз за разом. Невидимый слуга сейчас же почтительно поднес ей серебряную чашку – стряхивать пепел.
     - Ой, какой ты внимательный. Спасибо! – расплылась  Маша в улыбке. – Шмат-Разум, а расскажи мне что-нибудь интересное?
      - Что же тебе поведать, госпожа моя? – спросил слуга своим бархатным голосом. – Я знаю много волшебных сказок и поучительных историй. Хочешь ли ты сказку о Железном Волке, или о птице Симург, или о царе Мидасе, руки которого всё превращали в золото? Выбирай, госпожа.
      - А помнишь, ты обещал рассказать мне о самом себе? Каким ты был, как жил до того, как стал вот таким? Расскажи, пожалуйста. Мне очень интересно.
      - О! – вздохнул Шмат-Разум. – Твоя просьба – закон для меня, госпожа. Но я нахожу историю своей прошлой жизни очень печальной, а ты и так сегодня грустишь.
     - Прошлой жизни? – переспросила Маша. – Так значит, ты когда-то умирал? Бедненький!
     - Давным-давно я был человеком, - начал свой рассказ Шмат-Разум. – Я был единственным сыном у своих родителей, а они жили бедно. Когда я вырос в молодого парня, я имел талант и несчастье. Талант в том, что я умел делать почти все, что угодно, заниматься любым ремеслом. Я был неутомимым работником, только деньги ко мне никак не шли. Родители мои старились, а у меня всё никак не получалось выбиться из нищеты. Может, люди кругом обманывали меня, а может, сами деньги. В какой-то момент я стал догадываться, что этот ходячий металл – тоже живой, даже живее иных людей и имеет свой норов. К одним – так и липнет, а других – упрямо избегает…
     - Моя семья тоже бедно живет – там, в будущем, - вставила Маша тихонько. – В России нашего времени очень многие не сводят концы с концами.
     - Видимо, так будет всегда в этой стране, - согласился Шмат-Разум. – Ну, вот так мы и жили… Жениться я тоже не мог – какая девушка пойдет за нищеброда? Но до поры я как-то не очень и думал об этом. Жил, чтобы заботиться о родителях, добывать пропитание им, да и себе. И вот однажды, хозяйка, я влюбился…
     Голос Шмата-Разума умолк. Прошло несколько минут, а рассказ не продолжался.
     - Что же дальше? – спросила Маша. – Тебе больно об этом вспоминать?
     - Я влюбился так сильно, хозяйка, - принужденно продолжил невидимый слуга. – Что как будто бы сошел с ума. Я не мог спокойно жить в тот день, когда не видел своей возлюбленной. У меня начинали дрожать ноги и руки, пустело в голове. Когда она была где-то неподалеку от меня, то весь остальной мир в моих глазах как будто бы пропадал. Оставалась только одна. Она стала для меня воздухом и солнечным светом.
     Я терпел какое-то время. Терпел, зная, что, ежели я ничего не предприму, она исчезнет, найдет другого, уедет куда-нибудь. А если я скажу ей о своей любви – скорее всего, она посмеется над моей нищетой и отвернется от меня.
     - Почему должно было случиться именно так? – возразила Маша. – Ведь до неё ты никому в любви не признавался?
     - Верно, - подтвердил Шмат-Разум. – Но, конечно же, природа во мне сказывалась. Бывало, что я заигрывал с девушками, даже пробовал целовать их. Но узнав о моей нищете, они кривили губы, будто прикасались к мерзостной грязи.
     - Ты редко мылся? – не поняла Маша.
     - Да дело не в этом. А, возможно, в том, что большая часть вашего женского рода стремится уладить все свои проблемы через нас, мужчин, через замужество. Ищет в нас выгоду себе…
     - Может, опору? – поправила Маша.
     - Мне тогда казалось – выгоду. А какой прок от мужика, который даже на штаны-то без дыр себе рубля не скопит?..
     - До такой степени? – усомнилась Маша.
     - Представь себе, я говорю правду. Но вот, однажды я утратил власть над собой, потерял от любви голову настолько, что пошел к деревенскому колдуну. Я проработал на него месяц, а вместо платы за работу, попросил его наколдовать так, чтобы моя возлюбленная не ответила мне отказом. Признаваться же ей в любви, зная, что я ей безразличен, было для меня сродни казни.
      - Да ты бы хоть попробовал сначала! – возмутилась Маша. – Признался бы ей без всякой ворожбы… Тоже мне… Шмат-Неразум!
      - Я был тогда намного глупее, чем теперь, - уныло признал смиренный невидимка. – Да и сейчас-то никаким мудрецом себя не считаю. Однако, вот, что вышло дальше.
      «Такое колдовство со стороны – вовсе ненадежно, - сказал мне деревенский знахарь. – Но я могу тебя обучить, и ты приворотишь её к себе сам. Не то, чтобы раз и навсегда. Но сможешь время от времени возобновлять колдовство, когда оно в ней будет ослабевать».
     Я очень обрадовался и взялся учиться этому. Колдун сказал, что знает о моей бедности, но задаром обучать черной магии нельзя…
     - Черной? Это любовная-то чёрная? – не поверила Маша.
     - Человечьей душой, госпожа моя, волен распоряжаться только Бог, - весомо изрек Шмат-Разум. – Любые другие силы борются за души, желая извлечь из них то самое – выгоду для себя, а затем – погубить.
      - Ты задумал погубить свою любимую? Вот ужас-то!
      - Я не знал тогда этой истины! – рявкнул Шмат-Разум раздраженно, обиженно и так громко, что Маша подпрыгнула в кресле. – Я хотел любить и быть любимым, - произнес он намного тише, и уж совсем смиренно прибавил: - Если тебе, госпожа моя, опротивело слушать, я не продолжу.
     - Нет-нет. Рассказывай до конца, - попросила его госпожа.
     -…Колдун учил меня еще полгода, а вместо денег за обучение взял с меня… он сказал, что возьмет кое-что, какую-то мелочь, пустяк, даже не вещь. Он сказал, что возьмет некую несущественную частичку моей души. Частичку, почти ничего не значащую, без которой можно жить. Он обещал, что я эту потерю даже не скоро замечу. Я подумал так и сяк – и согласился. И вот, неизвестно, за что взамен, он выучил меня всему, что знал сам. Я ведь, повторяю, был очень способный и талантливый. Вправду, а не из хвастовства. Я познал тайны жизни и смерти, любви, ненависти и богатства. Я даже посчитал себя, чуть ли не всесильным. А взамен… я не понял сразу, что он забрал. Никаких перемен во мне будто бы не произошло.
      И вот, я пришел к себе домой, и первым же делом напустил чары на свою возлюбленную. Она все еще жила в нашей деревне – будто нарочно решила дождаться меня. Под действием чар, она пришла ко мне сама, едва ли не бегом, и сказала, что не представляет больше жизни без меня. Я был счастлив. Мы вскоре поженились. Что-то переменилось и в моих отношениях с деньгами. Медь, серебро, золото поплыли ко мне. Я разбогател, не то, чтобы сказочно, несметно, однако, обрел достаток. Да и трудно ли такое колдуну? Правда, я постарался, чтобы никто не знал, что я колдун. Мы перебрались в город, я стал знаменитым купцом, богател всё больше.
      Вроде, мы с моей возлюбленной стали жить хорошо. Но постепенно выяснилось, что я очень жадный. Ужасно жадный. Готов трястись над каждой копейкой. Жена стала упрекать меня за это – то есть, видеть мои недостатки. Я решил, что колдовская любовь в ней слабеет, и подкрепил чувство ворожбой. А дело-то было не в этом. Любовь слабела во мне. Когда умерли мои мать и отец, к примеру, я не столько жалел о них, сколько о том, что похороны очень дороги. Казалось, что я уже не так отношусь и к своей любимой – она была слишком щедра, а я понимал – расточительна. Я всё чаще думал расстаться с нею. Что уж говорить о том, как я взирал на прочих окружающих меня людей? Я видел их толпой… нет, стадом жалких существ, более злокозненных, чем заслуживающих внимания…
     - Всё ясно, - вздохнула Маша. – Черный маг отобрал у тебя любовь. Ты ею заплатил.
     - Угу, - сказал Шмат-Разум. – И любовь, и человечность, и веру в людей. Маленькую, несущественную частику души…
     И вдруг случилась новая страшная беда. Умерла моя жена. Легла с вечера спать рядом со мной, а утром почему-то не проснулась. Лежала на спине, свежа и прекрасна, но была холодна, не дышала, сердце её не билось.
      - Тромб в сердце? – предположила Маша. – Или в легкое?
      - Сейчас уже не разберешь, - угрюмо молвил Шмат-Разум. – Да и тогда я не понял причины. На меня накатил кошмарный, безбрежный ужас. Всё мое горячее чувство к возлюбленной разом вернулось и принялось жечь меня изнутри. Я понял, что не смогу жить, если её не будет.
     Но колдун ведь обучил меня поднимать мертвых. Так он сам это называл.
     «А это ведь выход!» - обрадовался я, вспомнив черную науку, и вместо того, чтобы схоронить жену, я поднял её. И представь себе, она встала, и смогла двигаться, видеть, слышать, производить какие-то действия. Но ничего не ела, не разговаривала, пряталась от солнца. Я понял, что она, всё равно уже не живая, и отчаялся…
     - Вот это – ужас, так ужас! – ахнула Маша. – Вот это черная магия…
      - Её близкие и друзья тоже поняли, что она – ходячий труп, - голос Шмата-Разума похолодел аж до загробного звучания. – Но они решили, что это я её так околдовал. И изгнали меня, и прокляли. А она проходила по земле вовсе мало. Солнечные лучи разрушили, разложили поднятое тело моей любимой на третий же день.
      - Представляю это зрелище! – Маша старалась подавить в себе рвотные позывы.
      - Лучше не представляй. Её схоронили, а я сделался изгоем. Друзей у меня не было – только должники, кредиторы, завистники и враги. Я повесился на осине, подобно Иуде…
       - Ужасный конец!..
       - Не вполне конец. Муки мои только начинались. Высшие Силы решили, что я столько нагрешил, что не заслуживаю ни Рая, ни Ада. Ведь я покусился обрести любовь колдовством. Бог не любит, когда Его обманывают. А ведь Любовь – одно из Его имен…
      - Значит, есть он – Бог-то? – уточнила Маша, опять перебив рассказчика.
      - Ты и до сих пор сомневалась в этом, хозяйка? – был ей удивленный вопрос в качестве ответа.
     Она помолчала.
     - Я любил золото и презирал людей. Это могло «понравиться» правителям Ада. Но к сильным колдунам там тоже относятся неважно, с подозрением. Подальше от них держатся. А я ведь поднял труп.
    - Эта… Как её… Некромантия? – поморщилась Маша.
    - Вот-вот! Наконец, я совершил самоубийство – тягчайший грех, хозяйка!
    - Да? – красноречивые глаза Маши сделались вдруг бездонно-огромными и притягательными. Она искала ими Шмата-Разума, как будто могла его увидеть.
     - Несомненно, - ответил он печально. – С этим грехом Туда вовсе могут не пустить.
     Маша опустила очи долу и снова прикурила.
     - Что и случилось со мною, - подытожил Шмат-Разум. – И скиталась неприкаянно моя душа, пока не прибилась к земным божествам. Они назвали меня Шматом-Разумом и отправили на необитаемый остров. Там я служил какому-то мелкому оглоеду, ненасытному до еды – духу обжорства, что ли? Сутками добывал ему снедь. Это было не навсегда; я переходил к разным хозяевам. В конце концов, оказался у Кощея. Здесь мне лучше всего. Но, госпожа моя… С тех пор, как у Кощея появилась ты…
     - Ходют, ходют тут всякие! – донеслись скрипучие голоса из дальней части замка. – Не велено пускать никого, покудова хозяина нету!
     - Это ворота разгалделись, - спохватился Шмат-Разум. – Обожди, слетаю, гляну, кто к нам пришел.
     - Стой, - сказала Маша задумчиво. – Твоя история очень скорбна… Скажи мне только – а как звали твою возлюбленную, из-за которой ты так натерпелся?
     - От рождения её звали Заряна, - ответил он. – Тогда ещё было противоборство язычества с православием. И при крещении, она получила имя – Мария.
      Тут он умолк, поскольку стремительно унесся открывать ворота.
      Что-то опять заставило Машу задуматься.
      Всё еще глубоко погруженная в свои мысли, она, хитровато прищурившись, плюнула с заклятием в угол комнаты и поспешно перекатилась на коляске в другую. Прикрыла за собою дверь; глядела в щелочку: что будет?
    В ту комнату, в которой они разговаривали, и которую Маша только что покинула, вошла низенькая, лохматая старуха.
    - Видишь, Лихо – хозяина нет дома, - доказывал ей Шмат-Разум. – Вечно ты во всем сомневаешься!
     - А кто есть? – спросило упрямо Лихо Одноглазое.
     - Только хозяйка, - ответил слуга. – Маша, ты где?
     - Я здесь, - донесся Машин голос из темного угла комнаты.
     - Но я тебя не вижу.
     - Я тебя тоже не вижу никогда, но ты же есть, - подзуживал его голос.
      Прежде, чем Шмат-Разум вспомнил про говорящие плевки, Маша сама выкатилась к нему и к гостье, открыв дверь.
      - Здравствуйте, - кивнула она Лиху, гостеприимно улыбаясь. – Шмат-Разум, скажи – правда, я – умница?
      - Ха-ха! – обрадовался тот. – Да еще какая! Старого мастера разыграла.
      - Люблю, когда меня хвалят, - Маша была довольна
      - Зря хохочете-то, деточки, - забубнило Лихо, поскрипывая острыми зубами, один из которых торчал наружу. – Лихом в вашем доме попахивает за версту, и не уразумею – пошто?
      - Конечно, - продолжал веселиться Шмат-Разум. – Если ты сюда пришла – тобой здесь и пахнет… Ну, бабуся, чем мы можем тебе помочь?
      Лихо ответило, что ей нужен был Кощей по делу, а уж, коли его нет – и суда нет.
      - Вина махнешь? – предложил невидимый слуга.
      Гостья с хозяйкой осушили по стаканчику, после чего Лихо с большой буквы убралось, продолжая бубнить себе под нос про запах лиха с буквы маленькой. Два обитателя замка вновь остались наедине.
      - Мы не договорили, - тихо молвила Маша. – Твою несчастную любовь звали Марией. А что еще, кроме имени, было у неё, как у меня?
      - Для чего тебе всё знать? – попытался отпереться Шмат-Разум, и вдруг зачем-то сознался: - Ну… глаза…
      - А сколько же ты прожил с той, своей Машей?
      - Три года всего.
      - А сколько лет прошло с тех пор, как ты сделался духом?
      - Много, хозяйка. Я уже сбился со счета. Веков шесть. Или даже семь.
      Снова в их беседе наступила тяжкая пауза.   
      - И ты за всё это время… Ни разу? Ни с кем? – спросила Маша громким шепотом.
      - А с кем мне? И как? – точно в тон ей прошептал Шмат-Разум. – Если я – вот такой?..
     - Чего ты шепчешь-то? – не поняла Маша.
     - Ты же шепчешь, - ответил невидимка. – Вот и я – тоже. А если б ты по-немецки заговорила – я бы, соответственно…
     Напряжение немножко спало – Маша посмеялась.
     - А теперь тебя… ко мне потянуло? – спросила она после очередной паузы.
      Ответом было молчание.
      - Так да, или нет?.. Ты здесь, вообще?
      - Здесь я.
      - Шмат-Разум, я же давно чувствую, - говорила Маша, всё сильнее волнуясь. – Чувствую, как дрожит твой голос, когда мы общаемся. Так нежно, как ты, ко мне никто и никогда не прикасался. Даже Кощей.
      - А как же я иначе прикоснусь? Когда я
 
