15
Такси у проходных порта не было проблемой, и еще за час до вылета калининградского рейса мы сидели в кафе аэровокзала, кушали бутерброды с черной икрой, прихлебывая их белым вермутом. Болтали обо всем сразу. Я опять подосадовал, что вот мог бы домой: через час в Москве и еще через два - дома, а тут... Я прихлопнул с досады по трем толстым тетрадкам с курсовыми, выложенными на стол.
За столиком по соседству сидели двое летунов в компании с барышней, длинноногой смазливой брюнеткой. Питались они молча и сосредоточенно. После громкой моей эскапады один из летчиков, с тремя шевронами на погонах, поднялся и подошел к нашему столу.
- Кому из вас в Москву надо? - спросил он без китайских церемоний.
Мы с Тимофеевым переглянулись.
- Вообще-то... - протянули в один голос.
- Билетов в кассе нет, но одно место я могу устроить, - летчик смотрел на меня.
- Так полетишь? - спросил Витек.
- Дашь мне еще десятку? - ответил Костя?
- Да хоть две, - радист запустил руку в грудовой карман.
- Уж вы не мне ли взятку собираете? - усмехнулся пилот и, не дожидаясь ответа, добавил: - Если только барышне шоколадку...
Он обернулся к своим и позвал: - Лена, сделай билет моряку.
Длинноногая красавица, не мешкая, вышла из-за стола и пошла к кассам, кивком позвав меня следовать за собой. По курсантскому билету рейс до Москвы обошелся мне в девять с полтиной, и еще с избытком доставало средств на дорогу домой. Тимофеев вручил вернувшейся стюардессе - Елена оказалась стюардессой московского рейса, которым предстояло отбыть мне, - огроменный шоколад и через десять минут проводил меня на посадку. Мне хотелось заплакать.
За минувшие полгода родной город не изменился ни на гран. Впрочем, когда я возвращался отсюда после летних каникул в мореходку, стояла августовская жара, было пыльно и душно, а теперь под ногами хрустел снег, и дышалось легко и восторженно: дома! И даже привычно пустые полки в магазинах не очень меня расстроили. На полках не было почти ничего, кроме банок с морской капустой и других, с этикетками "chatka". Даже водки не было в магазинах и ничего другого - сухого или крепкого.
- Да, это вам не Копенгаген, - вслух проговорил я, обратив на себя удивленный взгляд продавщицы. - И даже не Таллин, - добавил я на прощание и вышел из магазина. Кабы знать! Ведь у меня в каюте полный рундук подарков. Тоже мог бы, как Витька, пару саквояжей загрузить.
Впрочем, для матери я сам явился новогодним подарком. Переступив порог, неловко обнял ее, ткнувшуюся мне в плечо, маленькую, хрупкую, беззащитную почему-то.
- Приехал! - только и сказала она и, постояв так, уткнувшись в плечо, с минуту, тут же бросилась хлопотать в кухне, и - откуда чего взялось - не прошло и получаса, в большой комнате был накрыт стол, и даже бутылка "московской" красовалась посередине.
Мне вдруг вспомнилась рекламная стойка при выходе из магазина, с которой обаятельно улыбался народный артист страны Марк Бернес, с единственным концертом завернувший сюда, в этот богом обиженный город - чем не новогодний подарок. Только как на него попасть?
16
Марк Наумович Нейман стоял при входе в фойе дома культуры напротив строгой билетерши и смотрел поверх голов входящей публики. Видимо, ждал появления каких-то важных для него персон, чтобы встретить их лично.
Я, увы, в число этих персон не входил, поскольку не знал даже, что его фамилия Нейман и что звать его Марк Наумович. Для меня он был народный Марк Бернес, и мне до зарезу надо было попасть на его единственный концерт. Особенно теперь, после принятой на грудь... Хотя попасть было невозможно. Билетов в кассе, по слухам, не было со дня появления афиши в городе. И вообще касса была закрыта. Тем не менее, на обширной площади перед ДК им. Дегтярева топталась густая масса народа, невзирая на ядреный мороз, громко гомоня и вроде на что-то еще надеясь.
Мне было двадцать два, и за гюйс заложено было не менее пол-литра "столичной". К тому же я только вчера утром пришел с Джорджес-банки в Таллин, а сегодня я дома, в Коврове, а тут - Бернес! Поэтому, встань сейчас на моем пути даже что-нибудь вроде волнолома, я бы вряд ли его заметил. Друг детства моего Сотеро тянул меня сзади за бушлат, приговаривая что-то устрашающее - что, мол, заметут - вон сколько содмильцев собралось, - но я ледоколом прорезал страждущую толпу и, как лист перед травой, возник перед народным артистом.
