Закончив с не очень-то изящными восклицаниями, я быстро и глубоко вздохнул, откинулся на спинку, зажмурился и медленно спросил себя еще раз: «Она сказала «да»?
Вопрос был повторен только для удовольствия, - ответ я уже видел. Короткое «да» было написано на открытой передо мной, мерцающей странице электронного письма. Я пялился на это слово уже долго, с глупейшим и восхищенным выражением лица и никак не мог оторвать от него взгляда, словно смотрел не на две маленькие буквы, а на саму Анну, вдруг, как по-волшебству появившуюся здесь передо мной. После длинной маетной ночи, одинаково полной темноты, раскаяний и ожидания чуда, такое моё состояние было вполне объяснимо.
«Она сумасшедшая - она согласилась!» - думал я, снова и снова взглядывал на это "да" и снова, но теперь уже не так мрачно, как ночью, вспоминал свою вчерашнюю выходку.
Все началось с мелочи - с песни. Она зазвучала по радио, в эфире станции, которую я обычно слушал дома. Музыка как-то сразу, с первых же звуков увлекла, заворожила, разбудив во мне мечтательное, уносящее в туманные грезы, волшебное настроение, и до самой последней ноты, пока не затихли, не опустили меня на землю пленительные мечты, я стоял у окна и смотрел на привычную картину за ним совсем другим, немым зачарованным взглядом.
Такое одухотворенное состояние в последнее время получалось испытывать не часто, поэтому я очень ценил те редкие вещи и события, которые это состояние во мне вызывали.
Ни названия песни, ни исполнителя я не знал и, чтобы найти ее и еще раз услышать, зашел на сайт радиостанции, где, помыкавшись по разным архивам и записям, ничего найти не смог, в отчаянии бросил, как уже казалось, бесполезные поиски, но потом все же вернулся и просто написал запрос администратору.
Ответ, который пришел почти сразу, оказался сверхщедрой наградой за мои старания. Во-первых, запись того эфира с песней все-таки была и была указана страница где ее можно было прослушать. Во-вторых, на месте подписи в письме стояли имя и фамилия, увидев которые, я почувствовал как сразу возбужденно забилось сердце: это была одна из ведущих этой радиостанции, голос которой как-то по особенному приятно, ненавязчиво и дружелюбно лился из приемника по утрам. Не поддаться его обаянию было для меня, да, думаю, и для многих других слушателей просто невозможно. А уж когда на этой станции появились видеотрансляции из студии и я увидел обладательницу драгоценного голоса - Анну, смотреть радио стало моим любимым занятием в свободные утренние минуты.
Песню я нашел. Настроение стало таким, что меня без сомнений можно было поставить где-нибудь вместо новогодней елки. Энергия необходимости ответного поступка заставила меня написать новое письмо с выражением горячей и бесконечной благодарности, к которой, - разумеется руки уже было не остановить, - я прибавил нехитрый комплимент. Анна ответила вежливым «Спасибо!», а я, уже совсем опьяненный и несомый волной охватившей меня безрассудной смелости, следующим письмом с единственной фразой пригласил ее на ужин.
"Вот ты - .... .....!" Именно такими словами я стал называть себя, когда она не ответила. Пять минут, десять, час... Я остывал и трезвел. Кто, какая женщина пойдет с неизвестным, непонятным, не оставившим ни телефона, ни примерной даты, невидимым кем-то на свидание, ну, пусть даже просто на ужин, после трех почти пустых писем, посланных в течение десяти минут этого, так сказать, общения?! Не поговорив, не рассказав ничего о себе, не узнав ничего о ней... «Конечно, никакая, наверное.» - думал я, метаясь по дому, забыв про все дела и виня во всем свое двухнедельное бессемейное безделье, предновогоднее возбуждение, а также отсутствие кое-чего важного в моей голове.
На исходе второго часа самобичевания я сообразил наконец, что рабочий день Анны, как администратора, уже закончился, последний раз подумал: «Да нет, все!», - и с большим трудом отложил свои наивные ожидания до утра, еще только два раза потом, в течение вечера, позволив себе заглянуть в почту.
