Глава 21
Не бродить по остывшим кострам,
Не согреться мелодией «ретро».
Снежная 2.
Взмахнув на прощанье широкими листами, как журавли крылами на взлёте, настенные календари-перевёртыши один за другим улетали в стопки макулатуры.
И, двадцатый век уже был на исходе, но всё же, успел предоставить мне очередной тяжкий выбор.
Нет, это не как в сказке: «Направо пойдёшь – коня потеряешь …». Если не ошибаюсь, в произведении было три варианта, мне же, предлагались только два и, разговор о конной тяге уже не шёл. Всё предельно конкретно, жёстко и, ценники были заявлены неподъёмные: «Останешься – семью потеряешь, возможно, и голову. Туда направишься – только с билетом в одну сторону».
Вот и весь выбор.
Люди моего поколения ещё помнят строчки из одного эпохального произведения: «Жизнь даётся всего один раз и …». С таким заявлением, как говорится, не поспоришь. Что же касается второй части строки от классика, как я её к себе ни примеривал, жжения стыда не ощутил и, не потому, что толстокож. Возможно, как и всякий нормальный человек, я просто понимал, что моя жизнь принадлежит не только мне, но и семье. И, сделал выбор.
И вновь календари один за другим полетели в стопки макулатуры, но было и одно существенное отличие. Исчезали они затем не в общем контейнере для мусора, как прежде, а в одном из трёх, только в том, что голубенькой окраски - для бумаги и картона. Всё расписано и регламентировано. Что куда, кому сколько, зачем, почему и когда. К такому можно привыкнуть, и привыкаешь, но порой, от этой преснятины и скуки, скулы сводит в зевоте.
Пугая человечество очередным концом света, двадцатый век окончательно скукожится и, под бой кремлёвских курантов, канул в историю, чтобы возникнуть вновь на календарях, прибавив к двум косым крестам, римских десяток, стоящую торчком единичку.
Затем, пройдёт ещё почти десятилетие, прежде чем наши друзья в Питере, в конце-то концов, соберутся к нам в гости.
Куда направит стопы наш человек, впервые выбираясь за «бугор»? Правильно, как и в начале прошлого столетия – «в Париж, в Париж!» А всякие там Турции, откладываются на потом, до следующего лета. Наши друзья не были оригиналами и, когда они определились с датой вылета, начали паковать чемоданы, им уже был заказан по весьма приемлемым ценам пятидневный тур, в вожделенный ими город.
Два первых дня, были посвящены встрече, разговорам и воспоминаниям, совмещённые с застольем, они и пролетели быстро, а утром третьего, микроавтобус увёз друзей в столицу Франции.
Вернулись они из поездки уставшими и возбуждёнными. Торопливо, наперебой, делились впечатлениями. В рассказах то и дело проскакивали фразы сравнения Парижа с Питером: «Ну, и что этот «Лувр»?! Что в нём такого особенного? Наш «Эрмитаж» намного лучше и богаче по собраниям». Или так: « Я там себя чувствовала, как дома».
Действительно, чем может удивить Париж жителя Питера? Трудное это дело, почти безнадёжное. Сам неоднократно ловил себя на подобных ощущениях. Если отвлечься, не слышать французского языка, не обращать внимания на вывески магазинов и кафе, то зачастую, создавалась иллюзия, что ты дома – в Питере, так похожи чем-то необъяснимым эти города.
Жена одного из друзей принесла из комнаты и вывалила на стол кипу рекламных проспектов-гармошек. Таких всегда полно на стойках в холле любого отеля: карты города, метро, проспекты кафе, ресторанов, картинных галерей и прочих мест, куда стараются заманить туриста. Кучка ярко-пёстрых глянцево-скользких бумажек, расползлась по столу. За годы работы на ярмарках, через мои руки прошли тысячи таких и, уже не вызывали во мне никакого интереса. Скорей всего, только из вежливости к гостям, я протянул руку и вытащил одну «гармошку» из цента кучки.
Не буду приплетать какую-либо мистику, но до сих пор, не могу объяснить себе, почему пальцы выбрали именно эту рекламку. Более прислушиваясь к разговорам за столом, глазами я скользил по строчкам, не особо вчитываясь. Перевернул. На второй-третьей строчке, глаз зацепился за надпись – салон современной графики. Нет, ничего не ёкнуло в груди, не взволновало. Название салона мне ничего не говорило, остальное, всё как обычно: адрес, часы работы, телефон, факс и адрес сайта - всё. Зная, что в Париже таких салонов десятки, если не сотни, смешно было рассчитывать на успех в подобной лотерее с судьбой. И всё же, рука, тянувшаяся уже к стопке проспектов, чтобы вернуть его, непроизвольно опустилась под стол.
