Была середина сентября. Первые радостные впечатления встречи с классом, закончились и начались школьные будни. Рассказывать, как мы провели лето, не было никакой необходимости, хотя село и было большим, но все были друг у друга на виду.
В классе все сидели за партами по желанию, но, хорошисты с хорошистами на первых партах, троечники за ними, ну а мы двоечники, на самых задних рядах. Отличников у нас не было, пятерки получали конечно и в тетрадях они имелись кое у кого, но что бы на золотую медаль, таких не было. Если учитель что-то спрашивал по заданному материалу, то руки тянулись в верх, конечно на первых рядах, середка, старались не смотреть на учителя, отводя глаза в сторону, задним рядам вообще хотелось спрятаться за крышку парты, как вроде нас и в классе-то нет. Но учителя не интересовали хорошисты, он знал, что они все знают, ему нужны были мы, с задних рядов, потому что портили всю картину успеваемости класса. Екатерина Ивановна, так звали учительницу и классного руководителя, строго смотрела на вызываемого и начинала спрашивать. Ученик заикаясь , краснея и покрываясь потом, путаясь кое как отвечал, кто-то громко шепча, подсказывал, потому что знал, что когда вызовут к доске его, ему тоже будут подсказывать. Так промучив школяра несколько, как ему казалось, вечных минут, Екатерина Ивановна выносила вердикт, в форме жирной тройки, честь класса нужно было спасать.
Самым любимым уроком, был у нас урок физкультуры. Этот урок всегда проводился на улице. Зимой на лыжах, пробежав свой километр или два, катались со школьного угора. Физруком всегда была молодая учительница, она выдавала фабричные лыжи из кладовки, на двери которой всегда висел замок. Такие лыжи были только в школе, у нас дома, тоже были лыжи, почти у всех, но только самодельные, которые делал колхозный столяр. Он был мастером своего дела, мог связать санки без гвоздей и шурупов, на которых можно было не только кататься с горки, садясь сразу двое или трое, но и возить поклажу. Лыжи, конечно, делал из сподручного материала, из березовых досок, они были тяжелее фабричных и часто ломались загнутые носки, но у нас выбора не было, мы были рады и таким. Был еще один урок, который мы не то что бы любили, но все-таки он был лучше, чем зубрежка за партой, это урок труда. Труд вел у нас учитель мужчина, это Николай Степанович. Мужик он был простой, крупный, с большим круглым животом, всегда носивший светлую не то курточку, не то гимнастерку и всегда курил. Курил он самокрутки , которые сворачивал из газеты, насыпая махорку, с палец толщиной. В классе он конечно не курил, но в учительской задушил всех. На все нелестные высказывания женщин коллег, он только отмахивался и говорил.
«Еще приплачивать мне будете, за то что мой дым нюхаете». В это время, в середине сентября, в школу привезли дрова, двух метровые березовые бревна, к зиме их нужно было распилить, расколоть и сложить в поленницу. Конечно, все это делать приходилось нам ученикам, с пятого по седьмой классы, малышей не привлекали. Распределились, кто будет пилить, кто колоть, девчонки складывать. Николай Степанович, садился на бревно, сворачивал свою вонючую цигарку и наблюдал за нами. У нас в классе кое кто из пацанов курил и бегал за этим в школьный туалет, вроде как по нужде и покурить. Туалет стоял в углу школьного двора. Мишка Кая, такая у него была кличка и его двоюродный брат Ванька Чиренок, положили пилу и попросились у учителя в туалет
«Николай Степанович, можно в уборную сходить»
«Идите, раз надо» , разрешил учитель. Мишка с братом зашли в туалет и быстро достали спрятанный там бычок от цигарки, раскурив его, стали затягиваться, передавая окурок друг другу. Толи табак был крепким, толи Ванька слабым, затянувшись дымом, он закашлялся. Кашлял до слез, до покраснения, хватая ртом воздух как рыба выброшенная на берег. Тут открывается дверь в туалет и весь проем двери, занял огромный живот Николая Степановича. Он молча схватил курильщиков за уши и вытащил их на улицу. Мишка был крепче и молча терпел боль, Ванька верещал закатив глаза. Весь класс бросили работу и уставились на учителя и пацанов. Николай Степанович, держа за уши мальчишек, приказал.
«Ну-ка сорванцы куряки. выворачивайте-ка карманы, посмотрим, что там у вас имеется?»
Мишка первый вывернул карманы, в одном была на кусочки резаная газета и махорка, у Ваньки был большой окурок и спички.
«Махорку я реквизирую, остальное все в туалетную яму», грозно приказал учитель и отпустил, горевшие как огонь, уши мальчишек. «Родителей вызывать не стану, но если еще раз попадетесь за курением, уши оборву совсем, будете ходить без ушей и помнить, за что вам их оторвали» Мишка обрадовано замотал головой, он боялся что вызовут родителей, чего ему очень не хотелось, отец был крут в воспитании детей и мог сам уши оторвать. Ванька тоже, в след за братом кивал головой, хотя у него отца не было но ухо так горело, что он решил больше курить не будет.
Николай Степанович мог бы вызвать родителей в школу, но он понимал, что этим дела не исправишь, придет время и эти пацаны, сами поймут, что плохо, а что хорошо, потому, что был сам таким, курить начал на фронте в окопах, да так и не бросил. Уроки труда, в это время проходили всегда в работе, помогали колхозу в уборке урожая, копая картошку или работая на току. Вовремя страды, любые руки, даже наши детские, в колхозе были на вес золота, нужно было успеть до дождей, убрать урожай. Николай Степанович всегда был с нами и всегда сидел, где ни будь в сторонке и курил свою огромную, с палец толщиной цигарку.