Но вот, хоть и на следующий день, но все-таки она согласилась. Немного успокоившись и призвав обратно всю свою самоуверенность, тщательно обдумывая теперь уже каждое слово, я написал Анне гору извинений за свое письмо с бредовым приглашением, за поспешность, непростительную бесцеремонность и, конечно, за свое небрежное «когда-нибудь». Объяснил, что жил не в столице, где она жила и работала, а совсем в другом городе, довольно далеко, в чем и была загвоздка с определением времени того ужина. Она ответила: «Я не злюсь на Вас и согласна встретиться.», и эти слова, в свою очередь, заставили меня еще с полчаса нетерпеливо прохаживаться перед монитором, поглядывая на них, утопая в охватившем меня ощущении полного довольства и с холодком предвкушения, заерзавшим в груди. Так продолжалось и все последующие дни, стоило мне только подумать об Анне или открыть почту и увидеть ее короткие письма.
В следующий раз я написал ей за несколько дней до запланированной мной поездки в столицу. Она сразу ответила, мы согласовали время, место встречи и опять замолчали. Вполне объяснимо, почему я не писал ей, ничего не спрашивал, не пытался узнать о ней больше. Но вот почему она не пыталась узнать хотя бы как я выгляжу, – было для меня большой загадкой. Анна могла судить обо мне только по паре десятков фраз в моих электронных письмах, и причина такого ее, мягко говоря, неразумного, не женского молчаливого доверия была для меня совершенно непостижима.
Мы встретились в самый белый зимний месяц, тихим безветренным вечером, когда все звуки были ясными и чистыми и подолгу не затихали, звонко отскакивая от замерзших стен; хрустально-прозрачным был неподвижный студеный воздух; из темноты сверху появлялись и медленно падали снежинки, искрились в воздухе, искрились на земле, и поневоле думалось о том, как эти сверкающие чудные создания может рождать почти черное, со слабой проседью далеких-далеких облаков, тяжелое небо. Я пришел намного раньше, закончив все свои дела, боясь опоздать, и теперь, на перекрестке трех старинных улиц не спеша вытаптывал на свежем снегу короткую широкую тропинку.
Я увидел Анну еще издалека и хотел было пойти навстречу, но она сама уже безошибочно шла в мою сторону.
- Здравствуйте! – поспешил сказать я.
Она подошла и протянула мне руку.
- Ну, здравствуйте!
Кончики ее пальцев были совсем холодны, я задержал их в своей ладони и, натянуто улыбаясь, с напряженным вниманием смотрел ей в глаза, боясь заметить появляющееся в них разочарование. Я его не увидел. Она смотрела легко, улыбчиво и озорно, как-будто давно была уверена в том, что мой внешний вид ее ни в коем случае не разочарует.
Наверное, на работе Анна очень уставала говорить. Иначе как объяснить, что она не произнесла ни слова за все то время, пока я, забыв обо всех приличиях, разглядывал ее. Но, честное слово, я не мог оторваться! То, что на экране монитора виделось просто как красивый женский образ, в реальности представляло собой удивительно привлекательное созвучие идеально подогнанных и гармонично соединившихся друг с другом, истинно женских неповторимых черт. Каждая из этих черт была почти незаметна, неуловима и, в то же время, необъяснимо ярка, изящна, привлекательна сама по себе и еще более привлекательна рядом с такими же другими. Я никак не мог остановить свой взгляд на чем-то одном и пытался сразу, в эти первые секунды, увидеть, определить в ней то, что всегда так магически меня притягивало. Пустое занятие! Чем больше я вглядывался, тем яснее понимал, что разглядеть в ней это просто невозможно, это можно только познать. Магия облика Анны исходила изнутри, лишь проявляясь, материализуясь в ее внешних чертах, и главной ее силой была совсем немного скрываемая откровенность - живые огоньки души, чувств, которые как звезды светились не только в ее глазах и улыбке, но и в волосах, в одежде, в запахе духов, даже в видневшихся, розовевших от холода запястьях. Одно только непринужденное движение поданной мне ею руки было настолько теплым и открытым, что, казалось, я сейчас почувствую в ладони частицу самой души ее. А волосы!.. Темные, сильные, непокорно выбивающиеся из под капюшона колдовскими изгибами, они с первого взгляда вызвали во мне ощущение непреодолимого страстного влечения. Влечения, исходящего не от меня, - от нее! Мое внимание, мой интерес безнадежно и восторженно тонули во всем этом, вызывая во мне чуть ли не панику.