     Сам порою сумлеваюсь –
     То ли есть я, то ли нет…

    - А хотел бы прикоснуться? Ну, скажи правду?
    Молчание.
    - Шмат-Разум? А если я сама хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне?
    - Госпожа, не травите мне душу! У меня, окромя души-то, и нет более ничего. Вы ведь госпожа моя. Я всего лишь недостойный слуга, прах у ваших ног!
    - Почему вдруг – недостойный? Это я сама всегда себя считала не достойной ничего. А сейчас вот, как представлю, как это – шесть или семь веков – ни разу, ни к кому, ни с кем… И тут появляюсь я… одна из всех на Земле… ох!.. А ты нарочно заговорил на «вы», чтобы отдалиться от меня?
     - Пойдемте спать, госпожа. Час уже поздний, - тихо предложил Шмат-Разум.
     Он приготовил Маше опочивальню, а сам сказал, что ночует на чердаке. Так привык.
      Прошел час. В кромешной тьме послышался Машин громкий шепот:
      - Шмат-Разум, а ты ведь здесь.
      Тишина.
      - Шмат-Разум, ты здесь, иначе я бы не чувствовала тебя.
      Молчание
      - Не будь ребенком, ответь мне!
      - Здесь я, Маша. Я никуда и не уходил.
      - Мммм, я так и знала. Иди ко мне в постель.
      - Маша, ты – жена моего друга…
      - Иди сюда, друг моего мужа. Хватит мяться, считай, что тебе меня доктор прописал. Мужу мы ничего не скажем.
      - Ты жена моего друга и моя госпожа. Я ничтожный, недостойный…
      - А как госпожа, я тебе приказываю!.. Вау, да ты, вроде, возбуждаешься от унижений? Иди же сюда, ничтожество, пустое место, и послужи своей всевластной госпоже! Иди ко мне, тряпка!
     - Маша… Машка, я ж сейчас не выдержу!
     - И не надо ничего выдерживать. Расслабься, дай себе волю. Вот так… да… Оооо! Это что-то! Это невероятно! Такого я вообще никогда даже не представляла себе!..

      Говорят, ни одна девушка и женщина на Земле не может остаться равнодушной, когда понимает и чувствует, что кто-то в неё влюблён…

Глава девятнадцатая.

      - Лёша, у тебя там, во фляжке, водяра еще осталась? – жалостливо осведомился Матвей Петрович, едва переставляя натруженные ноги и тяжко припадая на посох.
     Леший побулькал фляжкой у уха. Выпивки в ней было всего-то на донышке.
      - Дай глотнуть, будь человеком, - попросил Кощеев-старший. – А то во мне горючее кончилось. Могу встать намертво. У меня даже в глазах затуманилось.
     - Я давненько тому, как не человек, - проворчал Леший, но фляжку дал.
     Подзаправившись горячительным, Матвей Петрович увидел, что на их пути возвышается этакий холм внушительных размеров, а на вершине холма доблестный отец бесстрашного защитника девушек распознал монументальное строение, вроде средневекового рыцарского замка. Но его проводник – лесной хозяин – держал путь, обходя зачем-то холм справа.
     - Лёша, а ведь мы, кажись, у цели, - заволновался Матвей Петрович. – Не на этой ли горе, да в этой резиденции Кощей квартирует? Это туда мой Ванька стремится. Я пошел Лёха, не поминай меня бабой Лизой… Тьфу, то есть, Лихом.
     И старый ефрейтор направил свои стопы прямо наверх, поминутно останавливаясь и вздыхая.
     - Куда тебя понесло? – окликнул его Леший. – Это и не гора никакая, а только холм. И замка там никакого нет. Один дуб старый, ободранный. К нему лучше не ходить.
     - Туда – не ходи. Сюда – не смей. Что ты, Лёха, перестраховщик такой? Ты в свой лес не ходи, растак твою мать – не то тебя ведмедь загрызет… - сердился Матвей Петрович, упорно подымаясь по холму.
     - Погодь, вояка. Ты ведь меча не взял. Чем биться-то станешь?
     Даже подаренное пришельцу из будущего ружье Леший уж давненько тащил сам – сил у него осталось побольше. Он догнал Матвея на склоне холма.
     - Думаешь, мало я по тем горам ползал? – продолжал хвалиться старый солдат. – Я на них с парашютом прыгал. В ночь.
     - И вообще, ты не туда прешься. Там не Кощей. – Леший не то, чтобы обращал внимание на похвальбу Матвея Петровича.
     Ефрейтор посмотрел на приятеля почему-то остекленевшими, квадратными глазами. Обоих окутывал сильнейший туман, клубившийся с холма.
     - Знаешь, Алексей батькович, - молвил Петрович. – Оказывается, есть такая страна, где никто не выходит из дому, не накатив стакана или больше. И там трезвых никуда не пускают.
    - Слыхал я что-то про такую страну, - махнул рукой Леший.
    - Там, если на машине едешь, мент остановит, велит в трубку дуть. Узнает, что трезвый – штрафу даст, или  права отнимет. И заставит прямо тут же, с ним водки выжрать, прикинь? – не унимался Матвей Петрович.
     Леший  не знал слов «мент» или «машина», а про штраф предположил, что его, вроде, берут, а не дают.
     - И там, заместо церквей, стоят храмы энтого, как?.. Бахуса, вот! – распалялся ефрейтор. – Все в них ему так молятся, что домой на карачках доползают…
     Леший с тревогой посмотрел на друга. Похоже, тот бредил.
    - Петрович, вспомни народную поговорку: умный в гору не пойдёт. Давай-ка, двигай за мной, подальше отсюда. Кажись, ясно, кто тебе те сказки сказывает, какие ты до меня доводишь.
     Но и самому Лешему странный туман уже проник в нутро. И ему пригрезилось, что обретается он, хозяин леса, посреди зеленой дубровы, горящей жарким огнем. Напротив его стоят три, аль пять человечишек, которые этот костер не от ума-то здесь запалили, и преглупо ухмыляются.
     - Эй, вы! – орет на них Леший. – Кто вам дозволил красного петуха в этом дивном месте пускать? Оболтусы!
     - А чё? – вопрошают они гулко, в один голос, и гогочут, как больные на головушки.
     Тогда Леший изо всех сил топает правой ногой; обыкновенно в таких случаях у него из земли начинает упруго хлестать вода. Но в этот раз теплая, вонючая струя окатывает его самого, и когда жидкость проникает Лешему в рот, он понимает, что это – кошачья моча…
     Он бегом бежит к озерку, которое оказывается совсем рядом, окунается  в воду – и отмыться от пакости, и от пожара как-то схорониться. Но в воде Лешего хватают за подмышки склизкие и сильные лапищи.
      - Слышь, сосед? – басит ему кто-то хрипло. – У меня тут навка сбегла. Ты таковой в своих чащобах не видал?
     - Нет, Водяной, не видал. Как увижу – упрежу тебя, - говорит Леший. – Пусти меня.
     - Она за тритоном сбегла. Не видал такого – Ивана – кривого, косого, трусливого, рассеянного? – снова спрашивает Водяной, а сам тащит Лешего в самую глубь. Тому уже не до ответов.
     - Эй-эй! Ты озверел, друже? – пытается рявкнуть Леший, но может теперь только беспомощно пускать пузыри.
     Тьма.
      Между тем Матвей Петрович сделал еще пару шагов кверху – и ноги его задрожали. Кроме того, он увидел перед собой дощатую коробку с несколькими десятками бутылок водки.
     - Ух! – обрадовался он, заикаясь. – Лёха, гляди-ка, какое богатство нам привалило! Можно месяц бухать, не прекращая.
      Матвей Петрович бессильно опустился на землю возле ящика, вынул одну бутылку, прочел надпись на ней:
       - «Царская»! Охренеть!
       Леший позади не отозвался – он уже витал где-то в своих мирах. Зато Матвей Петрович вдруг увидел прямо перед собою… сам себя. Только огромного, метров сорок ростом, и мутно-просвечивающего. Призрак стал сразу же стремительно менять своё обличье, и вот уже преобразился в Иванушку Кощеева – сына старого солдата.
     - А ты знаешь, что есть «царская водка»-то, великий химик? – гулко спросило это видение, как в замедленной съемке. – А смесь азотной и соляной кислот – не хочешь? Ну-ка, лизани из горла?
     Потом чьи-то мягкие, но тяжелые лапы ступили Кощееву-старшему на грудь. Он вспомнил про молочный шипастый меч, пошарил рукой у себя на поясе, около себя, но нащупал непонятно, что. Какой-то бестолковый пучок.
     Круглые, злые глаза, как две луны, склоняются над ним. Острые зубы тянутся к горлу…
     Матвей Петрович бьет эту тварь уже, чем подвернется. Хоть и тем же бесполезным пучком.
      Тьма.

* * *

      Маша лежала на мягкой перине, виноватая и довольная. Яркие, красивые, разноцветные искры плавали в темноте перед её взором. Рядом с ней был невидимый Шмат-Разум. Она чувствовала его тепло всем телом.
     - Какой же ты классный! – шептала она.
     - Спасибо, - отвечал он смущенно. – Ох, отвел я душеньку!
     - Я еще хочу, - призналась Маша.
     - Сейчас о другом надо подумать, - урезонил её ничтожный прах. – Как мы дальше будем жить?
     - Фигня. Никто не видел, что мы сотворили. Мужу моему мы не скажем.
     - Твой муж, Машка – мой друг…
     - И что? От меня ведь не убыло.
     - Я его предал.
     - Ты выполнял мой приказ, раб, - не очень внушительно возразила она.
     - Просто я очень проголодался по женщине за века вынужденного поста, - пробормотал Шмат-Разум.
     - Вот, видишь?..
     - Всё равно, мразь я, а не друг, и даже не слуга. Просто мразь. Изморозь на дереве зимою.
     - Ленка мне говорила, - вспомнила Маша. – Что невидимок могут видеть только другие невидимки. А ты можешь меня научить этому превращению? Ты же сам-то…
      - Я ни во что сам не превращался, - ответил Шмат-Разум. – Меня Высшие Силы таким сделали. После смерти.
     Настроение его упало. Шмат-Разум не знал, куда деваться от стыда.
     - Мне надо слетать к Кощею и во всём ему сознаться, - решил он, наконец. – Не бойся, госпожа. Тебе ничего не будет за то, что случилось. Даже прощенья просить не надо. Mea culpa.
     - Что ты сказал?
     - Моя вина, говорю. Слушай, мне лететь надо.
     - А как же я тут одна-одинешенька останусь? - запечалилась Маша. – Вот ведь, дожила – ВСЕ меня бросают.
     Шмат-Разум посоветовал ей засыпать, и завтра почивать подольше, до самого  возвращения – его ли, Кощея, либо обоих вместе. С этим провинившийся ретировался – полетел получать заслуженную кару.
     Кощеева неверная супруга и не подумала его послушаться. Вместо сна Маша вызвала в волшебном зеркале падчерицу. Была ночь, весь царский дворец отдыхал, и даже Иван-царевич крепко спал, рядом с женой, отвернувшись к стенке. Алёна ответила Маше с помощью маленького зеркальца, достав его из-под подушки.
     - Как у тебя делишечки, моя хорошая? – спросила она мачеху жарким шепотом. И Маша, глотая слезы, сейчас же рассказала Алёне, что никакая она, Маша, не хорошая.
     - Я ведь твоему отцу изменила, - признавалась Маша. – Со Шматом- Разумом. Прикидываешь?
     - Околесица какая-то, - нахмурилась падчерица. – Как с ним можно что-то такое сотворить, когда от невещественный?
     - Получилось – еще как можно! – виновато уверяла её Маша. – Ты даже не представишь, что он тут со мной творил! И до чего мне теперь стыдно!.. Хоть умереть!.. И ему стыдно, тоже. Он улетел папке твоему во всём сознаваться. А я тут одна теперь во всём замке.
     Дочка Кощея, конечно, знала, что отца вызывали на войну.
     - Внушил он тебе, наверно, всё очень натурально, - поморщилась Алёна. – Такое даже я умею, а уж они с батькой… Те ещё охальники оба и курощупы!
Только вот, зачем ему всё это?
      Тут Иван-царевич заворочался, продрал свои очи и спросил, с кем Лена болтает? Та попросту ответила, что с мачехой.
      - С Машкой-то? – обрадовался царевич. – Это хорошо! Ну-ка, дай, я ей тоже что-то скажу.
     Он бесцеремонно выхватил зеркальце из рук жены.
     - Привет, родственник, - улыбнулась ему Маша. – Как сам? В серого козлика ещё не превратился? Расколдовывать мне тебя не пора?
     Они проболтали втроем всю ночь – благо, Алена наколдовала, что никто из стражи их разговора не услышал.
     Утром, вместо ожидаемых Кощея и Шмата-Разума, к Маше ввалился Кот-Баюн, взлохмаченный и сердитый.
      - Пришел в мои владения Леший, - промяукал Кот-Баюн жалобно. – И какого-то старика с собой привел. Я им начал сказки рассказывать, убаюкивать. Сначала оба уснули – чин-чином. Потом этот вредный старик как вскочит, как начнет, старый пёс, меня веником охаживать! А веник, представь себе – благословленный. А я всего благословленного хуже Цербера грецкого боюсь! Так нечестно, мяяяяу!
     Маша принялась гладить изобиженное сказочное чудовище и утешать его.
     - Потом Леший каким-то страшным мечом на меня замахнулся.  Едва я лапы от них унес. Они с собой еще и ружье прихватили…
     Кот едва не плакал. Да и плакал, наверное, но без слёз.
     - Для меня вы – самый хороший, - сказала Маша, наливая ему молока в тарелку. – Благодаря вам, я – видите, вот? – уже ходить немножко могу.
     - Муррррр… - настроение Кота-Баюна понемножку улучшалось.
     - Полечите меня ещё? – попросила его Маша.
     Кот сначала посетовал, что Кощей, вроде, запретил ему проводить с нею сеансы в своё отсутствие. Но затем Кот согласился и велел ложиться поудобнее.
     - Мне почему-то охота в этот ящик забраться, - сказала Маша, показав на Удвоитель; и Кот одобрил, сказав, что тоже любит посидеть или поспать в коробках.
     Запрещенный сеанс начался.