Наверное я выделялся средь толпы, не мог не выделяться, одетый в клеша и бушлат с четырьмя курсовками на левом рукаве и мичманку с огромным, не по курсантскому чину, "крабом". Бернес улыбнулся мне улыбкой Аркадия Дзюбы из фильма "Два бойца", и я нахально протянул ему "краба".
- Костя, Костя Пухов, - зачем-то соврал я, назвавшись именем корефана своего по мореходке Костяна Пухова.
- Очень приятно, - соврал в свою очередь Бернес, пожав мою клешню. А может, и не соврал. Может, я и впрямь ему понравился, напомнив его самого в молодости. Он смотрел, кажется, вовсе не насмешливо, мне в глаза и одновременно поверх меня.
- Мне тоже, - продолжил я. - Хотя и не очень.
- Почему не очень?
- Так билетов-то нет, а концерт единственный. А мне послезавтра на вахту заступать. На моей шаланде. "Бора" называется. Пять тысяч тонн. Правда, не кефали. Хек там серебристый, черный карась, голубые акулы, на халяву. Мы только вчера с Джорджес-банки в Таллин притопали. Ты знаешь, что такое Джорджес-банка? - нахально перешел я на "ты".
На нашу беседу стали подозрительно коситься бальзаковского возраста простоволосая билетерша и долговязый ментовской старшина, стоявший позади нее. На всякий случай.
- А що такое Джёрджес-банка? - по-одесски переспросил артист.
- Я, конечно, могу рассказать вам лекцию про зимнюю северную Атлантику, - принял я подачу. - Там еще большая и малая Ньюфаундлендские есть и некоторые другие, но, боюсь, до концерта нам времени не хватит.
- Вы, я вижу, с товарищем, - не меняя тона, обратил внимание Бернес на друга моего Сотеру. Тот все тянул меня назад и что-то пыхтел в затылок. Кстати, он, Шура Теплухин - так его по-настоящему зовут - принял на грудь, наверное, больше моего. За нашу встречу. Как намедни вечером начали, так едва не сутки и принимали.
- Вы пропустите моих друзей, - обратился народный артист к билетерше и - мне: - Два места для вас, думаю, найдется. Вы разденьтесь и подойдите сюда.
Через несколько минут мы, как veri importent persons, усаженные самим мастером, восседали посреди первого ряда, млея от тепла в ожидании концерта. Не уснуть бы.
Начало, говорили мне потом, было необычным. Вместо того, чтобы, по обыкновению, сразу приняться "рассказывать" песни, маэстро сделал лирическое отступление. В прозе.
- Сегодня я гулял по вашему городу и был восхищен. Вроде и гулять здесь особо некуда, исторических памятников и шедевров архитектуры, кроме разве пожарной каланчи, не видел. Но видно, что это город мастеровой, и люди здесь мастеровые, исполненные достоинства, знающие цену себе и тому, что они делают. А еще, оказывается, я только что узнал, что это город моряков. Почти как Одесса. И один из них, ваш земляк, сейчас в этом зале. Кстати, зовут его Костей. Как в известной вам всем песне, с которой мы и начнем. Он только вчера вернулся из северной Атлантики, на шаланде в пять тысяч тонн. Правда, не кефали, а других морских обитателей. И скоро они, я думаю, появятся на ваших столах. Итак, в честь вашего земляка Кости Пухова...
Он полуобернулся назад и скомандовал кому-то невидимому:
- Дайте нам музыку.
И...
- Шаланды полные... - это было последнее, что я услышал, прежде чем уснул.
17
Нет ничего на свете более противного, чем уезжать из дома после отпуска. Даже такого краткосрочного, как был у меня. Хотя ничто, казалось бы, меня здесь не удерживало, кроме разве полных печали и слез глаз матушки. Будто на фронт провожала. Или - тьфу-тьфу! - в каторгу. Я помню, хоть и был тогда совсем малым: такой она была, когда подгоняли в автозак только что осужденного на четыре года братана. За драку с поножовщиной. Тогда говорили, что еще легко отделался: ему на момент событий восемнадцати не исполнилось. Потом это его осуждение будет вроде третьей ноги в моей биографии, вроде тормоза: то приемная комиссия в мореходке задумается, то с визой задержат. Впрочем, ну их к лешему, все эти дурные напоминания.