В реальность меня вернуло чуть заметное движение ее пальцев в моей руке. Я отпустил их, и только тогда увидел, что для холодного взгляда внешне Анна выглядит вполне уравновешенной и сдержанной, так, как и большинство женщин. Но всё же мои первые, самые чуткие ощущения подводили меня к убеждению в том, что и своя, и чужая способность чувствовать и проявлять свои чувства значила для Анны очень много.
Словно в подтверждение этого она довольно произнесла:
- Я боялась - вы другой.
В который раз, теперь уже живыми словами, она дарила мне ощущение необъяснимого шального восторга! С большим трудом мне удалось собрать всю свою серьезность и деловито ответить:
- Мне ведь уже за сорок и, хоть самую малую толику, но я представляю, что нравится женщинам. Иначе я бы не стал вас никуда приглашать.
- Значит вы знаете, что женщинам не нравится встречаться с женатыми? - Она, порхнув ресницами, указала глазами на мою руку, с которой я снял перчатку, когда здоровался с ней.
Я, конечно, готовился к этому, но сердце все-таки рухнуло в пятки и от дальнейшего падения в подземелье старого города его удержал только ровный тон голоса Анны. Хотя, глаза стали поблескивать довольно зло - видимо, оправдалось худшее из ее предположений насчет меня.
Я быстро, и неестественно высоким голосом, заговорил:
- Конечно, знаю. И, если бы вы не заметили, я бы сам сразу, сейчас сказал, клянусь! Написать я боялся, тогда бы вы точно отказались от встречи. Уж простите меня, но вот в этом я вас обманул.
- Но вы понимаете, что это эгоизм, жуткий, ... эгоизм? - второе прилагательное она не произнесла, заменив его значительной паузой.
- Конечно, понимаю, не маленький.
- Не маленький – это не про вас.
- Просто я надеялся, что вам тоже хоть что-нибудь понравится в этом вечере, что я тоже смогу что-то дать, что-то сделать для вас. Не уходите, прошу вас! Раз уж мы встретились...
Я виновато улыбался, не зная, что еще сказать, а она смотрела с укором, с чуть заметной лукавой улыбкой на губах, и совершенно невозможно было понять, - как же все-таки она поступит.
Хотя, честно признаться, я лукавил больше. Под моей виноватой улыбкой пряталась почти твердая уверенность в том, что она уже никуда не уйдет, - в этом меня убеждали разумная наглость жизненного опыта и элементарный здравый смысл. А эгоизм... Благодаря ему я смог увидеть Анну и, вот что после этого с ним делать?
- Ладно, посмотрим. Куда идем?
- Туда! – я облегченно махнул рукой в сторону, где невдалеке гостеприимно светились большие окна ресторана.
Она согласно кивнула и мы двинулись по узкой согнутой улочке к заведению, в котором я уже бывал и надеялся, что оно понравится ей так же, как нравилось мне.
В зале ресторана было именно так, как хотелось в это зимнее время: тепло, уютно, тихо и очень светло. На нашем столе стояли цветы.
- Это вам! Боялся, что на улице замерзнут, пока жду вас.
- Разве я сильно опоздала? Спасибо!
- Вы вообще не опоздали, это я рано пришел, – ляпнул я сомнительный комплимент.
Сказать девушке, что она пришла вовремя, наверное то же самое, что уличить ее в каком-то неестественном поведении.
Я пока еще чувствовал себя очень скованно, как обычно - в первые минуты первого свидания. К тому же и колючий лед моего обмана еще стоял между нами. Неожиданно удачным оказалось то, что я предложил Анне встретиться недалеко от ресторана, иначе, эти первые, самые длинные напряженные минуты умножились бы в несколько раз.
Нам помогло то, что помогает почти всем и всегда - хорошее вино и хорошая еда. Они уверенно делали свое дело: напряжение между мной и Анной быстро исчезало, очень скоро мы перешли на «ты», во мне, в определенный момент, все-таки проснулось красноречие, которое изредка радует моих друзей, ненужный лед растаял и, в итоге, наши голоса зазвучали почти не умолкая. Анна часто улыбалась, увлеченно рассказывала о работе, немного о себе, интересовалась и мной, с щедрым вниманием слушала, искренне смеялась. Я смотрел на нее, сидевшую передо мной у сказочного зимнего окна, и любовался ее теперь ярко освещенной, очень живой, беспрерывно струящейся, почти осязаемой женской красотой. Буквально с наркотическим упоением я наслаждался каждым поворотом ее головы, взлетом бровей, неизменной мягкостью линии губ, выразительным светом глаз, призывным наклоном плеч. А руки.. Они же не просто двигались - они пели! Удивительную по красоте, грациозности, изящности и яркости чувств завораживающую песню. А голос, который плыл, манил, шелковой нитью вплетался в этот волшебный, чарующий, всесильно притягивающий узор и гармонично довершал полноту всей восхитительной, открывшейся передо мной картины!