* * *

      Кощей с богатырями из Тёмной рати на бреге Днепра праздновал победу. Схватка была яростной и закончилась всего за несколько часов. Шляхта была выдворена за Днепр, а Белое призрачное воинство сражалось вяло, поскольку его вождь – Белый Полянин – на театр битвы отчего-то не явился.
     - Славные наши дела, - радовался темный призрак Ильи-Муромца, спешившись, и сидя рядом с Кощеем у костра. – Теперь вольной станет Украина под защитой русской короны.
     - Вольной? – хмурился Добрыня Никитич, разъезжавший тут же на огромнейшем коне и не слезавший с седла ни на минуту. – Ой, чего-то сумнительно мне. Подомнет её русский царь. Да уже, считай, подмял.
     - Наше дело было – поляков разбить, - молвил Кощей, сам-то невесёлый. – И мы это выполнили. А за думы гетмана с царём – мы не в ответе. Эх, знать бы еще – где Белый Полянин? Или его кто-то хорошо прищучил, или же он задумал какую-то подлость.
      Они переговаривались, глядя на огонь костра, как вдруг в утреннем воздухе что-то как будто шевельнулось.
     - Хозяин, это я, - послышался шелестящий голос Шмата-Разума. – Дозволь с тобой наедине потолковать? Всю ночь к тебе мчался, ибо душа моя не стерпела. Кое-что случилось, поделиться надобно.
     Кощей велел богатырям обождать его, отошел от костра поодаль и приготовился выслушать слугу.
     - Карай меня, как хочешь, - изрек Шмат-Разум. – А только проверил я нашу Машу на верность. И она проверки той не выдержала.
     Лик Кощея померк. Однако, никакой злобы, ревности, или, скажем, презрения к другу за такое лиходейство в его глазах не отразилось.
      - И что же теперь с этим делать? – спросил он, помедлив.
      - Не ведаю, - ответил Шмат-Разум. – Как по мне, так Марья твоя от тоски любому готова на шею кинуться, лишь бы к ней неровно дышал. Допустимо ли сие – решать тебе. Ты – её муж.
      - Чем ты её поддел-то? – Кощей хотел знать всё с начала.
      - Да обыкновенно. Рассказал ей историю свою жалостливую…
      - Свою? – прищурил глаз Кощей. – Или – жалостливую?
      - Свою, - правдиво ответил невидимый слуга.
      - По-моему, ничего жалостливого в твоей жизни не было, - заметил Кощей. На это слуга хмыкнул: «Как кому…».
      Оба задумались; каждый – о чём-то своем.
      - Когда придёт за ней Иван – тебе опять докука наступит, - молвил Шмат-Разум, довольно времени помолчав. – Или отпустишь её? Пускай кривоногий в своем мире с нею мается, если она – и нашим, и вашим?..
     - Не могу, - изрек Кощей утробно. – Не отпущу её. Ежели она от меня уйдет – я тоже уйду. Туда, - он указал перстом вниз.
     - Не захворал ли ты, друже? – встревожился Шмат-Разум. – У тебя что-то очи совсем шальные. Ты вспомни-ка – когда Забава нас… покинула, ты и то помирать не сбирался.
     - Любовь зла, - сказал Кощей. – А я, что-то к Машке сильно присох. Она какая-то… настоящая, что ли… Не знаю, как и сказать. Но чувствую – последняя она у меня.
     - Горькое твоё счастье, хозяин, - заключил Шмат-Разум. – Да уж, видно, тому быть… Она там одна сейчас. Надо бы поглядеть, не тоскует ли, не нарушает ли чего?
     Кощей выудил откуда-то из своей одёжи маленькое зеркальце и, молвив заклятие, заглянул в него. И чрез миг разразился взволнованной руганью.
      - Ох, туды-растуды-перетуды! Сидим тут, костром дышим, а там… Машка!..
     И, обернувшись снова ястребом, Кощей стрелой помчался к родному замку. Невидимый слуга – за ним.

* * *

     Злобный кошачий визг прорезал нехорошую тишину, окутавшую Матвея Петровича купно с мраком. Приоткрыв глаза, ефрейтор увидел стоящего у него всеми лапами на груди огромного кота, вздрюченного и взъерошенного, с прижатыми от страха ушами. Кот поспешно втягивал свои кинжалоподобные когти. То, чем судорожно хлестал его Матвей Петрович, оказалось веником.
     Кощеев-старший попытался вскочить на ноги из положения «лёжа на спине» – как учили в армии. Нечто похожее на резкий подскок получилось раза с третьего, но Кот уже спрыгнул с него и пятился к дубу. Теперь отец спасателя Маш и сам видел, что это дуб, а не дворец и не замок.
     В двух шагах впереди Матвея валялся, распластавшись, Леший. Дыхания у того не было заметно. Леший обнимал в странном сне кремневое ружье. Шипастый меч выпал из руки старика и лежал рядом.
     - Тварь ты поганая! – рявкнул на Кота Матвей Петрович, подбирая меч и замахиваясь. – Я тебе сейчас устрою!
    Кот успел заскочить на высокую ветку дуба, и был недоступен для меча. Матвей Петрович пока отвлекся на приятеля.
     - Эй, Лёша! Ты живой?
     Наклонился над лежащим Лешим, потряс его за плечи. Тот был, как тряпка. Матвей Петрович потряс его снова. В конце концов, лесной хозяин приоткрыл глаза, вдохнул со свистом, будто ему что-то крепко мешало.
      - Ты чего, Лёша, помирать собрался?
      - Да что мне сделается? – прохрипел Леший, восстанавливая дыхание. – Ты жив – это главное. Говорил я тебе, что к Коту-Баюну лучше не соваться? Так вот же…
     - Ты мне ничего не говорил, - возразил Матвей Петрович. – А этого Кота-…дуна – (он выразился сочным, непечатным эпитетом) – Я его сейчас из ружья достану.
     Схватил ружье, вскинул, прицелился – а на дубу уже никого не было. Кот-Баюн исчез.
     - И правильно, - ответил на растерянный взгляд друга Леший. – Его так, всё одно, не укокошишь. Да и незачем. Просто, не надо было на рожон лезть, как я и говорил. Айда, за мной, прочь отсюда.
      Они стали спускаться по склону холма. При этом, под сапогами у обоих что-то всё время похрустывало. Матвей Петрович нагнулся и рассмотрел, что это – старые кости.
       - Не пугайся, но они – человечьи, - просветил его Леший. – Это  останки тех, кто полез на этот холм сказочек послушать.
      - Сожрал их кошак, что ли? – спокойно спросил старший Кощеев.
      - Не ест он, вроде, человечины. Только усыпляет. Но сюда, на холм, много разных зверей заходят.
      - Хорошее место, - сурово одобрил Петрович. – Ладно, ты – колдун, Леший, как сам себя называешь. Тебе, наверно, никакая чертовщина не страшна. А я-то как тут не подох? Может, и я – немного колдун? Меня некоторые знакомые в этом подозревают.
      - Ох, - вздохнул Леший, как вздыхает учитель, повторяя урок двоечнику. – Да просто у тебя очутилась некая вещь, кем-то завороженная. Оберег какой-то. Вспомни, Петрович, ты ничего странного здесь, в нашем мире, не подбирал?
      - Ружье, вот, твоё да меч паршивый… - стал вспоминать пришелец из будущего. – Но на холме все эти вещи были в руках у тебя…  Стой! Вот этим веничком я от кошака отбивался.
      Леший настойчиво велел ему вспомнить, откуда веник. Подумав, Матвей Петрович, нехотя рассказал ему о своём пещерном видении и встрече со старой матерью, уже умершей на самом деле.
     - Вот! – изрек Леший, поднимая указательный палец к небу. – Твоя мама, Петрович, жизнь тебе спасла. Никогда не расставайся с этим голиком. И всегда маму добрым словом поминай. Вот тебе и весь сказ.
     Матвей глядел на веник увлажненными глазами.
     - Если только я домой вернусь – в тот же день в церкву сдамся. И свечку за бабуш… за мать, то есть, свою поставлю.
     На это лесное языческое божество не нашло ему ответа. 
     - А я ведь, Лёха, давно Евдокии своей твержу – возьмём да возьмём кошака маленького…- продолжал трындеть просветленный Петрович. – А  вон они, твари, оказывается, какими бывают. Ну их… далеко!
      - Кошак кошаку – рознь, - буркнул Леший.
      Матвей Петрович поинтересовался, сколько им еще шагать? Леший отвечал, что до обиталища Кощея Бессмертного осталось версты три. Но спустя пару минут, он приставил ладонь к глазам и крякнул:
     - Похоже, дружище, нам дальше топать незачем. Тот, кого мы ищем, сам сюда катит. Да еще шибко-то как, зараза!
     С ярко-синего горизонта прямо к ним стремительно мчалась небольшая тёмная точка. Вот уже видно, что это не просто точка, а белый богатырский конь. А на нем сидят парень и девушка.

Глава двадцатая.

