В плену каменного колодца

       
  Цикл  "Рассказы из детства"

          -  Быль -

      
В марте юное солнце уже довольно долго стоит над горизонтом. Если подставить ему щёки, лоб, и даже высунуть язык, то ощутимо чувствуешь робкое, нежное тепло. Я всегда любила солнце. Любое. Разное. Обжигающе-жаркое летом и  дымно-смущенное, как юная невеста, зимой. Когда я мёрзну, я всегда представляю себе огромный, золотисто-багряный диск, и мне становится легче переносить холода.
Но позднемартовским  ясным  днём мне было очень хорошо. Потому что детям часто очень хорошо, если, конечно, они не совсем голодны и относительно здоровы. Было мне двенадцать лет, было воскресенье, был ветреный, но не холодный день, и ехали мы с моим отцом – куда бы вы думали? На рыбалку! На Сибинские озёра!

Есть в нашей сторонке такое удивительное место. Пять параллельных, расположенных в один ряд, живописных  и  глубоких озёр, разделённых  гранитными Аблайкитскими горами. Первое и пятое очень малы по площади, заросли рогозом и тростником, но второе, Торткара, третье – Шалкар, и четвёртое – Коржынколь -  величественны и просторны. Кто видел их однажды, тот не забудет никогда.

В озёрах водятся щуки, карпы и мелкая рыбёшка, поэтому не удивительно, что рыбаки всех возрастов, давно имели  свои излюбленные «прикормленные» места.
В марте лёд еще крепкий, хоть и начинающий рыхлеть от наступающих оттепелей. И  мы,  прибыв на место,  без страха и сомнения вышли на промысел, прихватив  кормаки,  наживку – мотыля, распаренную перловку для прикорма, ледобур,  и черпак,  чтоб удалять из лунок ледяную кашицу-шугу.
Многие рыбаки сидели с рассвета, и уже могли похвастаться неплохим уловом. Меня же, худенькую и щуплую,  утром пожалели, и растолкали, когда вовсю светило солнце. Хоть и собиралась я впопыхах, надевая не глядя с вечера приготовленную одежду, хоть и гнал папа ещё не старенький тогда наш голубой «Москвич», но два часа пути  никуда не денешь. Поэтому другие рыбаки довольно насмешливо поглядывали на нас, выходящих на лёд в одиннадцатом часу пополудни.

Ну и зря! Мы пробурили четыре симпатичных лунки, настроили отвесно над каждой свои кормачки, и с волнением стали ждать первых поклёвок. Изредка подсыпали в лунку перловую крупу, приговаривая весело: «Ловись рыбка, большая и маленькая». Рыбка, видимо, услышала наши призывы и  оценила по достоинству вкусную кашу, потому что вскоре в садке уже трепыхалось несколько окуней и пара сорожек. Чуть попозже отец подсёк молодую щучку,  а у меня в качестве трофея появился небольшой сазан.
Дул ветер. Он сушил губы.  От зеркального льда и солнца вскоре начало покалывать лицо – появлялся лёгкий загар. Рыбалка очень увлекала меня, но вот случилась незадача: крупная рыба попалась на крючок, а леска не выдержала… да что там! Умения двенадцатилетней девчонки, конечно же, не хватило, чтобы справиться с такой добычей – одно неловкое движение, и очевидно, быстрая щука унесла во рту сочного мотыля, а с ним и хороший новенький крючок. Я вытащила лишь жалкий обрывок лески.
- Пааап! А пааап!
- А?
- Приделай мне новый крючок!
 - А?
- Приделай новый крючок. Тот рыба съела.
- Аааа…
- Паап! Ну пааап!
- А?
Я задумчиво поглядела на отца. Конечно, ему не до меня! Одну за другой он вытаскивает из чавкающей водой лунки серебристую сорожку. Попробовала, было,  сама как-то сноровить другой крючок к леске, но там нужны специальные узлы, а я – то пыталась привязать его чуть ли не на бантик.
- Пааап! А пааап!
- А?
- У меня не получается…- канючила я.
Отец молчал,  сосредоточенно глядя на поплавок.
- Пааап!  Пойду я тогда, что ль, погуляю.
- А?…. Иди. Только недалеко…,- не отрывая взгляда от лунки, промычал отец.
Ещё раз оглядев своё удилище,я повздыхала над ним задумчиво, и убрала в старенькую сумку.  Перловки у отца еще было много, клёв оказался активным, не буду-ка ему мешать.