Да, она была совершенно права - я эгоист. Никогда, никогда, как бы я ни старался, мне не сделать ничего похожего, не вернуть ей и малой доли того, что я уже получил от нее сегодня! Это был подарок, равноценный которому, я никогда не смогу вручить ей в ответ.
Эту будущую приближающуюся вину я с ужасом ощущал весь вечер, в ответ на безрезультатные попытки представить себе хоть что-то, равное по значимости с преподнесенным мне Анной. Пока моей фантазии хватало только на то, чтобы до последней минуты нашего ужина предлагать ей попробовать еще что-то съесть, еще что-то выпить, потанцевать, сменить заведение, или просто пойти погулять. Она с благодарностью обдумывала каждое мое предложение, но от всего отказывалась.
- Мы и на улице будем пить? – удивленно улыбаясь, спросила Анна, увидев в моих руках два фужера и бутылку шампанского, когда я вышел за ней из ресторана.
- В общем, да. Есть еще одно дело, если, конечно, позволишь задержать тебя еще на какое-то время.
- Ну, попробуй.
Я быстро повел ее вглубь старого города и через несколько минут, пройдя под низкой каменной аркой, мы зашли в уютный дворик, окруженный невысокими свежевыкрашенными, светлыми и добродушными фасадами старых домов. По одному из фасадов поднималась на второй этаж деревянная лестница, вдоль расчищенной, ведущей от арки к дверям дорожки горели несколько низких фонарей, а в центре двора, в большом мягком сугробе стояла настоящая елка. Небольшая, украшенная игрушками, пригоршнями снега и горящими огоньками гирлянд, она создавала именно то настроение, которое соответствовало всему этому вечеру.
- Хочу встретить этот Новый год еще раз, с тобой, – сказал я Анне очень тихо, потому что вокруг стояла такая тишина, что, казалось, даже звуки наших шагов могут легко разбудить кого-нибудь из спящих за этими стенами.
- Я уже поняла, - ответила она. – Давай встретим.
Я отдал ей бокалы и, потихоньку открывая шампанское, рассуждал:
- Здесь, конечно, не так весело, но зато по-настоящему сказочно и, - я скользнул глазами по ее лицу, - очень красиво. Да и погода сейчас гораздо более подходящая, - добавил я, вспомнив новогоднюю слякоть.
Анна, чуть прищурившись, одобрительно улыбнулась, я налил шампанское в бокалы, мы склонили головы друг к другу и почти синхронно закричали самым праздничным шепотом:
- С Новым годом! Урааа!
Выпив глоток, я еще приблизился к ней, обнял и поцеловал в щеку. Она ответила только легким объятием, но даже через плотную ткань куртки я отчетливо почувствовал прикосновение ее рук – их ответную теплоту.
Мы выпили еще по чуть-чуть, а дальше – она взяла меня за руку и потянула ближе к елке.
- Нет! – догадался я. – Не надо!
- Давай-давай, ты же хотел Новый год! – подбодрила меня Анна и, изображая хоровод, с серьезным девчоночьим лицом повела меня вперед, вокруг сугроба, в котором стояла елка.
«Встаньте дети, встаньте в круг...», - услышал я ее тихий голос и стал возражать:
- Почему «дети» то?
- Надо так, пой! - смеясь, ответила Анна, сильнее сжимая мою руку.
С кислой физиономией принужденного петь пацана я поплелся за ней, бубня не забытые еще с детства слова, и в этот момент вдруг вспомнил совсем другую песню, ту, которая нас познакомила. Удивительно совпадая своим настроением с живым образом Анны, державшей меня за руку, мечтательно поющей, танцующей вокруг яркой сказочной елки, музыка ясно зазвучала у меня в голове и представить себе какой-то другой образ для этой мелодии было уже невозможно. Так я и ходил по кругу, шагая под одну песню и созерцая Анну совсем под другую.