     Сребрик наслаждался свободой, пил вольный воздух, аки крепкий ячменный напиток. Он не то, что бежал вперед, а натурально несся по воздуху, везя на себе бесстрашного витязя – Ивана Кощеева с грозным огненным мечом в ножнах у пояса.
      Версты летели под конём, земля казалось разноцветной лентой. Копыта не издавали стука, не касаясь почвы. Правда, время от времени, Сребрик словно спотыкался, или проваливался – и тогда резко вставал на жесткую землю, сначала поврежденной, слабой ногой, а затем и остальными тремя, и тяжело переводил дух. Каждый раз в таких случаях Иван чудом не перелетал ему через голову, не сваливался набок, удерживался за уздечку.
     - Рана проклятущая! – оправдывался Сребрик. – Кабы не она, мы уж, наверное, на месте были.
     - Крепись, - уговаривал коня Иван. – Обратно тебе, думаю, двоих нести придется.
      - Ничего, одолеем, - обнадеживал Сребрик. – Эк же, ты шибко Машу любишь! Просто-таки, жить без неё не можешь.
       И впервые за весь путь – даже еще с родного кладбища – это утверждение заставило Ивана слегка усомниться в самом себе.
       Так ли уж ему нужна Маша Квасцова? Ну, спасет он её от коварного похитителя, а дальше что будет делать? В особенности, если она неходячая (а Иван помнил, что по возвращению домой, негодяй-Григорий обязательно заберется в его нутро и снова Ивана поработит).
      Изо всех сил держась за уздечку, Иван другой рукой вынул свой неубиваемый почему-то телефон, нашел Машино фото, заглянул в её глаза… Нет, гнать, гнать от себя эти мысли слюнтяя и труса! Гнать быстрее, чем Сребрик несёт Ивана к его «Дульсинее»!
     Стал набирать её номер. Пусть готовится встретить его. Черт с ним, пусть и проклятый похититель точит на Ивана хоть меч, а хоть секиру! Иван теперь храбрый, так вашу, растак!
     Пока храбрый…
     Гудки в трубке шли. Значит, связь ловилась. Но ответа от Маши не было никакого. Вот пропали и гудки.
     Маша спит? А вдруг с ней что-нибудь неладное?
     Никаких других остановок, кроме спотыканий, Сребрик не делал. Иван думал, что пусть от Польши до Вятской земли будет долгий, и удивился, когда впереди показались башни красивого замка из серого камня, и Сребрик сказал: «Приехали».
     Было утро. У Ивана возникло такое чувство, какое бывает, когда, например, долго ждешь экзаменов, наскучило ждать, думаешь, что впереди еще несколько дней свободы и скуки, и вдруг, с утра пораньше – вставай! бегом! аврал!..
     Значит, вот он – этот замок, где теперь обретается Маша – околдованная красавица…
      Только недавно Иван и сам был узником похожего сооружения, поэтому замок Кощея его не потряс. Сребрик спустился на каменный мост надо рвом, Иван уже привычно спрыгнул с седла и уверенно зашагал к воротам.
      - Не велено никого пускать! Хозяина нет дома! – заверещали скрипучие голоса, едва Иван приблизился.
     Понятно – заперто. И Кощей ведь вполне мог и Машу с собой куда-то забрать. Иван немного постучал дверным кольцом. Да тут стучи – не стучи…
     Стоять тут и ждать, пока хозяин вернется? Дежа-вю, как с Белым Полянином? Или – оставь надежду всяк, сюда входящий? Бросать всё, возвращаться домой, несолоно хлебавши?
     Да, вот уж было бы бесславное окончание путешествия. Иван постоял у ворот, ковыряя камни носом ботинка. Может, всё же, Кощей сейчас вернется? Да где там! Даже, если бы и так – принимать бой прямо здесь, вот сейчас? Готов ли я?
      А если ни с чем поворачивать оглобли к дому – Ивану вдруг вспомнилось, что где-то здесь, в прошлом бродит его отец, провалившийся во временную прореху случайно. Надо, блин горелый, еще и его разыскивать. А где? Как? Незадача…
     Он печально поковылял обратно, к Сребрику. При том, в душе у Ивана шевелилось предчувствие, что Маша где-то здесь, что она вовсе не в порядке, и надо бы как-нибудь да проникнуть в сии хоромы.
     - Сребрик, - осенило Ивана. – Сослужи вторую службу?
     Конь вопросительно поднял умные и грустные глаза на витязя.
     - Шарахни богатырской ногою по этим воротам, по-свойски, чтоб они в прах разлетелись? – предложил тот.
     Но Сребрик очень не вовремя решил поартачиться.
     - Не-а. Не буду це робить.
     - Меня-то бить горазд был, - обиделся Иван. – И теперь бока в синяках. А дверь?
      - А зачем мне надрываться, если пропуск к Кощею у тебя в руках? – спросил Сребрик равнодушно.
      - Где пропуск? Какой пропуск?
      И Сребрик объяснил.
      - В дом Кощея, окромя самого хозяина и того, кому он лично позволит, может входить также обладатель хотя бы одного из трех волшебных мечей. Эти мечи – Сила Неба, Пламя Земли и…
     - А ведь, правда! – вскричал Иван, не дослушав коня. – Пламя Земли снимает любые чары, я же сам это на себе испытал.
     Он бросился назад, к воротам, потрясая мечом, извлеченным из ножен. И массивные створки расступились перед ним. Магия Пламени Земли сработала.
     Иван сделал несколько шагов внутрь помещения. Ворота скрипнули позади, и он резко обернулся. Ага, сейчас закроются, запрутся, и замок сглотнет Ивана, как сом Яшка глотает рыбку…
     Не закрылись. И утреннее солнце светило Ивану в спину – благо небо было безоблачным. И вообще, этот замок почему-то Ивана не страшил. В нем жила лишь неясная тревога за Машу.
     Но куда двигаться дальше? Ладно, здесь лестница наверх была одна. Рядом с лестницей Иван разглядел что-то, похожее на пандус. Ясно, сказочный муж всё здесь приспосабливает, чтоб Маше было легче жить. Только пандус-то не менее крут, чем лестница. Она ведь кувырком с него может съехать…
      Иван поднялся выше. Его встретили еще три лестницы, более пологие, и столько же пандусов. Ну, три – не тридцать три. Разберемся.
      Что-то зашуршало у Ивана под ногами. Он обнаружил симпатичную белую мышку, суетливо крутившуюся на месте, поглядывая на гостя и дергая розовым носиком.
      Ух, а не подмога ли это, откуда не ждали? Иван помедлил, ожидая, куда побежит мышь. Попискивая, грызун бросился вверх по одному из пандусов. Иван – за ним. Зверек бежал намного быстрее вымотанного, не евшего много часов парня; Иван не поспевал за мышкой. Но главное – он теперь знал направление.
      Маленький проводник прибежал в опочивальню. Иван понял это по широкой кровати с пышной периной и высоким изголовьем, находившейся у стены. С другой стороны стоял шикарный персидский диван.
     Около кровати находился простой деревянный ящик – прямоугольный, с откинутой крышкой. В нём лежала, в одном нижнем белье, вытянувшись во весь рост, спокойная и бледная… Маша Квасцова.
      

* * *

     Забаве вдруг как-то резко сделалось плохо. Она ходила на сносях уже давно, и срок разрешиться был не за горами. Рожать ей было впервые, и что-то страшновато – как это бывает? Очень больно? Нет? Говорят, это у всех по-разному.
      Но Забава полагала, что седмица, а то и две у неё еще впереди. А тут – бац – пора!
      Боль плавно разливалась с низа живота всё выше. Тяжесть и непродолжительные рези в животе – то тут, то там.
     - Касьян! – громко позвала Забава. – Где ты там? У меня, кажется, началось!
     Муж примчался к ней из нижних покоев замка, спеша, перескакивая через три ступеньки. Положил Забаву на кровать. Приготовил пару шаек теплой воды.
     - Милый, мне бы лекаря сюда, - скромно попросила Касьяна жена. – Мне чего-то совсем тяжело. Аж ты меркнешь перед очами.
     - Да какой лекарь? Зачем нам лекарь? – возражал Касьян. – Я сам однажды роды принял. И всё, как по маслу прошло. Знаю, родная, откуда что берётся, ты уж не изволь беспокоиться.
     Первая тяжелая схватка отступила. Забаве стало полегче.
     - Может, ложная тревога? – малость усомнился Касьян.
     - Нет, - Забава была уверена. – Пора настала. Прошу тебя, найди лекаря!
     - Да не надо нам никого. Говорю же – сами с усами.
     За первой схваткой накатила вторая, не менее тяжкая.
     - Оооо! – стонала Забава. – Слышь, великий лекарь? Сними мне эту боль – ты же можешь?
     - Добро, - решился Касьян. – Ты будешь рожать, не чувствуя ничего. Я так сделаю.
     Он погладил её по животу, и все боли утихли. Забава лежала и улыбалась мужу. Он понял, что роды будут долгими.
      - А давай вспомним, как мы встретились? – предложила Забава.
      Об этом она любила поговорить, почему-то всегда после недолгих ссор и примирений. Они могли болтать об этом часами.
       - Да, это было то еще приключение! – вспомнил Касьян. – Узнал я, что в некотором царстве правит молодая царица-колдунья. Замуж не идет, хотя женихов – полно. Задает им какую-то загадку. Всякому, кто сунется свататься и не отгадает – голову долой. Это мне занятно показалось. Мне – голову срубить – а?
     - Молодая я тогда была, глупая и недобрая, - слабо вымолвила Забава.
     - А я сумлевался еще – такая ли уж ты красивая? – продолжал Касьян. – Решил проверить, посмотреть. Превратился в птичку малиновку, прилетел к тебе, в тридесятое царство. Летаю вокруг тебя, разглядываю. Нравишься. И пока я думал, что делать дальше…
     - Я взяла волшебную книгу и увидела в ней, что за птаха надо мной летает, - заключила Забава. – И превратила тебя обратно в человека…
     - За то, что ты на меня без разрешения глядел – говоришь – выполняй моё задание. Спрячься от меня, где хочешь, хоть на краю света. До трех раз. Если все три раза тебя отыщу – голову тебе долой.
     - Тебя спасло тогда, что я не знала, каков ты. Кабы знала – нашла бы для тебя кару, - проговорила Забава, улыбаясь, и тут же прожгла её адская боль. Женщина застонала.
      - Что? Ослабло колдовство? – всполошился Касьян и снова провел ей рукой по животу. На этот раз боль стихала медленнее.
      Потом они продолжили воспоминания.
       - …Согласен, - говорю я. Только, Забава, если ты меня хоть один раз не найдешь – идешь за меня замуж.
      - Вот еще! – отвечаю я (Забава хрипло дышала, говоря). – Мы так не договаривались.
      - Так давай договоримся, - предложил я (Касьян старался смотреть на Забаву весело, но сам-то был очень встревожен). – Я тебя люблю, Забава.
     - А я спрашиваю – когда успел полюбить-то? – жена смотрела на Касьяна ласково, но ей было очень плохо.
       - А потом ты взяла и согласилась.
       - Все равно – подумала – найду. От моей волшебной книги еще никто не скрывался.
      - Каждый день до обеда я должен бы спрятаться куда-то, а с обеда до вечера ты меня искала. В первый же день я попросту стал невидимым, пришел так к тебе в горницу и сижу на лавочке.
      - А я посмотрела в волшебной книге, да и спрашиваю: «Эй, чего расселся-то? Становись прежним; я тебя узнала!»
      - Очень меня это огорчило, - продолжил Касьян. – Ну, превратился я в птицу и на следующий день с утра до обеда летел за тридевять земель. Залетел в басурманскую страну, выбрал дерево повыше, залез в густую крону, сижу на веточке. Вдруг, не пойми, откуда, слышу твой вкрадчивый, нежный голос: «Касьян, ты меня уже разлюбил? Чего так далеко-то удрал?»
     Забава опять поморщилась – боль не уходила насовсем.
     - Следующей ночью я вызвал друга своего – Лешего, - вновь заговорил муж. – И навел он меня на мысль, что я чудак. Я пытаюсь скрыться от волшебной книги, а от неё не спрячешься иначе, как только её саму испортить. Посоветовал он мне сделаться древней буквой и спрятаться в твоей волшебной книге – чтобы в ней всё перепуталось. Я подумал – так и сделал…
      - Но, конечно, я эту букву углядела, да и говорю: «Труба тебе, Касьян! Вот ты где!»
      - А я решил вконец тебя запутать. Ничего не отвечаю: не я это – и шабаш! Тогда ты, недолго думая, книгу в печь бросила.
      - Век не забыть мне, как ты смотрел на меня из огня и в любви признавался, - прошептала Забава.
      -…А потом из огня вышел к тебе, сам весь горящий… - подхватил муж. – И это пылала любовь моя.
      А на следующий-то день, с утра, ты меня, всё же казнила.
     - Правильно, - подтвердила Забава. – Ведь я тебя отыскала все три раза. Да еще и волшебной книги через твою хитрость лишилась.
     - Но, когда палач-великан громадным своим топором снёс мне голову, - вспомнил Касьян. – Тогда тело моё встало с плахи на помосте и пошло прочь оттуда, прямо так, без головы…
     - Собравшийся народ пришел в истерику,  да и я сама изумилась немало, - продолжила Забава.
     - А голова моя отрубленная подкатилась к тебе и спрашивает: «Правда, радость моя Забава – забавный ухажер тебе в этот раз попался?»… Пришлось тебе за меня замуж пойти…
      Но тут Забава побледнела и закричала громче прежнего – началось неминучее.
      Роды длились еще час, или два. Плод шел медленно, будто нехотя. Боль уже ничем не снималась, и было много крови. Когда всё, вроде, благополучно разрешилось, Забава лежала на кровати, белая вся, как бумага, и притихшая. Чуть слышно спрашивала:
      - Скажи мне только – сын или дочь?
      - Доченька, - отвечал Касьян, укутывая малышку и с тревогой глядя на жену.
      - Назови её Еленой, - сказала Забава. – По-гречески это значит – свет. Пусть в твоей жизни теперь она светит… Вместо меня.
      - Ты тоже свети, - попросил Касьян. – Ты еще долго не угаснешь.
      - Зря ты тогда заставил меня мою волшебную книгу сжечь, - посетовала Забава. – Добрая книга была. Теперь этакой не купишь ни за  какие деньги. Кабы я и нынче колдовать могла – я бы глядишь, еще и… ох, прощай, милый!.. Помни – не гордись никогда, ничем, ни перед кем. А не то новой беды наживешь себе…
      - Забава, ты чаво?! Ты куда?! Смотри на меня! Дыши! Я запрещаю тебе сиротить малышку, наконец!..
      - Алёнку расти хорошей и доброй… А я – устала… отдохнуть хочу.
      Тьма…

 * * *

     - Тьма… - промурлыкал Кот-Баюн.
     - Егор… - прошептал кто-то, будто в ответ. – Ты меня любишь?
     Кот-Баюн, заслышав это,  приоткрыл свои снулые глаза и бросил взгляд на Машу. Та лежала, вытянувшись во весь рост в волшебном ящике. Не дышала. В лице у неё не было ни кровинки. Уста чуть приоткрыты, словно в последний свой миг в этом мире она что-то молвила. Рядом с ящиком стоял кто-то зловещий и жутко худой – одни кости.
     - Ну, мать-перемать! – зашипел Кот-Баюн, поняв, что натворил в этот раз. – Перестаралсссс-сся! Попадёт!
     С поднявшейся дыбом – от  страха предстоящей расплаты – шерстью, он одним прыжком перепрыгнул на лавку под окном, другим – взлетел на подоконник, и, задрав трубой распушенный хвост, сиганул с большой высоты – лишь бы скорее вон отсюда!
     А ворота в замок Кощея уже распахнулись, и сюда кто-то брел неровными шагами.