Куда же пойти?
Передо мной темнел невысокий гранитный хребет, разделяющий третье и четвёртое озеро. Вот и загорелось у меня желание полазить по скалам, пока отец не насытит свою рыболовную жажду.

Подъем оказался не труден. Гранитные пласты, набегая один на другой, из-за ветра были бесснежными, и подошва моих детских сапожек ничуть не скользила по рыжевато-серым камням.  За то так забавно было с высоты наблюдать за рыбаками на озере! Они казались мурашками, там и сям медленно переползающими от одной лунки к другой. А вон и папа! Сидит, уткнувшись носом в лунку, поджидая очередную незадачливую рыбёшку.
Полюбовалась я и степью, раскинувшейся от меня в южную сторону. Кое-где рыжели пятна проталин, особенно на горках, а большие кусты сухого ковыля и осоки стлались по ветру.
Средь причудливых валунов – жертв выветривания и выщелачивания,  смурые  и корявые берёзки изо всех сил боролись  за жизнь, цепляясь корнями за скудные слои  мха  и  каменной крошки,  лезли даже из небольших трещин в лопнувших камнях. Крепкие они были и гибкие  – не сломишь.  Такими учат быть суровые условия жизни.
Всё выше и выше лезла я.  Иногда обходила  опасные крутые склоны, выбирая  камни, на которых не скользили  бы ноги. Иногда  просто  перепрыгивала  небольшие провалы.   А когда это было  удобно, пролезала чуть ли не на животе  через низкие  каменные арки.  Цепкие кряжистые берёзы остались внизу, ветер стал сильнее. Вот он уже посвистывает в ушах, заставляя меня пониже на лоб надвинуть цигейковую  шапочку с резинкой.
И вот я на самом верху! Вершина гранитного хребта оказалась не остроконечной, а довольно плоской, это было неширокое плато,  метров десять в поперечнике.  Неровное, конечно, -  то здесь, то там выступали округлые скалы,  а то и огромные валуны, опасно  накренившись над склонами, рисковали когда-нибудь скатиться вниз.
Вид отсюда был просто потрясающим – на степь и озеро, где остался отец.  Но и четвёртое озеро теперь лежало передо мной как на ладони, разогнутой подковой в белой степи. Даже  зеркальце пятого озера серебрилось теперь через более низкий, чем этот, скалистый хребет.
Внизу на обоих озёрах, всё также медленно, то сидели, то ползали рыбаки, только они стали куда как мельче. Мне показалось, что я снова вижу отца, который всё также, скукожившись, тоскует над лункой.
Ветер был сильным, но южным, я не мёрзла – подъём меня разогрел, и я решила прогуляться вдоль по плато. Довольно быстро дойдя до южной его конечности, выдающейся в степь,  развернулась, и пошла в обратную сторону, к северу, всё дальше и дальше, вдоль кромок обоих озёр.