Любой вам скажет, что, когда шуметь нельзя, а, как раз, очень хочется – это жутко весело. Именно это жгучее детское ощущение – преодолеть запретное, вдруг разом высвободило у нас всю позитивную праздничную энергию. Уже на третьем круге мы стали азартно подпрыгивать, подскакивать; наш сдавленный смех частыми тонкими всхлипами стал вырываться наружу; через каждые два слова звучало: «Тихо! Тихо!» - и наш осмелевший шепот на несколько мгновений действительно становился тише. То и дело я дергал Анну за рукав, - словно именно там пряталось ее внимание, - когда очередная смешная фраза, чертиком вертясь на языке, требовала немедленного озвучания прямо посреди песни; отвечая на мои знаки, Анна заинтересованно поднимала тонкие брови, переставала петь и начинала смеяться вместе со мной еще задолго до смешного места в моем сообщении. Мы развеселились так, как-будто действительно встречали Новый год. Да ведь так и было...
Но, как и все взрослые, мы быстро замерзли. Затягивая шарф и застегивая до упора замок своей куртки, я пристально посмотрел на Анну:
- Весь вечер хотел тебя спросить: почему ты все-таки согласилась тогда на мое приглашение? Оно же было такое... дикое.
- Сама не знаю. - Она накинула на голову капюшон своего пальто и привычным, точным движением руки поправила под ним волосы. – Мне показалось, ты писал очень открыто, честно и уверенно. Подумала, - ты знаешь что делаешь и не обманешь.
Кольнула легонько, но, наверное, больше - сама себя, чтобы не забывать о дистанции.
- Да что я там написал-то!? – трагичным в этой тишине шепотом воскликнул я. - Двадцать слов? - и, покачивая головой, тихо добавил: - Ты псих, Анна.
Слова вырвались грубоватые, но в моем голосе было столько восхищения, как-будто я произнес небывалой красоты и изящности комплимент.
- Наверное, - пожав плечами, согласилась она, и посмотрела на фужеры у меня в руках. – А что с ними делать?
- Надо как-то вернуть - они не стали брать за них деньги. Я пообещал.
- Да брось, они и думать про них не будут.
- Нет, надо отдать, обещал, - не согласился я. – Или лучше эти возьму на память, а им куплю такие же.
Она предложила мне салфетки, я вытер фужеры насухо и аккуратно засунул по одному в боковые карманы куртки.
Как же быстро пролетел этот вечер! Словно всего несколько ярких мгновений, несколько поразительных картин, быстро сменяя друг друга, промелькнули передо мной в этой темной зимней ночи и вот уже все исчезло. Остались только пустынная улица спящего старого города, белый снег вокруг и Анна, пока еще близкая, реальная, осязаемая, но уже какая-то совсем другая – недоступная для меня.
Оба молчали. Я слушал хруст снега под нашими ногами, далекий гул порта, смотрел на белое зарево центральных улиц, в которое надо было возвращаться, подсчитывал минуты до расставания и все пытался что-то сказать, чтобы еще раз, пока Анна рядом, улучить возможность посмотреть на нее. Но в голову ничего путного не шло, язык словно онемел и приходилось просто молча идти с ней рядом, лишь мельком поглядывая на ее близкий и такой теплый в окружавшем нас промерзшем сумраке профиль.
На улицах, которые были освещены ярче, настроение менялось, я смог все-таки сказать несколько слов, увидел еще одну улыбку Анны, еще один ее взгляд. На этих улицах казалось, что и древний город здесь не засыпает, как должен бы, а наоборот – просыпается. Дело было не в присутствии людей, их нигде почти не было: домА, на фоне ночи теперь ярко освещенные фонарями, словно пробуждались, медленно поднимались, отряхиваясь ото сна, и тянули вверх, навстречу падавшему вниз снегу, свои стены, двери, озябшие трубы и высокие, тонувшие в черном бездонном небе, крыши. Редкими освещенными окнами они смотрели вокруг - на снег, на ночь, на нас и, удовлетворенно поталкивая друг друга боками, явно наслаждались наступившим на их улицах заслуженным спокойствием.
