Когда-то я любил дни рождения. И даже свои. И даже праздновать. В комнатку общежития, где мы жили с мамой, завал одноклассников. Однажды, на спор, на своём дне рождения выпил три литра компота. Этим и запомнился тот праздник. Позднее были попытки достичь подобного апогея радости и ощущения победы, но ничего подобного не происходило. Увеличивалось число приглашенных, варьировалось качество, менялась дислокация, но праздник оставался грустным, затратным и травмоопасным.
К тому же, всегда смущал эгоизм заложенный в этом событии: все должны радоваться рождению одного. Почему бы в день рождения всем не радоваться, что они все родились и все встретились. И дарить подарки не кому-то одному, а как попало, лучше – случайно, методом жребия: свалили всё в кучу, бросили кости, кому выпало – тот и забирай! Предугадываю кислые физиономии. Ладно, пусть всё остается по-старому. Хотя бы потому, что по-новому не будет.
В Москве я совершил очередную попытку осчастливить себя за счёт других. Пригласил всех. И семью корейцев. И Амаду. И Веру, И Катю. И одногруппников. К счастью не все пришли, а то мой сосед Вадик сошел бы с ума. Пригласил я ещё одну новую-старую знакомую – Татьяну.
Встретились в Москве мы случайно. Баскетбольный роста, с шапкой светлых волнистых волос, полные губы (естественным образом, без всяких там уколов), и насмешливые глаза за стеклами очков. Насмешливость - это было её оружие защиты и нападения, способ завязать, продолжить или закончить разговор, выражение самых разнообразных эмоций: от обиды и злости до радости и удивления. Впрочем, разозлить её было практически невозможно, по крайней мере, так казалось. Она всегда говорила ровным, легким голосом, в особо экстренных случаях лишь добавляя к нему несколько кубиков льда. Не помню, чтобы она делал что-то резко. Даже дружеский шлепок полотенцем или бросок снежка в её исполнении происходил словно в рапиде (всегда хотел вставить где-нибудь это слово).
При этом нельзя сказать, что Таня медлительна. Она делала тысячу дел в день. За сутки она могла устроиться на работу, уволиться с работы, открыть бизнес, закрыть бизнес, завязать двадцать новых полезных знакомств, поддержать сорок старых полезных знакомств, снять рекламный ролик, сделать фотосессию, заехать на рынок, сходить в театр, забежать в спортзал на скалолазание, покататься на лыжах, посидеть в кафе, приготовить ужин, проверить дневник дочери. Я поражался, меня едва хватало на одно такое дело в день.
Таня приехала в Москву несколько лет назад. А до этого работала в Горно-Алтайске на местном телевидении. Корреспондентом. А моя мама там же – секретарём-машинисткой. Но видел Татьяну ещё раньше. Мы учились в одной школе №6. Только Таня на несколько классов была старше.
Из нашего класса я жил дальше всех от школы. Помню весеннее апрельское утро. Общежитие педучилища стоит на проспекте Коммунистическом, если выглянуть из окна пятого этажа, то где-то далеко-далеко можно увидеть краешек желтой школы, которая тоже стоит на проспекте. Ранец за спину или дипломат в руку - и - вперед. Спускаюсь по запасной лестнице. Прохожу мимо вахтера и девушек, спешащих на занятия в училище. Они идут с крыльца направо, а я налево. Еще один поворот за угол, налево, а дальше прямой путь до школы.
Путь полный приключений и хрустящих, покрывшихся за ночь льдом, луж. Иногда я считаю шаги, почему-то, до школы всегда получается разное число шагов. У меня много разных игр в дороге: перепрыгивать или переступать через трещины. Считать машины, едущие навстречу и одним со мной курсом, сравнивать результат. Обгонять прохожих. Пинать камушек или кусочек льда. Слева остается позади старый двухэтажный дом, с выступами в виде трапеций по углам. Его всегда красят в желтый цвет. Дальше слева всегда был пустырь, отделенный от проспекта чередой высоких, толстых тополей. Справа бордюр, газон, проспект, на другой стороне строится пятиэтажное задние веттехникума. Можно идти по асфальту, а можно по тропинке за тополями слева. Там всегда лежат прошлогодние листья. Можно вообразить себя вертолётом, а там внизу – лес. И ты ищешь кого-то, не то друзей, которые потерялись, не то врагов, которые прячутся. И вот подлетаем к перекрестку. Налево еще нет никакой угловой пятиэтажки, с библиотекой и художественной школой, а всего лишь киоск Союзпечать, а рядом вообще сарайчик, где когда-то принимали стеклотару. Направо, через дорогу, единственная в городе шестиэтажка. Та самая, где уже живут мои будущие друзья братья С., но я пока их ещё не знаю.