«А вдруг!» Заноза надежды вонзилась.
Как мелкий воришка, незаметно сунув проспект в карман и, выбрав момент, я вышел в другую комнату. Переписал все координаты в ежедневник, ещё раз перепроверил запись и, вернувшись в зал к гостям, незаметно возвращая бумажку, подумал: « Господи, взрослый мужик, а ведёшь себя, как сопляк четырнадцатилетний».
Дело было сделано и, «заноза» зажила своей жизнью, напоминая и напоминая о записи. В тот поздний вечер я с трудом дождался, когда квартира наконец-то затихнет. Прошёл в свою комнату, плотно прикрыл дверь, включил компьютер. Мог это сделать значительно раньше, но нет, мне была нужна тишина, полумрак комнаты и мягкое свечение монитора.
Почему, что это было? Можно ответить только одним словом – предчувствие. Предчувствие встречи, которой ни что и никто, даже случайно, не должен мешать.
Строчка с адресом сайта в поисковике, курсор лёг на кнопку «найти» и, не нажимаю.
«Почему, что с тобой, чего боишься?! Ошибиться? Так пора привыкнуть, сколько раз такое уже было на улицах разных городов. Понимаешь, почти уверен, что за строчкой стоит она, а нажав кнопку, боишься увидеть её, прочесть что-то в её глазах? Этого боишься?!»
«Да, боюсь! Боюсь увидеть в них отражение её несбывшихся надежд, которыми она жила последнее время. Очень боюсь!»
«Ты всегда верил ей! Она же сказала, что всё будет хорошо. Жми!» - подстегнул я сам себя.
Тёмные слегка волнистые волосы с едва заметным пробором. Стрижка низкая, не новомодная, как у многих молодых сейчас. Ровный, красивый загар хорошо подчёркивает белая рубашка с расстёгнутыми двумя верхними пуговицами. Голубые, слегка потёртые джинсы, на ногах кроссовки. Ему лет пятнадцать, максимум семнадцать, не больше. Рука лежит на плече матери, что сидит в кресле рядом. В лицах нет ни малейшего намёка на напряжение во взглядах и позах. Всё естественно и не постановочно, что очень часто можно встретить в семейных фото. Такое впечатление, что они о чём-то разговаривали, фотограф переключил их внимание на себя и, тут же щёлкнул затвором аппарата. В глазах матери и сына, только что спокойно обсуждавших что-то, ещё сквозила теплота. Они как бы говорили всем: «У нас всё хорошо, мы счастливы, быть рядом».
Есть малая часть женщин, внешность которых возраст почти не портит, а как бы наоборот подчёркивает, задавая нам некую загадку, заставляя невольно думать: «Если она так хороша сейчас, то, как же она выглядела в молодости?» Ответ на Светкину загадку я знал отлично, да и не мне она предназначалась – всем остальным. Она даже не закрашивала нескольких тонких прядей седины, позволив стилисту аккуратно вплести их в элегантную причёску.
- Вот и встретились, Свет! Как же я рад, что у тебя всё сбылось и, ты счастлива! – вырвалось у меня, пока не отрывая глаз от монитора, шарил рукой по столу в поисках сигаретной пачки, валявшейся где-то рядом.
Подошёл к распахнутому окну, прикурил, прикрывая ладонью огонёк зажигалки от лёгкого, прохладного, ночного сквознячка. Так и не ставший мне за долгие годы близким, город спал. Только редкие легковушки, проносившиеся по соседней улице, обдавали на повороте пучками света фар, да долетали обрывки хохота и девичьего визга. Похоже, пятничная ночная дискотека в парке закончилась, и молодёжь разъезжалась по домам. Докурил сигарету, успокоился немного и вернулся к монитору.
Фотография Светы с сыном, была сделана в салоне, где стена с произведениями художников служила фоном, но рассмотреть работы было трудно, зато на главной странице сайта имелась кнопка «галерея». На неё я и нажал, желая, как можно скорее увидеть, что же теперь рисует Светка?
