Маленький игрушечный шут беспомощно лежит на полу среди прочих новогодних игрушек. Он облачен в богатое золотое одеяние, сверху, как это принято у представителей такого рода занятий, колпак с бубенцами, намного превышающий размеры его головы. Застекленевшие глаза его устремлены ввысь, а на бордовых губах будто застыла нерассказанная шутка, готовая сорваться, как только оцепенение закончится. Конечно, этого никогда не произойдет, но маленький комик, расставивший гипсовые ручки в стороны, этого не узнает.
Он сорвался с самой высокой ветки, сам не понимая, как это произошло. Вот он висит на зеленых иглах, а через секунду уже летит в неизвестность. Если бы маленький шут знал, что падает не в бездну, а всего лишь на пол средней жесткости, не стал бы так пугаться.
Возможно, теперь ему суждено кануть в безвестность вместе с разбитым пестрым ёлочным шаром. Или его утащит в укромное место усатый озорник на мягких лапах и будет грызть его, разрывая острыми, словно бритвы, когтями набитое ватой тельце.
«Почему именно я должен быть шутом? – беззвучно вопрошал он. – Почему не котом или хотя бы игрушечной лошадью?.. Они весь год на виду, их ценят и любят. Про меня вспоминают лишь в праздничные дни. А после забрасывают на верхнюю полку, делая вид, будто меня и не было.»
Участи ёлочной игрушки не позавидуешь, особенно той, что сорвалась с праздничного дерева, не дождавшись торжества. На белоснежном лице гипсового шута проступила крошечная слеза, которую никто никогда не увидит.