Наконец-то ты объявилась!

 
НАКОНЕЦ-ТО ТЫ ОБЪЯВИЛАСЬ!
(ИЗ ПИСЬМА Ваньки Жукова сестре. ДЕТИ ВОЙНЫ)

 Получил, наконец, от тебя, сестра, крошечное письмо и решил ответить. Если у тебя болит рука, чтобы писать (нашла, наконец, отговорку!), то у меня болит голова! Настроение – хуже некуда. Хочу донести до тебя, дорогая сестра, как сказывается на моем настроении твое долгое «молчание». Мне в это время очень грустно. Нет, не просто грустно.

Я скучаю о родственниках. О маме, например. Да, больше всего о ней. Мне и жалко ее, и обидно за ее судьбу. Я до сих пор вижу ее во сне. Она меня растила до 16 неполных лет и отдала моему старшему брату. Он же увез меня к черту на Кулички, желая мне добра. А фактически оторвал от корня.

Как я хочу домой, в моё родное село над озером Глубокое! Хочу снова оказаться дома, в своем хоть и голодном, но таком чудесном детстве. Быть разбуженным мамой на заре, чтобы отогнать корову в стадо. Получить задание прополоть рядки картошки, полить огурцы, капусту, лук, помидоры. Оставаться в доме за главного, качая в зыбке то первого Володю, то второго Володю (оба умерли), то Колю, то Надю, то Лиду. При этом следить, куда это ты, егоза, запропастилась. Ты постоянно сбегала от меня. 

Каждым летом давала мне мама тайное задание: насобирать ведерко ежевики. Так же тайно она варила из нее варенье, заливала его в 750-граммовую бутылку темного стекла и прятала где-то в подполе. А почему не варила для всей семьи? Да потому, что на всю ораву ягод не напасешься. Да и сахару где взять? Ежевики за рекой тоже не так уж и много. Некому было у нас ее собирать. Старшие брат и сестра, а так же и мама, безвылазно пропадали на колхозных работах. Семья-то была большой, но себе не принадлежала. Домашние заботы оставались на «потом».

Как-то зимой в гололед изувечилась наша корова. Дорезали ее, мясо раздали родственникам и соседям. Остатки засолили. Так и лишились мы кормилицы. А потом мучились без молока.

Зимой мама кого-нибудь рожала, а чтобы восстановить силы, велела мне достать заветную бутылку. Я понимал, как важно маме поправиться. Но мал был, поэтому не мог сдержать эмоции и клянчил, чтобы хоть на кончике ложки получить каплю варенья. И получал. Разве только божественный нектар может сравниться со вкусом того варенья!

И что это были за законы, что кормящую мать отправляли на работы на целый день? Для малыша оставляли немного манной каши и кусочек хлеба, который я нажевывал и давал сосать ребенку через марлю. Не было и в помине бутылочки с молоком и с соской.

 Какими красивыми были мальчики! И какими худенькими. Они плакали, так как хотели есть. У меня не было сил носить их на руках. Качал зыбку и руками, и веревочкой. Братишки умерли, царствие им небесное. Как я сейчас понимаю, они были обречены. Я тоже был обречен, но каким-то чудом выжил. Родителям было не до нас: они выясняли отношения. Отец вернулся с войны инвалидом, но как мужчина был вполне пригож. Замучил мать беременностями, а потом и совсем оставил семью. Это случилось позднее, когда мне исполнилось тринадцать лет.

В возрасте десять лет Надю я уже мог носить на руках, подрос. Ходил с ней по улице, к сельсовету. Она, когда стала бегать, послушной была девочкой. Мне искать ее по селу не приходилось, как тебя.

Какая многочисленная родня могла бы у меня быть! Остались от нее крохи. И те с выкрутасами. Ты много лет играла в молчанку, хоть была замужем и нарожала пятерых детей. Шура семьи не построила, родила двоих ребят без мужа. Лишь старший брат может похвастаться (но только похвастаться!), что создал благополучную семью.
 
Надя нормально, даже хорошо, вышла первый раз  замуж. Я тогда по работе в колхозе дружил с ее тестем. И мужа ее будущего хорошо знал. Дом тестя – полная чаша. А семья ведь тоже была большая! Наш же дом – на грани нищеты. Сваты взяли на себя расходы по бракосочетанию. Дело было в мае. Лично я сгорал от стыда, когда шли мы к ним домой отмечать это важное событие: я, мама и старшая сестра Шура. Чужих людей на этой пирушке не было.

Накрыли во дворе стол, сказали хорошие пожелания молодым. Я в это время чувствовал себя в роли отца, выдающего замуж дочь. Поэтому пригубил рюмочку и держу марку. Все выпили раза по три. Шура, еле держась на ногах, ушла избавляться от тошноты. «Не к добру это!» - думал я. Все встали и разошлись кто куда.

Остались мы с мамой, да Шура неподалеку за своим занятием. Мама была возбуждена. «Хочу сплясать на столе!» - заявила она и, взобравшись на табурет, уже лезла на стол. Я был в ужасе. Снял ее и стал объяснять, что это нехорошо, что мы в гостях. А она будто этого не понимала: рвалась на стол и кричала: «Хочу сплясать на столе!» «Совсем дело плохо», - укрепился я в мысли. Впоследствии так оно и вышло: молодым не пожилось, они разошлись.   

К настоящему времени мама и Шура умерли. Из всей моей родни оставались двое: грубый старший брат и маленькая Надя. Теперь вот ты обнаружилась с многочисленными племянниками. Наконец-то! Но у тебя руки болят… А разве нельзя каждый день писать понемногу? Не хочешь ты писать, так и скажи!
Сколько у меня родни! А по-настоящему родных – никого. Кроме жены и детей, конечно. Да Надя еще. 

А с кем дружбу водить? За тысячи километров нет родной души. К детям в гости податься? Сын в Москве преодолевает кризис. Дочь с мужем в Израиле, родила нам внучку, ей не до нас. Тем более летом, из-за жары там делать нечего. Брат живет в Краснодарском крае. Но с ним хорошо только пить водку да ругаться. Даже подраться можно. Но в гостях у него чувствуешь себя как в казарме с дедовщиной.   
 
Послал письмо сыну двоюродного брата, чтобы узнать, как он живет? Не ответил. Родные племянники отвечают в год по чайной ложке, иногда в три года раз.

Всю жизнь приходилось мне напрягаться, чтобы не быть затертым, не оказаться на побегушках. Казалось бы, теперь, на пенсии, можно бы и расслабиться, рассказать кому-нибудь, как не допустил в армии дедовщины, как входил в новые коллективы редакций, как 15 лет укрощал украинских карьеристов. Кому что расскажешь? 

Конечно, буду по привычке соблюдать приличие, пописывать, позванивать. Но это уже без души. Формально. Для очистки совести.   Все.
              Ванька ЖУКОВ.