Глядя на него, она лишний раз убеждалась, что еврей – это чёрный, доведённый до белого каления.
У неё была заветная мечта, чтобы к ней никогда не зарастала народная тропа, хотя она была бессеребренницей, предпочитавшей золото.
Беспартийная, она неоднократно заявляла, что её партия – оперная.
Взять и снять с неё было нечего, никто не видел её одетой.
Когда она бросала взгляд, мужчины наперебой бросались поднимать его, потому что были уверены, что когда-нибудь на аукционе получат за него как за антиквариат.
Она никак не могла решить, что первично, обещания для дураков или дураки для обещаний.
Она рассталась со своей первой любовью из-за показавшейся ей циничной фразы, с пафосом произнесённой им «Она меня за брюки полюбила, а я её за состраданье к ним!»
Отдых она не считала за труд, поэтому относилась к нему с нескрываемым финансовым уважением.
Погружаясь в глубокие раздумья, она не выталкивала их только затем, чтобы опровергнуть Архимеда – при одном взгляде на его бороду у неё появлялось раздражение на коже.
Любовники в массе своей казались ей нищими с попрошающими взглядами.
От навязчивого оккультиста-окулиста она избавилась при помощи оптического обмана.
К сексу она относилась как к непродолжительной борьбе четырёх лысых коленок из-за одной несчастной расчёски.
Наивная, она и не подозревала, что лошак – это транссексуальная лошадь.
Иногда она была непротив поспать на голых камнях, если они оказывались бриллиантовыми.
Она была убеждена, что невежество – одна из иллюзий собственного производства.
Она свято верила, что человечество – это бумеранг доброты по сходной цене.
И бесспорно, она играла в своей крепкой семье первую скрипку... не его смычком.
Но самым замечательным было в ней, обожание его поразительного юмора, сочетающего отсебятину с невменятинкой.