------------------------------------------
От автора
О романе
"ПОСЛЕДНИЙ ПРАЗДНИК",
из которого здесь одна глава
В 1996-ом мне попало в руки 50 кассет записей диалогов в одной палате ЭЦПЗ – Экспериментального Центра психического здоровья, расположенного в одной из областей Нечерноземья. Причём, сами беседующие о записи ничего не ведали. На основе этих записей я написал документально-художественное (или, пожалуйста – художественно-документальное) произведение, которое назвал: "Последний праздник". Содержание – фактурное, а фактура – рыхлая; события, стало быть, едва влекутся. Но есть неожиданная концовка, которая многое проясняет. То есть, всё как полагается. Работа растянулась на три года – 1996-1999 г.г., вышло 450 страниц книжного текста.
В палате 8 пациентов, между собой они её называют "тембреанус". Их закармливают горохом, область занимает 1-ое место в России по сбору этой культуры, шефы ЭЦПЗ поэтому не скупятся… Герои вынуждены преодолевать это обстоятельство. У всех, как сами определили, "проблемы с действительностью", а конкретнее – тлеющая хроническая депрессия. Лечение бесплатное, почему и лежат месяцами, – что, однако, соответствует экспериментальной цели лечения: раз и навсегда вылечиться. Им дают спец-лекарства, которые развязывают языки и возбуждают творчество, и это тоже входит в лечебную программу.
Прозвища персонажей, их общее на всех "гороховое" пристрастие, а также кое-что еще – всё это конкретно обусловлено и получает разрешение, а вместе с ним снимает и некоторые недоумения у читателя в конце книги.
Итак, вот они, мои бедные и дорогие:
Порзик – сочинитель, прозаик, живой, щупленький, чернявый полуеврейчик; "нос крупный, крутой, утолщенный у основания (в связи с чем историк Сюрлампий из соседней палаты определил этот нос как результат завоевания греками Передней Азии), ноздри же – узкие, просто, щелки, так что центральная часть лица навевает колосса на глиняных стыдливых ножках. А вот глаза у Порзика безупречно выразительные, большие и, вместе с тем, любопытственно, до разоблачения, зыркающие".
Сумастрог – литературный критик, перестройка лишила его работы. Внешность тускловата; но всё же подозревают в нём примесь татарина, на что он разок резонно огрызнулся: "Во всех нас есть что-то татарское!". "Непритязательные, скромные черты; по комплекции – востроплечий щуплец, хотя и чуть крупнее своего лит-приятеля и оппонента Порзика. Примечательное, разве что, разлетный веер радиальных морщин от центра рта – его рисунок становится тем четче, чем тверже отстаивается то или иное мнение".
Вадёдя – сложный тип; его главный конек, пожалуй – бескомпромиссная критика проистекающей за окном их палаты действительности. Ярый атеист, крутой доморощенный публицист; к тому же, педант и, уж точно, законник и стихийный государственник. "Щупловатый, среднего роста и сложения, с широкой, преимущественно лысой головой и заостренной бородкой, как раз подчеркивающей объем головы. Глазные впадины заняты исключительно глазами – без особого прилегающего обрамления, – одни голые голубые глаза, самородно, глубоко сидящие. А усы щетинистые, круто обрезаны над губой. Каждая бровь домиком, на коньке с кустичками вразлет. Видно, раньше он был умеренным шатеном, но с потерей большей части волос лежал перед слушателями практически блондином… Крохотная бородочка под губой… такой волосяной кустик, тоже клинышком – как бы специальный действующий макет обычной, основной бородки. Обе – и бородка, и бородочка, то одна, то другая, а то и вместе – при разговоре двигаются, выражая различные оттенки настроения". Надо еще упомянуть о зрительном казусе: спящий, Вадёдя напоминал Ленина; увидев его впервые, Притыгин сильно испугался, да и другим было не совсем уютно от наличия в своей палате собственного "великого усопшего". Не надо забывать, что все они, и даже молодой Милдр, были, можно сказать, вскормлены ленинианой, как молоком волчицы. Но, проснувшись, Вадёдя по причине голубых глаз переставал напоминать Ленина, и эта двойственность немного напрягала всех: надо было всё время помнить, что глаза-то у него там, под веками – голубые, что вот сейчас скоро он их откроет и перестанет быть похожим на Ленина.