Один раз Анна приблизилась ко мне почти вплотную и слегка прислонилась к моему боку локтем. Он прижался как раз в том месте, где лежал в кармане фужер.
- Тихонько! А то мы его прямо там разобьем на счастье, – сострил я, шутливо отстраняясь от ее руки.
Она улыбнулась еле-еле, промолчала и дальше шла уже на безопасном от меня расстоянии.
На стоянке такси пришлось постоять несколько минут, пока я не посадил Анну в подъехавшую желтую машину. Уже изнутри через открытую дверь она сказала:
- Вечер был чудесный, спасибо тебе!
Эти слова, близкий предел расставания, все ощущения этого вечера и ее голос, звучавший грустным теплом, вдруг всколыхнули меня и я возбужденно заговорил:
- Мне спасибо?! Да это же ты, Аня! Это ты сделала этот вечер чудесным! Неужели ты не видишь? Я тут ни при чем, это ты делаешь мир вокруг себя таким удивительным, таким сказочным. Это же видно сразу! Да я весь вечер думал, что первый раз в жизни попал в настоящую волшебную сказку, - с красавицей, с таинственностью, с волшебством. Я все думал, вот-вот дракон прилетит! Честное слово!
Она смотрела на меня и молчала, чуть заметно улыбаясь. Я, резко выпалив это, разом потерял все остальные слова и тоже замолчал, горячо надеясь про себя, что слова мои не покажутся ей наивной глупостью, которой они в общем-то и были.
Вдруг вспомнил об одной вещи. С радостным возгласом я полез рукой в карман куртки, достал оттуда флэшку и протянул Анне.
- Вот, здесь та песня, из-за которой все это было. Может, она тебе тоже понравится.
Анна взяла флэшку и спросила:
- Ты еще появишься когда-нибудь?
- Когда-нибудь – обязательно.
От ее вопроса сразу стало легче, настроение вмиг изменилось и я добавил уже почти бесшабашно:
- Только если пообещаешь не влюбляться в меня.
Не знаю, передалось ли ей мое настроение, но она ответила так же - задорно, играя чарующей улыбкой и с выражением наивной легкомысленности на лице:
- Это - запросто! Могу обещать сколько хочешь, любитель «когда-нибудь». И, дай мне тоже один фужер.
Я с довольной улыбкой полез в карман.
- Нет, не этот, другой.
- Ты помнишь из какого я пил? - уже совсем нахально спросил я.
- Не помню. Просто, я шла с той стороны.
Задумавшись, я достал другой фужер и отдал ей.
Такси тронулось. Я стоял, смотрел ему вслед и все еще думал. И, только когда машина стала поворачивать за первым светофором, моргая поворотником и отражаясь в длинном зеркальном фасаде дома напротив, я все понял.
Этот фужер не дал ей приблизиться, отодвинул меня от нее, спрятал за такой вот холодной стеклянной стеной! А она же, наверное, пыталась попросить чего-то, то, что я обещал, что-то для себя, наконец-то что-нибудь для себя, да, может, просто хотела согреться!
Я ругнулся. И тут же понял все остальное, то, что было гораздо больше и еще более поражало. Ведь действительно это она все сделала, всю эту сказку, с самого начала и до конца, со всеми ходами, героями, антуражем, чувствами и даже музыкой! То, что я говорил ей в машине как комплимент - голые красивые слова, оказалось ее реальностью, ее терпением, доброй фантазией, ее старательным трудом и чуткой предусмотрительностью. Определив по письмам, по каждому услышанному слову, по моим действиям и вопросам, по молчанию даже, по глазам все необходимые краски, формы и чувства, она рисовала для меня именно ту единственную картину, которую я так страстно искал. Даже непроизвольно, одним своим естеством она делала все это так, как нужно было мне!
Я стоял, от досады открыв рот, - как-будто хотел поймать и загрызть пару снежинок, - и соображал дальше. Понял, что не услышал ни одного упрека, ни малейшего тона издевки, никакого самого незаметного выражения недовольства или брезгливости, ничего. А ведь я целый вечер не отрывал от нее глаз! Корыстью, за которой можно было спрятать все это, здесь и не пахло: Анна ничего не просила, ни на что не намекала,- даже на то, чтобы обменяться телефонами, – и, уж конечно ничего не требовала. Она, наверное, только мечтала и только ждала, ждала хоть одного простейшего слова, встречного движения, хотя бы бледного намека. А я со своим «когда-нибудь».