* * *

     Оторопевший Иван расширенными от ужаса глазами взирал на цель своего путешествия. Вот она, прямо перед ним, рукой коснуться можно… Но в каком виде?! Чуяло его сердце что-то недоброе всю дорогу. И не зря.
     Раздался стук, негромкий лязг металла, и это заставило Ивана поднять взгляд с Маши. Рядом с гробом стоял скелет с ржавой саблей в обглоданной своей ладони.
     Скелетами нас не удивишь. Только вот, почему же у них сабли всегда ржавые? Ну, да, вероятно, ежели скелет – это мертвяк по сути, то и ржавая сабля – это мертвый клинок. Так и получается, нечто, вроде гармонии.
      Только и ржавой саблей он может заехать – мама, не горюй…
      Иван поднял меч. Надо драться. 
      Скелет шагнул к нему и ударил с плеча. Иван защитился, поставив меч накрест с саблей. Хряснул сам – удар тоже был встречен. Крепка оказалась старая железка. Впрочем, были бы сомнения.
     Еще несколько атак с обеих сторон. Иван то надвигался на жителя Нави, то отступал. К мечу наш печальный витязь уже привык, и бил по врагу даже с некоторым удовлетворением.
      Есть, на ком сорвать злость из-за вопиющей неудачи. Маша теперь мертва…
       Подожди, а ты-то кто, красавчик? – подумал Иван, с отвращением глядя на скелет. А не один ли ты со своим покореженным металлоломом мне повсюду и встречаешься? И если это так, значит, ты…
      - Берегись, Кощей! – завопил Иван, озаренный догадкой. – Я узнал тебя!
      - Ну? – изумленно и насмешливо скрипнул скелет.
      - Да-да! – злорадствовал Иван. – И сейчас я лишу тебя твоего мнимого бессмертия!
      Клинки продолжали звенеть и скрежетать, перекрещиваясь и высекая искры.
      Вдруг сквозь этот громкий скрежет Ивану явственно почудилось, что рядом с ним кто-то живой – кто-то шевелился и сопел носом.
     В смутной надежде Иван бросил новый взгляд на лежащую в ящике «Дульсинею».
      - Да Егор я! – рявкнул в этот миг скелет, еще более злорадно. – Иди за мной!
      Он занес свою саблю, чтобы ударить последний раз, наверняка, и разрубив рассеянного бойца пополам.
      Раздался смачный, хрусткий удар… но в тот же миг ржавая сабля скелета безвольно зазвенела по каменному полу. Ударил не скелет, а его самого внезапно шмякнул по черепу сзади кто-то из пустоты.
      Когда Иван снова поглядел на своего противника – от того осталась только груда дробленых костей.
     Иван перевел дух, сделал два шага вперед и устало присел на краешек Машиной усыпальницы.
     Он печально взирал на мраморное лицо Кощеевой невесты, на приоткрытые губы и смеженные безнадежно веки.
     Так будет с каждым, конечно, когда-нибудь.
     Но стоило ли из-за этого сюда стремиться?
     Впрочем, наверно, стоило. Я же знал, что ей здесь несладко. Просто, я опять опоздал. Я, умник хренов – как отец меня величает – то и дело куда-то опаздываю. Не счесть, в какое количество мест за жизнь опоздал.
      Белый мышонок не очень решительно вскарабкался по ноге Ивана. У мышонка тоже грустные глаза. Хозяйку твою убили? Кто тебя теперь станет булочкой потчевать, вредитель?
     Мышонок потрогал лапкой меч.
    Правильно, смекнул Иван. Пламя Земли рушит любые чары. Может, этот суповой набор Машку от меня заколдовал? Сам ведь я недавно похожим на неё теперешнюю в чём-то был.
      Он коснулся Маши кончиком меча, надеясь…
      Да напрасно. Нет, видимо, это не чары. Смерть.
      Чёрт меня подери! Она и мёртвая – красива. Стоял бы и глядел на неё тут вечно – если бы время (будь оно неладно!) остановилось навсегда.
      Не остановится время. Такого чуда никому, кроме меня, не нужно.
      Что же, Маша, будем  прощаться?
      Иван встал с края гроба и приблизил своё лицо к Машиному.
      Ты ведь помнишь, подружка, как я тебя иногда, нет-нет, да и пытался поцеловать? После того, первого раза, когда ты еще покраснела гуще свёклы. А все следующие мои попытки ни к чему не приводили. Ты постоянно отстранялась: «Не надо. Зачем? Почему именно я? Что во мне такого? Я обычная…»
      Но вот сейчас, при прощании, ты уже не отстранишься, ничего не скажешь. Даже не покраснеешь.
      Иван качнулся еще ближе к ней.
      Обожди! Еще немного и я… поцелую покойницу…
      И что?
      Ладно – покойниц целовать некоторым убогим бывает страшно. Хорошо – я убогий и есть. Но это же передо мной – не кто-нибудь. А Маша…
      И Иван поцеловал усопшую Кощееву невесту. Поцеловал долго, жарко. С большим чувством.
      Это еще продолжалось, он не хотел размыкать уста. И тут вдруг…
     «Бряк-бряк-бряк!»
      Чёртов телефон! Это уже святотатство какое-то!


       Глава двадцать первая
         
      Григорий снова скучал на работе. Как бывало часто, никаких документов ему не подкинули; самому изобретать что-то – не было желания, а игры и дома надоели.
     Вялое его продвижение по Morrowind нервировало Колю Исхакова, обычно невозмутимого, как слон.
     - Хотелось бы до конца игру разведать, - говорил Коля. – А не то, у нас скоро очередное сокращение. Если меня уволят – прощайте, гоблины. Так и не узнаю, чем тут кончается. А ты  на полной воле будешь без меня. Тебя уволить не имеют права – ты инвалид.
     И лже-Иван вынужденно вел опостылевшего нарисованного рыцаря дальше.
     Рахиль Моисеевна пришла тоже в неважном настроении.
     - Слыхали, мальчики, про очередное сокращение? – спросила она, вешая пальто в шкаф. – Тебя, Коля, вроде, сократят. Да и меня, тоже.
     - Нифига себе! – пробурчал лже-Иван себе под нос.
     - Ты, Ванечка, будешь здесь, в методическом отделении – сам себе голова, - заметила Рахиль Моисеевна, смеясь, чтобы не нагнетать грусть.
     - Оборзело вконец государство… - просопел лже-Иван тихонько, а громче молвил: - Коля, можешь пока тут поиграть немного вместо меня. Я по начальству прошвырнусь.
     Он встал и поплелся в кабинет начальника, используя всё ту же колёсную «ходилку».
      Директор попивал чай из большой кружки и сосредоточенно смотрел  что-то в Интернете.
      - Олег Палыч, извините, - сказал лже-Иван, топчась у двери. – Я к вам с рацпредложением.
       - Давненько не бывало от вас подобного, - дружески улыбнулся директор. – Слушаю вас, Иван Матвеевич. Заходите.
       Лже-Иван вошел и, не присаживаясь, заговорил о сути проблемы.
       - У нас все расстроены из-за грядущего сокращения, - сказал он.
       - А другого выхода нет, - объяснил начальник. – Отсутствие денег в госказне бьет, прежде всего, по малозначимым отраслям. Социальному сектору, инвалидам, престарелым…
      - Так ведь можно сокращать наиболее бесполезных, - заметил лже-Иван. – И тех, кто без работы может волне обойтись.
      - Вы на что намекаете? – стал догадываться начальник.
      - У Николая семья – жена и двое маленьких сыновей, - сказал снова лже-Иван. – Их кормить надо. Зарабатывать. А я, что работаю – что нет. Только не высыпаюсь – и всё.
      - Тебя уволить не можем, - вздохнул директор. – По закону нельзя.
      - А по собственному желанию?
      - У тебя желание засесть дома, в четырех стенах? – грустно взглянул на подчиненного директор.
     - Но на работе я трачу массу времени абсолютно без всякого смысла, - проныл лже-Иван. – Дома я вместо этого… не знаю… хоть сказки бы сочинял, что ли…
     - Печально всё это, - ответил директор. – Я слышу сейчас слова слабого человека. Иван Матвеевич, подумай. Не горячись. Подумай, чем ты будешь жить без работы. О маме своей подумай. Она ведь огорчится, если ты без работы останешься.
     Лже-Иван сделал задумчивое лицо и пошел обратно, к своему столу, решив, что и завтра будет требовать увольнения.
     Между тем, голова его была занята и другой, не менее важной проблемой. Скоро вернется с лечения мама, и с возвращением истинного Ивана (вместе с Матвеем Петровичем) из таинственных миров затягивать нельзя. Григорию постоянно вспоминалось недавнее висение в таинственном межмировом изоляторе, кверху ногами. Повторения такого он никак не желал.
      Зазвонил мобильник. Это был Иван Солдатов.
      - Привет, боец, - сказал он угрюмо. – Твоя Катя…
      - Она уже не моя Катя, а твоя, - заметил лже-Иван.
      -…Твоя Катя со мной общается одними насмешками, - продолжил Солдатов. – Это мне не нравится. Забирай её обратно, а мне найдешь новую. Я тебе хотел об этом в Интернете написать, чтоб не отвлекать от работы, но почему-то именно тебе не отправляются сообщения.
      - Расхотелось мне искать подружек, - зевнул лже-Иван.
      - Ну и ладно, - Солдатов повесил трубку. В голосе его слышалась обида.
      Вернувшись домой и пообедав, Григорий открыл Интернет и долго занимался онлайн всякими пустяками, пока на сайте не появилась Люба Ершова. От нее сейчас же пришло такое сообщение:
      «Ванечка, я в шоке! Представляешь – тот мужчина, что названивает мне по ночам, теперь собирается приехать к нам в село и здесь со мною встретиться. И это всё, невзирая на то, что у меня муж!»
      Если честно, то Григорий не сразу и вспомнил, про какого мужчину она пишет. Любины проблемы казались лже-Ивану сущей ерундой.
      «Это – что! – ответил он. – Вот я, действительно, близок к панике».
      «А что у тебя стряслось?»
      «Понимаешь, Люба, мне срочно надо найти колдуна или ведьму, которые бы помогли мне открыть портал в иное время».
      «Ох, Ваня! Твои фантазии с каждым днем всё круче! (смеющийся смайлик). Мне ли в них разобраться?»
      Лже-Иван приготовился растолковывать нерешительной ведьме всё письменно, да вдруг ему пришла записка от кого-то еще. А именно – от Кати Цыплаковой.
      «Ты играешь моими чувствами! – сердилась девушка. – Думаешь, если любовь виртуальная, так она типа шутки?»
      «Подожди-ка. Ты о чём?» - отвлекся на неё лже-Иван.
      «Твой друг Солдатов только вчера со мной познакомился, а уже сегодня зовет меня приехать для серьезных отношений, - объясняла Катя. – И я так понимаю, что ты меня ему попросту подарил. Как вещь, да?»
      «Неправильно ты поняла» - пытался оправдаться астральный человек. Но, похоже, было поздно.
      «Подобных подлостей я не прощаю! – изрекла барышня Цыплакова. – А ты, в свою очередь, можешь попрощаться со своей страничкой. Это будет тебе моя месть! До свидания, ловец душ!»
     «Подумаешь, цаца!» - мелькнуло в голове лже-Ивана. Но через пару минут Катина месть проявилась в полный рост. Вместо профиля в соцсети на мониторе появилась надпись:
      «По многочисленным жалобам пользователей Ваша страница была заблокирована администрацией сайта. Срок блокировки – 72 часа. С уважением…»
       Вот тебе и приехали!..
       Завершить объяснения с Ершовой теперь возможно было лишь по телефону. И Григорий немедленно позвонил ей.
       - Люба, я ведь совсем не шучу, - убеждал он женщину. – Мне нужна помощь опытной ведьмы. Два моих… скажем, товарища… оказались в ином времени, а портал, сквозь который они туда попали, открыть больше некому. А им надо попасть обратно, в наш век, не позднее, чем завтра. А то возникнут большие непонятки.
      - Я-то здесь при чём? – прошептала Люба, подавленная масштабностью проблемы, туманностью и сложностью задачи.
      - При том, что другой ведьмы, кроме тебя, я не знаю нигде, в зоне относительного доступа.
     - Подожди, - сказала Люба. – Ты наколдовал недавно такой сон, что просто изумительно! С подобными чудесами я, например, раньше никогда не встречалась. А теперь ты хочешь сказать, что тебе самому не по силам открыть этот портал? Который нужен именно тебе и твоим товарищам, а вовсе не мне. И лично я, так вообще, слово «портал» слышу второй или третий раз в жизни. Что хоть это такое?
     Григорий стал объяснять ей, что портал в конкретном случае – это проход между мирами и временем. Что расположен он здесь, неподалеку – на старом сельском кладбище. И что, ежели бы он сам – Григорий назвал себя Иваном – мог бы эту комбинацию провернуть, то шиш бы обратился к кому-нибудь за помощью. Он гордый.
     - Но, впрочем, если ты только величаешь себя ведьмой, а как до дела дошло – ты и голову в песок, и хата твоя с краю, - съязвил он. – Тогда мне, грешнику, уж что делать? Буду молить Бога или другую Бабу-Ягу искать. Или пропадать с концами…
     - Вот ты с кем меня сравниваешь! – возмутилась Люба. – С Бабой-Ягой! Ну, спасибо тебе, Иванушка – дамский угодник – на добром слове! А, если хочешь знать, я с детства раннего всякой мистикой и эзотерикой увлекалась. И она меня просто окружает и встречается на каждом шагу. Просто, всякому встречному-поперечному я об этом не рассказываю, колдую только иногда – и по-доброму, тем, кого очень люблю. А тебе всё рассказала, потому, что прониклась к тебе определенной симпатией…
      - А еще у тебя ножки красивые, - улыбнулся в трубку лже-Иван. – И они мне тоже очень симпатичны.

