- Я Вас научу Родину любить! - тихо, вкрадчиво и с угрожающе-мрачным убеждением выдохнул капитан Комаров , подозрительно осматривая строй претендентов на лейтенантские звездочки танкистов . Бывших студентов собрали, сразу же, после одновременного окончания Кишиневского гидрофака и военной кафедры...
После этого громкого заявления, добрая половина штейнов, манов и овичей, заброшенных в Николаевскую степь, зябко поежилась, несмотря на раскалённый июльским солнцем плац . Контингент явно не нравился Комарову, но, заметив страх и неуверенность на некоторых лицах, он явно приободрился...
- Повторяю для особо тупых! - Уже зычно и торжествующе-победно завершил командир, назначенный высшими сферами. Будто вбив последний гвоздь в сомневающихся, он заорал:
- Я ж, таки ж, ..б Вашу Мать! Таки ж, научу ж вас
Родину любить..!
- Какую? - Как гром среди ясного неба раздался чей-то ехидный вражеский вопрос.
Донёсся он из глубины почти неразличимой курсантской массы. Строй советского образца 1977 года испуганно дернулся, как в предсмертной конвульсии. Даже бывшие армейцы, до этой минуты пребывавшие в радостном расслаблении, стали лихорадочно застегивать верхние пуговицы гимнастёрок. Наступила гнетущая мертвая тишина. Стало слышно как, то тут, то там, тикают наручные часы. Казалось, если бы капитан , здесь же, немедленно, разрядил в нас целый пулеметный диск, то и этого было бы явно недостаточно, чтобы чуть пригасить или, хотя бы, немного нейтрализовать, это форменное безобразие...
Все усугублялось ещё и тем, что все последние годы наш курс, факультет, институт, да, и, что там мельчить,- вся страна, несли гигантские потери в живой силе, предательски утекающей в буржуазный Израиль...
Считалось, однако, что поток ещё несбывшихся инженеров был гораздо менее опасен, чем мы - фактически готовые дипломированные танкисты-профессионалы со звездочками на погонах. И это, несмотря на то, что весь боевой опыт произрастал, в основном, из отчаянных сражений в морской бой...
В эти критические минуты у меня впервые обнаружилось одно счастливое свойство, о котором я раньше и не догадывался. Оно, затем, очень пригодилось в семейной жизни - драматическое восприятие критической ситуации с последующей истерикой начисто отключилось. Будто, издалека-далека, в каком-то другом измерении, раздавались отчаянные вопли, отборный мат и невообразимые угрозы капитана Комарова...
Принадлежность голоса, задавшего каверзный предательский вопрос, выяснить так и не удалось. Мы, конечно, ещё,долго-долго, усердно маршировали, утомленные раскалённым светилом, поворачивали то налево, то направо, то , и вовсе,- кругом. Пытка продолжалась до тех самых пор, пока капитан, сбившийся на хрипение, вспотевший от злости и июльской жары, окончательно не убедился, что голос был ниспослан с Небес. А они никак, никак не желали подчиняться ни ему, ни ещё кому бы то ни было...
Не знаю, жив ли ещё тот капитан Комаров, ставший для нас легендарным. Как сидоровых коз, он истово гонял нас по раскалённой степной сковородке и старался, старался изо всех сил...
Танкодром находился в районе заброшенного гигантского кургана, значившегося на секретных военных картах как «Курган Могила Еврейская». Из рассказов моих родителей и бабушек, чудом уцелевших в гетто Винницкой области, следовало, что из тысяч тысяч мужчин, которых полицаи забрали на строительство оборонительных сооружений под Николаев, не вернулся никто...
Пышущая зноем степь, военный полигон, ни памятника, никого из посторонних, огромный курган. Думаю, сейчас там ещё пустыннее, чем было в далеком 1977-м...
Правда, капитан слово своё сдержал. Как ни странно, все это, вместе взятое, включая неугомонного Комарова, моих родных и товарищей, сам курган с десятками тысяч безвестных скелетов внутри и те раскалённые, бесконечно-бесконечные просторы действительно научили, научили нас любить Родину...
И ту, и эту...