Необычным было это путешествие!
Перепрыгивая с камня на камень, вдруг вышла я к круглому  углублению  прямо посреди скал. Уж не метеоритный ли это кратер?  Было очень похоже. Углубление имело форму цирка,  каменные выступы амфитеатром обступили небольшое озерцо, образовавшееся на дне. Оно было подо льдом, но не полностью, -  солнце, не встречая преград,  уже успело  растопить лёд у самых стенок этой большой каменной чаши.
Глядя на воду, мне сразу же захотелось пить. Но термос с чаем остался далеко внизу, у отца, в походной сумке, а я, начиная свой путь, увы, не догадалась сделать ни одного глоточка. Подойдя поближе и наклонившись над котловиной, я стала размышлять – можно ли пить эту воду? Очевидно же, что вода стоячая. Вон и разные небольшие водные растения уже облюбовали этот водоёмчик. И опять же, она холодная, и всё-таки не совсем чистая. Дно озерка – это было видно через прозрачный лёд, устилала мёртвая ряска, какие-то листочки, наверно, принесённые ветром, гнилые обломки веточек…. Но пить так хотелось! Уже сложив ладони «лодочкой», решив всё же выпить глоточек, я потянулась к растаявшей влаге, и вдруг вздрогнула. Почти у самого края чаши, где мелко рябила растаявшая вода, сидел здоровенный водяной скорпион. Я сразу его узнала, хоть и видела до этого только на картинке!

Водяной  скорпион – это такой большой водяной клоп. К тому же, кусачий.   И очень неприятный на вид.

С раннего детства я была тем, кого обычно называют «юным натуралистом». Научившись читать в четыре года, я проглатывала  книги о живой природе быстрее, чем шоколадные конфеты. Зачитывалась книгами  Виталия Бианки, Евгения Чарушина, Константина Арсеньева,   Джеральда  Дарелла,  Дэвида Аттенборо,  Эрнеста Сетона-Томпсона.  Постоянно приносила домой разную живность – от мелких рачков дафний до ужиков, которых отбирала у мучивших их мальчишек.  Все библиотекари города знали, что я уважаю книги о  природе, и всегда готовили для меня что-то новенькое. Господи, а сколько животинок всегда находилось дома! От рыбок, подростков-котят и собак - до белых крыс с обязательной кличкой  Лариска!

Сейчас же я мгновенно узнала характерно выступающие вперёд  хватательные передние ноги, тело,  похожее на гниющий лист, и длинную дыхательную трубку, которая торчала над водой.
Конечно, он мог быть мёртв или находиться в анабиозе из-за низкой температуры, но это был чрезвычайно крупный  и страшноватый на вид экземпляр. Во всяком случае, пить мне расхотелось мгновенно.  Опасливо потыкав в чудище обломком ветки , я пошла дальше.
А вот дальше передо мной встал вопрос – попытаться перепрыгнуть  пропасть, между двумя скалами  или спрыгнуть, с относительно небольшой высоты, на стланик вереска внизу, и уже обойти пропасть стороной. Конечно, я выбрала второе. Я стояла на камне, а внизу, в метрах полтора, наклонный ковёр вечнозелёного стелющегося можжевельника обещал мягкое и безопасное приземление. И я прыгнула почти с удовольствием.
Вересковый стланик оказался упругим, пружинистым, и к моему удивлению, очень скользким! Не успела я ещё встать, как  в полуприседе покатилась по гладким чешуйчатым веткам, вниз, вниз, со всё нарастающей скоростью, и вдруг… мои ноги потеряли опору, и внезапно  я ухнула с высоты в непроглядную темень!
Летела недолго, и больно шмякнувшись коленками , наконец-то приземлилась.

Тьма. Полная и безотрадная. Я даже не могла понять, жива ли  ещё, дышу ли, - и только боль от удара подсказывала мне, что кажется,  я ещё легко отделалась. Несколько минут сердце колотилось как бешеное, голова кружилась,  я ничего не видела и не соображала.

Вот  тьма начала редеть. Глаза привыкали к мраку. Проступили очертания чего-то круглого, каменного… на зубах моих скрипел песок. Кое-как ощупав себя, всё ли цело, поднявшись и потирая разбитые коленки, я начала оглядываться. Пол был усыпан колючей каменной крошкой. Вытянув руки,  попыталась нащупать границы помещения. Наткнулась на шершавую каменную стену и пошла вдоль неё. Обошла круг, метра три шириной и подняла глаза. Высоко-высоко, в маленьком овальном отверстии, прикрытом ветками вереска, голубело бледное, словно застиранный ситец, небо.

