В те времена, когда я только пришёл в журналистику, в нашей редакции работали весьма интересные и колоритные личности. Чего стоят хотя бы такие кадры как Моховой и Прилепский.
Валентин Моховой издал пару сборников стихов. А до того как прийти к нам работал в краевой газете и еще в нескольких районных и городских редакциях.
Мужик он, бесспорно, был талантливый, однако на одном месте долго не задерживался, все заканчивалось банальным пьянством и увольнением «по собственному желанию». В нашу редакцию он делал несколько заходов.
Высокий, в черном костюме, белой сорочке и бабочке Моховой сидел в центре общей комнаты за массивным столом, что очень впечатляло входящих. Глядя на него, все понимали, что районная газета – это не абы что.
Бабушки снимали обувь на входе, и только потом ступали на ковровую дорожку, проложенную к его столу.
Моховой мог позволить себе во время планерки, а они часто проводились у нас ближе к вечеру, встать и сказать, что его рабочее время истекло и удалиться. Он был в разводе и иногда у редакции появлялись женщины, вот тогда он и уходил.
Поначалу наш главный редактор удивлялся таким демаршам, но Валентин был непреклонен. Слабость он питал к дамам образованным и интеллигентным.
Несколько месяцев за окнами редакции появлялась рослая красотка в белой куртке – врач районной поликлиники, и некоторые уже предполагали, что дело закончится официальным браком. Но мадам исчезла, а Моховой так и остался холостым.
Анатолий Прилепский – фотокор редакции был постарше Валентина. Среднего роста, худощавый, чистенький, благородная седина на висках. До того, как стать фотокором, он работал администратором в Харьковском театре, встречался с известными артистами, и рассказывал о них всякие байки, вот одна из них.
«Говорит мне Клава Шульженко, принеси-ка мне дружок парного мяса. Я обегал полгорода, нашел ей кусок парной вырезки, а она нарезала его тонкими ломтиками и на рожу себе налепила».
Иногда с Моховым они устраивали для друзей редакции, а таких было у нас немало, целые спектакли. Чаще начинал Моховой:
- Анатолий, я вот недавно смотрел твои снимки из Египта, некоторые ничего, но есть и смазанные.
-А что ты хотел,- подхватывал Прилепский, - не успели мы с самолета сойти, как нас накрыла песчаная буря, три дня дуло, а снимать-то надо. Думал и аппарат от песка навернется.
-А вот с Бейрута фотки уже получше были, - спокойно говорил Моховой, не отрываясь от своего дела.
-Ну, так там и условия были другие. Ахмед, наш сопровождающий, такие виды показывал, да ты их сам на фото видел.
И они многозначительно замолкали, а клиенту только и оставалось, что пережевывать услышанное, да удивляться «полетам» местных журналистов.
В следующий раз мог быть Большой театр или посещение Брежневым Малой земли, где Прилепский «фотографировал Леонида Ильича, а ему мешал «чёртов англичанин», путающийся под ногами».
Заходил к нам и колоритный парнюга – музыкант местного духового оркестра с внушительным портфелем, из которого торчал банный веник. Однажды Прилепский завернул в газету кирпич и незаметно сунул сверток в портфель.
Через некоторое время, когда друг редакции появился снова, Прилепский спросил:
-А что у тебя в портфеле?
-Да так, всякая мелочевка.
-Ну, покажи.
Тот открыл портфель, увидев сверток - удивился, развернул, и челюсть его отпала.
Долгое время в редакцию звонил директор сочинского ресторана, которому Прилепский пообещал достать «офигенные» японские презервативы.
Анатолий трубку не брал, а мы говорили наивному сочинцу, что Прилепский в командировке на Камчатке, а потом завернет еще и на Чукотку, так что скоро не появится.
-Он так меня обнадежил, так обнадежил! - сокрушался директор, презент которого килограммовую банку черной икры мы давно съели, оставив на память лишь фото, где ложками употребляем этот деликатес.
-Посочувствовал мужику, сказал, что проблема его, нелады в кровати, решаемая, есть такие штуки японские, - рассказывал в который раз Прилепский. - Ну и наплел, что молодая его жена на стенку полезет от удовольствия, а он прицепился - помоги и банку икры выкатил.
А в следующий свой заезд в Сочи, он женил нашего друга редакции с портфелем, представив его двум москвичкам, как известного на Кубани поэта, музыканта и композитора (на гитаре тот играл неплохо и блатные песни пел от души).
Одной мадам он приглянулся, и она увезла его в Москву, одела, обула, купила машину. Но через полгода он появился в редакции, показывал всем ярлыки на своём барахле, пошитом в мастерской Большого театра, фото дачи и машины, однако в Москву больше не вернулся.
Полную версию воспоминаний, а они были опубликованы в журнале "Журналистика и медиарынок" (г. Москва), под заголовком "Былые времена и лица", можно прочитать и здесь.