Одна за другой всплывали графические полотна. Не могу сказать, что я хорошо разбираюсь в данном творчестве. Что-то нравилось, другое не очень, многое вообще было непонятно мне. Пытался понять по названиям, что хотел донести до зрителя автор, и не уверен, что преуспел в этом. Фамилии, перечень выставок в которых художники участвовали, музеи и частные коллекции, где можно увидеть их работы, тоже мне мало о чём говорили. Зато цены вызывали то ли удивление, то ли уважение. Авторы ценили себя не слабо! Далеко не каждый покупатель мог позволить такую покупку. Но главное - картин Светки не было, а «ползунок» справа на мониторе опустился почти до предела, показывая, что следующая страница станет последней.
Легонько потянул стрелку курсора вниз, картина открылась и я замер, не в силах оторвать глаз. Впервые я видел её, когда нам всем, было по четырнадцать-пятнадцать лет. Мы тогда были на сочинской горе «Батарейка» и Светка рисовала карандашом. Рисунок и тогда мне очень понравился, и она обещала, что обязательно повторит его тушью, когда освоит технику. И, не забыла обещанного!
Это была её стилизация картины Перова «Охотники на привале».
Тут были мы все.
Вот возбуждённо жестикулируя, что-то рассказывает нам Колян, наверное, опять про самолёты и лётчиков. Я внимательно слушаю его. Влад снисходительно улыбается. Вместо ружей и охотничьих трофеев, как на картине Перова, на траве возле нас лежат ласты, маски и трубки. За нашими спинами дымит костерок, на котором в железной банке мы вываривали наши трофеи – черноморских рапанов.
Она как бы передавала нам привет-напоминание о нашем беззаботно счастливом детстве в сатиновых трусах. В нашем городе! Напоминание о том времени, когда мы так и считали, что город принадлежит только нам – юным и молодым.
«Во сколько же ты оцениваешь свою работу?» - подумал я, ощущая неприятный холодок в груди.
Опускаясь ниже, стрелка чуть дрогнула, отзываясь на дрожь в руке. Вот её двойная фамилия с чёрточкой в центре, перечень выставок, где работа экспонировалась. А вот и последняя строчка – «Работа не продаётся».
Ах, Светка, какая же ты молодчина! Всё правильно – память не подлежит продаже!
Тихим зуммером отозвался лежащий рядом на столе телефон. Коротко вспыхнул и быстро погас маленький экран, принимая очередную рекламную рассылку и высвечивая на несколько мгновений цифры в кружках.
В Светкином парижском номере их очень много, но возможно, я не выдержу однажды и, нарушая, как и много лет назад нашу договорённость – «пусть всё остаётся, как есть», наберу этот длинный номер, чтобы услышать её голос.
Только бы успеть. Чёртовы цифры!
Их так много.
Так уж устроен нормальный человек, что могилы родителей и близких навсегда остаются в его памяти, и в какие-то моменты, она начинают тревожить совесть, и тогда, никакие тысячи километров не становятся препятствием.
Ревя турбинами, опустив до максимума закрылки, изредка повизгивая тормозами, «Боинг» катился по бетонной полосе Адлера. Старшая бортпроводница по трансляции поздравляла пассажиров с прибытием в аэропорт города Сочи, просила всех оставаться на своих местах до полной остановки лайнера.
Как же, дорогая, так тебя и послушали! Всё будет, как всегда: встанет с кресла один пассажир, за ним другой и начнётся обычный в таких случаях кавардак в салоне.
Справа, метрах в пятидесяти от полосы, пуская солнечные зайчики в иллюминаторы самолёта на мелких перекатах, стремится к морю, горная Мзымта. Слева за полем появляется стеклянно-железобетонная махина нового аэровокзала. Для большинства прибывших пассажиров он действительно новый, отстроенный к зимней Олимпиаде четырнадцатого года. Но, только не для меня.
Каркас и весь скелет комплекса, возведённого югославскими специалистами, знаком мне ещё с конца семидесятых, начала восьмидесятых годов, когда я работал в аэропорту. Для меня, это вымученный и, в конце-то концов, достроенный тридцатилетний долгострой. Ну да ладно, главное, что всё хорошо закончилось.
Уже на трапе самолёта субтропики накрывают душным покрывалом, давая понять, что рубашку и брюки надо, как можно быстрее менять на свободную футболку и тонкие шорты. Получив багаж, я выхожу к стоянке такси, к хитро-мудрым местным водилам.