Я упала в глубокий каменный колодец.

Не знаю, сколько просидела я, ошарашенно таращась в темноту. Положение было незавидное. Каменная полость, в которую я грохнулась, появилась благодаря разрушающему воздействию природных сил: ветра, воды, низких температур и находилась на самой вершине хребта. Высотой она была метра четыре, может, чуть меньше и примерно такой же имела диаметр. При этом, я не смогла бы подняться наверх, упираясь ногами – стены имели отрицательный уклон, по сути, это был конус в толще скальной породы.
-Пааа-пааааа! – закричала я так громко, как только смогла, - пааа-паааа!
Но мой голос, если он и достигал отверстия, через которое я упала, уносился мартовским ветром.

На меня навалился ужас. Никто и никогда не найдёт меня здесь, даже если отец попросит организовать поисково-спасательную операцию. Во-первых, он не видел, куда я ушла. А ушла я давненько. Во-вторых, люди будут искать меня на земле, но не  п о д  землёй. И в–третьих… да чего уж там, первых двух поводов было достаточно для полного отчаяния.

И я прошла все стадии этого отчаяния. Вначале я орала до хрипоты, в призрачной надежде, что меня кто-нибудь услышит. Происходи дело летом, может быть, так оно и было бы – многие отдыхающие и туристы любят прыгать по здешним скалам. Но только-только начал таять март, и никого не было вокруг, кроме нескольких рыбаков на озере. Гнетущая, звенящая в ушах тишина, да посвист ветра над дырой, через которую я свалилась. В темноте посверкивала слюда на стенах, и никто, ровным счётом никто не слышал моего одинокого крика.
Когда же крик  перешёл  в негромкий хрип, из глаз брызнули неудержимые слёзы. Я плакала и рыдала  в три ручья, оттого, что так и помру здесь, от голода и холода, а потом превращусь в скелет, и  никто никогда меня не найдёт. Я плакала так, как никогда до этого – от боли или от обиды.  А родители?! Каково будет им? Ужас пробирал меня до кончиков пальцев.

Рыдала я долго. Затем, вскочив в едином порыве, стала пытаться хоть как-то зацепиться за стены, чтобы на вытянутых ногах подтянуться вверх. Тщетно. Короткие мои ножки просто не доставали до стен.
И вот тогда началось самое страшное: полное тупое безразличие. Усевшись на корточки, я  привалилась к стене и спрятала лицо в ладонях. Наверху шумел ветер, такой свободный, такой радостный, –  его было хорошо слышно в моей темнице. …А дома мама, наверно, стряпает пельмени к нашему приезду, и не подозревает, что её несчастная дочь сейчас сидит в каменном мешке, готовясь умереть от голода. Сколько же я так просидела? Не знаю. Может быть, и  задремала даже под монотонный шум и завывания ветра.
Очнулась оттого, что затекло и замёрзло всё тело. Глянула наверх – небо в отверстии моего  зиндана уже подёрнулось молочно-малиновыми пенками. Солнце повернуло на закат. Как ужаленная вскочила я! И  чего только не начала вытворять! И орала, и обломала все ногти, ссадила ладони, вновь и вновь пытаясь зацепиться за шершавые выступы, и ногами – пяткой вперёд принялась бить по стенам! Била, била, била! В слепой ярости, в ужасе, в отчаянии!
И вдруг под моей, порядком отбитой уже,  ногой, что-то хрупнуло. Тонкий и  пронзительный, как стрела, лучик света, вдруг упал на противоположную стену, и сразу   вся она засверкала слюдяными искрами. В темнице стало светлее. Дырочка! Я пробила ногой дырочку  в стене!

Много лет спустя, обдумывая своё злоключение,  я поняла, что каменные стены, которые меня окружали, имели в своём составе много известняка.  А известняк, как известно, материал хрупкий и непрочный.

