Батюшки. Да ведь я в трауре. И нахожусь я в точке перехода от отрицания к гневу. Осознав это, ожидаю, что станет легче. Так учили. Говорили, что легче, когда координаты свои знаешь. Прислушиваюсь к себе. Неа, не становится. Любая стадия траура уныла и беспросветна. Моя нынешняя сопряжена еще и с приступами ярости, что опасно для окружающих.
Жизнь выхолостилась до безвкусных и бесцветных процедур - встать, пойти, поехать, поговорить, решить, поесть, лечь, встать, пойти, поехать, решить. Между этими необходимостями – короткие рыдания, секундные. Никто не видит, и не дай бог. Полная конспирация. Как дела? Все хорошо. Зачем мы вообще задаем этот вопрос друг другу? Правильно, чтобы услышать «все хорошо». Ритуал. Доспех успешности. Не приведи господи если в ответ последует что-нибудь вроде «мне очень плохо, у меня саднит душа». И что прикажете делать, когда так ответили? Делать вид, что не расслышал?
…Не выходи из комнаты… Хотелось бы. Это бы помогло. Но как не выходить? Кто научит? Тот кто знал всё об этом, умер. Выходил из комнаты, возвращался. И во время одного из переходов - умер. А когда умер, тут как давай его за лицо хватать всей толпой, расталкивая друг друга, целовать мокрыми ртами. Не уберегся. Мертвого обслюнявили дочерна. Добрались. И ведь я сейчас не об одиночестве.
Одиночество великая необходимость. Великое благо. В комнате слишком тесно для компании. Даже для двоих. Так что я не об одиночестве. Я сирота без него. Я даже говорить о нем ни с кем не могу.
Как дела? Хорошо.