Меня никто не встречает. Племянник отлично знает, что дядька даже с закрытыми глазами не заблудится в Адлере и, встретить его лучше дома, с хорошо накрытым столом на кухне.
Таксист - молодой армянин, быстро загрузил мой чемодан в багажник машины и, мы поехали. Минуты через две, слева в окне машины появилось здание, построенное в сталинскую эпоху: массивное, с колоннами, башней и шпилем над ней. Заметив, что я развернулся в кресле и долго провожаю строение взглядом, водитель пояснил:
- Это старый аэропорт, мой дед там до самой пенсии работал.
- Знаю, а в этом здании располагался отдел международных перевозок, отделение «Интуриста» и магазины «Берёзка». За десять лет работы в аэропорту, мне и там довелось поработать, - ответил я парню.
- Так вы местный значит?!
- Ну, прожив более десяти лет в Адлере, наверное, можно и так сказать.
За окнами машины замелькали строения современного Адлера.
За многие десятилетия спокойной, в меру сытной жизни, население Черноморского побережья Кавказа скопило немалые капиталы на отдыхающих, стремящихся каждое лето к морю, на продаже фруктов, вина и цветов. Кубышки у людей пухли и пухли от купюр, а пустить капитал в дело, возможности не было. Редко кто решался рискнуть и купить, например, «Волгу». В основном все исповедовали принцип тех десятилетий – не выпячивайся, иначе, можешь потерять всё, что имеешь. Вот такой, в основном одноэтажный, частной застройки Адлер, мне был хорошо знаком.
Затем государство отпустило вожжи, и страна рванула в дикий галоп. Более молодое и зубасто-предприимчивое поколение, не знавшее страхов и сомнений своих дедов и отцов, получив в руки накопления предков, пустило всё в оборот. Пусть не всегда законные, чистые и бескровные капиталы пошли в дело.
И вот теперь за окнами такси, справа и слева от меня, мелькали дома, домищи, что-то похожее отдалённо на дворцы, возникшие по иному принципу - строй, выпячивайся, затми соседа. Мало земли – лезь ввысь. И, как на дрожжах прежние одноэтажные домики стали превращаться в трёх, пятиэтажные домовладения. Под нож бульдозеров пошли сады и огороды. На клочках земли ближе к морю, сверкая цветной тонировкой лоджий, вознеслись частные гостиницы с европейскими ценниками, но с кавказским, совершенно ненавязчивым сервисом.
Прошли десятилетия, сменились поколения, а местный менталитет, засевший в головах, остаётся неизменным: « А куда вы денетесь?! Тёплое море наше, один чёрт приедете!». Возможно, но как бы не остаться, нет, не у разбитого корыта, а на ступенях обветшавших дворцов и обшарпанных отелей. Жизнь – штука сложная и многому учит тех, кто хочет учиться, а «троечники», как правило, остаются на её обочине.
- Этого хватит, – сказал таксист, возвращая мне две купюры, когда я рассчитывался с ним, возле нашей неприметной теперь пятиэтажки, когда-то бывшей первым многоэтажным строением района.
- Спасибо!
- Да не за что, вы же местный. Счастливо! – улыбаясь и, видимо довольный собой, он рванул машину с места, взвизгнув резиной колёс, а я, подхватив чемодан, направился к своему подъезду.
Да, несмотря на прошедшие годы – это мой дом. Старушки на лавочке, близоруко щурясь, вглядываются, не узнают меня, что и не удивительно, они хоть и пожилые, но намного моложе моих родителей, которых уже давно нет. Здороваясь, киваю им и вхожу, понимая, что теперь у них появится новая тема для разговоров.
Уже вечером, хорошо посидев с племянником за столом, звоню Женьке в Сочи, обещая, что завтра приеду к нему.
- Давай, подваливай! – обрадованно ответил брат и, добавил в конце короткого разговора:
- В любое время, я теперь постоянно дома, разве только до магазина выскочу и обратно.
- Он, как вышел на пенсию, так со своей горушки ни ногой! Его в город теперь не вытащить, - подтвердил слова Женьки племянник.
К брату поехал на маршрутке. За окном слева, справа, мелькаю знакомые и слабо угадываемые места. Хорошо, что сохранились ещё старые названия остановок, можно хоть как-то ориентироваться. Вот слева мелькают средь зелени деревьев и пальм корпуса Курортного городка – последнего места работы моего отца. За окном справа стремительно пронеслись новостройки Кудепсты. Сплошной поток машин врывается на новую эстакаду и, через несколько минут, где-то под нами остаётся Хоста. Сбавив скорость, машина проезжает тоннель и через пару минут мы уже на Мацестинском мосту, что означает – въезжаем в центральную часть города.