Тогда же я просто дико обрадовалась  этому маленькому окошку, пробитому в дорогой для меня мир. С жаждой свободы приникла я глазом к дырочке, размером с замочную скважину. Передо мной темнело и переливалось свинцово-розовыми оттенками четвёртое озеро, Коржынколь. Конечно же, я начала что есть духу бить   ногами в это место, рискуя сорвать подошву с любимых голубых сапожек.  И старания мои были вознаграждены! Дырочка стала шире, настолько,  что я могла уже просунуть в неё три пальца. Голыми   руками я  пыталась  ломать мало-помалу крошащийся край, чередуя  с ударами ногами. Эх, инструмент бы какой-нибудь! Или, на худой конец, камень!
Я на коленях облазила дно  темницы, но подходящего камня не оказалось. Мелкая белая  каменная крошка хрустела и поскрипывала подо мной, и не было средь неё камушка даже с ладонь. Пальцы замёрзли… я сунула руки в карманы, и о чудо! Там лежал отцовский перочинный ножичек-складешок. Конечно, он оказался небольшой, с мой палец всего,  но всё же  был твёрже, чем  пальцы.
Зажав его, я начала отбивать им край – сантиметр за сантиметром, крошка за крошкой. Где не получалось, и острая кромка упорно не желала крошиться, я начинала стучать в другом направлении, где отбивалось немного больше. Пальцы мёрзли, я отогревала их в карманах и снова принималась  стучать по обломанному острому краю. Вскоре ножичек, покрытый пластмассовыми вставками, был уже не похож на себя. Но бог с ним, лишь бы выбраться!
Когда на хребет пали  ранние сумерки, у меня уже было выбито отверстие чуть меньше моей головы. Подмётки моих ботинок едва держались, пальцы были разбиты в кровь, ногти сломаны под корень, а от складешка осталась только металлическая часть, вся во вмятинах и зазубринах.
Ещё и ещё, сантиметр за сантиметром отбивала я кусочки известняковой кромки, расширяя и выравнивая отверстие. Начала экономить силы, которых, к сожалению, оставалось не очень много. За время, которое прошло от небольшой дырочки до бреши, размером с мою голову, я страшно устала. Болело всё тело, разламывалась голова. Наконец, я поняла, что всё, надо пытаться выползать. Кромка начала отбиваться всё хуже, а солнце быстро катилось к горизонту. В темноте мне будет ещё труднее.
Попробовала высунуть голову – голова уже проходила. А вот всё остальное… Хоть я и была маленькой и худенькой, но до таких размеров, чтобы выползти в полном зимнем обмундировании: цигейковая круглая шапка, детское клетчатое пальтишко, - лазейка, конечно, была маловата.
И я приняла решение. Быстро начала раздеваться и выкидывать свою одежонку через пролом в стене. Обратного хода не было. Либо я пролезу в него и спасусь, либо так и останусь  в колодце навсегда. Даже сапожки выкинула, один за другим, на плоскую наклонную скалу, которая располагалась напротив моего лаза. Оставшись в колготках и майке, высунула голову наружу и попыталась сосредоточиться. Зубы выбивали дробь, но я намертво прикусила губы и начала выползать.
Вот уже правая рука нащупывает, за что бы ей зацепиться… вот обдираются плечи об острый край, а левая рука где-то всё ещё там, прикидывает, где выступ пошире…  Вот и левая, пытаясь согнуться не в локте, а в неположенном месте, протискивается, нащупывает себе дорогу, ищет, на что бы опереться…

И вдруг в голове вспыхнул образ змеи, которая ползёт меж острых камней,  изящно огибая их, проникая в самые узкие отверстия. С ленивой грацией, она то замирает, собираясь в кольца, то, упруго растягиваясь, ползёт дальше.

