Черт знает, как далеко, в каких непостижимых галактиках, а может так близко, что и не разглядеть в самый сильный микроскоп, а потому от сюда не видно… Там, в мировом океане, сотканном из наночастиц, а может и не из частиц вовсе, на цветке лотоса, как нам от сюда видится, спит бог…как его бишь там? Брахма…Брухма, Брахмабухма…да черт его знает! Да он и сам бы не вспомнит имя свое, если его разбудить. А будить его не надо. Не надо.
И вот сниться этому Брахме уже не один триллион лет и столько же наночастиц, уносящихся в хаос, один и тот же сон. Хотя, возможно, что сон просто всего один, а не множество. Кто же в его божественную голову заглядывал?
Сниться ему покосившийся сруб сельской школы, утопающий по самую крышу в снегу, и в том снегу, как траншея, тропинка прокопана. Сниться класс с допотопными партами и, с неведомо как, сохранившимся портретом Ленина. Потрет чуть перекосило, но Ильич фирменного прищура не изменил. И улыбается глазами пустому холодному классу.
А еще сниться Брахмабухме баба Марфа, которая по старой своей привычке каждый день приходит в школу, протирает доску, подбирает упавшие карты, сетует, что топить уже не может: дрова экономит. А от того, школьная мебель сыреет и пухнет, а стены покрывает грибок. Школа давно заброшена. Как и село. Все уехали. А Марфа осталась. Чего осталась?
Сын звал ее в город, ругался, топал ногами, уговаривал ласками, уговаривал угрозами. Ни в какую! «Умру, умру, но перед смертью ногой дерную!» - говорила. «Тьфу на вас. Все продали, пропили…ничего святого не осталась. Я тут охранница!» «Да что ты тут охраняешь…дура, ты, старая!» в сердцах крикнул сын и укатил по пыльной июльской дороге.
Сейчас декабрь. «Да где ему понять то!» Где ему понять, за что сердце марфино зацепилось и отцепиться не может. «Вернется, еще. Поймет…» думала она. «Обязательно поймет».
Кажется уже один триллион лет и столько же наночастиц, уносящийся в глубокий хаос, поправляет Марфа портрет Ленина. «Вот хороший же был мужик! Ну, хороший! Как за нас переживал- болел..а теперь, кому за нас болеть? Никого нет! Бог разве один…да нет. И его нет. Сон все пустой». Ленин соглашается, молча улыбаясь. Лежит там себе в Мавзолее…и сниться ему…
Марфа любила с ним разговаривать. Как –то летом приезжал тут один дачник из Москвы, все выпрашивал портрет ему отдать, говорил, мол, « вихнтаж» какой…Нет! Не отдала! Разграбили все, пропили…ничего святого нет, окаянные.
Вечером зимним только луна светит. Ни фонарика в заброшенной деревне. Волки зимой подходят близко. Марфе не страшно. У нее обрез мужнин в углу стоит, а со всеми ведьмами местными она уже договорилась. Кто сюда сунется? Все здесь ее. Вся деревня. Председатель колхоза давно уже на местном кладбище почивает, да и подружки там, а она нет. Крепка еще! Сама себе хозяйка! Все ее здесь, все! И Ленин.
Придя домой, баба Марфа разжигает в печи огонь. Варит в чугунке картошку. Весь ужин. А чего еще надо? Крупа есть, соль там, мука, спички…все есть. А чего надо будут, так стопает за 10 км до поселка. Долго ли? Днем волки, все же к деревне не подходят. Знают, что охранница тут.
«Умру, умру, а перед смерть ногой дерну!» - подумала она, отправляясь ко сну. Погасила керосинку, перекрестилась куда - то в сторону школы, где висел портрет вождя, и, повернувшись на левый бок, закрыла глаза.
Там далеко, а может быть очень близко, что от сюда и не видно, посеред вселенского озера на лепестках лотоса Брахма тяжело вздохнул, повернулся на правый бок и открыл глаза.