* * *

    - Кто там еще? – ответил печальный рыцарь сердито, но как можно тише.
    Оказалось, на сей раз священную гробовую тишину разрушил звонок от Алисы Даевой.
     - Ой, Иванушка-2, привет! – торопливо и очень женственно промяукала она. – Я жутко извиняюсь. Ты, наверно, как раз, занялся чем-то очень важным и приятным, а я – стервочка такая! – отвлекла тебя?
     - Важным – да, - шепнул Иван сурово. – Но вряд ли приятным.
     - Я просто хотела с тобой поделиться, что у твоей сказочной возлюбленной весь день сегодня телефон отключен. Я уж волноваться за неё начала.
     - Поздно волноваться, - изрек Иван загробно. – Похоже, все её беды – позади.
     - Ну, с таким-то мужем, как сейчас, у нее какие могут быть беды? – риторически спросила Алиса. – Но я, всё же, надеюсь, что она – не твоя копия по характеру. Машулька не забывает друзей, и будет иногда нам позванивать…
      - Не будет, - сказал Иван ещё мрачнее. – Маша у…
      Тем временем вечно блуждающий, то рассеянный, то погруженный в себя взгляд Ивана переплыл на усопшую… и наш герой подавился печальным словом, каковое предполагал выдохнуть. Веки бездыханной красавицы дрогнули и приподнялись, грудь шевельнулась на глубоком вдохе.
     Кощеева невеста глядела на своего несгибаемого заступника и паладина совершенно живыми и, казалось, еще более прекрасными, чем прежде, глазами. Краски жизни плавно и уверенно возвращались в Машины черты.
    - Ваня, - прошептала Маша, с трудом разлепляя губы. – Ты мне тоже снишься? 
      - Маша! – выдохнул Иван почти беззвучно и как-то перепугано, но в дальнейшем уже заорал, нимало не заботясь о священной тишине. – Машка!!! Ты жива?!
     - А ты как думал? – спросила она, и взгляд её тоже сделался вопросительным. – Но, подожди-ка. Я сейчас видела сон, как будто я рожаю девочку. Представляешь, Ваня?
     - Иди ты, - не поверил ей, Иван, сам сияя, как начищенная часть корабельного рангоута.
     - Да-да. Причем, не какую-то там девочку вообще, а именно Ленку, дочку моего Кощея. Понимаешь, я будто бы сама была его предыдущей женой – Забавой – Ленкиной матерью. И мне, будто, пришла пора рожать. Это было так тяжело и больно – кошмар, Ваня! Мне уж показалось, что я, и правда уми…
     - Маша, - выпалил Иван, не то, чтобы слушая спасенную. – Ты сесть можешь? А встать?
     - Не знаю, - она прервала рассказ на полуслове. – Думаю, да – отчего же нет? Сейчас попробую.
     Она без труда села в ящике, затем перевалилась через его край и оказалась на полу. Потом, к вящему удивлению Ивана, Маша встала на ноги. Это произошло очень легко – едва ли балерина легче спрыгивает с рук партнера по танцу на театральные подмостки.
      Иван на время лишился дара речи, взирая на чудо – а ведь это, действительно, было великое чудо.
     Дальше глаза его округлились, а руки сами собой разошлись в стороны с непреодолимым, острым желанием немедленно заключить Машу в объятия…
_

     - Быстрее, быстрее, девятьсот девяносто девять тысяч чертей! Шмат-Разум, ты тут?
      - Здесь я, хозяин. Не кипятись. Мне кажется, всё в любом случае будет хорошо.

_

     - Что вы там творите, хулиганьё такое? – нервничала Алиса. – Ну-ка, рассказывайте мне, а не то я здесь лопну от любопытства.
     Но бессердечный воскреситель Маши сказал только: «Алиска, блин, не до тебя!» и выключил аппарат.
     Он и Кощеева невеста уселись на персидский диван, и рыцарь стал горячо расспрашивать владычицу своего сердца:
      - Как всё это вышло? Я застал тебя лежащую в ящике, на вид – совершенно мертвую, только еще без признаков разложения. Зачем ты туда забралась? Кто тебя так уходил?
     - Последние дни мне здесь было очень тоскливо, - рассказывала Маша. – Казалось, все меня покинули. Кощей уехал на какую-то войну; Шмат-Разум… Ээээ… Ну, побыл со мной немного, и тоже куда-то унесся. Зато пришел Кот-Баюн…
     - Какой кот?
     Маша объяснила про сеансы волшебного сна от сказочного Кота, каковые постепенно возвращали ей ноги. Как Кощей раньше всякий раз пробуждал её на границе жизни и смерти. А в этот раз Кот, похоже, чуть переусердствовал.
     - Но мой поцелуй спас тебя! – выкрикнул счастливый разгонитель чар.
     - А ты разве целовал меня? Ваня… только, ради Бога, не обижайся, родной… я совсем не почувствовала твоего поцелуя. К жизни меня призвал звонок. Это ведь звонила Алиска, да?
     - Угу, - подтвердил Иван, уже чуть менее счастливый

_

     - Быстрее, быстрее! Проклятые ястребиные крылья! Тащусь, как последний увалень! Опоздаем…

_

     - Машка, я тебя так люблю! – воскликнул Иван. – Ты даже не представляешь, как сильно! Я столько прошел и перестрадал, чтобы снова увидеть тебя! Мне хочется прилипнуть к тебе, прямо приклеиться, и больше вообще никогда не отлипать!
     - Ты сумасшедший!.. Ваня, у меня ведь муж.
     Сказала и потупилась.
     - А впрочем, нужна ли я теперь моему мужу? Он на войне, а ведь вы, мужчины, таковы, что едва увидите мечи, луки, стрелы… пистолеты, винтовки, пушки…
    -…Футбол… - дополнил Иван ни к селу, ни к городу.
    -...Сабли... - добавил кто-то вдруг из пустоты тоненьким, серебряным голоском. Иван аж дернулся, а Маша, похоже, и не расслышала. По крайней мере, она продолжила рассуждать, как ни в чём не бывало:
    - И это, тоже… так теряете волю. Ваня, ты доказал свою любовь ко мне, придя сюда. Кощей тоже очень многое для меня сделал. Вы оба мне дороги. А я ведь у вас – дура. Я и Кощею, да можно сказать – и тебе изменила.
     Маша, спотыкаясь на речи через слово, поведала, что у неё произошло недавно со Шматом-Разумом.
     - Ну и что? – воскликнул Иван. – И я тебе тоже с русалкой изменил. Пусть, вынужденно. А все равно, люблю тебя! Без тебя не могу.
     Маша ломалась еще несколько минут. Перспектива ехать на волшебном коне обратно, в отнюдь не волшебный мир, слегка пугала её.
     И вот, Маша вдруг решилась.
     - Ты доказал, - пробормотала она. – Кощей пусть тоже как-нибудь докажет. Едем! Нет, постой.
      Она отошла в угол комнаты и плюнула на пол – это должно было хоть ненадолго задержать Кощея.
     Забраться на спину Сребрика оказалось для Маши не так  сложно, как она опасалась. И благородный жеребец стремительно помчал их прочь.
      Это был самый настоящий полет. Впрочем, подобное Маша уже испытывала раньше. Ковер-самолет передвигался на большей высоте, чем Сребрик. Маша сидела, обхватив сзади спину Ивана и непринужденно разговаривала с ним.
     Спаситель с самым бравым видом рассказывал возлюбленной, как он сражался со скелетом возле её странного ложа. «Наверное, это и был твой горе-муж?» - предположил Иван.
     - Нет, - ответила Маша. – Это был не Кощей. Моего мужа так легко не убить. Да и вообще, надо ли убивать?.. А это был Егор. Помнишь, я тебе давно рассказывала?
     - А! – вспомнил Иван. – Значит, это было воплощение твоего суицида. Ну, теперь его больше, думаю, не будет.
     Маша потерлась щекой о шею Ивана.
     - А ты нарочно, что ли, легла в гроб во время последнего усыпления? – спросил Иван. – Сама не хотела возвращаться к жизни?
    - Ты, Ваня, хоть и сказочник, а в нашей сказке многого не понимаешь, - Маше было забавно. – Это и не гроб, в чём я лежала. Этот ящик – Удвоитель. Туда чего ни положишь – он удвоит. Я так сигареты размножала, а не то, их здесь не продают. А однажды мышонка туда посадила – обратно выскочили два.
    - Зачем же ты туда легла?
    - Глупенький! Я хотела раздвоиться. Тогда бы одна из двух одинаковых Маш пришла бы к тебе жить. Только это почему-то не получилось.
     Иван, подумав, догадался, почему.
     - Потому, наверное, что каждый человек, в отличие от предмета или зверя – уникален и неповторим. Создать точную копию того или иного человека не поможет даже чудо.
      - А как же наши Горе-двойники? – усомнилась Маша. – Про своего ты мне рассказывал. И внутри меня тоже Горе живет, я видела. По имени Ксюша.
      - Совсем ты меня запутала, - махнул рукой Иван. Тут Сребрик в очередной раз оступился, и рыцарь чуть не сверзился наземь.

_

      Кощей и Шмат-Разум ворвались в замок через окно одного из залов так стремительно, что разломали окно.
      Дверь в опочивальню оказалась запертой. Кощей вежливо постучался.
      - Маша! – окликнул он. – Ты там? Ты проснулась.
      - Я не сплю, - послышался высокий Машин голос из-за двери. – Но не входи сейчас, пожалуйста. Я еще голая.
      - Нешто, я тебя голой не видел? Сейчас войду. Я ведь и через запертые могу.
     - Подожди, прошу тебя! – настаивал голос.
     Кощей подождал минут десять.
     - Ну, - молвил он после этого. – Захожу!
     - Обожди. Я не накрашенная, - нудил Машин голос, почему-то гораздо тише.
      - Что-то не так, - шепнул хозяину Шмат-Разум. – А и есть ли она там?
      - Машка, мы заходим! – заволновался Кощей.
      - Не входите! – вдруг истерически запищал голос. – Я вас страшусь!
     Теперь уже и глупцу стал бы ясен подвох. Кощей и Шмат-Разум влетели в опочивальню и не нашли там никого, кроме мышей. Голос был обеспечен волшебным плевком, которому Машу давеча обучила падчерица.
     Шмат-Разум присоветовал хозяину неотложно посмотреть в зеркало. И обоим в стекле стал явственно виден белый конь, мчащийся вдаль, не касаясь земли, и двое хитроумных беглецов на его спине.
     - О! – протянул Кощей. – Да ведь это Снежок.
     - Да, - подтвердил Шмат-Разум. – Правда, Белый Полянин назвал его Сребриком.
      - А молодец Иван. У самого Белого Полянина коня свел, - одобрил Кощей невозмутимо.
     - А у тебя жену, - напомнил слуга. – Но может, оно и к лучшему?
     Но Кощей, похоже, считал иначе.
     - И чаво? – спросил он, глядя в зеркало исподлобья. – Думаешь, нам их теперь не догнать?
     - Зря ты… - хотел еще урезонить его Шмат-Разум. – Она, всё равно…
     - Не догнать? – повторил Кощей жестче.
     - Ох, хозяин… Я думаю, как обычно: можно ячмень посадить, дождаться, пока вырастет, сжать его, смолотить, пива наварить, допьяна напиться, до отвала выспаться, и опосля за ними гнаться – да и то – догоним. Ты же помнишь, что Снежок – почти с рождения хромой.
     - Помню, - кивнул Кощей. – Погнали!

      Глава двадцать вторая.