- Остановите пожалуйста на Театральной, - попросила водителя девушка, пробираясь к выходу.
С большим трудом удержал себя от желания последовать за ней. Здесь можно было выйти, перейти через Курортный проспект и через пять минут оказаться на улицах нашего детства и юности, куда я так стремился попасть вместе с братом.
От конечной остановки на железнодорожном вокзале решил топать к Женьке пешком.
Привокзальные палатки, магазинчики и прочие закусочные, остались за спиной. Парадная часть города постепенно заканчивалась, переходя в слегка пыльную и шумную улицу одного из первых в городе спальных районов. Плавно поднимаясь всё выше и выше в горку, она обрастала с обеих сторон однотипными панельными домами. О том, что ты находишься в курортном Сочи, здесь уже ничего не напоминало. Вот и его дом, похоже, не знавший даже косметического ремонта последние лет двадцать. Остановившись перед железной дверью, перевожу дыхание и жму кнопку звонка.
Дверь открыл Женька. Вот мы и встретились без малого через десяток лет. Пока обнимались, бормоча что-то не очень вразумительное, как бывает всегда в такие моменты, на пороге кухни возникла улыбающаяся жена брата. Поздоровался и с ней, вручая букетик цветов, который успел прикупить в палатке у вокзала.
- Раздевайся, проходи, заждались тебя, пора и за стол садиться, обед на носу, - азартно потирая руки, Женька кивнул в сторону большой комнаты.
Вот так - с порога, застолье в мои планы не входило. В этом случае о прогулке с братом по городу можно забыть. Зависать же у него на два дня я тоже не хотел. Понимая, что веду себя не по-людски, всё же рискнул.
- Жень, стол от нас никуда не убежит, давай на пару часиков в центр наведаемся, по нашим местам походим, потом вернёмся и сядем.
Брат даже не стал скрывать разочарования, отразившегося на лице.
- Да что там делать?! От нашего ничего уже и не осталось. Я как выйду туда, тошно становится, и вмазать тянет ужасно, … а потом, она мне дня два плешь долбит, - и, он кивнул в сторону супруги.
- А как не долбить, если ты меры не знаешь! Как пойдёт в центр, да в порт, так обратно на бровях еле возвращается. Сколько ж можно?! – возмутилась жена и, скорбно поджав губы, скрылась в кухне.
- Вот, видишь, а ты говоришь, - пожал плечами брат.
- Ира, под мою ответственность, всё будет нормально, мы не долго! - крикнул я в направление кухни.
- Да идите, куда хотите, только имейте в виду - разогревать ничего не буду. Холодным всё будете есть, - озвучила она ультиматум.
Решили на маршрутке проехать до Театральной площади – границы нашего детского, когда то района обитания. Ехали в битком набитой машине, не до разговоров было, а вот мысли о брате невольно лезли в голову: «Изменился сильно за последнее десятилетие. Искорка, в глазах пропала, заплыл жирком, пивной животик появился, потух как-то Женька. Уже чёрте, сколько лет живёт с Иркой, а детей так и не нажил, почему, кто из них виноват? Не спрашивал раньше, а теперь и поздно уже. Когда-то не решился ничего менять в своей жизни, а теперь, похоже, живёт, как бы по привычке. Какая уж тут к чёртовой матери - искорка в глазах».
Это стало моим первым разочарованием, а потом они посыпались одно за другим.
Металлическая ограда метра в три высотой, видеокамеры, газончики подстрижены, редкие кустики. Подальше от забора, огромный монстр из железобетона, металла и тонированного стекла – и, это на месте когда-то Светкиного «шанхая». Что это, кто обосновался? На ажурных воротах даже таблички нет. Всё вычищено, вылизано, холодно, неуютно - чужое всё.
Молча шли с братом вдоль ограды, на его скулах перекатывались желваки, себя я не мог видеть, но думаю, картина была не лучше. Дошли до детской городской библиотеки, куда записывал нас с Женькой, ещё дед. Тут с души немного отлегло. Здание с башенкой, времён основания города, уцелело.
- Только это и спасает, место уж больно козырное, - ткнул пальцем Женька в мраморную доску « … исторический памятник - охраняется государством».