Перехожу дорогу. Небольшой уклон вниз. И слева пятиэтажка с магазином, который раньше называли Красный, а ещё раньше Юбилейный. Следующий дом с магазином Молоко и кассой Аэрофлота. Так вот на углу Юбилейного, ближе к той стороне, где выходят двери подъездов в сторону дома с Молоком, стоят три грации. Три старшеклассницы. Они каждое утро ждут друг друга, а потом вместе идут в школу. Самая высокая из них – Таня. Я ещё не знаю, как её зовут. Мне вообще неинтересны девчонки. Вру. Мне интересны девчонки. Я сам не знаю почему. У них впереди есть странные выпуклости, которые, даже если я произношу это мысленно, заставляют меня краснеть, они называются «грудь».
Я бы женился на самой высокой. Я бы служил ей всю жизнь как Айвенго. А потом сгинул бы в очередном крестовом походе, прославляя её имя которого я не знаю. Сгинул бы в страшной кровавой рубке, как легендарный предводитель восстания рабов Спартак, так чтобы тела не нашли. А она бы поплакала обо мне. Кстати, у нас в школе учится старшеклассник с фамилией Спартак. А вдруг он потомок того самого Спартака? Хотя как? Спартак ведь погиб, и жены у него не было. По крайней мере, в учебнике истории об этом не говорится ничего.
Вот ведь какие вредные девчонки, сегодня они прошли вперёд раньше меня, не успел я их обогнать. И идут-то быстро. Ну, ещё бы, скоро звонок на первый урок. Мне бы тоже поторопиться. Но я не могу их обогнать, ещё подумают чего-нибудь не то, и так их тут почти каждый день встречаю. Я потом спрашивал у Тани, помнит ли она мальчика, который ходил с нею в одну школу, почти каждое утро. Нет, она не помнила.
А мне казалось, что девушки оглядываются, посматривают на меня, и, о, ужас, обсуждают меня и хихикают. Я смущался. Я хотел отстать, но я не мог идти так медленно. Я привык ходить быстро. И, получалось, что я иду как привязанный за этой троицей. Я уже не хотел жениться на этой долговязой. Она меня раздражала и манила одновременно. Я уже хотел, чтобы началась война. И все побежали бы прятаться в бомбоубежище. А она бы потеряла сознание. И подружки бы её убежали. Нет, пусть их лучше бы убило. А я бы отнёс эту обморочную в подвал. Она пришла бы в себя. Стала спрашивать, что случилось, испугалась. А я бы утешал её: «Ничего, ничего, это не у нас ядерная бомба взорвалась, это в Майме. И ветер дует в другую сторону, значит, осадки упадут за Катунь». А потом бы все вокруг умерли от лучевой болезни и мы бы остались одни. Мы бы поселились в единственном уцелевшем доме. Я бы ходил на охоту на светящихся в темноте зайцев, а долговязая готовила бы ужин. Очки бы у неё разбились, но я бы раскопал оптику, принес ей целый ящик: «На, выбирай». Она бы меня благодарила, а я бы говорил: «Не стоит». Она бы кормила меня вкусным ужином из заячьего супа, шила бы заячьи шубы. И, так и быть, деваться же некуда, надо же как-то возрождать человечества, я стал бы её мужем.
Дальше картины становились смутными, в груди делалось горячо и как-то особенно тоскливо, счастье путалось с ужасом, мы успевали пройти мимо гостиницы «Турист», автовокзала, двух общежитий, ЗАГСа, и вот она шестуха – школа №6 имени героя Советского Союза Ильи Захаровича Шуклина, который в бою 14 июля 1942 года у села Перекоповка (в 50 километрах северо-западнее Воронежа) вступил со своими артиллеристами в борьбу с 30 фашистскими танками. В течение трёх часов отважные артиллеристы успешно отражали атаки танков и пехоты, подбили 14 танков. И меня ранило. И я лежал в пыли и рассматривал муравья на травинке. Как он бедный посреди боя, может быть таким целеучтремленным, и муравейника-то его уже нет, а он куда-то тащит кусок стрекозиного крыла. И неважно, кто пел, а кто работал, война это вам не дедушка Крылов.