      Матвей Петрович ощерился желтыми зубами. Всё лицо старого солдата просветлело. Он впервые созерцал своего сына вот таким – сидящим на белом, могучем коне, с огненным мечом в руке и с девушкой, обнимавшей Ивану спину.
     - Ванька! – прорычал он в восторге, какового состояния не случалось с Матвеем Петровичем уже изрядное количество лет. – Ты ли это? Однако, красовец!
      - Батя! – обрадовался и Иван, похлопыванием по шее приказав Сребрику остановиться. – Вот хорошо! А я-то думал, тебя придется искать где-нибудь за тридевять земель.
      - Щас! – хмыкнул Матвей Петрович. – Пропаду я – как же… Не дождетесь, юноша. Я неделями бродил по тайге, в горах – и до сих пор живой… Так, а вас, мадемуазель, я уже где-то видал, не так ли?
      - Да, - ответила Маша. – Я с вами сигаретами делилась, помните?
      - Так, так. Кстати, курево у меня уже вышло.
      - Это подруга Кощея, кажется, - вставил свое соображение Леший. – Только прежде у Маши ноги были больные. А сейчас – вона – верхом ездит! Ну и ну!
     - Вы, никак, к нам на ПМЖ собрались, сударыня? – спросил Кощеев-старший. Маша не спешила отвечать что-либо.
     - А позвольте мне спросить, - снова ненавязчиво вмешался Леший. – Вы, стало быть, друга моего, Кощея теперь бросаете?
      - Дядя Лёша, поймите, что Иванушка меня любит, - молвила Маша тихо и стыдливо. – Ему трудно без меня… будет… я должна была поехать с ним… хотя бы… проводить.
     Леший пожал плечами – кто разберет, что на уме у этих женщин?
    Тем временем Сребрик тревожно застриг ушами, переминаясь с ноги на ногу.
     - Ребята, я что-то чувствую, - предупредил он. – Такое в воздухе носится, будто враги окружают нас со всех сторон.
     - Вздор, - беззаботно ответил Иван, похлопав коня снова дружески по шее. Враг мне только Кощей. А от него же ты нас унесешь, да?
     - Ваня, - решимость Маши, похоже, таяла. – А может – не надо?
     - Чего – не надо? – с тревогой глянул на свою даму рыцарь.
     - Ха-ха! – гоготал тем временем довольный Матвей Петрович. – Так ты, Ванька, что ль, чужую бабу украл? Молодец! Коли не боишься, что тебе вскоре за неё тени под глазами наведут. А ты, Марья, езжай к нам, на здоровье. Примем, как родную. Дуне моей давно в дом помощница нужна. До этого были всё какие-то… так… А ты, глядишь, выхлопаешь из нашего Бармалея кислую шерсть.
       Пока он так разглагольствовал, на поляну легкой стрелою ворвался сапсан, почему-то почти совсем черной окраски. Сребрик рванулся, было, наутек, но позади его прогремел властный бас:
       - Снежок! Слышишь? Тпррру, братуха!
       - Тамбовский волк тебе братуха, - огрызнулся Сребрик-Снежок, тихо, но хорошо слышно.
      Сапсан исчез, а на его месте возник Кощей собственной персоной, теперь стоящий на широко расставленных ногах, одетый в легкие черные латы, с привычной черной же короной на макушке, с голубым клинком у пояса.
      Иван развернул коня мордой к преследователю.
      Иван выглядел разгоряченным и решительным, готовым на всё. Вид у Кощея был какой-то понурый.
     Маша стала осторожно слезать с коня, и вот очутилась на траве.
     Иван принялся поднимать меч. Кощей пристально смотрел на него, не двигаясь.
     - Ребята! Вы что собираетесь делать? – испуганно спросила Маша.
     Сребрик (он же – Снежок) медленно надвигался на пешего Кощея. Иван всё грознее замахивался.
      - Машуля! Слышь-ка, мать, кончай дурить? – предложил супруге Кощей, казалось, не обращавший внимания на пыжившегося супостата. – Летим-ка домой, и забудем всё это?
     Тут Иван ударил его наотмашь, но выпад был без труда отбит. И следующий, и еще один.
     - Ты, вояка, дерись, только не упади с коня, - советовал Ивану сказочный злодей. – Боишься ведь падать-то. А тут и поднимать тебя некому.
      - Почему – некому? – возразил Матвей Петрович.
     Удары продолжали сыпаться на Кощея. Тот отбивал их снова и снова, потом попробовал бить навстречу. Это осложнило дело Ивану, хотя он находился выше противника, и Кощею было труднее достать его мечом. Сребрик-Снежок стал пятиться. Маша, всё больше страшась, спряталась за спинами суровых дедов – Матвея Петровича, опять сжимавшего в руках устрашающий, неприятного вида молочный клинок, и Лешего, вооруженного луком и кремневым ружьем.
      В конце концов, Иван свалился, разумеется. Но Кощей совсем не собирался ни добивать его, ни праздновать победу. Он дождался, пока дамский любимец из будущего встанет на ноги, после чего снова ушел в глухую оборону. Скрежет стали разносился по всей круглой поляне, прихваченной первым морозцем.
      - Мальчики, достаточно! – умоляла Маша. – Не надо так из-за меня!
      - Не боись, деваха, - попытался успокоить её Матвей Петрович. – Тебя мы в обиду не дадим. Ежели чего – я тут – голубая каска.
      - Кто? – не понял его Леший.
      - Разниму этих гавриков, - пообещал ему  старый солдат.
      А пока два гаврика продолжали рубиться без пощады. Особенно ярился Иван. Даже скрипел зубами от ярости.
      - Пусть, пусть потешатся, - рассудил голос из пустоты. – А то ведь застоялась кровушка в жилушках. Да и тебя, Маша, потешат. Как тебе инстинкт самки?
       - Шмат-Разум, хоть ты уйми этих безумцев, - попросила Маша.
       Из леса, окаймлявшего круглую поляну, в этот миг вылетел прямо к ним белый сокол с пылающим взглядом. Он сейчас же тоже превратился в пешего воина в белых латах и с каким-то прозрачным, узким, но очень длинным  клинком.
       - Иван! Сзади! – предупредил младшего Кощеева Сребрик.
       - А ты бы помолчала, колбаса ходячая! – грубо оборвал его Белый Полянин. – Вот вернемся домой – ей-ей, на краковскую тебя пущу!
      Два отчаянных бойца в тот же миг вынуждены были прервать свою распрю и повернуться к новоявленной угрозе.
     - А, чёрт безрогий! – рыкнул Кощей, видя, чем вооружен этот ворог. – Мою Ледышку где-то подобрал!
     Белый Полянин отнесся к Ивану совсем никак – будто того здесь вообще не было. Злобный взгляд польского предводителя потусторонних сил был сосредоточен на Кощее.
      - Посторонился бы ты, маэстро, - сказал Матвей Петрович с некоторой насмешкой над сыном. – Тут сейчас будут серьезные разборки, похоже. Плохие ребята встретились. Им вообще ни до чего, кроме…
     Иван, конечно, не думал ни отступать, ни сдаваться, но всё же шагнул немного в сторону, крепко сжимая рукоять Пламени Земли. На глазах всех собравшихся разгоралась новая битва. Удары в ней были намного тяжелее, чем в только что прерванном бою. Ненависть с обеих сторон – не в пример более лютая.
      Спустя несколько минут лихих натисков и отважной обороны – враги не уступали один другому – стало, всё же, заметно, что бой с Иваном несколько вымотал Кощея. Белый Полянин был свежее. Вот коварным, изворотливым ударом он выбил Силу Неба из Кощеевой длани. Голубой меч отлетел далековато, чтоб его можно было сразу подобрать, или приблизиться к нему на расстояние вытянутой руки одним прыжком.  Кощей, конечно, попытался вернуть себе оружие, но Белый Полянин тяжким ударом поверг его на землю. Еще удар по безоружному – и из груди Кощея хлынула кровь – красная, человечья.
     - Ааааа! – завизжала Кощеева невеста. – Он же убьет его!
     Кто – кого? Но, похоже, смертоубийство должно было случиться здесь и сейчас. Из происходящего видно было, что вот эти двое только и могут причинить друг другу смерть и небытиё. Другие силы над ними не властны.
     - Ну, что, мужик – потерял свой батог? – деланно-равнодушно буркнул Матвей Петрович. – На-ка, хоть этот – страшнОй – испробуй. Что-то жалко мне тебя – полудурка…
      Еще говоря эти холодные слова, ефрейтор перебросил Кощею свой молочный клинок. Истекающий кровью сказочный злодей подхватил меч на лету. И сейчас же у Кощея появились силы встать на ноги. А затем и кровь перестала струиться из его раны.
      Но еще страннее, чем это исцеление, было то, что Белый Полянин вдруг побледнел, как сама смерть. Скулы его задрожали, затем и руки. Он нанес Ледышкой еще два панических удара, и сам был порубан в какую-то минуту в жуткие куски. Кощей молотил его шипастой дрянью без остановки, скрипя от ненависти зубами, брызгая кровью во все стороны. Вот угомонился, устало осел на снежный покров.
      Все растерянно замолчали. Мелкий снег закружил над ними, силясь прикрыть кошмарные останки Белого Полянина.
      - Что это было? – спросила первой Маша жалобно.
      - Ничего такого, душа моя, - ответил Кощей утробно. – Кроме победы.
      - А как так? – решился спросить теперь Иван. – Этот парень ведь был бессмертным, как и ты?
       - Против Мёртвой Руки никто не устоит, -  объяснил Кощей немного сонно. – Теперь война  России с Польшей заканчивается. Наша взяла. Можно отдыхать.
      Свидетели сего продолжали хранить молчание, осмысливая значимость случившегося.
       Затем Иван вновь поднял свой меч Пламя Земли – и этот жест напоминал поднятие руки на уроке учеником, который отвечать вообще-то робеет.
      Снулый взгляд Кощея как бы спросил его: «Чего тебе еще?»
      - Теперь моя очередь? – осведомился Иван, чуть ли не извиняясь за смелость.
      Кощей махнул рукой. Ему, явно, было скучно.
      - На сегодня время битв окончено, - изрек Кощей. – Довольно ребячиться, парень. В конце концов, мы с тобой – не ровня. Шмат-Разум, ты еще здесь?
      Невидимый друг был всегда готов служить Кощею.
      - Перенеси нас всех отсюда в мой замок, - распорядился Кощей. – Посидим, как люди. Миром всё решим. Снежка – в стойло.
      Иван, было, стал возражать, что некогда, что их с Машей заждались дома, но его, как и остальных, вдруг подхватило сильнейшим вихрем, понесло…и в мгновение ока вся компания оказалась в одном из залов замка Кощея Бессмертного. Шмат-Разум даже сразу и рассадил всех – кого в кресло, кого – на диван, а Машу – на розовый пуфик. Поставил перед публикой широкий стол, переполненный яствами и винами.
    - Кушайте, гости дорогие, - сказал Кощей, но сам был грустен.
    - А, и правда, - заметил Матвей Петрович, довольный тем, что наблюдал  на столе немалое количество бутылок  с выпивкой. – Что бы мы пошли – не посидели, не поговорили? Давайте, мужики, накатим!
     И сам, на пару с хозяином, принялся разливать медовуху по стаканам, приговаривая, что не перестает удивляться изобилию и удивительным качествам здешнего «пойла».
     Все стали понемногу угощаться – и едой, и горячительным. Только Иван наотрез отказывался, говоря, что он не пьет – и точка; и всё время ел глазами Машу.
     - Ну и дурак, - заключил Матвей Петрович. – Ладно, попадем домой – ты там не пей. Там, в нашем времени всё – дрянь  и отрава, делается не для людей, а ради денег. Но такого вина как здесь, ты больше вообще никогда и нигде не встретишь. Понял?
     Отец Ивана с чувством хряпнул медовухи и закусил жареным мясом.
     Наш герой еще с минуту подумал, потом тоже взял стакан и отпил немножко.
     - Во! – отец показал Ивану большой палец. – Хоть на мужика похож становишься.
      Кощей вытянул еще пару стаканов, и язык его развязался.
      - А что? – молвил хозяин. – Может, рассказать тебе, Иван Матвеевич, на прощание мою историю? Ты ведь такое любишь, с раннего детства увлекался, и до сих пор не надоело?
     - Что мне неведомо в сказках? – усомнился Иван, задумчиво наливая себе ещё.
    - Да хотя бы, где находится моя смерть, - молвил Кощей. – Многие её искали и ищут. Хотите, расскажу?
     - Смерть… - пробормотал Иван. – На острове – дуб, на дубу – сундук, в сундуке – заяц, в зайце… и т. д… бином Ньютона… Кстати, про смерть! Мы того-то – Белого Полянина, что ли? – так изрубленным и оставили, неприбранным. Не по-людски, вроде. Похоронить хоть надо.
     - Ничего, - ответил Кощей. Пусть его тело птицы расклюют, звери растащат. Дольше не воскреснет.
     - А что? Он когда-нибудь воскреснуть должен? – блеснула глазами Маша.
     - Лет через сто, может – через двести. Смерть вообще – не навсегда. Ни у кого, - сказал Кощей. – Значит, и вражда наша – вечна.
      - Ух, загибает! – восхитился Матвей Петрович. – Так что же – и там, наверху, - он указал пальцем на небо. – Там кто-то есть?
      - Есть, - со снисходительной улыбкой подмигнул ему Леший, так, словно каждое утро с этим Кем-то здоровался за руку.
      - Ну, а история с дубом, сундуком и прочими ингредиентами – это всё басня для отвода глаз, - сознался Кощей. – А хочется мне почему-то, всю правду тебе рассказать. Слушай, Ваня.
      Родился я 29 февраля, а какого года – уж и сам толком не упомню. Дело было во Фракии, находившейся тогда под римским владычеством. Нарекли меня изначально Касьяном.
      С раннего детства упомнил я, как римляне – считавшие себя избранным народом, которому должно повелевать всеми остальными, сколько их ни есть на Земле – изгалялись над моими соплеменниками, фракийцами – держали их в рабстве, загоняли в солдатчину, делали из нас гладиаторов. Или убивали. Так поступали они с любым, кто не похож на них и не поклонится им смиренно по доброй воле. Чем старше я становился, чем больше наблюдал за этими попирателями земель – тем яснее уразумевал, что они умеют по-настоящему только одно – воевать. Всё остальное за них делают рабы, а римляне выдают себя за художников, скульпторов, поэтов…
     Но я был такой же бесправный, как все остальные неграждане. Отец и мать мои тоже были рабами и умерли рано от непосильного труда и жестоких побоев. Поскольку от природы мне досталось крепкое тело, то, когда я перестал быть ребенком, меня сейчас же загнали в солдаты – в «туземный» фракийский легион армии великого Рима.
     Я воевал за Рим несколько лет. Опять видел кровь, мерзость, человечьи кишки наружу, грабеж, унижения, изнасилованные трупы женщин, детей с выдранными ноздрями и отрезанными ушами… Лучше не перечислять, ребята. Потом мне удалось сбежать, дезертировать. Я скитался по многим странам, мне пришлось нищенствовать. Я голодал, жестоко болел, много раз почти что умер. Но снова выживал. Уже в Русской земле я прибился к шайке разбойников – и опять грабил, убивал… привык уж тогда и крови, мерзости и беззаконию. И тогда попадало мне и ножом в плечо, и стрелой в брюхо… и я опять не умер.
      - Молодец, мужик! – воскликнул «подогретый» Матвей Петрович. – уважаю. Дай, пожму твою ручищу.
      - А потом я встретил его, - молвил Кощей и помолчал, выпивая медовуху.
      - Кого? – шепотом осведомилась Маша.
      - Его звали Николай. Или Никола. Он встретился мне, когда я поссорился со своими разбойниками из-за награбленного добра, когда я был избит, и ковылял один по дорогам. Он рассказал мне про Иисуса Христа. Он велел мне бросать всё и идти за ним.
     И я пошел за святителем. Мы бродили по Руси, проповедуя христианство. Православие. Кто-то встречал нас радушно, иные угощали вкусной едой, а иные били, гнали от себя, насмехались над нами, проклинали. К нам присоединялись и другие уверовавшие. Затем он продолжил свои путешествия по миру, а я остался в Русской земле.
     Православие здесь приняли не сразу. Как и вообще христианство в мире. Вы знаете, друзья, как кончали жизнь многие проповедники…
       - Распятием, - буркнул Иван. – Или аутодафе каким-нибудь.
       - Да, - Кощей мотнул головой и выпил ещё. – А меня убили по-другому. Меня зарыли живьем в землю, приговаривая: «Или не подохнешь, или воскреснешь, призвав своего Бога». И вот тогда я умер в первый раз.
       Отягченная многими грехами душа моя провалилась вниз. Но в самый Ад меня, овеянного светом Николы, не втянули. Меня поставили у врат Ада и подали мне вот этот меч – Мертвая Рука.
       И опять я сражался. По временам к вратам Ада подбирались страшные чудовища. Я рубился с ними. А каждый високосный год, ровно в мой день рождения меня отпускали погулять по Земле. Больше всех мне нравилось на Руси. Во время таких «отпусков» я заметил, что могу делать разные чудеса – принимать любой вид, какой захочу, колдовать над людьми…
      Может быть, делать этого мне было нельзя – я точно не знал. Но вот, однажды меня не пустили обратно в Ад. Моё место у врат оказалось занято другим. Я сунулся на небо, обернувшись бесплотным духом, но мне сказали, что я недостоин неба. Меня отринул Тот Свет. Я опять долго скитался, сам не зная, кто я и зачем. Мне сказали, что умереть – и отдохнуть – я  могу лишь, когда сойдутся воедино три волшебных меча. Один из них был в моих руках. Я даже пытался заколоться им – но не мог.
     В конце концов, меня принял таинственный мир славянских языческих богов и духов. И здесь со временем я оказался могущественнее всех прочих. И стал царем Нави. Только и в этом мирке я счастья увидел мало. Совсем не нашел.
     С тех пор большинство людей зовут меня Кощеем Бессмертным. О моей смерти рассказывают сказки. Но некоторые до сих пор называют Святым Касьяном. Ведь когда-то я проповедовал учение Христа.
     - Ты – Святой Касьян?! – ахнула Маша. Супруг мрачно кивнул.
     - И ты – фракиец? – добавил Иван.
     - Русский я – числюсь таковым уже много столетий, - объяснил Кощей. – Но меня знают все славянские народы.
     Опять возникло молчание.
     - А знаешь, что? – вдруг произнес Кощей, глядя на своего соперника в любви. – Ты молодец, Иван Матвеевич. Ты отправился спасать Машу от меня – ведь, как и принято у многих, считаешь меня злодеем. Ради этого ты отринул свои страхи и другие пороки – а ведь у тебя их бело много – прошел всякие передряги, даже со Смертью боролся… Ты так любишь Машу? Скажи?
     - Три волшебных меча… - бормотал Иван тем временем отрешенно. – Три меча… Что? Да, Касьян. За это время Маша стала частью меня.
       - А ты, Маша, кого больше любишь – меня, или Ивана Матвеевича?
       - Понимаешь, милый, - пролепетала Кощеева невеста в крайнем смятении. – Я ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ ВАС ОБОИХ. Ну, что я могу сделать, если вы такие хорошие у меня? Так трогательно заботитесь обо мне! А заслужила ли я это всё?
     - Всё ясно, - изрек Касьян и совсем помрачнел. – Шабаш…
     - Милый, я вспомнила, как обещала Ивану – когда встану на ноги, то приду к нему. Вот и прогулялась с ним на Сребрике. Ты прости меня, хотя я, конечно… (Маша обозвала себя неприличным словцом).
     - Мне не за что тебя прощать, душа моя, - сказал Касьян. – И я – который между любовью и всем остальным всегда выбирал любовь – отпускаю тебя с Иваном. Вы любите друг друга, и ты Иван, Машу себе заслужил. Но…
     В голове Ивана зашумели мысли. Он не мог понять, радостно ли ему от того, что решил Касьян.
      - Прежде чем уйдешь и уведешь Машу – умоляю, помоги мне кое в чём.
      Иван внимательно поглядел на сдавшегося соперника.
      - Три меча собрались воедино – Сила Неба, Пламя Земли и Мёртвая Рука, – изрек хозяин замка. – Теперь я могу умереть. Но кто-то должен ударить меня Мёртвой Рукой. Пусть это будешь ты, Иван Матвеевич Кощеев. Кощеев Палач…
     - Сдурел, братишка?! – возопил Леший.
     - А зачем мне жить, друже, если я обречен всегда быть один? – спросил Касьян. – Если даже Маша, которой я верил и верю, которой готов положить весь мир к ногам – и та уходит от меня?
    Он попросту подал Мёртвую Руку Ивану. Тот растерянно смотрел на отвратительный клинок, сжав его в ладони, на беспомощного, потерянного сказочного злодея, взиравшего на Ивана пьяными глазами…
      Вот и всё? Один удар и…
       Полная победа? Возвращение в наш мир, в настоящее время? Любовь, счастье?
      Иван поднял меч…