Дурьябаш (Бяша) – философ со скромным замахом на мыслителя, мягкий характером, самый деликатный и ранимый из них, – так, изредка он объявляет на всю палату: "Извините, я выйду – на меня пёрд напал", – тогда как все остальные – тут же… В нем подозревают мусульманина (из-за выбранного им самим прозвища) и армянина одновременно (?), хотя сам он считает, что его бабушку "смутил венгр"; тоже невысок, но довольно толстенький; "наполовину седая кудрявая шевелюра тяжело, как-то даже чугунно, давила на заниженный посему лоб, – и три мясистые морщины были тому свидетельством. Еще две короткие черточки рассекали переносицу вертикально, – но лишь когда лоб напрягался чем-то конкретным. Эта одинокая "кавычка" дала формальный повод критику Сумастрогу говорить о незавершенности, потому расплывчатости дурьябашевых мыслей – читай, цитат, – мол, даже на цельную, в две кавычки, на лбу не набирается… В спокойствии же он напоминал добродушного римского легионера, крайнего по ранжиру, к тому же на заслуженной пенсии… У него рыхлый нос, изрытый темными порами вулканического вида. В сумерки нос похож на округлый кусочек пемзы, которым ублажают распаренные пятки. Из каждой второй поры растет остриженный толстый волос, и некоторые волоски уже седые. Крупные, с мышиную нору, ноздри и сонные покладистые глаза придают лицу постоянную вяло-напряженную готовность к чиханию".
Сердила – по полному величию Сердилатий Иванович Попов, так ему в метрику и вписали (младенец родился хмурым в самом начале 1946 года, как бы зная, что отца своего никогда не увидит). Рабочий широкого профиля, крупный, сильный мужчина; внешне практически никак не обрисован - возможно, потому, что претендует на собирательность своего образа былинного работяги застойно-перестроечных времен. Кстати, Порзик, услышав фамилию Сердилы – а по матери у последнего тоже всё в порядке: Сысоев, и он напирал на свою исключительную, во всяком случае, в пределах палаты, русскость, – так вот, Порзик на это отреагировал: "Гм, Попов… Подумаешь… А моя – Попярдышев, ну, и что? Дед-то мой был раввин!".
Дутыш – бывший, довольно крупный начальник, "высокий, прямой, напыщенно-грудастый, как особого рода голубь-дутыш. Вскоре выяснится, что он и есть Дутыш". "На нем спортивные штаны с генеральско-олимпийскими лампасами, по поводу которых Вадёдя как-то неодобрительно буркнул: "Они меня давят".
Милдр – он лет на 20 моложе других (остальным, кстати, около 50-ти) – журналист. "Ничем, вроде, не примечательный… так, иногда сорвется по мелочи; в целом же – спокойный молодой человек, не без внешнего приятствия. Вот, разве что, усики – крохотные, нежные, широко раздвинутые и частью даже висячие, как у карпа".
Притыгин – в этой палате сравнительно легких он исключение; изможденный, худой, узколицый, отсутствующий – как лик на изысканной иконе; в разговор вступает редко, говорит недолго; большей частью лежит. Держась за дужки кроватей (на память излагаю, пусть неточно), он безвольным лепестком пробирался в свой угол; костлявые шишки выше ступней продефилировали мимо костлявых ножек металлических коек, как сквозь строй неподвижных братьев.
ПРАЗДНИК РЕВОЛЮЦИИ
глава из романа
Генсюк – так они называют тогдашнего президента.
! Саму главу я удалил. Где-то через недельку сразу помещу сюда весь наконец-то оцифрованный роман "ПП"
*****