Я снова ругнулся: сквозь зубы, громко, яростно растягивая буквы. Внутренний голос, который всегда просыпался у меня к шапочному разбору со своим коронным «Ну, и что теперь?», не оплошал и в этот раз, и с дружеским участием произнес у меня в голове: «И что ты будешь с ней делать?» С отчаянной надеждой я оглянулся вокруг – ни одной машины. Пустота! Нет, мои ноги не рвались бежать, побелевшие руки не хватали воздух, - разумом я понимал, что ни одного шанса догнать ее у меня уже нет. И только сердце еще не понимало, оно рвалось, оглушало, стуча где-то у горла, мешая дышать...
Так неподвижно, но все еще оглядываясь, я простоял несколько минут. Потом закрыл глаза, мысленно, на одной из улиц ночного города нашел ее такси, представил себе ее разочарованный, направленный на меня взгляд и тихо сказал вслух:
- Я верну, Ань, я все верну. Обещаю!
Обещать невозможное всегда приходится вот так - пафосно и уверенно. Но уж очень не хотел я, совсем не хотел теперь оставаться тем эгоистом.
О зажатой в руке флэшке Анна вспомнила только где-то на середине пути. Достала из сумки фужер, положила флэшку в него, достала кошелек, положила его рядом на сиденье, а фужер аккуратно засунула обратно. Всю оставшуюся дорогу она сидела, глядя в окно, ничего не замечая, не слыша, не поворачивая головы; только пальцы ее рук еле заметно поглаживали холодную кожу лежавшей на коленях сумки. Она очнулась лишь когда машина мягко остановилась у ее дома. Поблагодарила водителя, расплатилась и вышла.
Падал снег, стояли белые пушистые деревья, освещенные ярким оранжевым светом фонарей сияли сугробы, спали маленькие аккуратные дома невдалеке и таинственно плавно уплывали от нее вдаль два ярко-красных огонька такси. Но Анна не видела ничего этого: она поднялась по скользким бетонным ступенькам, размашисто открыла дверь и быстро скрылась в подъезде своей многоэтажки.
Через пару минут в одном из окон десятого этажа зажегся свет. Анна стояла на пороге кухни и, покусывая губы, задумчиво смотрела на окно, где, проникавший через приоткрытую фрамугу холод едва заметно шевелил полупрозрачную ткань гардины. Ни на улице, ни в квартире не слышно было ни звука, как будто вместе с холодом через окно проникал в дом и всевластный ночной покой.
И вдруг, неожиданный и оглушающий словно выстрел разрезал стоявшую вокруг тишину резкий хруст, разбивающегося о паркет стеклянного фужера. Это Анна, не опуская глаз достала его из сумки, неловко и быстро размахнулась и со всей своей отчаянной женской силой бросила его на пол. Обожженные волной разлетающегося стекла, тонко вскрикнули металлические ножки стула, вздрогнул тюль, и несколько секунд еще, в дробном шорохе бьющихся о стены осколков, слышался в кухне издевательский, дребезжащий стук прыгающей по полу маленькой флэшки.
Нет, Анна не чувствовала злости. Ее убивала несправедливость, опять. После первого неудачного романа, длившегося больше года, она думала, что это человеческая несправедливость. После второго, закончившегося трагичной до судорог, до немоты, реальной гибелью героя ее сказки, она стала думать, что несправедливость эта более глобального, высшего порядка, несправедливость самой судьбы, та, которую остается только боятся и предвидеть, от которой не уйти.
Тяжело забытое со временем, засыпанное песком рутинных дел и отринутых поводов, убийственное понимание этого всплыло, вырвалось наружу в первые же секунды нашего, единственного разрешенного ей робкой надеждой свидания: несправедливость продолжала властвовать над ней, не отпускала. И, это из-за нее сейчас Анна, в последнем приступе отчаяния разбившая ту стеклянную стену, не увидела за стеной никого. В тот момент, когда от этого зависела ее жизнь, никто, чудесным образом несущий спасение, не появился за входной дверью ее квартиры, задыхающийся от бега и собирающийся нажать кнопку ее звонка.
Открытое окно стало манить еще сильнее. Она уже видела себя на краю и уже ощущала всем телом скрытую за ним бесконечную ласковую невесомость, неосязаемую светлую дорогу туда, где она больше никогда не испытает разочарования.