Рядом старинная крепостная пушка, горкой чугунные ядра, стенд с исторической справкой. И, всё это давится, теснится, нависающим с высоты стеклом и бетоном отелей, дорогущих жилых комплексов, смотреть на которые совершенно не хочется. А какой смысл их разглядывать, один чёрт по ним не поймёшь – где находишься? То ли в Сочи, то ли в Монте-Карло? Хотя нет, там такое невозможно, они свою старину берегут и, в неё не впихивают бетон вперемешку со стеклом и металлом. Это у нас, как всегда – позднее зажигание, а потом начинаются запоздалые сопли-вопли по утраченному.
Двинулись дальше по своим местам. Брату было проще, он уже видел и знал об этих изменениях, новоделах и утратах из нашего прошлого. А во мне копилась досада, обида и горечь. Я начинал понимать состояние Женьки, почему он не хотел посещать эти места, даже вместе со мной. Последней точкой, а вернее, каплей горечи, стал скверик, что напротив нашего бывшего дома.
Не обращая внимания на очередную «харчевню» обосновавшуюся здесь, я рассматривал хорошо обновлённый фонтанчик в центре сквера, как вдруг услышал за спиной возглас:
- Вот сволочи, уроды!
Обернулся. На щеках Женьки от злости выступили красные пятна, губы подрагивали, а рукой он указывал на белый пластиковый стол с креслами. Вначале я ничего не понял и только после его очередной фразы:
- Спилили, скоты! – только тут до меня дошло.
Старой мушмулы и лавочки под ней, где обычно сидел наш дед, где он неоднократно читал нам с Женькой нотации, а затем, когда мы всё же удирали от него, он поджидал возвращавшегося с работы своего сына – моего отца, этого ничего не было. Пластиковый стол и четыре кресла – вместо нашей памяти. В горле запершило, в глаза, будто, кто песок швырнул. Хрипло спросил брата:
- Чем она им помешала?
- Как чем?! А, ну да, ты же этой «обжираловки» здесь ещё не видел, а я ещё осенью заметил, что дерево вдруг начало сохнуть, - начал рассказывать Женька.
- Так может быть от старости, - попытался я найти хоть какую-то причину случившемуся.
- Как же! Дерево было крепким, зелёным, ещё лет сто простояло бы! Плеснули, видно, гадости под корень, того же керосинчика, вот оно и стало сохнуть, а спилить сухое дерево, конечно же разрешат. Вот они и расширись за счёт него, я хорошо помню, что ограждение стояло перед деревом, а теперь дополнительный стол поместился. Бабло, бабло качают, уроды! Всё мало им! Готовы всё снести, когда уже подавятся, сволочи?! – выплеснул, выговорился Женька.
Нестерпимо захотелось выпить. До темноты в глазах, вот прямо сейчас! Иначе злость, замешанная на горечи разочарований и неоправдавшихся надежд, может вырваться наружу, а вокруг люди гуляют, детишки бегают и, всё может закончиться для нас с братом очень плохо.
Потянул его за рукав рубашки со словами:
- Пойдём, выпьем, хватит с меня, не могу больше смотреть на это.
- Идём, только не здесь, пошли они! Рядом на Курортном проспекте есть кафешка с баром, там и вмажем, - с воодушевлением подхватил моё предложение Женька и продолжил, увлекая меня в небольшую аллейку сквера:
- А ты не верил, теперь понял, надеюсь, почему я так редко, но метко, бываю здесь?! Иначе невозможно. Ничего нет, всё чужое! Не наш этот город уже!
Не прошло и пяти минут, как мы сидели уже, на каких-то высоких табуретках перед стойкой бара.
- Два по сто водочки и …по конфетке, - опережая меня, закончил фразу брат, обращаясь к подошедшему бармену.
Я удивлённо посмотрел на Женьку, спросил:
- Помнишь ещё?!
- А ты как думал? Конечно, помню! – и, мы впервые с момента встречи рассмеялись, сдирая как бы с себя накопившуюся за время прогулки, накипь раздражения.
До чего же цепка и непредсказуема детская память!
Последняя треть пятидесятых годов – мне семь лет, брату шесть. В те годы в рабочей неделе был только один выходной день – воскресенье. Пока женщины что-то доделывали на кухне к обеду, мой отец, а когда в гостях был и его брат Николай, наш с Женькой – дядя Коля, они вместе выводили нас с на воскресную, предобеденную прогулку. Маршрут её до мелочей нам с братом был хорошо известен.