      Эпилог.

     Они торопливо продвигались домой. Отец с сыном вышли из таинственного порта времени, расположенного на кладбище, пересекли мост через реку, и теперь вступили в родное село.
     Точнее, вступил только Матвей Петрович, шедший сам, ногами. Иван Кощеев ехал на коляске. Едва он покинул сказочное прошлое, ноги его сделались прежними – кривыми, больными, невладелыми.
      - Ванька, блин, хорош киснуть! – бодрил его отец, как мог. – Просто скажи сам себе – шло, мол, к такой-то матери! Не моё – и не надо!
      - А ты, батя, только не пугайся ничего, как домой войдем, - предупреждал Иван. – Помни, что дома тебя могут ждать сюрпризы.
      - Какие еще?.. – Матвей Петрович принял суровый вид.
      Но тут, уже за один поворот до дома, им встретилась соседка – тетя Зина.
      - Ой! – удивилась она так, будто столкнулась с потрясающей неожиданностью. – А чего это вы так поздно гуляет? Ведь одиннадцатый час вечера.
     - Зато водки не пьем, - ответил Иван.
     - Это точно, - засмеялась тетя Зина. – Ну, завтра маму ждете?
    - А что – завтра Евдокия приезжает? – озадачился Матвей Петрович.
    - Здравствуйте! – всплеснула руками соседка. – Пятнадцать минут назад с тобой об этом говорили – и уже забыл. Завтра её дядя Коля привезет.
     Дядя Коля был брат Евдокии Петровны и жил в Череповце.
     Иван, сидя на коляске, умудрился толкнуть отца локтем в бок с намеком.
     - А! Точно! – Матвей  Петрович хлопнул себя ладонью по лбу. – Колька приедет с Дуней. Я тут просто задумался, знаешь, Зинаида, о том, как раньше при царе жили.
     Иван вторично толкнул его локтем в бок. Но тётя Зина уже прошла куда-то по своим делам.
      - Лучше молчать о том, где мы были и что видели, - рассудил Иван.
      - Пожалуй, - согласился Матвей Петрович. – Молчи громче, а не то нас за чокнутых примут.
      Отец первый подошел к двери их квартиры, которая оказалась запертой.
      - Что такое? – опять удивился Матвей Петрович. – Кто там есть? Уже родня приехала, что ли?
      Он сначала звонил, потом стал громко и сердито стучать в дверь.
      - Не злись, - урезонил его Иван. – Подождем.
      Вскоре дверь отперли, и у Матвея Петровича от удивления отвалилась челюсть. Там, за порогом, в прихожей стоял… Еще один такой же Матвей Петрович!
     - Что за… - начал, было, старший Кощеев, но Иван поспешно щелкнул пальцами, и настоящий его отец с астральным альтер-эго сейчас же стали вновь единым целым. Восстановленный Матвей Петрович неспешно зашел домой.
      Иван так быстро, как только был способен, снял куртку и шапку, переобулся и бросился в свою комнату. Сев в кресло, без промедления впитал в себя астрального Григория, читавшего книгу на кровати. Всё позади.
     Щёлк! СМСка. От Маши!
     «Ваня, мой хороший, не сердись на меня! Я тебя никогда не забуду. Но и Касьяна я люблю. И он – мой муж. Спасибо тебе за всё. Я знала, что ты – самый лучший, и ты не мог бы убить его ни за что, ни про что. Ты рыцарь моего сердца! Целую тебя крепко!».
     «Маша, да это тебе за всё спасибо!» - настрочил Иван сгоряча.
     Сообщение не отправлено – отчитался перед ним телефон.
     И набранный абонент больше тоже не существовал.
     Чтобы утешиться, отвлечься, Иван позвонил Алисе Даевой.
     - Я у Алёшки Монахова – помнишь такого? – спросила она ехидно. – А ты целуйся дальше со своей принцессой сказочной! В зад её чмокнуть не забудь, умоляю!
    И сердито нажала кнопку «отбой».
    Что-то, как-то, не того. На душе несколько противно.
    В растерянности Иван набрал номер Стасика Птицына. Этот друг тоже по какой-то причине нервничал.
     - Ванька, повторяю тебе – если думаешь, что ты самый умный – таки нет. Ты – круглый идиот, понял? Пошел на…!
     И этот бросил трубку.
     Да что за притча-то?
     Иван включил Интернет. Страничка его была заблокирована, как минимум, до завтра. Совсем прикольно!
     Пришлось лечь спать. Тем более – завтра рабочий день.
     Утром, придя завтракать, Иван обнаружил, что отец тщательно драит шваброй пол в кухне и в прихожей.
     - Мамка приедет, так надо чистоту навести, - объяснил сыну Матвей Петрович. – А то попадет нам на орехи.
     Иван вышел на крыльцо и ждал служебной машины. Он ждал её до девяти, потом до десяти часов утра, наконец, около одиннадцати решил позвонить начальнику.
      - Олег Павлович, сегодня нет шоферов на месте?
      - Шофера все тут, - ответил начальник. – Но вы же сами вчера уволились по собственному желанию. Вот у меня и документ за вашей подписью.
      Иван начал понимать, чьи это всё были проделки. Но поправить многого было уже нельзя.
      После обеда ему «попало» за самосокращение от приехавшей мамы. Евдокия Петровна так расстроилась, что даже пила успокоительные таблетки.

     Жизнь потянулась своим унылым чередом. Из одной комнаты – в другую. Из другой – в кухню. Из прихожей – на крыльцо. По субботам – в баню. Дома – телек, Интернет…
       В тот день, когда разблокировали его страничку, Иван увидел, что Григорий добавил в друзья Любовь Ершову – поэтессу. Сам Иван знаком с нею никогда не был. Но вот их переписка с Гришкой. «У тебя красивые ножки…» «Моя часть тела реагирует…» «Ванечка, тебе необходимо быть в кого-то влюбленным…». Обнаженные фоточки…
      Что за чушь?! Еще не хватало маме всё это увидеть! Маму беречь надо. А с незнакомыми мы не знакомимся.
     Подожди-ка. Что это еще такое?
     «Ну, как, Ванечка? Сработал твой портал?» - спрашивала  Любовь Ивановна. 
      «Сработал, - ответил Иван, подумав. – Спасибо Вам огромное!»
      И твердой рукой добавил Любу в «черный» список.

* * *
     Матвей Петрович Кощеев сидел на крыльце в задумчивости. К нему подошел сосед.
      - Что, Петрович, не куришь? Сигареты вышли? Угостить?
      - Не курю, - ответил Матвей Петрович. – Надоело.
      - Ну! – удивился сосед. – И уши у тебя в трубочки не скручиваются? Может, пойдем, лизанем помалу?
      - И не пью, - ответил отец Ивана. – Устал пить.
      - Даешь ты угля, мелкого, но много! – цокнул языком сосед и прошел мимо.
      На крыльцо поднялась незнакомая молодая девушка, болезненно-бледная на личико, но симпатичная.
     - Кощеевы, простите, в этом дому живут? – спросила она. – А в какой квартире?
     - Кощеевы – это мы, - вздохнул Матвей Петрович. – А квартира наша – отсюда прямо и налево. А Евдокии нету сейчас. Пошла на прием к врачу. А вам кого надо?
      - А Иванушка дома? – спросила девушка.
      - «Иванушка!» - передразнил её отец бывшего рыцаря. – О, как вы его!.. Ну, сидит ваш Иванушка за яшшыком своим вумным жутко. Скоро сам чокнется, пожалуй, от этого яшшыка…
     - Спасибо, - сказала девушка и прошла в подъезд.
    
* * *

      Иван сидел в своей комнате, слушая музыку онлайн. Раздался звонок мобильника – от Солдатова.
      - Боец, я на тебя обиделся малость, - сказал Солдатов. – Потому, что обещания принято выполнять. Но теперь подумал, что и сам веду себя не по-христиански. Бог велел прощать.
      - Хорошо, - ответил другу Иван Кощеев. – Я рад. Заходи в гости.
      И в их прихожую сейчас же кто-то вошел. Но совсем не Солдатов.
      Иван оглянулся. В дверях его комнаты стояла тоненькая, бледная девчонка с шикарными длинными волосами.
      - Привет, муж, - молвила она серебристым, нежным голоском. – А ты думал – я тебя не разыщу?
      - Привет, Луша, - расплылся Иван в улыбке. – Заходи. Гостьей будешь…

                КОНЕЦ РОМАНА