Мамка напекла мне вкуснющих пирогов в дорогу - не знаю, куда класть: я же налегке прибыл, без чемодана. А вчера я познакомился с такой девочкой!.. Мы болтались без дела по городу с другом Сотерой и мимоходом забрели в ДК Ленина, а там - танцы. Народу - не протолкнуться. Сотеро свою знакомую Тошу подцепил и растворился вместе с ней, а я глазел по сторонам, не зная, куда прислониться. Все танцуют, большинство пар - девчонки, в надежде, что их "разобьют". Другие вдоль стен или под колоннами шепчутся, хихикают о чем-то. Я в мореходке поотвык от такого. В Таллине девки с девками не танцуют. Да и сам я танцор никудышный. И вдруг вижу: стоит одна, скромная такая и такая при этом женственная, хоть и юная совсем. С длинной, толстой косой на груди. И я ее пригласил. А потом провожал до дома. И адрес спросил и пообещал написать, когда в Таллин вернусь. Напишу, конечно, если адрес не забуду. Хотя чего и забывать-то: Большая Рабочая, 9? Звать ее - вот фокус! - Ниной, а вот фамилию спросить не догадался - кому писать-то буду? Впрочем, был бы адрес и имя - письмо дойдет до адресата.
Только ведь в Таллине, на "Боре" у меня Нинуха есть. Да есть ли? Она ведь вроде в отпуск собиралась, и не виделись мы с ней перед моим неожиданным бегством. Хотя и нужен ли я ей, которая на семь лет меня старше. А еще у нее нос... И еще там, наверное, ждет - не дождется меня Гмирянский, чтобы наградить хотя бы выговором. Если чем-то не похуже того.
Хорошо, что братан на работе. И друг Сотеро - тоже. И провожать меня некому. Мамка всхлипнула, прижавшись ко мне на прощание в прихожей. Я погладил ее поседевшую головку, маленькую такую почему-то, и вышел в подъезд. Потом вспомнил: тетрадки с курсовыми-то чуть не оставил. Вернулся, забрал и уже едва не бегом пустился к вокзалу.
В Москве на всякий случай добрался до аэропорта на Ленинградском проспекте - билетов на Таллин, увы, не оказалось. И добрых пилотов в кафе здесь не нашлось, чтобы оказией подбросить. Побрел к метро, чтобы к трем вокзалам добраться, и "зацепился за решетку перед дворцом ЦСКА. Целый час простоял на морозе, наблюдая, как Тарасов гоняет по льду кумиров наших - Фирсова, Викулова, Лутченко с Гусевым. Еле я оторвался от "живой картинки", вспомнив, что надо все-таки в Таллин ехать.
Поезд с Ленинградского вокзала уходил в шесть вечера. Я еще до кафе "Руслан" в сторону Сокольников прогулялся, съел пару дрянных сосисок с капустой - это вам не Таллин - в компании с каким-то забулдыгой, который пил прямо здесь, в кафе "тройной" одеколон, на закуску употребив то, что я ему со своей тарелки переложил. Наверное, за то... А впрочем, ни за что. Просто захотелось побыстрее удалиться от этого компаньона. Уж очень он круто воздух замесил парами "тройного".
В плацкартном вагоне поезда соседями моими оказалась пара пожилых граждан Эстонии из поселка Вайвары. Причем они были самые что ни есть русаки и к тому же такие любезные: всю дорогу приглашали меня к себе в гости - чем-то я им глянулся. Вот как поедете обратно, обязательно заезжайте к нам - не пожалеете. А наутро еще один гражданин вроде познакомиться возжелал. Оказалось, он - бывший, первый муж нашей Хинессы Эмильевны, преподавательницы русского и литературы, и все просил ей привет горячий передать. Пришлось пообещать. Хотя когда я ее увижу? Тем более, что она преподавала нам лишь до второго курса, а мы теперь почти выпускники.
В мореходку в тот день я так и не попал, поспешил на пароход - ведь день-то был крайний. "Бора" стояла на том же, четвертом причале, где мы с Тимохой ее покинули. Только теперь, освобожденная от груза, она громадой возвышалась на пирсом, размеренно дыша, будто огромное животное, поскрипывая бортом о причальные кранцы. Под правым бортом ее стоял какой-то танкер - то ли водой пополнял, то ли топливом. Вахтенным у трапа оказался Валька Стулов, который сходу высыпал на меня ворох новостей.
Наши, курсанты, все уже на борту. Нинуха Петрова уехала в свой Псков, в отпуск. "А тебя два дня зачем-то искал Гмирянский. Ты вроде должен явиться в партком или даже горком, чтобы получить партбилет. Ты его получал? Нет? Значит, тебе надо туда. А мы уже вечером отходим. Капитан опять Коган, старпом и помполит новые. Зато Женя Григорьев на месте. И Витька Тимофеев - тоже. Его вроде начальником рации назначили. А вместо него Лууле будет. Как уж вы с ней каюту делить будете? Или ее - с Медведевым? Ну да боцман вам поможет.
- Ладно, разберемся, - хладнокровно сказал я. - А куда пойдем-то, известно?
- Конечно, известно. Туда же, в северную Атлантику, на Джорджес-банку.
- Ну, слава богу! А то я уж думал, никогда ее больше не увижу.
- Налюбуешься еще. А потом - опять в Африку.
- Неисповедимы пути господни. А наши вообще неведомы. Боцман-то где?