И тут ко мне подползает долговязая красавица, вся в пыли и даже её короткие волосы стали пепельными. И очки запылились. «Куда тебя?» - спрашивает. А я говорю: «Не стоит, сестричка, меня уже всё равно не спасти». Но она перевязывает мою рану. И пальцы у неё такие прохладные, щекочут так живот. А потом она тянет меня волоком к своим. И так хочется пить. Но я терплю, только говорю во время коротких остановок: «Брось меня, не жилец я». А девушка говорит: «Я ещё на твоей свадьбе гулять буду». А я говорю: «А я на твоей». Вот и договорились. А вот бы хорошо было, если бы это была наша общая свадьба. Я бы такой в форме…
-Серёга, ты форму взял?
-Чего?
-Форму, говорю, взял? Физра сегодня, - одноклассник стоит рядом.
Исчезла моя санитарка в дверях школы. Да провалитесь вы все! Такая жизнь намечалась. А теперь пять уроков впереди.
И вот мы сидим с Таней в кафе, за окном холодный ледяной дождь и Москва. И мир избежал ядерной войны. А другая война закончилась давным-давно. И нет больше силы, которая бы свела нас вместе.
-Сценарист, это хорошо, мне как раз нужен сценарий рекламного ролика.
-Я же только начинающий.
-Да не важно. А ты же ещё стихи пишешь?
Я шумно вздыхаю. Наверное, такое же чувство у человека, когда его спрашивают: «Ты сидел?» «Ну сидел. Ну, когда это было. Я давно исправился». «Ой, не трынди, с этим делом не так просто завязать. Есть одна работёнка».
-Есть одна работа для тебя. Такой слоган надо в стихах.
Я еще не знаю что такое «слоган», я знаю только слово «девиз».
Таня учит меня жить. Настойчиво, мягко, но бескомпромиссно. В её речи всё время мелькают слова: понимаешь, работа, двигаться вперёд, всё возможно. Рядом с ней я заражаюсь уверенностью. Я готов активно строить свою жизнь. Но как только мы расстаёмся, вся моя уверенность гаснет, мне кажется, Таня принимает меня не за того, кто я есть, я не смогу как может она. Подозреваю, там во время ядерной зимы, это она бы стреляла фосфоресцирующих зайцев, а я бы готовил ужин, и по Перекоповкой она бы стреляла по немецким танкам, а я подносил снаряды. Нет, я бы не смог с ней жить. Она бы переубедила меня, и я пошел по жизни в том направлении, которое определила мне Таня.
И вот Таня у меня на дне рождения в общежитии ВГИКа. По целеустремленности, характеру, умению превращать всякую обстановку вокруг себя в комфортную, они оказались близки с Вадимом. И, буквально спустя минуты знакомства, у них уже стали устанавливаться деловые связи, зреть общие проекты. Я бы удивлялся и дальше, если бы не мой день рождения. Но надо принимать гостей. Разливать водку, резать торт. А потом провожать Таню до метро. А на обратном пути купить две полуторалитровых бутылки пива. И встать на проспекте мира в час ночи на перекрестке перед статуей Рабочий и Колхозница и попытаться регулировать движение с помощью полторашек. А потом убегать от милиции. Скрыться на задворках общежития пожарников. Найти там какой-то забор с дыркой, протиснуться туда, оказаться на какой-то свалке старых вещей, отыскать чудом старый диван и упасть на него.
Снилось мне, что я делаю Тане массаж, намазываю её маслом. Она лежит на животе. Мне приятно скользить по её коже ладонями. И всё хочется перевернуть, поцеловать. И, наконец, моё желание сбывается. Она переворачивается. Мои ладони ложатся на её грудь. Соски такие твёрдые, как пластиковые крышки от пивных бутылок.
Очнуться через часа два. Рядом, вдоль моих бедер полторашки с пивом, сжимаю их крепко за крышки, так что руки онемели. Светло. В Москве, в отличие от Горно-Алтайска, ночью не отключают фонари. Удивляет пар изо рта. Похолодало. Поражаюсь сам себе тому, что не упал на асфальт под забором, а уютно устроился на диване. Попробуйте отыскать диван на улице в столице. Только выпивший человек на это способен. Возвращаюсь в общежитие. Будто из госпиталя, или из тюрьмы, или с войны. Помят, нетрезв, но уже на пути к исправлению, уже старше на год, а может на целую жизнь.
Сергей Решетнев ©