- Подожди… Не сейчас… - Она положила трубку телефона на подушку и подошла к окну. За окном не было ничего интересного. Зябко поежившись, она подошла к дивану и взяла трубку.
- Алло. Да. Знаешь, ты на меня можешь, конечно, обидеться, но мне влом разговаривать. Не с тобой, не на эту тему, а вообще – лень открывать рот, произносить слова… Я уже не говорю о том, что думать, что сказать, мне вдвойне лень. Давай ты мне завтра позвонишь?
Не дожидаясь ответа, она нажала кнопку «отбой» и кинула трубку куда-то в дебри скомканного одеяла. Не снимая одежды, легла поверх неубранной постели, закрыла лицо раскрытой книжкой. То ли скучно, то ли холодно… Скорее – лень. Элементарная лень, неподкрепленная даже усталостью.
Письменный стол. Низать слова, как бисер на леску – одно за одним, круглые, продолговатые, красные, зеленые, синенькие… Смотреть на причудливую вязь фраз и думать – как здорово, опять написана страница и не сказано ничего. А может, нечего сказать? Все может быть.
Идешь по парку, весело смеясь, пиная листья и засыпая ими собаку. Собака со звонким лаем опрокидывает тебя навзничь, и ты лежишь, смотришь на облака в выцветшем небе и, вспоминая творчество модного ныне японца, думаешь – поет ли ныне ветер? А ежели поет – оглохла что ли? Или постарела?
Все это было, было, было… Блестящие от возбуждения глаза, румянец во всю щеку, последний взгляд в зеркало – и стук каблучков по лестнице – «Ля-ля-ля, ля-ля-ля, собрались мои друзья! Ля-ля-ля, ля-ля-ля, дожидаются меня!». И радостные восклицания пьяных голосов в ответ на звонок в дверь, и визги с повисанием на шее – «Санька, ну что ты такой небритый, тебя целовать неудобно!» – «А сладко?» – «Сладко, Санечка, так сладко!». И, прижимаясь к клетчатой рубашке, – за стол, и вот уже рассказываешь, взахлеб, глотая окончания, рассказываешь, не замечая колкостей товарищей, смеешься вместе с ними. И вдруг, заметив взгляд, лишенный смеха, пугаешься чего-то и сжимаешь руку Александра под столом – «Санечка, я боюсь, что влюблюсь в Славку…»
Но смех заглушает страхи, и звон гитарных струн, и синий дым на всем пространстве кухни…
Был день иной – были слезы, поцелуи до распухших губ, было? Было. Как и укоризненное Сашкино – «Влюбилась все таки… Появись он сейчас передо мной – ноги бы выдернул… Не реви я тебе сказал! На билеты – иди на "Аквариум". Да, мои билеты. Чтобы не ревела, блин!» …
На Алтае рассказывают сказки.
Например, про Каракол.
Темная, черная вода. Темная, злобная, с болью – вода. Не Су – начало жизни, а Кол – слезы и потоп, смерть и разрушение. Каракольский цирк. Скалы по кругу… . Каракольский ледник. Из него течет речка Караколка. Каракольские озера – внизу. Жили когда-то пять братьев и сестра. Однажды братья ушли на охоту, а когда прошла неделя – не вернулись. Сестра пошла их искать. Одного за другим сестра находила своих братьев – одного убил медведь в честном поединке, другой – оступился и упал, разбившись с высокой скалы, у третьего нога запуталась в стремени и верный конь зашиб его о камни. Четвертый брат замерз у Каракольской реки, и пятый брат тоже погиб… Одного за другим находила сестра своих братьев и у каждого – плакала, пока не скрывали слезы тела брата. Выплакала сестра свои слезы – и стала сухой скалой – не было у нее в юрте больше никого, не для кого было оставлять слезы.
Странные сказки на Алтае…И боги тоже странные. Медведь – злой Бог, воплощение зла. Но он – Бог. Можно вступить с ним в единоборство, но – лицом к лицу, по честному. Но нельзя подло обидеть его маленького друга барсука. Надо чтить всех Богов. И алтайцы упрямо не понимают христианского разделения на бога и черта. У них – что Кедра, что Медведь – это все один Бог, имени которого не называют, один со многими именами и началами… Хотя тут я немного загнула. Есть три начала – Он, Она и живая вода Су. И Каракол – обратная сторона Су. Эхо любви. Не живут одна без другой и одинаково прекрасны…
Я любила слушать алтайские сказки от носителей, качаясь в седле по тайге горного Алтая. Речетатив размеренный, такой, чтобы кони с рыси не сбивались на иноходь:
-Что Боль, что Любовь… Что Жизнь, что Смерть… У каждого – своя тропа кочевья….Потери, бывает, вызывают в груди зной, такой, что только в горле першит, да глаза протереть хочется – но, как не три – слеза не выжимается, лишь царапает что-то внутри. Пей ачи – чтобы залить сухость боли, смейся – если очень больно и не оставайся ч теми, кто не хочет идти дальше. Радуйся боли – будет любовь!
Алтай – тоже был. Да и кроме Алтая было столько географических названий, перечисления которых звучат как песня – Китовый, Мутный Материк, Радиомайка, Земля Франца Иосифа, Полуночный, Светлый, Зея… Чем красивее название – тем большая дыра… Чем изысканнее ласкает слух – тем больше там комаров и гнуса…
А все таки это было – смешной день рождения, с которым пришла поздравлять целая толпа абсолютно незнакомых людей. А может и не было вовсе. Так, отголосок реликтовой памяти. Была наверное мечта о таком дне рождения – чтобы звонок в дверь, и много гостей, и гитара опять же, и чтобы за всю ночь ни разу «изгиба гитары желтой» не спели… Фантазии…
-Алло… Ну я же попросила – завтраааааа…. Ну не могу я сейчас разговаривать – веришь, нет? Считай что я сплю. – лежать закрыв лицо книгой… не шевелиться. Не говорить. К черту книгу (корешок ударяет о потолок и вниз летят отдельные страницы бумажным дождем). Пора браться за дело.
Как легко было в позапрошлой жизни – идти с молотком на поясе и рюкзаком за плечами, считая шаги и отмечая увиденное в пикетажке. Двести тридцать один, двести тридцать два, двести тридцать три… Сбиться нельзя потому без мыслей. Коренные выходы пегматитов пересекаются жилами позднего гидротермального кварца – поэтому ловить здесь нечего. Полевая геология, Мушкетов, том второй. Сейчас же – письменный стол, экран, вязь слов, как здорово, уже две страницы и так ничего и не сказано. Пора закрывать текстовый редактор, потому что единственная цель – изложения – умолчать.
- Алло… Господи ты боже мой… Ну не могу я говорить! Я жду звонка, которого не будет! Я тренируюсь в щебете… Отстань, а? Спасибо, сам дурак. Я тоже дура, Ладно, пис… Да, американизм. Мне стыдно. Пока.
Зябко поежившись, подошла к окну, за которым по прежнему не было ничего интересного.