Я замерла, потрясённая всплывшим из памяти образом. А что, если… если представить себя той самой змеёй, аккуратно и грациозно выползающей из каменной расщелины?
Затаив дыхание, стала я мысленно перевоплощаться в змею. Вот у меня маленькая головка с изумрудными глазами-бусинами, вот чешуйки на моей коже отсвечивают медью и золотом, а вот и хвостик – ловкий и вёрткий, опирается на скалы и помогает ползти.
И дело пошло на лад!  Стало легко-легко, тело  как будто сделалось  гибче, и я, медленно извиваясь, и то сокращая, то расслабляя мышцы, начала выползать из жерла колодца.
Выползла. Вырвалась. Встала на коленки. Потом выпрямилась во весь рост. Ветер. Холодно. Необычайной красоты закат над степью. Я покинула каменный колодец. Я на свободе.
Зубы уже вытанцовывали джигу, а пальцы заледенели, когда я, наконец, оделась, нахлобучила шапку и дрожащими ногами начала нащупывать путь вниз. Там, у озера, уже царила тьма, и лишь огни автомобильных фар прорезали её.
Почти нее помню, как спустилась я по скалистому склону, путаясь в корнях малорослых берёзок, как вышла на берег и подошла к «Москвичу». Возле него никого не было.
Но вскоре откуда-то взявшаяся толпа горланящих мужчин окружила меня, и среди множества лиц мелькнула растерянная физиономия отца.
- Пааапа!- зарыдала я и кинулась к нему, тычась в руки, в живот, пытаясь детскими своими руками обнять его всего, прижаться и не отпускать уже никогда.
Конечно, они меня искали. Отец забеспокоился уже тогда, когда проголодался. Решил меня позвать  и вместе перекусить. Но меня нигде не было. Не появилась я и через час. И через три часа. А в сумерках он уже бегал вдоль четвёртого озера и кричал благим матом. Другие рыбаки, с обоих озёр спрашивали, что случилось, а узнав, бросали кормаки и присоединялись к поискам. Трое из них  даже поднялись на хребет, через полевой бинокль просмотрели каждый метр плато, но меня нигде  не было видно.
Я была смертельно уставшей, отец понял это сразу. Поэтому, укутав меня в старый овчинный полушубок, усадил на заднее сидение, и ничего не стал спрашивать. Полдороги я просто дремала, отогреваясь и приходя в себя. И лишь потом, еле сдерживая нетерпение, буркнул:
- Рассказывай.
И я рассказала. Всё. До мельчайших подробностей, насколько помнила, насколько могла говорить.
И не успела ещё вымолвить  просьбу, как отец опередил меня:
- Маме – ни слова!
Я  со всей силы  радостно закивала. Ещё бы! Ни за что на свете! Отец только вздохнул, когда я показала ему искорёженный ножик.

А дома нас встречала горячим чаем и пельменями мама, и Томка, наша старая собака с лаем прыгала вокруг, преданно заглядывая в глаза.
* * *
Прошло два года. Летом мы с родителями и их друзьями, большой компанией поехали на Сибины.  Всем хотелось поплавать в чистой прохладной воде, поискать грибов, набрать на варенье  земляники.
А я решила залезть на  вершину хребта, чрезвычайно осторожно, чтобы не повторить свою роковую ошибку, приблизиться к каменному колодцу, и оглядеть – как выглядит он снаружи? Да увидеть тот спасительный лаз, через который я выползла тогда.
Вот и кратер-озерцо на вершине плато, где я повстречала водяного скорпиона. Не удержалась и подошла поближе. А вот и он или другой такой же! Да не один, -  несколько страшноватых существ до пяти сантиметров длиной, сидели, спрятавшись в ряске, выставив наружу свои дыхальца.
Но дальше, дальше!
Вот уже и скала, с которой я прыгала на вереск. Потихоньку спустившись, я обошла вересковый «язык» с другой стороны, но что это!?
Каменного колодца более не существовало. Своды обрушились, и обломанные каменные глыбы лежали одна на другой. Между ними белела колючая каменная крошка – то, что было некогда полом моей темницы. Видимо, относительно тонкие стены, ветер,  вода и собственная тяжесть до основания разрушили страшную каменную ловушку, и более уже никто не упадёт в неё. И слава богу!