Глядя вперед, Анна чуть наклонилась, чтобы сделать уже первый шаг, но вдруг вспомнила что-то, вздрогнула и замерла. Она посмотрела перед собой на пол, весь усыпанный сверкающим битым стеклом. Она представила как идет по этим колючим осколкам, как они разрывают колготки и втыкаются в кожу ног, разрезают ее и тут же окрашиваются ее кровью. С каждым новым шагом они вонзаются все глубже, все больнее, разрезая плоть и нервы, а новые осколки...
Она сжала рукой горло, ощутив почти физическую, пронзившую снизу вверх все ее тело, боль. Невольно она даже зажмурила глаза, но сразу резко открыла их и посмотрела на ноги. Осмотрела со всех сторон, наклоняясь в одну сторону, в другую. Ни один из осколков разбитого фужера не задел ее, не было ни одного самого крошечного пореза, царапины, даже тонкие капроновые колготки нигде ни на миллиметр не разошлись. Она опять посмотрела на пол: он весь переливался бликами, отраженного от тысяч невидимых граней света. Казалось, пол был усеян драгоценными камнями, небрежно, горстями брошенными ей под ноги чьей-то щедрой рукой.
И, неожиданно, Анна улыбнулась. Глаза ее расширились и засияли вдруг давно забытым искренним удивлением. Издав беззвучный возглас, она прижала кулак к непроизвольно открывшемуся рту и закачала головой.
Наконец - то! Вот оно, - волшебство, которое она жаждала увидеть так давно, в течение стольких лет! Бокал, который она взяла, чтобы уничтожить, и разбила с такой яростью у себя под ногами, в то же время, не причинив ей никакого вреда, преградил ей путь к смертельно зовущему окну, удержал таким жутковато кровавым, но очень убедительным способом от самого страшного и безумного в ее жизни шага. То, что подтолкнуло ее к пропасти, ее же и спасло. Конечно, это не была непреодолимая преграда, но для Анны этого оказалось достаточно. Второе окно квартиры выходило на глухо застекленную лоджию, а обуваться, чтобы пройти по стеклам или сначала их подмести... Она даже прыснула коротким смешком в кулак, который все еще держала у рта.
Да, внешне это волшебство было совсем не таким, каким она его себе представляла, но по значимости для ее жизни, по магической силе, по красоте оно превзошло все ее самые сокровенные ожидания. Здесь, на пороге своей маленькой кухни, Анна вдруг смогла увидеть не бесконечную власть, а слабость несправедливости, не роковую предопределенность судьбы, но возможность чуда, и всей душой, всем существом своим смогла почувствовать снова воскресшую и гораздо более смелую, пьянящую до головокружения надежду.
Совершенно завороженная своими чувствами, Анна простояла так с минуту, затем подняла с пола несчастную флэшку, внимательно осмотрела со всех сторон, попробовала открыть и тихо спросила кого-то:
- Ты ведь появишься, правда?
На следующий день, когда я написал ей, суматошно предлагая встретиться в ближайшие дни, она ответила мне как всегда очень коротко, одним словом: «Нет».
Какой же я глупец! Как я не понимал?! В тот зимний вечер нашего свидания, несмотря на холод и жестокость случая, ту удивительную сказку, всеми еще не сгоревшими, стремящимися раскрыться силами своей души, Анна создавала не для меня! У нашей новогодней елки она смеялась, танцевала и пела не со мной! Да, это мои глаза вдохновляли ее восхищением, моему голосу и словам позволяла она сладко трогать ее душу, от моих рук ловила она слабые искры мужского тепла, но то, что, казалось, было обращено ко мне, на самом деле мне не предназначалось, - я был только образом. Она не обманывала, - меня обманывало мое самолюбие, - она просто не могла вести себя иначе, не могла сдержать себя, дождаться. Все, что тогда происходило с нами, она делала для него, для настоящего своего мужчины, не для первого, не для того, которого уж нет, а для того, который есть, должен быть, обязательно должен теперь быть, - она это ясно почувствовала. И это его, увиденного и узнанного может быть во мне, она нежно спрашивала той ночью у себя на кухне: «Ты ведь появишься, правда?».
О, счастливчик, эта сказка - для него.