Взрослые неспешно, разговаривая о чём-то, пересекали скверик. Мы, дурачась, крутились рядом. Выходили на Курортный проспект и шли в сторону моста через речку Сочинку. Здесь стоял, и находится до сих пор, маленький павильончик-рюмочная. Мы с братом оставались на улице, а мужчины входили и, через открытые двери, до нас долетало через некоторое время:
- Водочки два по пятьдесят … и конфетку, - добавлял к заказу, кто-то из братьев.
Они выпивали и выходили на улицу, а в наши ладони впархивала «Ласточка» - самая распространённая шоколадная конфета тех лет.
Прогулка продолжалась в противоположный конец проспекта, к точно такому же павильону и, всё повторялось. Уже по дороге домой, на перекрёстке нашей улицы, мы получали с Женькой по «Эскимо» на палочке, под наше честное слово, что за обедом мы не будем дурить, и есть будем всё, что нам дадут.
Прошло, даже страшно подумать, сколько лет. Теперь мы сидим в каких-то двадцати метрах от хорошо знакомого нам павильончика, где сейчас торгуют всякой ерундой для курортников. Память, из каких-то потаённых уголков и, возможно, на генном уровне, диктует правильное окончание фразы – «и конфетку». Ни сок, ни минералку просим мы, а именно то, что слышали на этом месте очень и очень давно. Невероятно!
Мы сдержали обещание – вернулись домой хоть и с запахом спиртного, но трезвыми. Жена брата тоже выполнила свою угрозу, заявила прямо с порога:
- Всё на плите, в холодильнике, разбирайтесь сами, а у меня сериал начинается, - и, ушла в спальню к телевизору.
Побросали в тарелки всего понемногу, прихватили бутылку водки из морозилки и, ушли с Женькой на лоджию. Два старых продавленных кресла, журнальный столик с натюрмортом из закуски с выпивкой, свежий воздух, что ещё надо для хорошего разговора?
До третьей рюмки всё шло хорошо, а потом разговор начал постепенно затухать. Повисла пауза, а за ней, послышалось тихое посапывание брата.
Так бывает у людей и, даже среди близких родственников, когда они встречаются после длительного перерыва в общении. Говоришь, говоришь, и кому-то становится неинтересно. Понимаешь, что говорить больше не о чем. У каждого своя жизнь, свои устремления в ней, зачастую совершенно не пересекающиеся. Есть совместное прошлое, а есть настоящее и, это совершенно разные вещи.
Южные вечерние сумерки стремительны. Не успел я докурить очередную сигарету, как чёрный ночной полог, расшитый серебряными звёздами пал на город. Туша сигарету в пепельнице, я понял, что не хочу сопротивляться наваливающейся дрёме.
«Ишь, как сладко сопит, а я, чем хуже?» - с этой независтливой мыслью и задремал.
Проснулся от звонких трелей цикад, вестников того, что душная, июльская ночь полностью вступила в свои права. Давно я не был в городе, отвык от их звуков. Обнаружив нас братом спящими, Ирина, накрыла его и меня тонкими пледами. Сняв его, я взял сигарету, и подошёл к распахнутому окну лоджии.
Город спал. От путей железной дороги долетали тихие лязги вагонных буферов и сцепок, глухое бормотание диспетчера сортировки. Воздух вязок, душен и недвижим. Тёмные кусты под домом перемигиваются бело-голубыми огоньками. Июль – это месяц светлячков, город их выдавил, изгнал из своего центра разноцветными огнями вывесок, рёвом потока машин.
От лавочки, что под густой кроной каштана напротив дома, долетают обрывки шёпота, приглушённый девичий смех. Где-то выше надо мной, открывается окно и доносится более громкое, передающееся из поколения в поколение, а значит – вечное:
- Рита, я долго тебя буду ждать?! Марш домой!
- Сейчас мам, - отвечают с лавочки.
А город, тот, что ниже спального района, погружаясь в сон, горит, переливается огнями вывесок и рекламных щитов, подмигивает гаснущими окнами высоток, ревёт мощными моторами ночных лихачей.
Это мой город, он не может быть мне чужим, но и мне - уже не принадлежит.
Он принадлежит теперь им, тем, кто шепчется и целуется сейчас на лавочке под каштаном. И, это правильно. Так и должно быть!
06.01.2018 года. * * *